Рекажизн и

Вид материала

Документы

Содержание Дедушка, а где эта река Яик и море Хвалынское? Казак родионов ефим За веру, царя и отечество Дорога в сибирь Власть советская Враги народа Лагерь политзаключенных

Роман

Р Е К А Ж И З Н И


ББК 84 3Р7

П 93


Пшеничников В.Ф.

П 93 Река жизни: роман.– Красноярск: «ЛИТЕРА-принт», 2008. – 436 с.


.

Красноярский писатель Виталий Пшеничников награжден за литературную деятельность дипломом и медалью имени Альберта Швейцера Европейской Академии Общественных наук г. Ганновера в Германии.

Советом ветеранов войны в Афганистане и Чеченских войн награжден юбилейными медалями «15 лет вывода Советских войск из ДРА», «За мужество и гуманизм».

Советом ветеранов Воздушно-десантных войск награжден медалью «За верность долгу и отечеству».

Седьмая книга Виталия Пшеничникова, роман «Река жизни» охватывает большой исторический период, от дней, когда Сибирь была местом ссылки, до середины двадцатого века. Написана на основе фактических событий в жизни и судьбе простых людей, казаков и крестьян для которых она стала второй родиной.


Роман издается в авторской редакции.


Вступление


Нет начала и нет конца вечной реке Жизни!

Течет она, то размеренно, отражая синеву небосвода, то бурлит в белой пене водоворотов на перекатах и порогах. Словно песчинками, играет людскими судьбами, вознося на вершину славы одних и пряча в темной бездне других.

В давние времена подхватили ее воды казаков, закованных в кандалы, лишенных казацкого звания за крепость в старой вере, и унесли из-за Уральских гор в ссылку, в неведомую Сибирь за море Байкальское.

Хлеборобы Рассеи, спасаясь от нищеты и безземелья, в надежде на лучшую жизнь, навек покидая родные гнезда бросились в ее бурные воды.

В Сибири все обрели вторую родину, пахали землю, выращивали хлеб, влюблялись, рожали детей, несли службу государю, жили безбедно, почитая Господа и законы Российские.

Но прокатился по стране мутный вал, сломал он извечные устои, веру в добро, разметал по бескрайним просторам страны семьи и народы, разделил на враждующие лагеря, обрекая на нищету и страдания на долгие годы.

Но во все времена, когда для Родины наступали годы испытаний, мужчины брали в руки оружие, уходили воевать. Женщины, взвалив на плечи непосильный крестьянский труд, продолжали растить хлеб, ухаживать за хозяйством. Голодные, они работали за троих, кормили страну и армию, молили Бога, чтобы беды обошли их стороной, отцы, сыновья, мужья и братья вернулись живыми с кровавых полей войны.

Это роман о судьбах простых сибиряков, прошедших через невзгоды и испытания, любивших и страдавших, породнившихся по воле судьбы для продолжения рода человеческого на берегах вечной и бесконечной реки Жизни.


Роман

Р Е К А Ж И З Н И


Светлой памяти предков посвящается

И С Т О К И


На исходе восемнадцатого века в семье казака Забайкальского казачьего войска Родионова Савелия рожала его жена Авдотья. Отец и дед Никита с тревогой прислушивались к крикам роженицы. Неожиданно наступила тишина, мужики тревожно переглянулись, но ее нарушил едва слышимый детский плач.

Камень упал с души, отец с сыном повернули головы к двери, ведущей в другую половину дома. Через некоторое время створки распахнулась, вошла улыбающаяся бабушка Ефимия.

– Слава Богу, разродилась Авдотьюшка, казачка нам подарила! – передавая младенца деду, сказала она.

Никита бережно принял маленькое розовое тельце внука, с удовлетворением посмотрел на стоявшего рядом сына, сказал:

– Казацкому роду нет переводу! Нарекаю тебя Ефимом, казак из рода Родионовых, в честь бабушки Ефимии! Расти с Божьим благословением! – держа плачущего младенца на левой руке, три раза двуперстно перекрестил и передал счастливому отцу.

