Под снегом
| Вид материала | Документы |
- Проект Kaks keelt – üks meel“, 18.02kb.
- Дневник одной роты, 357.2kb.
- Глубоко на юге лежат, возможно, самые завораживающие и самые дикие места нашей планеты., 85.52kb.
- Под Новый год искрятся снегом, 358.86kb.
- Грамматическое задание. Выполнить морфологический разбор имени существительного: Iвариант., 89.73kb.
- Зимняя рапсодия Литературная викторина, 9.09kb.
- Чудесна зимняя пора! Январь. Мороз. Принакрылась белым снегом гладкая дорога после, 26.94kb.
- Сказка для новогодней елки (корректировка лит источников), 49.41kb.
- Рассказ , 1012.76kb.
- Angela Yakovleva Тел.: + 44 20 7471 7672, 1263.63kb.
12
2009
Содержание
Поэтоград
Вера Капцева. Не можешь верить в чудо — помолчи...
Отражения
Татьяна Брыксина. Трава под снегом. (Продолжение)
Поэтоград
Иван Малохаткин. Ковыль блестит, как вещее крыло
Отражения
Иван Малохаткин. Лёнька
На волне памяти
Юрий Никитин. Правнук пустынника Серапиона
Поэтоград
Алексей Никитин. Когда приходит Рождество
На волне памяти
Яков Угольников. Провинциальные разговоры
В садах лицея
Инна ГУДКОВСКАЯ, Валерий КИХТЕНКО, Александр ПАЦУБЕНКО,
Евгений ШАРОГОРОДСКИЙ. Небес прохладное дыханье
Поэтоград
Ирина Сурнина. Рябиновый дождь
Останется мой голос
Лев ТОБОЛЬСКИЙ. Родные слова
Камера абсурда
Сергей Кубрин. Всё получится
Литературное сегодня
Михаил ЦАРТ. Русское пространство
Взгляд из вечности
В мире искусства
Ирина Крайнова. Как говорил Заратустра
Десятая планета
Нина Коровкина. Каиново семя. (Окончание)
Конкурс
Александр Фёдоров. Тропинками Крыма
ПОЭТОГРАД
Вера
КАПЦЕВА
Вера Капцева родилась в 1948 году в селе Первомайское Краснокутского района Саратовской области. С 1984 года живёт в селе Багаевка Саратовского района. Окончила филологический факультет Саратовского педагогического института. Автор книги «Соловьиные рассветы».
Не можешь верить в чудо – помолчи...
***
На пороге стоять –
Счастье выстоять вряд ли.
Но куда я пойду,
Свой очаг разорив?
И прядёт день и ночь
Торопливая прялка,
И огонь в моих окнах
Горит и горит.
Заросла лебедой
Тропка узкая к дому,
Только некому эту
Тропу проторить.
Стой – постой, подожди,
Человек незнакомый...
Ждёт. Стоит.
Ну а что мне
Ему говорить?
На крылечке высоком
Княгиня без князя.
На колечке серебряном
Имени нет.
По-крестьянски повязан
Платочек из бязи.
Сколько лет тебе, милая?
Тысяча лет.
***
Ни в живых, ни в павших...
Капелькой дождя,
Листиком опавшим
Унесло тебя.
Сердце отлюбило.
Время обожгло.
Где тебя прибило?
И на чьё стекло?..
***
Мы всё пополам разделили.
Полпесни теперь я пою.
Пол-осени, что мы любили,
Я прячу в котомку свою.
А сверху кладу полпечали,
Одну половину тоски.
Полгорода, чтоб не встречались,
Полнеба тебе, полреки...
Ходи там один, сумасбродный,
И листья ногой шевели.
Полночи, пустой и холодной,
Себе в полпостели стели.
И, наполовину лукавя,
«Прощай!» – в пол-листа напиши.
Свети для другой в полнакала –
Одной половиной души.
Притча
Река дразнила, камень обтекая:
«Опять ты здесь, на месте, как и был.
Я о тебя всё время спотыкаюсь!»
И камень разозлился и поплыл.
Казалось, мир невольно обезумел.
От удивленья открывая рот
И пальцами на камень указуя,
Кричали все: «Плывёт!
Плывёт!
Плывёт!»
Он ликовал, простор обозревая,
Как будто стал одушевлённым он,
Незнаемой тоской обуреваем,
Неведомым восторгом упоён.
И он бы выплыл в океан, наверно,
Но умный человек один взглянул:
«Не может камень плавать!
Я не верю!» –
Отрезал он.
И – камень утонул.
Как мы живём фатально!
И как мало!
Здесь даже камню больно,
Хоть кричи!
Опять кому-то крылья поломали...
Не можешь верить в чудо –
помолчи.
И рвался конь
И рвался конь. И бил копытом в ясли.
Грыз удила, вздымался на дыбы.
В щепы – колоды, бочки, двери, прясла.
В клочки – уздечка тесная судьбы.
И рвался конь.
И поводил глазами,
Ловил ноздрями вольной воли дух.
Но сёк его неистово хозяин,
Затягивая намертво узду.
Из клеток тупо пялилась скотина,
Жрала,
жевала,
чавкала,
спала.
И равнодушно подставляла спину
Под вечный гнёт холуйского седла.
И только конь, один среди немногих,
Взовьётся вдруг
и дико понесёт...
Но бьют коня и спутывают ноги,
И он –
везёт...
***
Как вещи характер людей сохраняют:
Сапог у хромого и стоя хромает,
Рубашка хранит след опущенных плеч,
И руки хозяйки – домашняя печь.
Как вещи характер людей сохраняют.
