Рекажизн и
| Вид материала | Документы |
– Ты хорошо подумала? Большой грех возьмешь на душу, черное это дело, – пыталась отговорить бабка.
– Ну и пусть, раз не мне, то пусть никому не достанется! Сможешь?
– Смочь-то я смогу, но большой грех возьму на душу, долго его отмаливать придется, дорого это стоить будет, – не поднимая глаз, говорит бабка.
– Говори сколько – все получишь!
– Больно вкусное сало у тебя, килограммов пять, пожалуй, хватит, да еще мешок картошечки, – вопросительно глядя на гостью, сказала Акулина.
– Завтра в это же время жди – я приду, – собравшись уходить, сказала девушка.
– Не спеши, послушай! Мне будут нужны две вещи – этого парня и Феньки, – только через них я могу исполнить твою просьбу.
– Хорошо, я достану и принесу, – пообещала Анна, направляясь к выходу.
– Да смотри, чтобы они в разные тряпицы были завернуты, в разных местах хранились! – напутствовала ворожея.
Когда у Федора и Федосьи потерялись рукавицы-верхонки, бабы догадались, что здесь что-то нечисто, но Анна не отходила от своих рабочих, не давая свободной минуты для пересудов. Вечером того же дня, нагруженная подарками, она пришла к бабке Гнобихиной.
– Вот все, что ты заказывала, бабушка, это рукавица Федора, а эта Феньки. Я надеюсь, что сможешь их разлучить?
– Не только их, этот парень больше никакой бабе не нужен будет! Может, ты передумаешь, грех большой на себя возьмешь, – пробовала отговорить ворожея.
Но ослепленная обидой женщина твердо и мстительно ответила:
– Одним грехом больше, одним меньше, зато будет знать, как отвергать мою любовь!
– Дело твое, я предупредила, а думать тебе, голубка! Иди, а то опять поблагодаришь и все испортишь, – провожая гостью, сказала знахарка.
Анна ликовала, щеки горели мстительным румянцем, дома она отказалась от ужина и легла спать, но сон не шел, она придумывала планы мести Федору, чтобы ему было больнее переносить насмешки беспощадных женщин.
К этому времени у Федора и Фени сложились не только дружеские, но и интимные отношения. Она расцвела от счастья близости с любимым человеком, и окружавшие ее женщины видели это. Федор, не таясь, ходил со своей подругой в клуб на танцы под патефон, на фильмы, когда их привозил киномеханик.
Неожиданно он почувствовал, что его отношение изменилось, девушка больше не притягивала его взора и душа не просила новой встречи и близости с Феней. Чувства сразу охладели, она не возбуждала молодого мужчину, исчезла потребность в половой близости. Он с ужасом понял, что не только она, но и другие женщины не возбуждают его.
Для Федора это было как удар грома среди ясного неба: молодой, полный нерастраченного мужского задора и силы, парень стал абсолютно равнодушным к женским ласкам, и они не пробуждали желания сблизиться, совершить половой акт.
Феня с ужасом наблюдала, как Федор все дальше и дальше отходит от нее, он перестал приглашать в клуб, перестал ходить в гости, стал пить самогон, старался всегда быть в компании парней.
Встревожилась не только она, встревожились все одинокие женщины и девушки.
– Вот сучка, все-таки погубила парня! Смотрите, черный от горя ходит, от Феньки и других баб шарахается, только наша стерва радуется, места себе от счастья не находит, – судачили они.
Убитая горем Федосья, оставшись вдвоем с матерью, расплакалась.
– Мама, Федор от меня шарахается, близко не подходит, перестал приглашать в клуб! – жаловалась дочь сквозь слезы.
– Не плачь, девочка моя! Слезами горю не поможешь. Ты лучше мне расскажи, ты спала с ним, как он в постели?
Щеки дочери залила краска, она молчала.
– Чего ты смутилась, чай не девушка, отвечай, мне надо все знать, раз у меня совета спрашиваешь, – строго сказала Афанасса.
– Да, мама, спала, нормальный здоровый мужик! Говорил, что любит, что случилось – понять не могу. Не подходит, встреч избегает!