– Вот ты каков, сын мой Ефим, добрый казак уродился, весь в отца! – разглядывая новорожденного, сказал счастливый отец.

– Поглядели, хватит, младенца надо обмыть, запеленать и титьку дать, извелся внучек мой ненаглядный, – сказала Ефимия, забирая новорожденного из рук отца.

Савелий сделал шаг следом, но мать остановила:

– Не до тебя сейчас, ребенок большой, рожала трудно, отдохнет, тогда позовем.

Строго хранимые заповеди старой веры требовали нарекать младенцев именами предков либо святых, занесенных в святцы.

Савелий был счастлив – в его роду родился третий сын: «Слава тебе, Господи! Не переведется род наш казацкий, послал ты мне трех сыновей. Макар и Константин, надежные помощники выросли, скоро для них надо сватов засылать. Теперь Ефим родился, нам с Авдотьей утехой и помощником будет!» – думал он, глядя на старших сыновей, сидевших за столом, Ефимию, в углу избы качавшую плетеную из ивняка люльку, подвешенную к балке.

Родители работали в хозяйстве с утра до позднего вечера, у них оставалось немного времени для воспитания детей, этим занимались дед с бабкой. Бог не обидел Ефима здоровьем, он никогда не болел, с раннего детства дед Никита учил его казацкой науке. Любимым занятием станичных мальчишек были сражения на деревянных саблях, когда сын приходил домой с синяками и шишками и мать начинала его ругать, дед грудью становился на защиту:

– Авдотья, остынь! Плохой из него казак вырастет, если крови своей не увидит, на вкус не попробует, не научится боль терпеть и спуску неприятелю не давать! Пусть учится джигитовке, и мы с этого начинали, подрастет, дам в руки настоящую саблю. Если пропускает удары, значит, плохо понимает мою науку. Пусть через синяки и шишки до него доходит, что для казака сабля должна быть как мать родная, научится держать ее в руках – выживет в бою, не научится – погибнет! Ты понял, Ефим?

– Понял, дедушка, я буду стараться.

Когда мальчишка подрос, дед сдержал свое слово, снял со стены саблю, вынул из ножен, поцеловал сталь клинка, передавая внуку, сказал:

– Теперь ты настоящий казак, владей с честью! Помни, честь и верность присяге для казака дороже жизни, никогда не обижай слабого! Эту саблю твой прадед взял в бою с иноземными бандитами, теперь она твоя! Будем учиться джигитовке с настоящим оружием.

Под его присмотром часами казачок махал тяжелой саблей, стараясь не выронить, сам не заметил, как руки окрепли, он перестал замечать ее тяжесть, но учитель, увидев это, сказал:

– Теперь будешь отрабатывать удары, рубить лозу правой и левой рукой из любого положения!

Детство кончается рано. Ефим вместе с родителями с утренней до вечерней зори работал в поле, ухаживал за скотом, лошадями. После жатвы и обмолота урожая, когда наступали холода, хлеборобы могли разогнуть спину, отдохнуть от трудов праведных. Но дед Никита продолжал учить внука казацкому искусству и зимними вечерами.

Почистив стайки, управившись со скотом, Ефим зашел в избу весь в снегу, за стенами дома выла вьюга, бросая в стекла пригоршни снега. Дождавшись, когда разденется, Никита сказал:

– Неси лавку, внучек, мало уметь стрелять, владеть шашкой, знать военное ремесло – ты должен знать истоки своего казацкого рода. У людей, не помнящих родства, живущих без светлой памяти о пращурах, древо жизни имеет слабые корни, быстро засыхает, род прерывается.

Ефим принес скамью, поставил возле печи. В топке, потрескивая, горели дрова, через щели неплотно прикрытого загнетка языки пламени освещали причудливым светом часть избы.

