Рекажизн и

Вид материала

Документы

Содержание Враги народа

ВРАГИ НАРОДА


Через неделю после скорого суда Афанассу с детьми, других осужденных вывели из камер, построили в колонну в тюремном дворе, пересчитали. Открылись тюремные ворота, под конвоем красноармейцев привели этап на пересыльный пункт железнодорожной станции, подкатил состав из пульмановских вагонов – теплушек с железными печками-буржуйками, – построили, пересчитали, развели по вагонам. С трудом нашлось место на нарах для детей. Афанасса пристроилась с другими осужденными женщинами на полу вагона, там была постелена сбившаяся солома. Арестантский состав медленно, с частыми остановками приближался к старинному сибирскому городу Канску. Радовалась она, что сумела взять из дома для девочек пальто на вате, по кофте, – на дворе стояла зима, а дети были в тепле.

В канской тюрьме сидели недолго, начальством было принято решение направить этап «спецконтингента» в село Ирбейское – районный центр, расположенный среди глухой тайги в отрогах хребта Канское Белогорье, в верховьях реки Кан.

Тюремные ворота открылись, на дорогу вышла колонна арестантов – мужчин и женщин, – вещи их были погружены на сани, запряженные лошадями, туда же были посажены малые дети. Кто был постарше, шли пешком вместе со взрослыми, сопровождали их красноармейцы с винтовками. Через несколько дней колонна пришла в сибирский поселок Ирбейское. Пересчитав, людей загнали в барак, его называли «пересылкой», в стенах вместо окон были пропилены маленькие бойницы, через них не смог бы пролезть и ребенок.

Узнав о прибытии этапа, начальник Ирбейского отделения НКВД Головин вызвал своих заместителей на совещание:

– Что будем делать с прибывшими спецпоселанцами? – спросил он.

– Предлагаю направить их в Степановскую спецкомендатуру, там большая потребность в рабочих руках, от них поступила заявка на триста человек. Открывают новый лесопункт Амбарчик, – предложил его заместитель Иванов.

– Где это? – озабоченно спросил Головин, подходя к карте.

– Это в тридцати километрах от деревни Степановки вверх по реке Кунгус, вот здесь, – показал заместитель.

– На карте я ничего не вижу, кроме тайги, разве там есть жилье?

– Так точно, два барака, размещен спецконтингент, лесопункт решили назвать Амбарчик, – доложил Иванов.

– Куда Федюнин будет селить их, у него все возможности для расселения исчерпаны, бараки забиты, на дворе зима, – недоумевая, спросил Головин.

– Федор Степанович, это его забота, мы выполняем разнарядку, а за расселение пусть у него голова болит! – рассмеялся заместитель.

– Ты прав, готовь приказ, нечего им сидеть на казенных харчах, пусть сразу идут в лесосеку, отрабатывать свой хлеб!

Начальник отделения НКВД села Ирбейского послал посыльного, тот объехал дворы, передал крестьянам приказ запрячь лошадей в сани и собраться утром следующего дня у пересыльного пункта. Все знали крутой нрав, боялись прогневить его и ненароком оказаться в «пересылке».

Прибывший этап был построен, люди пересчитаны, маленькие дети рассажены на сани, погружены скобы, гвозди, пилы, топоры, другой инструмент. Там же горбатилось несколько железных печек, буржуек, с круглыми трубами из жести.

Поздно вечером колонна измотанных переходом поселенцев вошла в село Степановка, там не было пересыльного барака, и людей разместили по избам, на въезде и выезде по приказу коменданта спецкомендатуры Федюнина стали часовые с винтовками. Здесь заканчивалась наезженная дорога, за околицей стояла глухая промороженная тайга, по ней петлял зимник длиной в тридцать километров до бараков лесопункта Амбарчик.

Ранним утром колонна осужденных вошла под своды вековых деревьев, тайга была засыпана снегом по пояс. Людей построили по три человека, и они должны были идти по едва видимому санному следу, заметенному полуметровыми сугробами, протаптывая дорогу для лошадей, тянувших тяжело груженые сани. К вечеру была пройдена только половина пути, спецпоселенцы были вынуждены заночевать среди заваленной снегом тайги, у больших костров, разведенных на вытоптанной в снегу поляне.

Афанасса всю ночь не сомкнула глаз, боясь, что дочки замерзнут и простудятся, будила сидевших у костра на сваленном дереве девочек и заставляла поворачиваться к огню. Утром всем выдали по триста граммов хлеба, Федюнин предупредил:

– Это дневная пайка, можете съесть сразу, можете растянуть на весь день, но добавки не будет.

Голодные дети готовы были съесть весь хлеб, но мать не разрешила:

– Хватит, девочки, дорога дальняя, никто не знает, дойдем ли мы сегодня до бараков по такому глубокому снегу, две пайки сейчас съедим, а две на обед оставим.

Взяла Афанасса свою долю, отвернулась от детей к костру, не в силах смотреть, с какой жадностью они едят хлеб. Подержав в руках свой кусок черного, с примесью отрубей хлеба, отщипнула немного, оставшуюся часть сунула за пазуху, подумала: «К вечеру проголодаются девчонки, я им подарок сделаю!».

Так ей стало хорошо и тепло на душе, что она не одинока в этом мире страданий и слез, что рядом с ней дочери, их надо спасти от голодной смерти. Она улыбнулась от нахлынувших на нее материнских чувств впервые за все время после ареста.

Видя, что люди измотаны в борьбе со снегом, Федюнин, руководивший движением колонны, на обеденном привале думал: «Второй ночевки в тайге многие не выдержат, а с меня спросят, как умудрился потерять по дороге часть спецконтингента, который должен работать на лесоповале. За это по головке не погладят, надо пускать вперед лошадей на отдельных участках, давать людям передохнуть!».

