Под снегом
| Вид материала | Документы |
СодержаниеКирсановские повороты |
- Проект Kaks keelt – üks meel“, 18.02kb.
- Дневник одной роты, 357.2kb.
- Глубоко на юге лежат, возможно, самые завораживающие и самые дикие места нашей планеты., 85.52kb.
- Под Новый год искрятся снегом, 358.86kb.
- Грамматическое задание. Выполнить морфологический разбор имени существительного: Iвариант., 89.73kb.
- Зимняя рапсодия Литературная викторина, 9.09kb.
- Чудесна зимняя пора! Январь. Мороз. Принакрылась белым снегом гладкая дорога после, 26.94kb.
- Сказка для новогодней елки (корректировка лит источников), 49.41kb.
- Рассказ , 1012.76kb.
- Angela Yakovleva Тел.: + 44 20 7471 7672, 1263.63kb.
– Девчонки, где наша не пропадала?! Может, и впрямь рыбой огрузимся? – распалилась общей охоткой тётя Дуся.
От кордона до нашего пчельника было с полкилометра, от пчельника до старой ветлы, где брод, ещё метров триста. Щучье озеро на том берегу Вороны, совсем недалеко от перехода.
Мужики велели нам остаться на этом берегу, поскидали верхнее и вошли в реку.
Дождь и посильнее этого можно было бы перетерпеть под брезентовым колпаком, но гроза... Она разрывным горохом трещала над обережью и луговиной, над нашими головами. Молнии прожигали сизую темноту. Страшно гудел и метался большой лес за рекой, ему откликались молодые дубовые посадки на этом берегу. И скрыться от грозы было негде. Плащ-палатка, дробимая крутым ливнем, начала промокать, дождевые ручьи, бегущие с бугра, захлёстывали небольшой бугорок, на котором мы притулились, сбившись в один дрожащий клубок.
– Господи! Какая же я дура! И зачем я согласилась на эту рыбалку? – сердилась тётя Дуся.
– Бабаня теперь с ума сходит... – почему-то в самое моё ухо шепнула Валя.
И я поняла, почему. Всем троим было тревожно и муторно. И время словно бы остановилось.
Наконец со стороны реки зазвучали весёлые голоса рыбаков. Мы сразу успокоились, заспешили им навстречу.
Крупные щуки трепыхались в завязанной у горловины майке. Дядя Миша нёс улов. Андрей Тимофеевич с сыном – снасти. Мой давешний собеседник дрожал от холода. Худенький и ссутулившийся, он уже не тянул на жениха. Думаю, что я выглядела не лучше.
Смеясь, главные рыбаки поделили щук, распрощались и пошли по домам.
Домой! Слава богу, домой!
Долгое-долгое, дождливое лето. Тревожная радость. Радостная тревога. В такие дожди хорошо в домашней сухости, у окна, с книжкой. Душа словно бы отдыхает от чего-то, уютно замирает в неведомом своём затишке. Хочется быть тихой и ласковой до первого солнечного луча. Но чуть разведрится – и нет сил усидеть дома.
Четырнадцать лет – возраст, похожий на щедрое, свежее, грозовое лето. Радость тишины сменяется радостью грозового кипения, на смену грустному, пасмурному одиночеству приходит тревожная грусть чистого неба и неясного будущего. Мечты и надежды... Последняя новость того лета.
Со стороны большой дороги показался отец – промокший под дождём, босой, но трезвый и весёлый. Брюки закручены до колен, в руках парусиновые туфли и неизменная чёрная кирзовая сумка.
– Тань, никак отец идёт?
– Вижу, бабань.
– Чего ж ты не спешишь его встречать?
– Что я, маленькая, что ль?
А уж отец у крыльца.
– Ванятка, ты чего улыбаешься, словно яхонт в грязи нашёл? – удивилась бабушка.
– Ма! А может, и яхонт нашёл?! Всю жизнь мне, что ли, плакать? Я теперь мужик домашний. Сошлись мы с Раей...
КИРСАНОВСКИЕ ПОВОРОТЫ
Солнышко, мягкое и доброе, словно впадающее в дрёму, небо синее, промытое, кленовый лист падает на асфальт и лежит, как нарисованный.
Идущие мимо люди кажутся тише и смиреннее, чем в недавние жаркие дни. Так обычно выглядит мой отец в первый день отпуска – в лице праздник и ожидание, праздник и тревога.
