Рекажизн и

Вид материала

Документы

ССЫЛКА


Летом тридцать седьмого года Афанассу вызвал комендант и говорит:

– Родионова, поступил приказ направить тебя и детей в Ирбей. Не хочется мне тебя отпускать, хорошо работаешь в карантине, доктор тебя хвалит, но ничего не поделаешь – приказы надо исполнять, завтра с утра с детьми отбываешь в Ирбей!

– Господи, куда еще надо ехать, пощадите нас, обжились, привыкли за эти годы! – стала просить женщина.

– Ты что, русского языка не понимаешь? Пришел приказ, иди, собирайтесь с дочками без разговоров, завтра рано утром выходите с конвоем.

Вечером Афанасса со слезами на глазах рассказала вернувшимся с работы дочерям печальную весть. К ней подсела Феня, начала успокаивать:

– Не беспокойся, мама, мы уже выросли, в другом месте проживем.

Ночь прошла для всех беспокойно, во сне терзала неизвестность перед будущим. Утром к стоявшим у комендантского дома Родионовым подошел Пивоваров.

– Спасибо тебе, Афанасса, за помощь в работе, нам удалось избежать эпидемии тифа. Возьми справку о том, что работала санитаркой и имеешь навыки в этой работе, может пригодится, это не лес валить, коменданта я попросил, он заверил своей подписью и печатью. Прощай, береги дочек и верь, этот кошмар должен когда-то кончиться, – сказал он тихо и пожал женщине руку.

– Спаси вас Бог на добром слове! – ответила женщина и перекрестила доктора двумя перстами.

Подъехала телега, возница с конвоиром сели в нее, Афанасса и девушки шли пешком. Они шли в неизвестность, но она уже мало их пугала после тех кругов ада, через которые пришлось пройти на лесоповале в спецпоселении Амбарчик за долгие семь лет. Идти не лес валить, по дороге думала мать скорбную думу: «Господь всемогущий! За что ты нам послал такие страдания и лишения, ни я, ни мои девочки ничего плохого для новой власти не сделали, страдаем безвинно, превратили людей в рабочий скот. Людей держат хуже скота, каторжным трудом за пайку хлеба трудиться заставляют, кто же жить останется в будущем светлом государстве рабочих и крестьян, все как мухи подохнем в вонючих барак! Кому и зачем нужна эта жестокость, человеконенавистничество, попрание веры добро и Бога. Не может праздник сатанинских сил продолжаться вечно, в добро победит силы тьмы! Господи, помоги нам, грешным, приблизь кончину этого ада на земле, пусть дети наши увидят нормальную человеческую жизнь!».

Фыркнула лошадь, вздрогнула Афанасса, оглянулась по сторонам, боясь, что, не дай Бог, кто-то услышит ее крамольные мысли, но вокруг стояли столетние деревья, качая на ветру ветвями.

«Тайга будто прощается с нами, машет нам ветками вслед! Господи, что еще могло приключиться, что нас ждет дальше?» – тек ручеек ее мыслей.

Еще больше удивилась, когда у ворот Ирбейского пересыльного пункта дежурный велел ей срочно пройти к начальнику.

– Ты деток оставь у меня в дежурке, пусть посидят, пока возвратишься, не беспокойся, ничего с ними не случится. Тебя давно начальник дожидается, сказывал, как подойдете, сей момент к нему!

Сердце женщины сжалось от предчувствия каких-то недобрых вестей.

«Неужели что случилось с Ефимом? Тогда бы сказали, нет, тут что-то другое!» – терзали сомнения ее душу.

Отворив дверь, несмело переступила порог кабинета начальника отделения НКВД Головина, доложила:

– Спецпоселенка Родионова Афанасса по вашему указанию прибыла.

– Проходи, Родионова, заждался я тебя, садись. Ты читать умеешь?

– Умею немного, ради Бога скажите, что случилось?

– Это я хотел у тебя спросить, кем тебе приходится всесоюзный староста товарищ Михаил Иванович Калинин?

Будто током обожгло женщину, она вспомнила письмо из Бодайбо, из которого узнала, что Ефим собирается писать жалобу Калинину. Но ни один мускул не дрогнул на ее лице:

– Никем, я не знаю такого, а что случилось?! – насторожилась Афанасса.

– Ничего плохого не случилось, для тебя из Москвы, из канцелярии товарища Калинина, поступил приказ о расконвоировании и переводе в бессрочную ссылку с детьми в поселок Мина Партизанского района Красноярского края, с поражением в правах и конфискацией имущества. Зайди в финансовую часть, получишь денежное довольствие на себя и детей и своим ходом пойдете на спецпоселение Мину. Вот здесь распишись, что получила указ товарища Калинина.

Глядя глазами, полными слез, на палец начальника, женщина поставила свою подпись, не в силах сдержать себя, зарыдала.