Он, все больше укрепляясь в правоте своей мысли, крикнул:

– Перегнать лошадей вперед, всем встать, продолжаем движение!

Идти за лошадями, уминавшими снег гружеными санями, стало значительно легче. Афанасса в одну из остановок отдала девочкам оставшийся хлеб, вновь отщипнув себе небольшой кусочек. Все с завистью смотрели, как они едят хлеб, свои пайки все съели утром, но попросить никто не посмел, все помнили железное правило зека:

– Каждый за себя!

День клонился к вечеру когда колонна вышла на поляну, вырубленную среди глухой тайги. Выбившиеся из сил, мокрые, промерзшие до костей узники увидели два барака, заваленных снегом, над крышами которых дымили трубы. Обитателей в них не оказалось, были только больные, они топили печи. Все были в тайге, на лесосеке, валили лес, заготавливая бревна для молевого сплава по реке Кунгус, впадающей в реку Кан.

– Быстро разгрузить сани и построиться! – приказал Федюнин. Утопая в снегу, осужденные построились в шеренгу по двое, в конце ее стали дети. – Слушайте внимательно! Даю вам две недели на строительство барака, пока будете готовить лес, поживете в летних землянках. Чем раньше срубите барак, тем больше вас останется в живых! Поступаете в полное распоряжение коменданта спецпоселения Амбарчик Кулакова Семена Потаповича и старост, позднее у всех будет возможность с ними ближе познакомиться! Вот они – перед вами! Запомните, они для вас Боги на земле отныне и до смерти! Малейшее ослушание – неделя на хлебе и воде, невыполнение дневной нормы – неделя на хлебе и воде. Не вздумайте бежать, в тайге много голодного зверя, убежавших пристреливаем и оставляем на съедение, – рассмеялся он.

Федюнин уехал с обозом, затих звон бубенцов под дугой его лошади, к стоявшим в колонне людям обратился Кулаков:

– Должен добавить к тому, что сказал товарищ Федюнин, – работать у меня будут все без скидки на возраст и здоровье. Исключение составляют дети в возрасте до пятнадцати лет, по достижении указанного возраста они работают вместе со всеми на заготовке леса и должны выполнять норму взрослого лесоруба.

Пайка работающим на лесозаготовке пятьсот граммов хлеба, работающим детям триста граммов, утром и вечером болтушка из муки и картофеля. Повторяю, это для тех, кто работает и выполняет норму лесозаготовок, кто ее не выполняет, и больные получают двести пятьдесят граммов. Чтобы быть сытым, каждому ежедневно нужно заготовить и сдать пять кубометров древесины. Утром подъем в шесть часов, через пятнадцать минут построение, все должны догадаться, для чего эти пятнадцать минут, все удобства у нас на улице за углом барака! Потом построение, перекличка, в половине седьмого завтрак, затем разнарядка и выход на работу. Меня беспокоить только в крайнем случае, вами будут командовать старосты бараков и бригадиры. Предупреждаю, не вздумайте бежать! Пристрелю каждого беглеца собственноручно, если удастся избежать встречи с голодным таежным зверьем!

Кто будет очень хорошо себя вести, любить начальство, будет получать послабление режима! Это касается женской части спецпоселенцев, вы поняли, о чем я говорю?! – плотоядно усмехнувшись, сказал комендант. – Для прибывшего этапа не завезены продукты, до прихода обоза устанавливаю паек 400 граммов для работающего и двести – для ребенка! Разойтись!

Повернувшись спиной к шеренге, пошел в сторону двухквартирного дома, он занимал одну половину, во второй размещались солдаты охранного взвода, с винтовками. Комендант и солдаты были охочи до женщин и приглядывали себе будущих наложниц, а в бараках этот дом называли борделем. Как ни старался комендант дознаться, кто дал такое прозвище, не смог найти и наказать виновного.

Прибывшие еще не знали, что перестали быть людьми в глазах коменданта и солдат – для – спецпоселенца смерть была лучшим избавлением от страданий.

Места в бараках не нашлось даже для детей, люди лежали на трехъярусных нарах, и на полу, под нарами, на заготовленной летом подстилке из сушеной травы и пихтовом лапнике. На нарах вперемешку лежали мужчины, женщины, дети, воздух был спертым и кислым, был настоян на запахе сотни давно не мытых тел, испарениях грязной одежды и портянок.

Каждое утро из кухни в барак приносили ведра с баландой и ломтями хлеба, через полчаса все население строилось на улице, и старосты направляли бригады в тайгу, на работу. Женщины и дети деревянными лопатами откапывали от снега деревья до земли, определив, куда оно должно упасть, ставили с противоположной стороны подпорку – толстую и длинную деревянную жердь с металлическим раздвоенным наконечником на конце. Другой конец подпорки упирали в мерзлую землю, создавая пусть ненадежную, но все-таки защиту от падения спиленного дерева на людей, которые, стоя на коленях на мерзлой земле, двуручными лучковыми пилами пилили деревья в два-три обхвата.

Можно себе представить, как трудно им приходилось – на делянах больше половины деревьев были лиственницы. Сырая древесина лиственницы по крепости сродни железу, а за смену человеку надо было заготовить не менее пяти кубометров леса. И не только напилить, но и раскряжевать, отрезать вершину, обрубить сучья, выровнять торцы бревна и сдать приемщику.

Пильщики, таская лучковую пилу, быстро уставали, передавали эстафету другой паре, сами брались за топоры или лопаты, невзирая на пургу и мороз за сорок градусов зимой, постоянную сырость, тучи гнуса летом, спецпоселенцы валили и валили лес. Обрубленные сучья складывали в кучи и поджигали, лесосеку надо было чистить от мусора, осужденные грелись у костров, сушили одежду, отогревая промерзшее до костей тело, согревали душу кипятком из растопленного снега, заваренного отрытым под снегом листом брусники.