Усевшись, дед пригласил:

– Садись, внучек, что буду говорить, запоминай на всю жизнь и детям, внукам своим передай. Ветвь нашего рода казацкого ведет свое начало от казака Гавриила Никодимовича и жены его Ефимии Григорьевны….

Причудливые отсветы пламени, журчащая как ручеек речь деда Никиты унесли Ефима в то далекое время. Казалось ему, что он сам участвовал в событиях почти столетней давности:

– На берегу бурной реки Яик, в предгорьях хребтов Каменного пояса, протянувшихся от берегов холодного океана до моря Хвалынского, стояла станица Казачья. По преданиям, основали ее казаки, ходившие с атаманом Ермаком Тимофеевичем в Сибирь-матушку.

Стояла станица на границе земель сибирских, казаки несли службу, отражая набеги сибирских кочевых племен, стремительно налетавших из-за горных кряжей, участвовали во всех войнах России, расширяющей свои границы на западе и юге, за выходы на побережье Черного и Балтийского морей.

После боевых походов возвращались они в родную станицу, стоявшую на берегу стремительной реки, утопающей весной в цветах черемухи, росшей по берегам.

Они умели растить детей, воевать, сеять хлеб, строить лодки и шитики, сплавлялись на них к побережью Хвалынского моря, воевали, потом торговали с иноверцами, населявшими прибрежные степи, с купцами, привозившими свои товары из Персии, Китая и других неведомых стран.

Станичники жили зажиточно, трудились с утра до вечера не покладая рук, в домах царил достаток, было что поесть, чем гостей угостить, что на себя надеть, у каждого был полон двор скота.

В этой станице родился и жил пращур твой, казак Родионов Гавриил Никодимович и жена его Ефимия Григорьевна. В перерывах между службой государевой занимались казаки хлебопашеством и скотоводством. Пахотного чернозема, не видевшего плуга, было много, паши сколько душе угодно.

Было у Гавриила трое сыновей, добрых казаков, – Макар, Константин, младшего в честь деда звали Савелием. Макар и Константин были женаты, жили своими домами, но крестьянскую работу делали сообща, по указу родителя. Выращенный урожай женщины жали серпами, вязали в снопы, мужики, нанизав на трехрожковые деревянные вилы, носили их с поля, ставили в суслоны, выставляя один на другой, в виде копны, там зерно «доходило», доспевало в срезанных серпом колосьях.

Стоя у межи, Гавриил с удовлетворением оглядывал работу, сжатое поле, часто стоящие суслоны, обтирая рукавом рубахи потное лицо, сказал:

– Слава Богу! Отжались, урожай славный вырастили, озимые посеяли. Теперь до снега надо свозить снопы на гумно и приниматься за обмолот. Думаю, с Ефимией и Савелием управимся с этой работой без вашей помощи, а вы, сыны мои, занимайтесь своими делами.

В воздухе кружились первые снежинки, когда последний сноп был вывезен с поля, поставлен в скирду под крышей гумна, теперь надо было обмолотить, провеять зерно, ссыпать в амбар на хранение.

Наблюдая за Савелием, без устали махавшим цепом, Ефимия думала: «Славный казак растет, любая работа в руках спорится! Слава Богу, в отца уродился!».

Парню крестьянский труд доставлял удовольствие, после каждого удара из колосьев, золотым дождем летели желтые полновесные зерна, казалось ему, что под крышей, гумна разлетаются капли знойного летнего солнца.

Рядом молотил зерно отец, обмолоченную солому перетрясали вилами и выбрасывали во двор, намолоченное зерно вместе с половой засыпали в приемник веялки. Савелий раскручивал крыльчатку, открывал заслонку, провеянное зерно золотым ручейком сыпалось на пол, под веялку, мякина потоком воздуха выдувалась в сторону.