Нечто похожее и в моей душе. Теперь я не просто девочка из интерната – в Кирсанове у меня есть дом, где возле отца уготован и мне скромный затишок. И в будний день, и в воскресный могу прибежать в этот запутанный двор, где одно ветхое строение лепится к другому, где к чему-то неведомо изначальному понапристроено множество мансард, веранд, крылец, тёмных коридорчиков, сараюшек, где за низкими оградками теснятся в садиках-палисадиках простодушные деревца и сияют тоскливым огнём высоченные «золотые шары».
Распахнув одну из кособоких дверей и спустившись на три ступеньки вниз, оказываешься в маленькой квартирке из двух комнат. Этот полуподвал и есть моё, вернее, отцово новое жилище.
Вообще-то мама Рая со своей взрослой дочерью жили до недавнего времени в приглядном доме на втором этаже, но дом поставили на капитальный ремонт и жильцов расселили по таким вот, как эта, конуркам. Дочь мамы Раи вышла замуж, ушла к мужу. Вслед за ней и мама Рая облюбовала моего отца. Теперь младшие молодожёны не стесняют старших. Лишь иногда приветливо и понимающе они заглядывают в эти крохотные комнатки, распивают бутылочку и счастливо уходят восвояси.
Все они мне понравились – простые, незлобные, готовые к дружбе. А больше всех понравился отец в извечном своем качестве отогревшегося скитальца, милосердно наречённого Ванечкой. Весёлый и накормленный, в посвежевшей одежде – он снова начал слегка заноситься и бахвалиться собственными талантами и дочерними успехами в математике и физкультуре.
Это было первое воскресенье нового учебного года, которое я проводила в домашней обстановке – ела пончики, купленные в столовском буфете, исподтишка разглядывала чужой, неожиданно ставший своим, обиход, прислушивалась к голосам новобрачных в соседней комнате и, тщась писать литературно, поверяла дневнику свои впечатления о происходящем.
Бедный, стерильно-чистый мирок родительской спальни, отведённой мне для полуденного отдыха (им почему-то очень хотелось, чтобы я легла и поспала после обеда) угнетал меня отсутствием хоть малой малости, принадлежащей мне лично, и я начинала мечтать о ремонтируемом доме с широкими окнами, из которых будет виден почти весь кирсановский центр. Там мне обещана отдельная комната, и сердце, одурманенное мечтой, сладко ныло, уносилось туда, захлёбывалось радостью.
— Татьяна! – раздавался из-за двери голос отца. – Ты не спишь? Пора собираться в интернат.
Пора. И, как ни странно, мне захотелось очутиться в своей казарменной спальне, среди подруг, ринуться вместе с ними в вечернюю столовую, громыхая ботинками по крутой деревянной лестнице, увидеть Колю Трушкина...
Отец с новой женой пошли проводить меня до интернатских ворот, и мы шли медленно, разговорчиво. Кленовые листья падали и падали на асфальт, и прохожие казались ну не меньше чем просто хорошими людьми.
8-й класс. Последний год казённой опеки. И нужно бы что-то решать на будущее, а разговоры об этом шли вялые, неопределённые, все словно боялись загадывать. Летние обещания крёстной забрать меня в Целиноград могли не сбыться по причине отцовской женитьбы. Отец планировал определить меня в девятый класс 85-й школы, а бабушки настаивали на училище – одна на «медсёстринском», другая на «поварском». Меня никто не спрашивал.
Но учебный год только начался, и я понимала, что планировать в моей жизни – всё равно что погоду предсказывать на год вперёд.
Чредой событий малозначительных и совсем незначительных текли дни. Душа потихоньку взрослела. Жизнь и вовсе была бы безмятежной, если бы не одна печаль. В одноклассницах всё явственнее обозначались признаки девичества, и только я оставалась в детской поре. Высокая и нескладная, я стеснялась на уроках физкультуры своей почти мальчишеской фигуры. Мой сосед по парте Колька Гриднев сказал однажды:
– Танька, об тебя можно локти ободрать.
– Почему? – насторожилась я.
– Не мягкая ты какая-то...
– Дурак! Я не подушка!
– Не горюй, Брыксина! И у тебя сиськи вырастут, – захохотал за спиной Самарин.
А Толик Бадин заступился за меня:
– Не слушай их, Танька! Ты самая симпатичная девчонка в нашем классе.
– А чего ж тогда за Валькой Базыкиной подмётки бьёшь? – не унимался наглый Самарин.
– Валька в городки классно играет... – оправдывался Бадин, густо покраснев до самых бровей. Его белый чуб гневно заметался над светлыми сузившимися глазами. – И вовсе я не бью за ней подмётки! А твоя Дмитриева