Так изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год в глухой тайге, в скотских, совершенно невыносимых для жизни условиях, «враги народа» получали трудовое перевоспитание. Государство ежедневно убивало в них мысль о том, что они люди, превратив в рабов, нещадно эксплуатировало на самых тяжелых работах, держало впроголодь в бараках, заботилось о том, чтобы остатки былой духовности, веры в добро были похоронены в дремучей тайге.

Этим людям не было места в будущем светлом коммунистическом обществе всеобщего благоденствия трудящихся, они были обречены на вымирание как класс, враждебный пролетариату.

Но так устроен человек – привыкает к любым, даже невыносимым условиям, в самых трудных ситуациях не теряет надежду выжить. Задавленные репрессиями, люди жили одной надеждой выжить, во что бы то ни стало выжить, надеясь в глубине души, что этот кошмар, в который превратила их жизнь новая власть, когда-то закончится…

Старосты бараков показали несколько сугробов снега, растолковали, что под ними находятся землянки, в них летом жили их предшественники, пока рубили бараки. Собрав остаток деревянных лопат, мужчины и женщины принялись разгребать снег, вычищать его из землянок. Стенами у них были вертикально поставленные на попа бревна, верхним концом прислоненные друг к другу. С наружной стороны стены были слегка прикопаны, обложены до верха дерном, он по задумке строителей должен был спасать от промокания во время дождей и держать тепло. Такие землянки можно было использовать для жилья в летнее время и ранней осенью, до наступления зимних холодов. Бывшие в них нары были вырваны, доски перенесены в бараки, туда же перекочевали и железные печки с трубами.

Мужики и бабы быстро разобрали пилы, направились в тайгу пилить бревна для того, чтобы на них можно было пересидеть ночь, так как времени на сооружение нар уже не было. Другая часть прибывших устанавливала привезенные железные печи, выводила трубы в отверстия на крышах землянок. Ребятишек постарше вооружили топорами и отправили в лес рубить сушняк, сухостойный тонкомер, так как договориться с жителями бараков о том, чтобы взять из их поленницы дров на ночь, не получилось.

– Ишь, какие! Посмотрите на них! На чужой каравай рта не разевай, – ответил староста первого барака.

– Вы нам хотя бы на растопку сухих дров дайте, видите, с нами дети! – умоляли их женщины.

– Вот ты, чернобровая, сразу мне приглянулась, сходим в мой угол, пару охапок дров дам! – сказал здоровый мужик Ярилов, староста первого барака, показывая пальцем на Афанассу.

– Изыди сатано! Изыди! – громко крикнула она и перекрестилась двумя перстами.

– Глядите, мужики, праведница среди нас! Она еще и крестится, погоди, я тебе такую жизнь устрою, через месяц сама приползешь, сама будешь лизать мне х…

– Никогда тому не бывать, только сподобься, самого убью и себя жизни лишу! – закричала Афанасса, не подозревавшая, что на белом свете существует прелюбодеяние.

– Уйди, скаженная, без тебя баб хватит! – направляясь под смех мужиков к бараку, сказал посрамленный Ярилов. По тону он понял, что эта баба не шутит.

– Ай да баба – огонь! Посрамила охальника, так ему и надо, паскуднику! – хватаясь со смеха за бока, говорил стоявший рядом мужик. Позднее Афанасса узнала, что это был староста второго барака Пахомыч, сосланный в тайгу за «политику», она не знала, что это означает, но запомнила его вмешательство и смех над насильником.

– Иди, возьми две охапки дров из нашей поленницы, больше дать не могу, – разрешил тот.

– Спаси тебя Христос! – перекрестившись двумя перстами, сказала Афанасса, направляясь к поленнице.

Солнце в морозном ореоле опустилось за вершины гор, на тайгу опустились сумерки, мрак быстро сгущался, а вместе с ним крепчал мороз; люди грелись работой. В землянках растопили печки, их бока накалились до малинового цвета, стал таять снег, воздух напитался влагой, одежда за полчаса стала мокрой. Надо было что-то делать, и пожилой мужчина нашел выход.

– Откройте двери, пусть землянки просохнут! – посоветовал он.

Через открытые двери в морозное небо потянулись султаны пара от таявшего снега, часа через два землянки немного обсохли, двери были закрыты. Натаскав сушняка, мужчины положили на промерзший земляной пол вдоль стен бревна, на них расселись осужденные, сидя, в полудреме, в вязком от сырости, но теплом воздухе провели первую ночь. Внутри закопанных в землю землянок к утру немного просохло, но с крыши капала капель таявшего от тепла снега.

В шесть часов всех подняли, построили, пересчитали, вновь сообщили, что для них продукты не завезены, поэтому они получат урезанные пайки. Измотанные многокилометровым переходом, двумя ночами без сна, люди были рады и этой малости.

Днем напилили прямослойных бревен из стволов мачтовой сосны, мужчины клиньями из дерева лиственницы накололи плах, поставили в землянках на попа чурки, на них вдоль стен положили расколотые пополам бревна, стянули их с чурками, откованными в сельской кузне скобами, привезенными в обозе. Сверху положили плахи из сырой, только что спиленной древесины – получились широкие нары, они тянулись вдоль стен от входа. Ребятишек послали ломать пихтовую лапку, этот незаменимый для таежника материал. Оттаявший и обсохший лапник хорошо держал тепло, защищая от холода, тянувшего от промерзшей земли пола, сырых плах нар. Мужики поправили дверные полотна, проконопатили их отрытым из-под снега мхом.

Отчаявшиеся люди, брошенные среди заснеженной, промороженной тайги, с удивлением увидели, что в землянках можно лечь на нары и поспать в спасительном тепле. Пока горели дрова в железной печке, получившей в народе прозвище «буржуйка», было тепло. Но стоило угаснуть пламени, как промозглый холод, проникавший с улицы, от стен, будил обитателей, кто-то вставал и вновь подбрасывал на неостывшие угли сухой лучины. Вновь в печке вспыхивал огонь, и по землянке растекалось благодатное тепло, веки слипались, все погружались в сон.