– Ради Бога, скажите, где мой муж Родионов Ефим, что с ним?

– Я про мужа не знаю, про него в пакете ничего не сообщается, иди, получай кормовые деньги и ступайте к месту ссылки, а муж, если жив, обязательно найдется! – сказал Головин.

Когда за женщиной закрылась дверь, он посмотрел на писаря:

– Это надо же! Где мы, а где Москва! Слава нашей рабочей партии, что ее создали и возглавляют такие большевики, как товарищ Сталин и его верный помощник товарищ Калинин! Сотни тысяч осужденных по всей России, а тут найти бабу с детками в глухой сибирской тайге, перевести в ссылку. Я такого на своем веку не помню!

– Я тоже не помню! – поддакнул белобрысый писарь.

Зайдя к дежурному, со слезами на глазах рассказала она о разговоре с начальником НКВД, дочери слушали ее молча.

– Ты что ревешь? Тебя с детьми перевели на ссылку, расконвоировали, будешь жить с дочками на квартире! Смеяться надо, а ты плачешь! – успокоил ее солдат.

Только сейчас до всех дошел смысл происходящего, слезы мгновенно высохли, повеселели дочки.

– Спасибо тебе, добрый человек! Камень с души снял! – поклонилась Афанасса.

Пошла по проселкам женщина с двумя дочками от деревни к деревне – через Верхнюю Урю, Красногорьевку, Калиновку до районного села Партизанское, ночуя у добрых людей, питаясь, чем они угостят.

Зайдя в комендатуру, робко постучались в кабинет дежурного, вошли.

За обшарпанным столом сидел молодой мужчина в военной гимнастерке, он с трудом оторвал взгляд от дверки тумбы стола, за которую держался.

– Чего приперлись, фамилия?

– Родионовы мы, идем из Амбарчика на поселение на Мину, – несмело ответила Афанасса.

– Бумаги давай!

Дежурный был не в духе, от него разило самогонным перегаром, посмотрев бумаги мутными глазами, спросил:

– Почему долго добирались?

Афанасса не успела открыть рот в свое оправдание: не слушая объяснений, дежурный что-то написал в документах, бросил в сторону стоявшей у стола осужденной, пропитым голосом сказал:

– У вас три дня, чтобы успеть добраться до Минской комендатуры! Не успеете – десять суток карцера на хлебе и воде! Пошли вон, мешаете работать!

Не дожидаясь ухода женщины, вытащил из тумбы рабочего стола четверть, наполовину заполненную мутной жидкостью, налил в стакан самогона.

– Девочки, надо спешить, один Господь знает, где эта Мина, – сказала Афанасса. Расспросив дорогу, поздним вечером путники пришли в Асафьевку, попросились на ночлег в один из крестьянских домов.

Сердобольная хозяйка, узнав о злоключениях путницы и ее детей, наварила чугунок картошки в мундирах, отцедила воду, поставив на середину стола, пригласила постояльцев.

– Садитесь, раба Божья Афанасса, и вы, девоньки, за стол, отведайте картошечки. Простите, но хлеба и соли сами не видим. В колхозе не всякий год по трудодням зерна по полмешка дают. Председатель скликает на собрание и говорит, что увеличен план государственной хлебосдачи, все зерно подчистую выметают, чтоб им пусто было! В конце года придешь получать, а тебе полпуда наспят за год работы, – пригласила хозяйка.

– Спаси Бог на добром слове, садитесь девочки, покушаем картошечки.

Когда чугунок опустел, Феня сказала:

– Давно так вкусно мы не ели. Большое спасибо вам!

Стоявшая у печки хозяйка концом платка вытирала глаза, глядя, как изможденные голодом путники с жадностью едят картофель без соли и хлеба, с кожурой.

Утром поднялись чуть свет, поели вареной картошки, расспросили, как пройти в поселок Мину. Хозяйка вышла на улицу, показала на подступающий к околице лес, сказала:

– Сразу за околицей начинается тропа, сорок километров петляет с горы на гору по глухой тайге до села Аргаза, не ходите одни, люди говорят, там бродят дикие звери, встречали медведей, волков! Ты бы погодила, голубушка, пока в попутчики мужик подойдет, эка страсть идти с девками по дикому лесу, – отговаривала сердобольная хозяйка.

– Спасибо на добром слове, но в бумаге написано, что должны мы прибыть на место ссылки через два дня. Нам надо идти, спаси вас Бог за приют и угощение! Даст Бог, все обойдется, – крестясь двуперстно, сказала Афанасса, уходя с детьми под кроны деревьев.

Они прошли половину дня, солнце стояло в зените, распарило тайгу; трудно было дышать от запахов смолы, трав и постоянной сырости. Мать шла впереди, опираясь на подобранную палку, дети цепочкой шли сзади.