После недолгих раздумий Афанасса сказала:
– Порчу на вас напустили, девочка моя! Ты не стесняйся, скажи ему, пусть ищет бабку, которая могла бы снять эту порчу! Не медли, озлобится парень, может на себя руки наложить, кому такой нужен?!
На следующий день, преодолев смущение, Федосья подошла к любимому:
– Федор, не уходи, послушай меня! Нет вины моей и твоей в том, что с тобой случилось! Мать говорит, чтобы ты искал бабку, завистливые люди разлучили нас с тобой, напустили злую порчу. Помни, что я люблю тебя очень сильно, готова принять тебя такого, какой есть! Ты говорил, что у тебя мать лечит людей, сходи к ней, она снимет порчу или подскажет, кто это может сделать! – боясь, что парень недослушает и уйдет, выпалила она.
– Прости, Феня, сам не знаю, что со мной, тебя на муки обрекать не хочу, ни баба, ни мужик, кому такой нужен?! – с горечью в голосе сказал он и стегнул вожжой лошадь:
– Но, Рыжуха!
После разговора прошло два дня, и Федор не вышел на работу, все терялись в догадках, куда парень делся.
«Неужели руки на себя наложил? Так ему и надо, обманщику, и другим наука будет, как со мной играть!» – радовалась Анна.
А Федор, взяв отгулы в счет отпуска, шагал по таежной дороге в Асафьевку. Тяжелые думы роились в голове: «Господи, за что такое несчастье, сегодня мог спать с женщиной, завтра уже лежит, никак не реагирует на женские ласки. Стыдно признаваться собственной матери, но ничего не поделаешь. Бабки не помогут, покончу с собой, какая жизнь быть вечным посмешищем!».
Евдокия сразу поняла, что с сыном что-то случилось: он был хмур и подавлен.
– Что с тобой, Федор, на тебе лица нет? – спросила она. Сын неожиданно разрыдался, немного успокоившись, рассказал, что с ним произошло.
– Помоги, мама, если сможешь, жить тошно, на что такая жизнь, в петлю залезу! – говорил он сквозь слезы, схватив и прижав руки матери к груди.
– Ты что удумал, Федор, мысли черные выброси из головы, надо жить, руки наложить на себя самый страшный грех! Возьми в руки полено с большим сучком, садись на лавку, так и сиди, полено держи за сучок, закрой глаза и верь, что мои молитвы помогут тебе!
Уронив голову на грудь, сын обреченно сидел, не вслушиваясь в происходящее, он ушел в свое горе и отрешился от всего мира.
Евдокия стала нараспев читать молитвы, умоляя Господа помочь рабу Божьему Федору избавить его от злых наветов черной колдуньи. Молилась она долго, потом взяла с плиты ковшик с растопленным воском, на голову сына поставила чашку с водой.
– Полено пусть лежит на коленях, ты держи чашку одной рукой прямо над макушкой, другой не отпускай сучок, – сказала мать. Читая молитву, вылила горячий воск в чашку, трижды перекрестила воду и сына, сняла чашку, на поверхности воды плавал островок мгновенно застывшего в холодной воде воска.
– Гляди, сынок, на тебя была напущена сильная порча, и нестоячка сделана по навету завистливой женщиной с черными пышными волосами, тугими грудями и черными бровями, ухаживания которой ты отверг, вот ее портрет, – сказала мать, указывая на воск.
Как ни вглядывался парень в неровные очертания островка застывшего воска, не мог ничего разглядеть, но сразу догадался, о ком она говорит.
– Это Анна, бригадирша! Она сама предлагала спать с ней, но я отказался!
– По ее навету черная ворожея напустила на тебя и твою подругу Федосью порчу, чтобы разлучить вас. Я сняла наговор, силы добра всегда рано или поздно побеждают силы зла, испей до капли эту воду с наговором по три раза в день, утром, в обед и вечером – и будешь здоров. И подругу свою люби, она пережила много горя, любит тебя и будет верной женой. А сейчас брось полено в печку, пусть злые чары, которые я перевела на деревянный сук, сгорят в очистительном огне! – приказала Евдокия.