Комендант Кулаков остановил свой выбор на спецпоселенце, которого звали Никодим, он был на все руки мастер, за сноровку назначил его старостой землянки, в которой поселилась Афанасса с детьми, старшей Марии шел двадцать четвертый год. Староста установил дежурство у печки: каждый, включая детей, должен был подбрасывать дрова, следить, чтобы она не погасла. Во время обеда в проход из-под нар вытаскивались скамьи, люди садились на них, и нары превращались в обеденный стол.

Убедившись, что поселенцы устроились с жильем, всех, за исключением детей, направили на лесосеку – валить деревья, обрубать сучья, ошкуривать стволы от коры и складывать в штабель. Когда напилили достаточное количество леса, мужики на лошадях стрелевали бревна, перетащили к выбранному для строительства месту, под руководством Никодима принялись рубить барак. Дети откапывали снег, драли мох, носили к стройке, складывали в кучи. Строители, прежде чем положить очередной венец, прокладывали слой мха на уложенные бревна, клали новый венец, пазы между бревнами конопатились мхом.

За пять дней поставили сруб барака, положили балки, закрыли потолок плахами, поставили обрешетку и покрыли дранкой. Получалась хорошая крыша, не пропускавшая воду от дождя и снега. Из-за отсутствия рам и стекла барак сделали без окон, навесили двери, поставили печки. Дождавшись, когда отогреется земля, начали ее копать и поднимать на потолок, мешали со мхом, насыпая слоем на плахи. Такая смесь хорошо хранила тепло, пропуская через себя некоторое количество влаги, не позволяя ей скапливаться на потолке.

Люди переселились в барак, разместились на двухъярусных нарах, но здесь их поджидала беда: срубленный из непросушенных бревен барак начал «плакать», на поверхности стволов выделялась вода, парами ее был густо пропитан воздух, ссыльные начали болеть, день и ночь в разных концах слышался надсадный кашель, но самое страшное их ждало впереди.

Еще в канской «пересылке» Афанасса написала письмо братьям Ефима в Бодайбо, описала свою горькую участь, попросила присылать посылки с продуктами. Каково же было удивление всех заключенных, когда почтальон, приехавший в санях из Степановки, выкрикнул ее фамилию. Она не поверила, но соседка подтолкнула:

– Иди, тебя кличут! Чего стоишь?

Когда женщина подошла, почтальон спросил:

– Как фамилия?

– Родионова Афанасса!

– Пляши, тебе посылку прислали! – говорит почтальон.

Не в силах сдержать слез, она разрыдалась, сжалившись, почтальон вложил ей в руки фанерный ящик, на крышку капали горькие слезы воспоминаний о прежней жизни. Не чувствуя под собой ног, бережно держа посылку перед собой, побежала к детям, закричала от порога:

– Девочки, нам посылку прислали, несите топор, откроем крышку.

Пока снимали крышку, все обитатели барака с жадным любопытством смотрели, что же там в посылке. Сверху лежало письмо, взяв его, Афанасса сказала:

– Девочки, смотрите, что нам прислали, я выйду на свет письмо от дяди Никиты прочту.

Брат Ефима сообщал, что в семье у него все хорошо, работает вместе с Савелием на прииске, на одежду и еду хватает. Родителей, слава Богу, выслали в Бодайбо, и они забрали к себе, договорившись с комендантом, что они будут жить у них, но каждый день являться на регистрацию. Про Ефима ничего не знают, но в тюрьме через знакомых узнали, что его вместе с другими осужденными направили в один из лагерей на далекий Урал.

«Афанасса, ты не робей, пиши нам, какую терпите нужду, чем можем, будем помогать. Все вам кланяются, безмерно рады, что от вас пришла весточка! – дочитала женщина, и слезы вновь покатились из глаз.

Аккуратно сложив листок, уголком платка она вытирала мокрые глаза, когда к ней подошла Феня.

– Мама, ты чего плачешь? Не надо, пойдем в барак, там много еды в посылке! – сказала дочь.

– Потому и плачу от счастья, что родственники нас, слава Богу, в горькой беде не оставили, посылку прислали и письмецо.

– Мама, а они не пишут, где наш батюшка, почему долго к нам не едет? Он забыл про нас?

– Что ты, Фенечка, как можешь так думать об отце! Он всегда помнил и заботился о вас, только сейчас его услали далеко-далеко на Урал, как только освободится – обязательно найдет, к нам приедет!

– Скорей бы он возвращался – я так соскучилась!

– Пойдем, доченька, вместе посмотрим, что в посылке! – пытаясь отвлечь от мыслей об отце, сказала она, обняла за плечи и повела в барак.

Их встретил радостный голос Марии:

– Мама, нам сала соленого прислали, сахару, леденцов, крупы какой-то в мешочке, носки и варежки для всех.

Афанасса заглянула в ящик, слезы вновь побежали из глаз и капали на большой кусок соленого сала.

– Что ты, мама, не надо, радость-то какая, сейчас сала досыта наедимся! – озорно блестя глазами, сказала Феня.

– И чаю с леденцами попьем, я так давно их не видела, – подхватила Пана.

Афанасса видела в полумраке барака завистливые и голодные глаза соседей по нарам, гнала от себя мысль о том, что надо с кем-то поделиться, но мысли ее возвращались к старосте барака, наконец, решилась, достала нож и от куска отрезала толстый пласт, взяла в руки, сказала:

– Смотрите, девки, чтобы посылку не украли, я сейчас приду. – Она прошла в глубь барака, там жил староста, его место было отгорожено от всех единственной занавеской. – Дозволь к тебе зайти, Никодим Аверьянович?