«Господи! Слава тебе! Хороший урожай уродился, есть что продать, и смолоть, и приплод скота сохранить, и самим с хлебушком жить!» – думал Гавриил, осеняя себя двуперстным крестным знамением.

У сына были другие мысли, думал о том, что скоро закончится обмолот, он повезет с отцом зерно на мельницу, стоявшую на берегу звонкого ручья, впадающего в Яик. Сколько помнил себя, Савелий любил смотреть, как из рукотворного пруда вода падала на лопасти мельничного колеса, от которого крутились жернова. Когда шел помол, все это сооружение скрипело, шумело и шуршало, вращая огромные каменные жернова, – в этом было что-то таинственное, загадочное для казачка.

Пока отец со старшими братьями мололи зерно, он играл с дочкой мельника Савватея Коржакова черноволосой и чернобровой Марфой. Она была круглолица, на белой коже привлекательно смотрелись черные как смоль, немного вьющиеся волосы, такие же черные густые, изогнутые дугой брови, голубые, как бездонное весеннее небо глаза. Подрастая, парень все чаще ловил себя на том, что ему как-то необычно хорошо рядом с этой девочкой, ему хочется быть рядом, смотреть на ее улыбающийся ротик, ямочки на румяных щеках.

Быстро летели годы, и родители запретили Марфе играть с подросшим парнем, отец строго сказал:

– Не пристало богобоязненной девушке якшаться с парнем, так и до греха недалеко!

Зарделась румянцем девица, опустила голову, не смея ослушаться, – родительское слово было законом. Но в дни, когда Савелий приезжал с отцом на мельницу, Марфуша под любым предлогом выходила во двор родительского дома, заливалась румянцем, когда встречала ждущий и зовущий взгляд парня. Застеснявшись, убегала в дом или в стайку, но через некоторое время, справившись со смущением, вновь выходила, любовалась проворным и сильным казачком.

Эта взаимная потребность видеть друг друга крепла с каждым годом, переросла в любовь. В этом году парню исполнилось семнадцать годков, без устали махая цепом, решал не простую задачу: как убедить родителей заслать сватов к Савватею, как сосватать дочь его Марфушу.

«Чего ждать, работы в поле закончены, время свадеб не за горами, пойду и упаду в ноги родителям, попрошу благословения, скажу, что без нее жить не могу! Нельзя медлить, пока собираюсь, другие сватов заслать могут, красивая девка, как яблоко наливное!» – решился он, испугавшись самой мысли, что Марфа может стать женой другого казака.

Остаток дня он не находил места, отец заметил, что сын встревожен, но промолчал.

«Нужно, сам скажет, добрый казак вырос, быстро годы летят, скоро о свадьбе думать надо», – думал отец, глядя, как проворно работает сын.

На землю упали сумерки, Гавриил приставил к стене деревянные вилы, закончив перетрясать и выбрасывать с гумна солому, сказал сыну:

– Ночь на дворе, пойдем в избу, утро вечера мудренее.

– Сейчас, полову вымету и приду, – ответил тот.

– Заждалась я вас, щи упрели. А где Савелий? – встречая мужа, спросила Ефимия.

– Придет, гумно подметает, чем-то он встревожен сегодня, – споласкивая руки, ответил Гавриил.

– Что с ним могло приключиться, здоров ли он? – встревожилась мать.

– Здоров, цепом машет, не угонишься, придет, сам скажет, – садясь на лавку у стола, сказал отец.

Закончив подметать, парень остановился, постарался успокоить часто бившееся сердце, тревожные мысли роились в голове.

«Пойду сейчас, брошусь в ноги и попрошу благословенья! Нет мочи терпеть, могу потерять Марфу!» – думал он, направляясь в хату.

Скрипнула входная дверь, родители повернули головы, и в свете горевшей на загнетке лучины увидели вошедшего Савелия. Они не успели и рта раскрыть, как он поклонился до пола, упал на колени и сказал:

– Батюшка и матушка! Родители мои любые! Прошу вас, благословите меня, дайте согласие на обручение с моей возлюбленной Марфушей, по старинной нашей вере православной! Братья мои обвенчаны, настал мой черед!