Федор открыл загнетку топящейся печки и бросил в жаркое пламя полено, за которое как за спасательный круг держался во время лечения.
– А что будет с теми, кто напустил на меня порчу? – спросил Федор.
– Не беспокойся, их Господь за черные дела обязательно накажет – и ту, которая просила тебя испортить, и ту, которая делала наговор. Господь справедлив, на него и уповай, хоть и партийный билет носишь.
Федор был сражен наповал, мать не знала, что он приехал с Дальнего Востока партийным, она не знала и не могла знать о том, как зовут его подругу на Мине.
«Может быть, это совпадение? Откуда она обо всем узнала?» – думал он, вычищая от навоза стайку. Он не сидел сложа руки, помогал матери по хозяйству, подладил забор, заменив в нем подгнившие доски и жерди.
Прошло три дня, и Федор почувствовал, как к нему возвращается мужская сила, непередаваемое чувство радости наполнило душу, он схватил в объятия Евдокию, закружил по комнате. Смеясь и плача от счастья, повторял:
– Спасибо, мама! Спасибо! Ты спасла меня от смерти в петле! Я этого никогда не забуду, что бы ни случилась, присмотрю до смерти!
– Отпусти, задавишь, скаженный! – запросила пощады Евдокия. Когда сын опустил ее на пол, сказала: – Не дразните гусей, собирайтесь и уезжайте к Матвею в Хабайдак – он поможет вам устроиться.
– Хорошо, мама, я так и сделаю, спасибо тебе за все, я сегодня же ухожу, пора на работу!
– Ты подожди, завтра с утра и пойдешь, утром раньше встану, в дорогу картошек в мундире отварю.
– Спасибо, мама, но уйду я сегодня, заночую по пути, завтра крайний срок, мне нужно быть на работе.
– Господь с тобой, только дождись, пока я в дорогу еду соберу, – согласилась мать.
«Вот и не верь после этого в Бога! Своими молитвами мать избавила от верной смерти, Слава тебе, Господи, что так обошлось! Как хорошо чувствовать себя настоящим мужиком!» – перекрестившись три раза на околице Асафьевки, подумал партийный Федор, которого ноги сами несли к любимой женщине.
Дорога в семьдесят километров показалась короткой и легкой, торопился он не на работу, он шел в Мину, чтобы сделать предложение Федосье выйти за него замуж.
Бывая в гостях у ее родителей, знал, что мать и отец староверы, это его смущало больше всего.
«Вдруг не дадут благословения, что тогда делать?» – озабоченно думал парень.
В поселок пришел поздним вечером, когда лесорубы, вернувшись с лесосек, разошлись по домам, и направился к бараку, в котором жила любимая.
О своем уходе Федор никому не сказал, его исчезновение сильно опечалило Федосью, она все ночи плакала в подушку, оплакивая свою горькую судьбу, вновь разлучившую ее с любимым человеком.
– Что с тобой, дочка? – спросила озабоченная Афанасса.
– Федор пропал, никто не знает, куда делся!
– Не плачь, Бог милостив, найдется! – успокаивала мать.
– Господи, за что судьба такая: полюбила парня, и он отвечал взаимностью, а тут бросил все и исчез, – сквозь рыдания говорила дочь.
– Не гневи Господа, он каждому с рождения судьбу нарекает! Все невзгоды – это испытание крепости веры! Не кощунствуй, доченька! – успокаивала ее Афанасса.
– Обидно, мама, у других все как у людей, а у меня…
– Цыц, не гневи Господа, верь в добро, и оно тебя найдет! – оборвала ее мать.
Вечером Пана позвала всех к столу, в середине которого возвышался большой чугун с вареной в «мундирах» картошкой, рядом стояла большая чашка с квашеной капустой, на столе не было даже маленького кусочка хлеба, ужинали без него.