– Кто, там входи, чего спрашивать? – разрешил тот.

Приподняв занавеску, Афанасса ступила за нее, и ткань опустилась за спиной.

– Ой, незадача какая, дозволь, я занавеску подниму, – покрывшись от смущения пунцовыми пятнами, что осталась наедине с чужим мужчиной, сказала она, не ожидая разрешения, подняла занавеску.

Озадаченный таким поворотом дел, Никодим сел на нарах, и его лицо оказалось совсем близко от лица Афанассы, что ее окончательно смутило. Справившись с застенчивостью, она протянула кусок сала и сказала:

– Не гневайся, прими в дар от меня и моих дочек!

– Да ты в своем уме, Афанасса? Неси детям, – стал отказываться тот.

– Прими ради Христа! Бог учил всех делиться с ближними! – с поклоном попросила женщина.

Пораженный такой щедростью, староста не знал, что делать, но голод оказался сильнее стеснения, и он взял подарок.

– Спасибо тебе на добром слове, давно я не ел соленого сала, уже и вкус его забыл. – И тихо, так, чтобы слышала только она, прошептал: – Спасибо, голубушка, дай Бог тебе здоровья!

Теперь настала очередь удивиться Афанассе: один донос, что староста вспомнил о Боге, грозил ему потерей всех званий и водворением в карцер на десять суток, но она быстро взяла себя в руки и вышла из-за занавески.

Долго мать и дочери сидели на нарах, обнявшись, плакали, оплакивая такое далекое, сытое и безмятежное время жизни в станице Заиграевской. В этот вечер они впервые за полгода мытарств досыта наелись.

Опасаясь, что от обильной пищи у них могут расстроиться желудки, она убрала сало в ящик.

– Все, голубки мои сизокрылые, хватит, могут заболеть животы, после многомесячного голодания много есть нельзя.

Впервые за время скитаний по тюрьмам и «пересылкам» они заснули сытыми, положив посылку под голову, чтобы, не дай Бог, какой-то голодный, доведенный до отчаяния человек или ребенок, не украл у них самое большое богатство – продукты.

Утром, уходя на лесоповал с Марией, мать наказывала девочкам:

– Пуще глаза берегите посылку, не оставляйте без присмотра, в ней наше спасение!

На дворе стоял весенний месяц март, в бараке одна из женщин не смогла утром подняться с нар, горела и металась в бреду, все поняли – это тиф. Пришел доктор Пивоваров, которого сослали как представителя чуждого буржуазного класса, осмотрел и подтвердил мрачную догадку: женщина больна тифом!

– Ее надо изолировать, чтобы исключить общение: тиф очень заразное инфекционное заболевание, Никодим Аверьянович! – сказал он старосте.

– Куда же ее дену, глядите, барак перед вами, живем все вместе, спим вплотную на одних нарах!

– Перенесите в угол, у остальных будет меньше контактов с больной, – посоветовал доктор.

Все, что могли сделать обитатели барака, переложили больную в дальний угол, но для того, чтобы отгородить от других матерчатой ширмой, не было ткани. Через три дня она умерла в тифозном жару, не приходя в сознание.

– Прими душу рабы твоей, Господи, упокой с миром, спаси меня и дочерей моих от этой страшной болезни, во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь! – молилась Афанасса в кромешной темноте ночи, лежа на нарах, осеняя себя и спящих девочек двуперстным крестным знамением.

Население барака жило в тревожном ожидании – кто следующий? И тиф не заставил себя долго ждать: заболели и умерли еще две женщины.

Афанасса и Мария, вернувшись вечером с лесосеки, увидели, что у Фени жар, она вся горит, мать побежала в соседний барак за врачом. Пивоваров, осмотрев девочку, подтвердил:

– У дочки тиф, сожалею, но лекарств у меня нет. Из собственной практики знаю, что хорошо помогает настой из березовых почек, я немного насушил летом, возьми, заваривай по щепотке на кружку кипятка и пои, почки не выбрасывай их можно заваривать до трех раз. Нужно откопать из-под снега листья брусники, они хорошо понижают температуру, заставляют работать почки. Для нас главное, чтобы ребенок пережил всплеск температуры, потом легче будет – организм молодой, еще не ослабленный. И желательно давать очень много воды, обязательно хорошо кормить! Но где взять продукты? – горько усмехнулся он

– Не сомневайтесь, доктор, буду кормить! Все отдадим, нам из Забайкалья посылка продуктовая пришла, есть овсяная, гречневая крупа, сало соленое, только бы выздоровела моя кровинка! – сквозь слезы сказала Афанасса.

– Не плачь, я скажу коменданту, чтобы он отпустил тебя с работы для ухода за больной дочкой. А пока иди, свари ей жиденькую кашку, заправь ее мелко нарезанными кусочками сала, и давай девочке больше питья, ни в коем случае не давай организму обезводиться. Тогда уже ничем ребенку не поможешь! Я буду приходить проверять самочувствие.

После осмотра Пивоваров у печки тщательно натер руки золой, попросил слить воды: все знали, что при этом образуется щелочь, она дезинфицирует руки от болезнетворных микробов. Мыла у поселенцев не было, с древесной золой все осужденные мыли руки, тело, стирали бельё.

Доктор направился в отдельно стоявший дом, где жил комендант, постучав, приоткрыл дверь, спросил:

– Семен Потапыч, разрешите войти?

– Входи, Пивоваров, с чем пришел? – пригласил комендант.

Переступив через порог, он сдернул с головы шапку, увидел, что тот с газетой в руках сидит за письменным столом. От этого повеяло на него давно забытым уютом, домашним теплом, мысли унесли в то недалекое прошлое, когда вечером в своей квартире он мог себе позволить после ужина почитать газету, насладиться домашним уютом.

– Слушаю тебя, Пивоваров, – вернул его к действительности голос коменданта.