– Гляди, Ефимия, как быстро идет время, наш младшенький заженихался! – удивленно вскинул брови отец: – Про какую Марфушу ты речь ведешь? Наш казацкий род ведет свое начало издревле, нам нужна достойная невестка, чтобы не опозориться родством с худородными!

– Нет, батюшка, она из старинного казацкого рода, отец ее Савватей Коржаков, хозяин мельницы, – не поднимая головы, молвил сын.

– Давно я заприметил, что люба она тебе, видел, как краснеет при встрече, как ты глаза опускаешь! Ты помнишь, мать, летом говорил, – засмеялся отец.

– Помню, помню, знаю эту девушку и родителей знаю, ладная и приветливая, – одобряя выбор сына, сказала Ефимия.

– А ты не забыл, что приписным казаком состоишь в казачестве, впереди служба царю-батюшке на долгие годы? Ты говорил с ней? – спросил отец.

– Говорили мы обо всем, она согласна ждать, потому и прошу вашего благословения.

– Думаю, что она была бы хорошей женой для тебя и невесткой для нас, но согласится ли Савватей породниться с нами, они богаче нас, – засомневался Гавриил.

– Вы не сомневайтесь, я постараюсь уладить это дело с отцом Марфуши… .

– Цыц, не лезь поперед батьки в такие дела, они не для твоего ума, здесь нам с матерью надобно думать, как лучше это дело провернуть, иди, сена скоту положи, – оборвал отец.

Когда сын ушел, он спросил:

– Что скажешь, Ефимия?

– Надо попытать Савватея, он твой друг, спроси при случае.

– Друг-то друг, да дело больно щекотливое. Откажет, сраму не оберешься, вся станица смеяться будет! – озабоченно сказал казак.

– Покров Пресвятой Богородицы не за горами, поедем смолоть зерна на праздничные пироги, зайдем в гости, не откажут чаем угостить, там и попытаем, – ответила Ефимия.

Лицо казака просветлело, он с восхищением посмотрел на жену, удивляясь ее прозорливости, сказал:

– Я всегда знал, что у тебя ума палата, найдешь выход из любого положения! Так и сделаем.

Наложив в ясли душистого сена, Савелий вернулся в избу, родители сидели за столом.

– Садись вечерять, – пригласил отец.

Мать слила с ковша, он ополоснул руки помолился на иконы в красном углу, сел на лавку, налил чай в кружку из обожженной глины и принялся за еду. Разговаривать за столом для старообрядцев был тяжкий грех, посланную Господом еду вкушали молча.

Закончив трапезу, встали, помолились на образа, поблагодарили Бога за хлеб-соль. Ефимия принялась убирать со стола, Савелий, увидев, что после молитвы отец опустился на лавку, сел напротив, сгорая от нетерпения.

Немного подумав, Гавриил сказал:

– Перед праздником Покрова Пресвятой Богородицы поедем смолоть муки крупчатой на пироги, заглянем к мельнику в гости, поговорим, а пока молчи, не захочет Савватей принять сватов, позору не оберешься!

Теплая волна благодарности к родителям прокатилась в душе казачка, он низко поклонился:

– Спасибо вам, батюшка и матушка, за слова приятные, я буду ждать! – душа его ликовала, от счастья сердце готово было выскочить из груди – сбылась его мечта: родители согласились с выбором невесты. Он не знал, что летом отец рассказывал матери о том, что сын неравнодушен к дочери мельника, они обсудили это событие и решили, что для невестки эта девушка им подходит. Медленно тянулось время для Савелия, но поторопить родителей и не помышлял, слово отца было законом для всех, домостроевский уклад строго соблюдался в казацких семьях.