Соблюдая устоявшийся порядок, первым к столу подошел Ефим, следом Афанасса, затем женщины, последними свои места занимали ребятишки. Перед тем как сесть и приступить к нехитрой трапезе, все стоя молились; закончив молитву, Ефим, а за ним и все домочадцы трижды перекрестились двумя перстами, после чего глава рода сел на скамью во главе стола, за ним строго по возрасту сели остальные.
Перед каждым стояли вырезанные руками Ефима деревянная чашка, кружка, лежала деревянная ложка. Пана накладывала в чашки картофель, начиная с отца, закончила ребятишками.
Кушали молча, только маленькая внучка Люба иногда не соблюдала тишины, начинала баловаться, разговаривать, тогда дед Ефим брал в руки деревянную ложку и легонько бил непослушную внучку по голове, призывая к молчанию, назидательно говорил:
– Еду нам посылает Господь за труды наши и послушание! Научитесь дары Божьи вкушать молча, не оскверняя еду мирскими разговорами!
Неожиданно в окно комнаты раздался стук. У Фени оборвалось сердце: «Это Федор, только он может постучать!», она глянула на сурового отца, тот слегка кивнул. Выскочив из-за стола, бросилась к двери, толкнула ее и попала в объятия улыбающегося Федора.
– Здравствуй, моя ненаглядная! – сказал он, обнимая и целуя.
Не веря в свое счастье, обвила его шею руками, не стесняясь, осыпала поцелуями парня, сквозь слезы радости приговаривая:
– Я знала, я верила, что ты вернешься, мой ненаглядный! Ты мой – никому тебя не отдам!
Сидевшие за столом родители, сестры и детвора через дверь слышали их разговор, всем было любопытно узнать, что происходит на улице, но строгий взгляд Ефима держал на месте.
– Феня, я пришел за тобой, прошу выйти за меня замуж! – сказал Федор, когда оба немного успокоились. Руки женщины безвольно повисли, она широко раскрытыми глазами смотрела на любимого.
– Чего молчишь – ты согласна? – с тревогой спросил он.
– Господи! Ты еще спрашиваешь! Конечно, согласна! Только надо спросить согласие родителей. А как твоя мать посмотрит на твое предложение? – настороженно спросила она.
– Она согласна, она посоветовала нам уехать с Мины, подальше от глаз завистников!
– Я не могу поверить в такое счастье! Пойдем, спросим разрешения у моих родителей! – и потащила парня за рукав в комнату.
Войдя, Федор поздоровался, Ефим молча кивнул в ответ, перевел взгляд на дочь, сказал:
– Посади парня за стол, путь повечеряет с нами.
Феня, поставила возле Федора деревянную тарелку, положила деревянную ложку из числа посуды, стоявшей отдельно, для пришлых людей.
Уже знакомый с порядком за столом, Федор, проголодавшийся с дороги, с удовольствием ел сваренный в «мундирах» картофель, закусывая квашеной капустой. Картошка быстро закончилась, все положили ложки, встали и молча помолились.
Перекрестившись двумя перстами, Ефим повернул голову к гостю:
– Здравствуй, Федор, расскажи, с чем пожаловал?
– Пришел я, Ефим Савельевич, просить у вас и у Афанассы Матвеевны согласия взять в жены дочь вашу Феню! – краснея, сказал парень и замолчал, вопросительно глядя на хозяина.
Неспешно разгладив окладистую бороду, Ефим посмотрел на обмершую в ожидании ответа дочь, сказал:
– Создание семьи дело богоугодное! Но согласна ли Феня связать судьбу с тобой, надо у нее спросить! Ты согласна, дочь наша, люб он тебе?
– Согласна я! Согласна, батюшка, мы давно встречаемся! – не скрывая радости, задохнулась дочь.
– По обычаю становитесь на колени перед святыми иконами, подойди, Афанасса, – эту просьбу надо решать только вдвоем!
Когда молодые опустились на колени в красном углу перед иконами и взялись за руки, Ефим спросил:
– Перед ликом Господа нашего всемогущего согласна ли ты, раба Божья Федосья, связать навек свою судьбу с рабом Божьим Федором, любить его в счастье и горе? Люб ли он тебе?
Смиренно опустив глаза, дочь ответила:
– Да, согласна, люблю я его!