Некоторое время доктор не мог расстаться с воспоминаниями, пауза затянулась и Кулаков, с нескрываемым интересом спросил:

– Что с тобой, доктор?

Окончательно сбросив пелену воспоминаний, тот сказал:

– Товарищ комендант! Четвертый случай заболевания тифом, люди полгода не мылись в бане, обовшивели все подряд, а как вы знаете, вши переносчик заразы тифа. При такой скученности и антисанитарии через месяц третья часть спецпоселенцев погибнет от тифа.

– Пусть дохнут, других пришлют! Ишь, чем напугал! – оборвал его комендант.

– Вы, наверное, не совсем понимаете, – боясь навлечь на себя гнев строптивого коменданта, мягко продолжил Пивоваров, – если заразе дать распространиться, все, кто вновь прибудет на место умерших, через два, максимум три месяца будут заражены тифом, а еще через месяц умрут.

– Ну и что? – уже заинтересованно спросил комендант.

– Семен Потапыч, а кто будет выполнять план лесозаготовок? Те, кто придет на смену, будут учиться лес валить, потом и они заболеют, умрут, заготовка древесины прекратится, может пострадать и охрана. Она тоже контактирует с носителями заразы, человек носит долгое время в себе микробы тифа, может заражать других, вот в чем вопрос!

Пивоваров видел, как тень осмысления сказанного промелькнула на лице Кулакова.

– Что предлагаешь, доктор? – заинтересованно спросил он.

– Немедленно организовать баню, мыть контингент не реже одного раза в десять дней. Кипятить одежду в чанах с водой, настоянной на печной золе, выпаривать вшей и микробы тифа. Всех постричь наголо, удалить все волосяные покровы, завезти мыло.

– Как это все волосяные покровы, вокруг х… тоже обстригать? – удивленно спросил комендант.

– Стричь наголо головы, бороды усы, обстричь волосы в промежностях у мужчин и женщин. Каждый день жечь в бараках горючую серу и окуривать их ее дымом. Только такими мерами можно спасти рабочую силу – другого пути нет!

– Неужели все так страшно?

– Тиф – очень заразное заболевание, которым можно заразиться в любое время, вспышка перерастает в эпидемию, она уносит сотни тысяч жизней и спасения не будет никому! Такие случаи уже известны. Кроме того, надо организовать изолятор для больных, как можно скорее отделить их от остального контингента.

– Что для этого надо сделать? – встревоженно спросил комендант.

– Для начала надо разгородить один из бараков, соорудить сплошную стену, поставить печку, сделать самостоятельный вход. Устроить карантин, куда помещать при малейшем подозрении на начало тифозного процесса. Сообщить в районное отделение здравоохранения о случаях заболевания тифом, попросить помощи в проведении дезинфекций в бараках, у них же запросить горючей серы, карболки, мыла и других средств дезинфекции. Надо на корню пресечь распространение эпидемии!

– Хорошо, составь донесение, опиши все, что нужно, я немедленно подпишу, пока стоит зимняя дорога, отправлю обоз в райцентр. Надо все завезти, пока не начал таять снег и не прошел лед на реках, потом мы месяц, а то и полтора, будем отрезаны от райцентра.

– Хорошо, через час я напишу, пусть готовят сани и лошадей, – уходя, ответил доктор.

– Ты мне позови старост всех бараков, будем решать, где делать баню, где карантин, скажи, что я их жду через пять минут.

Совещание со старостами было коротким – комендант Кулаков, к счастью обладал умом практичного человека, ему сразу стало понятно, что в случае, если лесопункт потеряет треть, и не дай бог половину спецконтингента, он завалит план лесозаготовок, и ему не сносить головы. Начальство не помилует, поэтому быстро озадачил подчиненных, приказал оборудовать под баню и прожарочную для одежды одну из землянок. В третьем бараке приказал поставить глухую стенку из дранки, прорубить еще одни двери, сделать самостоятельный вход. Бараки зашумели как растревоженный улей, работы в лесосеке были отменены для половины осужденных, все ножницы мобилизованы на стрижку волос. Другая половина валила прямослойные, без одного сучка сосны и кедры, кряжевала их на полутораметровые бревна, их на специальных трелевочных санках лошадями стаскивали к баракам. Там без устали стучали топоры и молотки, кто-то щепал дранку, другие кололи бревна на брусья. Никодимыч, мастерски работая клиньями и топором, тесал из кругляков брусья, в них выбирал пазы под окосячку для дверей и оконных рам; стекло начальник пообещал привезти из Ирбея. Там же были заказаны котлы для пропарки одежды. Среди спецпоселенцев санитарный пункт получил меткое название: «вошебойка»

С начала революции и гражданской войны тиф был постоянным спутником жителей, очаги болезни полыхали во многих селах и городах многострадальной России, по ее тюрьмам и лагерям, где содержалась десятая часть всего населения. Принятые комендантом меры вызвали похвалу прибывших из райцентра медицинских чинов, но они не посчитали нужным зайти в бараки – там совсем недавно в изобилии ползали тифозные вши.

Две недели Афанасса варила для больной дочери жидкую кашку, сдабривая мелкими кусочками соленого сала, ходила с Марией в тайгу, разгребали снег до мха, рвали лист брусники, заваривала его кипятком, настаивала и поила метавшуюся в тифозном бреду дочь.

Наконец Феня пришла в себя, чуть слышно сказала:

– Мама, я проголодалась, дай мне кашки.

– Доченька! Неужели очнулась, я день и ночь просила Господа спасти тебя! – с полными слез глазами говорила Афанасса, кормила с ложечки свою кровинку и плакала счастливыми слезами – ей удалось вырвать дочь из лап тифозной смерти.