Она подумала: «Слава Богу, половину дня идем, а волков не слышали!».

Как будто услышав ее мысли, справа от тропы, совсем недалеко, раздался зловещий вой волка. «Уууу, уууу!» – неслось над тайгой.

Путники остановились, сбились в кучу, дети прижались к матери, она стояла, подняв бесполезную от нападения волков палку и затравленно озиралась.

– Девочки, не беспокойтесь, у меня палка – пусть попробуют сунуться!

В это время песню одинокого волка подхватила вся стая.

– Мама, что нам делать? – со слезами на глазах спросила Феня.

– Они бегут к нам, вой слышится ближе! – прислушавшись, сказала Пана.

Теперь и Афанасса слышала, что вой приближается.

– Быстро влезайте на дерево! Быстрей! – крикнула она, подхватив девочек под руки, подтащила к пихте, подсадила на ветки. – Девочки, лезьте на дерево быстрей! – торопила она их. Убедившись, что дочери уже на дереве, полезла вслед за ними. Когда путники по сучкам густой разлапистой пихты поднялась на три метра, на тропу выскочили волки. Они резко остановились, потеряв след людей, сели и затянули жуткую песню, от которой леденела кровь, шел мороз по коже.

Но вот один из них принюхался, потянул воздух, поднял голову и радостно взвизгнул. Стая вмиг окружила кольцом пихту, волки сидели, задрав морды, смотрели на свою добычу, спасавшуюся на ветвях. Вновь тайгу огласил вой радости, предвкушения близкого пира, богатой добычи, которая не сможет долго сидеть на дереве.

– Девочки, держитесь, упадете, волки порвут! – закричала мать.

На ее слова стая ответила победным воем.

«Все, это конец, звери нас не отпустят! Дочек жалко, они еще жизни настоящей не видели! Спаси нас, Господи!» – мысленно молилась Афанасса, обливаясь слезами.

Проходили часы, силы таяли.

– Мама, я не могу больше держаться, у мены устали руки и ноги затекли! – заплакала Феня.

– Держись, доченька, держись, иначе порвут! – успела сказать мать, как раздались два близких выстрела.

Испугавшись близкого грохота, Федосья разжала онемевшие руки и по веткам пихты скатилась на землю. Рядом на траве катался раненый волк, оглашая окрестности душераздирающим предсмертным воем, другой лежал вытянувшись, не подавая признаков жизни. Остальные хищники исчезли.

– Слезайте на землю, я отогнал волков! – услышали они мужской голос, но никто и не собирался спускаться со спасительных деревьев, страх парализовал волю людей.

Поднявшись Феня направилась к молодому парню, стоявшему на тропе с ружьем в руках, с дрожью в голосе спросила:

– А волки больше не придут и нас не порвут?

– Не бойся – придут, я их картечью встречу сразу из двух стволов. Слезайте, а то падать начнете, как шишки с кедра в ветреную погоду, покалечитесь! – смеясь сказал парень, доставая из чехла нож.

– Пана, слезай, помощь пришла! – сказала мать, с трудом разжимая затекшие руки. Обе благополучно спустились, подошли к охотнику, умело снимавшего шкуру с убитого волка.

– Дяденька, а зачем ты с него шкуру сдираешь? – спросила Феня.

– Ее сдать или продать можно, нельзя, чтобы добро пропадало, подождите, я быстро управлюсь, потом пойдем вместе.

– Как тебя зовут? Скажи на милость, кого благодарить за спасение? – спросила Афанасса.

– Меня зовут Ковалев Николай, иду из Кожелака. Как вы одни отважились идти через тайгу, где лютуют стаи волков? Вас же отговаривали, почему не согласились подождать? Подойди я на полчаса позже, волки бы вас порвали! – выговаривал он.

– Не ругайся, добрый человек, невольные мы люди, ссыльные, нам надо послезавтра отметиться в комендатуре поселка Мина! – сказала женщина.

– Тогда нам по пути, помогите мне ошкурить добычу и дальше пойдем. – Закончив, он скатал шкуры, положил в котомку, надел лямки на плечи. – Теперь можно идти, если быстро пойдем, засветло придем в Аргазу, а завтра, если все в порядке будет, придем в Мину.

– А зачем ты идешь из Кожелака в Мину? – спросила Пана.

– Там на лесозаготовках наши колхозники работают, я им весточки от родных и деньги несу, жить на что-то надо.

– И не страшно тебе одному по лесу ходить? – удивленно спросила Феня.

– А кого бояться? Ружье, мой верный товарищ, всегда со мной! – гордо подняв голову, сказал парень.

– А ты Павлова Андрияна Тимофеевича знаешь? – спросила Афанасса.