Пускай постареют, пускай полиняют:
Пальтишко сутулится. Если сутул,
Брюзжит однотонно расшатанный стул.
Бельё для просушки висит на верёвке:
Спортивный костюм изгибается ловко,
Кокетливо платье поводит плечом,
Смущён гарнитур, будто в чём уличён.
Хозяйский пиджак так степенен и важен,
Хозяйкин халатик игрив и вальяжен,
Мечтателен вид голубого плаща...
Как душу легко угадать по вещам.
На юность укажут они и на старость.
Мне вещи твоей ни одной не осталось.
***
Скосили запоздалые цветы.
Какой тоской они благоухают!
И в обмороке, бледные, стихают,
Сжав в кулачки зелёные листы.
Когда звезда полночная мигнёт
И песня поминальная прольётся,
Ночной цветок, очнувшись, шевельнётся,
В росу сухие губы обмакнёт.
Он до зари уже не доживёт,
Но тихий вздох ещё догонит утро.
В природе всё естественно и мудро.
Корова сено свежее жуёт.
***
Там, на воле, за прудом,
Где трава по пояс,
Я бы выстроила дом,
Окнами на поле.
Чтобы стены – высоки,
Чтобы двор – немерян...
Надоели потолки
Низкие... и двери.
Пусть, паря от ветерка,
Шторы в росах мокнут,
Пусть гуляют облака,
Заплывая в окна.
На ступенях у реки
Пусть закат играет.
Пусть заходят земляки,
Тайны доверяют.
Пусть заходит детвора.
Пусть заходит нищий –
Среди ночи и с утра
Будет ему пища.
Можно баньку истопить –
Смоются печали...
Там я небо буду пить
Ясными очами.
Там свободу я вдохну,
Тернии разрушу,
Там я сердцем отдохну
И расправлю душу.
Одари, судьба, добром,
Излечи от боли,
Возведи под старость дом
Окнами на поле.
ОТРАЖЕНИЯ
Татьяна
БРЫКСИНА
ТРАВА ПОД СНЕГОМ
ПОВЕСТЬ
(Продолжение.
Начало в №№ 3–4, 7–8, 9, 10, 11
за 2009 год)
МАРИНА ИЗ ТУРИНА
– Тёть Маш, добавка будет? – прогудел около раздачи голос Кольки Гриднева.
Столовая насторожилась. Тётя Маша – самая добрая повариха. Если чего оставалось в котлах, сама высовывалась из окошка и кричала:
– Кому добавки?
С десяток ребят тут же кидались к раздаче со своими вылизанными до звона мисками, и первым всегда бывал мой однопарточник Колька Гриднев. Девочки стеснялись просить добавку, но бегали к служебному входу со двора за хлебными сухариками. Редкая из кухонных женщин отказывала нам в этом вечернем лакомстве.
На этот раз тётя Маша строго осекла Гриднева:
– Нет добавки! Ты, Гриднев, заявление в канцелярию напиши, чтоб тебя на двойное довольствие поставили. Кормлю тебя, кормлю, а ты худой, как барбоска беспризорный. Чай будешь?
– Давайте чай, – уныло согласился Колька.
За добавочным чаем подошли ещё несколько мальчишек. И тут затрещало в репродукторе над входной дверью. Голос восьмиклассника Самсонова сообщил:
– Раз... раз... раз... Слышно? Сегодня после ужина объявляются танцы в вестибюле. По решению совета дружины к танцам не допускаются Иванов и Сидоров из восьмого класса за курение в туалете и Каменский с Бадиным из седьмого за плохое поведение на уроке физкультуры. Стилять запрещается! Добро пожаловать на танцы.
Через минуту столовая была пуста.
Воскресные танцы сводили с ума все три старших класса, которые на танцы допускались. Разлетевшись по спальням, девочки спешно расплетали косы и стягивали волосы в конские хвосты. Украшались – кто чем мог. Одна приколет на воротничок дешёвую брошечку, другая завяжет косынку на шее, третья родинку на щеке нарисует.
– Таня, хочешь «Шипром» поодеколониться? – тихонько, чтобы не все слышали, предложила Люся Яковлева.
– «Шипром»? Ещё бы!..
– А ты мне дай чуточку земляничного вазелина – я губы намажу.
– Бери. Только немного.
В домашнем фланелевом платье, в чёрных тупоносых мальчишеских полуботинках тридцать девятого размера, но пахнущая «Шипром» и сияющая навазелиненными губами, я влетела в вестибюль, и сердце оборвалось во мне: Коля Трушкин танцевал с Леркой Лазаревой из шестого класса. Её красная кофточка, заправленная в синюю обористую юбку, чёрные кудрявые волосы, ладная фигурка слишком явно выделялись в танцующей толпе, и я с горечью поняла, что Колька опять не пригласит меня на танец.
Звучала томительная мелодия «Чай вдвоём», и страдание моё было так сильно, что на приглашение Кольки Гриднева я только и могла ответить:
– Отстань, дурак!
Чаще всего танцы начинались с вальса, и по кафельному полу принимались кружиться только девичьи пары. Не танцевать не было сил, и мы с Надькой Завертяевой влетали в круг танцующих, стараясь быть как можно заметнее. Я тянула Надьку ближе к окну, где стоял Коля Трушкин, а она меня подталкивала в другую сторону, где Валерка Смирнов из восьмого класса небрежно подпирал дверной косяк.
Все с нетерпением ждали «Марину».
Наконец Самсонов ставил вожделенную пластинку со знакомым потрескиванием на первых витках, и восторженное сумасшествие овладевало публикой. Из репродуктора неслось (слов почти не помню):