– Согласен ли ты, раб Божий Федор, взять в жены рабу Божью Федосью, жить с ней всю жизнь в горе и радости? Любишь ли ты ее?
– Согласен, я ее люблю и прошу вашего благословения! – сказал парень.
– Согласна ли ты, любимая жена моя Афанасса, отдать дочь, кровинку нашу, за раба Божьего Федора?
Смахнув слезу уголком платка, мать ответила:
– Согласна, пусть живут в мире, согласии, родителей да Господа нашего не забывают!
– Примите наше родительское благословение на долгую и счастливую жизнь! Пусть Господь благословит ваш союз навеки! – сказал Ефим, глядя повлажневшими глазами на молодых, осеняя их двуперстным крестным знамением.
– Спасибо, Ефим Савельевич, и вам, Афанасса Матвеевна, за благословение! Вы не обижайтесь на нас, мы пойдем жить в Хабайдак, слишком много завистливых глаз вокруг – боюсь, опять сглазят! – сказал зять.
Ефим посмотрел на Афанассу, она кивнула головой в знак согласия.
– Воля ваша, вы молоды – вам и решать, где жить, говорят, что рыба ищет где глубже, а человек где лучше! А когда вы уходите?
– Завтра утром, если будет машина, уедем, не будет – уйдем пешком через Карзанак, всего восемь километров. Устроимся, придем в сельсовет, распишемся, – ответил Федор.
– Ты, Федор, нас не обессудь, приданого за Феней сейчас дать не можем, добра у нас нет, вот даст Бог, обживетесь, стайку построишь, дадим мы за Феней нетель и три овечки, будет у вас хозяйство!
– Не беспокойтесь, мы молоды, у нас руки есть, на жизнь мы заработаем. До свидания, завтра утром я забегу за Феней.
– Господь с вами, живите с миром и нас не забывайте! – сказал Ефим.
От свалившегося на голову счастья Федосья долго не могла уснуть, из глаз ее катились на подушку слезы радости. Показалось, что она только закрыла глаза, как мать толкнула в бок:
– Вставай, пора собираться.
Подошел Федор, Афанасса накормила молодых, вручила Федосье узелок из холщового полотенца, в котором лежали две чашки, две кружки, две ложки, вырезанные Ефимом из дерева, несколько вареных в «мундире» картофелин да бутылка молока с закрытым пробкой из скрученной газеты горлышком.
В другом узелке было ситцевое платье, парусиновые туфли, в которых бегала на танцы и на свидания с любимым.
Федор шел налегке, у него ничего, кроме узла со сменой белья, в руках не было.
Ефим и Афанасса вышли за ворота проводить молодоженов, на улице стоял полумрак, первые лучи солнца бриллиантовой короной искрились на вечном леднике Кутурчинского Белогорья, разгоняя тьму и извещая о наступлении нового дня.
Вода в таежной речке Мина звонко журчала по камням, благословляя молодых в дальнюю дорогу, длинною в жизнь.
Стояли Федор с Феней и ее родителями у калитки, с удивлением и радостью смотрели на сказочную игру солнечных лучей, думали, что Господь посылает им добрый знак в начале семейного пути.
Оторвал их от созерцания сказочного зрелища голос Ефима:
– Пора вам в дорогу, дети. Будьте счастливы! Господь сподобился благословить вас на жизнь семейную радостной утренней зарей, это хороший знак! Пусть вас минуют тяжкие испытания, через которые прошли мы с Афанассой! Идите с миром! – двумя перстами троекратно перекрестил он дочь и зятя.
Старый казак Ефим и его верная спутница Афанасса смотрели вслед молодым, слушали звон воды на перекатах горной реки. Они думали, что быстро пролетели их годы, через пороги, водовороты и стремнины унесла их с собой Река жизни. Но прожили они не зря, их дети, внуки и правнуки продолжат рост бессмертного древа рода казацкого на берегах стремительной Реки с названием «Жизнь». Это долг молодых, их призвание любить друг друга, рожать и воспитывать детей, помнить своих пращуров.