Видя, как женщина ухаживает за больной дочкой, одновременно оказывая посильную помощь другим больным, Пивоваров, закончив осмотр, присел на нары, сказал:

– Афанасса, я вижу, как вы заботитесь о больных, хочу предложить работу санитарки в карантине. Это опасная работа, можно в любое время заразиться тифом, но вас освободят от работ в лесосеке и за детьми сможете приглядывать. Подумайте, я вас не тороплю.

– А что тут думать, что на лесосеке помирать, что здесь, уход за болящими богоугодное дело! Я согласна!

– Вот и славно, я скажу коменданту, он завтра отдаст распоряжение. А пока ложитесь и хорошо поспите, теперь дочь поправится, вам надо набраться сил, совсем исхудала за этот месяц.

Продолжая лежать в изоляторе, пропахшем карболкой и сернистым газом, выделяемым при санобработках подожженной горючей серой, Феня, начала ненадолго выходить на улицу, смотрела на капель, падающую с сосулек, прилепившихся к торцам дранки, которой были покрыты крыши бараков. Смотрела, как весеннее солнце искрится в каплях талой воды, растущих на самом острие сосульки. Осмотрев ее, доктор сказал:

– Молодец, Фенечка, второй раз на свет родилась! Дня через три переведу в общий барак.

– Спасибо вам на добром слове, за заботу о моей дочери! – низко поклонилась Афанасса.

Но болезнь просто так не хотела сдаваться, проснувшись, девочка неожиданно почувствовала такую слабость, что не смогла встать на ноги, поднялась температура, она начала проваливаться в забытье. Напуганная мать позвала Пивоварова, когда он осмотрел дочку, спросила:

– Доктор, что с ней?

– Это возвратный тиф. Организм истощен предыдущей болезнью, как правило, рецидив кончается смертельным исходом, но не стоит отчаиваться, будем бороться за жизнь девочки, смотрите, какая красавица у вас выросла.

Еще две недели металась девочка на нарах в тяжелом тифозном бреду, все это время от нее не отходила мать, ухаживая и молясь Господу, прося исцеления для дочери. Эти недели для нее пролетели как один день, ей казалось, что она все это время не смыкала глаз. Наконец дочь открыла глаза, мать с радостью увидала, что она осматривает потолок и стены, на лбу появляются морщинки, она с трудом пытается вспомнить, кто наклонился над ней.

– Лежи, лежи, доченька, тебе вредно говорить, это я, твоя мама.

– Мама, я кушать хочу, – чуть слышно прошептала Феня обметанными жаром губами.

– Сейчас, моя ненаглядная, вот кашки поешь жиденькой.

Съев несколько ложек, больная устало опустила веки и заснула. Не забылась в беспамятстве, а заснула крепким сном.

Вечером в карантин пришел врач, спросил:

– Есть ли какие сдвиги, как с температурой?

– Она попросила поесть, несколько ложек каши съела и заснула, – ответила Афанасса, ее переполняла радость, что ей вновь удалось вырвать из лап смерти свою младшую дочь.

– Кризис миновал, вы победили болезнь, от всей души поздравляю, она будет жить, – уходя, сказал Пивоваров.

С той поры работала Афанасса санитаркой, таскала из ручья воду, пропаривала от вшей одежду, следила, чтобы люди вовремя мылись в бане, не отращивали волос, проводила дезинфекцию бараков и других помещений, присматривала за тифозными больными, младшие девочки оставались под ее присмотром.

По просьбе Пивоварова собирала целебные травы, доктор показал ей кровохлебку, останавливающую кровотечения, листья бадана, другие травы и растения, которые могли бы приносить пользу здоровью людей.

Он поднялся с Афанассой по склону хребта, в зону высокогорной тундры, показал росшие в изобилии дудки, на них качались пушистые шары, напоминавшие стрелки перезревшего лука бутуна высотой больше метра.

– Это очень полезное растение, зовут его в народе маралий корень, тонизирует организм и возвращает силы. Настоятельно советую заготовить побольше для осужденных, он нужен для восстановления сил после изнурительного, тяжелого труда, насушите его и для собственных нужд. Копайте, ищите ручей, отмачивайте и вымывайте корневища от грязи, отрезайте от дудки и раскладывайте вялиться прямо на камнях, его обдует ветерком и высушит солнышком, потом придете и соберете всю заготовку.

Афанасса между камнями с большим трудом выкопала мохнатый корень, толстое корневище его заканчивалось гроздьями мелких корешков, сплошь забитых грязью, отполоскала в ручье.

– Дайте мне и пожуйте сами свежих корешков, увидите, как в организме прибавятся силы! – сказал доктор, разрезав корневище на две части, стал отрывать усы и жевать их. Глядя на него, пожевала женщина, ощутив во рту терпкий вяжущий вкус сока корня. Прошло не более получаса, она забыла об усталости длительного подъема в гору, распрямила спину и окинула взглядом окрестности.

С высоты птичьего полета были видны громоздившиеся по берегам горы, от подошвы до середины склонов покрытые хвойными деревьями. Над всем этим зеленым ковром тайги выделялись кроны сибирского кедра, в распадке, далеко внизу, увидела поляну и маленькие коробочки бараков. Это было так красиво, что она забылась, оглядываясь и впитывая в себя красоту окружавшего мира.

– Вы правы, здесь очень красиво, но давайте продолжим экскурсию, вместе посмотрим, где-то здесь, в области высокогорной тундры, должен расти золотой корень, который является заменителем знаменитого китайского корня женьшень.

– Я слышала о его чудесных свойствах! – повернув голову к доктору, сказала женщина.

– Откуда, если не секрет? – изумился Пивоваров.

– Мой муж Родионов Ефим с братьями и станичными казаками зимой гонял ямщину в Китай, он привозил маленькие баночки мази из этого корня.

– Это хорошо, что вы знакомы со свойствами женьшеня, слышал я от верных людей, что золотой корень не уступает ему по своим качествам. Смотрите между камнями, заметите темно-коричневые колбаски с перехватами крикните меня, я посмотрю.