Перед христианским праздником ранним утром, еще затемно, отец разбудил Савелия:

– Вставай, ступай в амбар, набери три мешка зерна пшеничного, поедем на мельницу, пока не рассветало, потом наедут казаки, будем париться в очереди.

Не чувствуя ног от радости, побежал казачок на конюшню, вывел из стойла своего жеребца по кличке Гнедой, снял со стены хомут, надел на шею, прихватив сбрую, вывел во двор, запряг в телегу, подогнал к амбару, стоявшему на краю усадьбы, воротами выходившему во двор. В просторном амбаре на ровном, хорошо утоптанном полу в ларях лежало зерно пшеницы, ржи, других обмолоченных культур. Не успели родители как следует помыться и прибраться после сна, сын подогнал к дому груженую кулями телегу.

– Батюшка, все исполнил, телега у дома груженая стоит, – выпалил он, переступив порог.

– Читай молитву и садись с нами чай пить, – сказал отец, удивляясь проворности сына. Взглянув через стол на Ефимию, увидел довольную улыбку на ее лице, понял, что жена гордится проворностью младшего сына.

Савелий помолился, осенил себя двуперстным крестным знамением, быстро, насколько позволяли обычаи, поел каши, запил молоком. Встав из-за стола, помолился и побежал надеть праздничную рубаху, родители были уже одеты, но одежда их была не для работы на мельнице. Желающих смолоть зерна на праздничную стряпню в станице было много, поэтому Гавриил затемно отправился на мельницу, чтобы опередить станичников.

Когда телега помольцев въехала во двор мельницы, залаял пес Верный, старый знакомый Савелия, – тайно прибегая к Марфуше, он прикормил и приласкал собаку. Пес залаял не на парня, он лениво тявкнул на коня, запряженного в телегу, сидевших на ней людей. Этого было достаточно, чтобы Меланья посмотрела в окно.

– Матерь Божья, гости дорогие! Друг твой старинный Родионов Гавриил с женою и сыном пожаловали, иди, встречай! – сказала она, отрываясь от слюдяного окна.

Тот двумя перстами перекрестился, сказал:

– Пойду встречать, а вы стол накройте, чаем гостей будем потчевать!

Только закрылась дверь за отцом, мать не успела и глазом моргнуть, как Марфа накрыла стол и упорхнула в свою светлицу, как полагалось добропорядочно воспитанной девице.

Выйдя на крыльцо, хозяин отвесил поклон стоявшим у телеги гостям:

– Гости дорогие к нам пожаловали, проходите в дом, достопочтенные Гавриил Никодимович и вы, Ефимия Григорьевна, давненько вас на мельнице не было. Проходите, посидим, чаю диковинного китайского попьем, с сахаром и стряпней, по христианскому обычаю перед праздником Покрова Пресвятой Богородицы! Прошу не отказать! – вновь склоняясь в полупоклоне, молвил Савватей.

– Да мы бы и не против, но зерна смолоть на крупчатку надобно к празднику Господню, – неуверенно начал отказываться Гавриил.

– Не печальтесь, у вас крепкий казачок вырос, я сыновей пошлю, смелют с Божьей помощью, – успокоил хозяин.

– Негоже отказывать в гостеприимстве, пойдем в дом, а ты, Савелий, занимайся помолом, – сказал отец.

Переступив порог, гости остановились, Гавриил снял с головы шапку, Ефимия осталась в черном платке, как того велят свято хранимые из века в век обычаи. Оба усердно молились, отвешивая низкие поклоны, осеняя себя двуперстным крестным знамением. Кончив молитву, степенно осмотрелись – на чисто выскобленных досках стола стояли большие чашки из обожженной глины с пирогами, в центре стоял большой медный чайник с начищенными до блеска боками. На блюдцах стояли чайные чашки китайской работы с диковинными райскими птицами с длинными хвостами, их Меланья доставала только для дорогих гостей, по большим праздникам.