Долго они бродили по осыпи камней, но корень, как на грех не встречался, но стоило Пививарову выйти на окраину осыпи, где на мху лежали отдельные камни, он крикнул:

– Идите сюда, я, кажется, нашел! – Став на колени, доктор запустил руку под камни и стал вытаскивать нетолстую колбаску темно-коричневого цвета. Оторвав, поднял над головой: – Полюбуйтесь вот он, золотой корень, или, как его в науке называют, «радиола розовая». Оказывается, растет он на окраинах осыпей, собирайте его, вечером приносите мне, корень надо сушить сразу, иначе он потеряет многие лечебные качества.

– Доктор, а можно, я буду брать с собой младших девочек? Втроем сподручней будет работать и больше соберем лечебных трав.

– Хорошо, я поговорю с комендантом, думаю, он не будет возражать.

В следующий поход Афанасса взяла с собой девочек, впервые попав на заоблачную высоту, они не могли насмотреться на горы, тайгу и протекавший внизу голубой, с пятнами пены на порогах своенравный Кунгус.

Мария была девушкой в соку, молодой и красивой, еще не знавшей любви, она ходила вместе со всеми на лесоповал, там совершенно случайно с ней познакомился молодой и красивый Павлов Андриян. Он был вольнонаемным, работал мастером в сплавконторе, приехал согласовать условия и сроки сплава заготовленного леса.

Запала в душу ему красивая девушка, он ей тоже приглянулся, но через три дня ему нужно было уезжать. Мария влюбилась и не находила себе места от тоски расставания с любимым. Рано утром в день отъезда Андриян пришел в барак, подошел к Афанассе, поздоровался.

– Афанасса Матвеевна, понравилась мне ваша дочь Мария, хочу увезти с собой! Благословите нас! С комендантом я договорился, он ее отпускает, у меня дома станет на учет в комендатуре, – сказал он, от смущения опустив голову.

Мать растерялась и молчала, не зная, что ответить, глядела на дочь.

– Мама, мы с Андрияном все обговорили, благослови нас! – попросила красная от смущения и надежды Мария.

– Живите с Богом, совет вам да любовь! – сквозь слезы сказала Афанасса. – Вот только приданого у нас нет, не взыщи.

– Это дело наживное, спасибо вам. Собирайся, Мария, пора ехать.

Сборы были недолгими, провожать Марию вышли все свободные от работы обитатели барака. Афанасса у порога благословила молодых, осенила двуперстным крестным знамением:

– Ты, дочка, нас не забывай, пиши изредка! Совет вам да любовь, езжайте с Богом!

Долго еще стояла мать, прижав к себе младших девочек, глядя вслед телеге, – уезжала в неизвестность ее дочь, думала: «Слава Богу, хоть Мария увидит жизнь краше, чем в этом бараке! Господи, доколе нам все это терпеть?!».

И тут ей пришли на ум слова мужа, сказанные при расставании: «Терпи, это наказание Божье за грехи наши перед Господом!».

«Может, он был прав, чем-то мы прогневили Господа!» – перекрестившись двуперстно, подумала она.

Женщины завидовали Марии, что именно она приглянулась молодому парню, понимая, что у них не будет такой возможности вырваться из бараков.

Лесопункт Амбарчик расстраивался, прибывали семьи «врагов народа» с ребятишками. Комендант по просьбам родителей и сосланного учителя организовал школу. Полина и Феня прилежно учились, им было легче остальных – дома они два года ходили в школу, умели читать и писать.

В каторжной работе и нужде прошло шесть лет. Наконец от Савелия, брата Ефима, пришло письмо. Он сообщал, что получил от Ефима весточку, отбывает он наказание в городе Кунгуре на Урале, работает столяром, написал прошение на имя товарища Калинина, просит освободить досрочно за хорошее поведение и дать возможность воссоединиться с семьей. Ему осталось отбывать три с половиной года лагерей.

– Девочки, отец нашелся! – не помня себя от радости, закричала Афанасса, из глаз ее брызнули слезы радости: муж был жив! В разговорах с дочерями пролетело время, заснули далеко за полночь.


Шел седьмой год ссылки, подросшие Прасковья и Федосья, вместе со всеми ходили работать на лесосеку, детство, которого они не видели, быстро кончилось.

Это был каторжный труд: десятник, следивший за выполнением нормы выработки, строго следил, чтобы торцы среза на бревнах были ровными, пеньки одинаковой высоты. Перед тем, как упасть, дерево начинала бить дрожь, оно содрогалось в предсмертных судорогах, ствол и ветки трепетали – не хотели умирать! Наконец вершина начинала тихонько клониться в сторону, слышался хруст разрываемых волокон древесины, дерево, набирая скорость, падало на землю. Раздавался громкий крик: «Берегись!». Все, кто был рядом, бросались врассыпную, опасаясь, что дерево отомстит за свою смерть. С громким хряском рвались волокна древесины, разрываемой наклоном ствола, подминая молодой подрост, продираясь кроной через ветви стоящих рядом, еще не спиленных деревьев, дерево с грохотом валилось на землю. Пока оно падало, надо было отбежать в сторону, так как комель при падении подскакивал вверх и отлетал в сторону, мог покалечить или убить зазевавшегося лесоруба. Иногда дерево недолетало до земли, сцепившись кронами с другими деревьями, висело на них, приходилось пилить и те деревья, каждую минуту ожидая, что на голову может упасть зависшее над тобой дерево.

Мужики и женщины, старики и дети валили и кряжевали столетние деревья. Так за две тарелки баланды и кусок хлеба трудились сотни тысяч зэков и ссыльных на каторжных работах, «перевоспитываясь трудом», закладывая фундамент социалистического строя и был он обильно замешан на соленом поте, крови и костях сотен тысяч граждан России.