– Конечно, знаю, работает мастером по сплаву в Партизанском леспромхозе, живет с семьей в Кожелаке. Жену его Марию знаю, у них двое детей – старший Нил и дочка Валя. Живут дружно, а почему вы о них спрашиваете?

– Мария, его жена, наша сестренка! – выпалила бойкая Феня.

– Увидишь их, передавай поклон, скажи, что Афанасса и сестры велели кланяться, теперь мы будем жить в Мине, пусть туда нам письма пишет.

– Хорошо, вернусь, обязательно передам от вас весточку, – пообещал Николай.

К вечеру следующего дня они вошли в поселок Мина, где большую часть населения составляли спецпоселенцы и ссыльные.

Помощник коменданта спросил:

– Родионова Афанасса, что ты можешь делать?

– Я работала на лесоповале в Амбарчике, несколько лет работала в тифозном карантине санитаркой.

– В каком карантине? – не понял тот.

– На лесопункте у нас был отдельный карантин, в нем содержали всех заразившихся и болеющих тифом, я за ними ухаживала, лечила, вот у меня и справка от доктора есть, – разворачивая листок, сказала она.

– Слышал я о докторе Пивоварове, значит, ты у него в санитарках работала? Вот и хорошо, поступаешь в распоряжение фельдшера, ступай – будешь работать в больнице, он давно помощников требует. А это тебе ключ от больничной комнаты, оставит на работе – там жить будете, – протягивая ключ, рассказал, где стоит барак.


«Господи! Слава тебе, счастье какое: в отдельной комнате жить будем!» – думала Афанасса, крепко сжимая в руке заветный ключ от комнаты, не веря, что в их судьбе произошли такие перемены после семи лет жизни в бараке.

После недолгих поисков на самой окраине поселка, рядом со школьным бараком, нашли свое жилье. Оно состояло из одной небольшой комнаты, половину занимала русская печь, вдоль стен прибиты широкие лавки, стоял стол из грубо сколоченных и почти не струганных досок.

На высоте печки, под потолком, вдоль стены тянулся настил из досок – полати. На них спали в студеную зимнюю погоду: ночью печь прогорает, выстужается, а под потолком тепло.

– Мама, посмотри, какая большая комната! И мы будем одни здесь жить? – сверкая глазами от радости, спросила Феня.

– Дождались, слава Богу, у нас есть свой угол! – перекрестившись, не стесняясь слез радости, ответила мать.

– И нас больше не отправят жить в общий барак? – удивленно спросила Пана.

– Не отправят, будем здесь жить, для начала надо попросить у соседей охапки три сена, чтобы не жестко было спать, деньги заработаем, матрасовки и наволочки сошьем. А теперь давайте поужинаем и ляжем спать на лавках, поздно уже.

Небольшой больничный барак стоял на другом конце поселка – у подножия горного кряжа Койское Белогорье – и ссыльный фельдшер Бабушкин очень обрадовался помощнице.

– Меня зовут Семен Михайлович, тебя мне Бог послал, зашиваюсь я один в больнице, нужен помощник в тифозном блоке, все боятся его как огня – не хотят работать.

– Хорошо, Семен Михайлович, я на все согласна, у меня две дочки, жить как-то нужно, а в комнате шаром покати, даже спать не на чем.

– Как не на чем? – удивился тот.

– Мы вчера прибыли со спецпоселения Амбарчик, у нас нет матрасов, наволочек, одеял, ложек и кружек, ничего нет! Но есть свой угол, большая русская печь, для нас это большая радость!

– Хорошо, что ты мне сказала, я поговорю с комендантом, постараюсь помочь. А дрова у тебя есть?

– Откуда им взяться, нет ни одного полена, – на этом разговор был закончен, и Афанасса пошла работать.

Глядя вслед, доктор грустно подумал: «Как мало русскому человеку надо, есть крыша над головой и теплая печь – и он счастлив! Надо помочь женщине – больше ей помощи ждать неоткуда!».

Вечером, вернувшись с работы, мать увидела, что перед входными дверями дочки складывают в поленницу лиственные поленья, из печной трубы вьется дымок. Не веря своим глазам, удивленная женщина долго стояла в сторонке и смотрела на струйку дыма над печной трубой, и ее захлестнули воспоминания из другого, далекого и почти забытого мира, когда семья имела свой дом и очаг, все были сыты и одеты.

Придя в себя, спросила:

– Девочки, откуда дрова?

– Привез возница, назвался Лукой, сказал, что его отправил фельдшер Бабушкин. Мама, это еще не все, пойдем в комнату, пойдем! – нетерпеливо сказала Феня, схватив за руку.

Переступив порог, она увидела на полу три матраца, набитых сеном, три застиранных почти до дыр байковых одеяла и три наволочки, набитые тем же сеном, на лавке стояли чугунок, три кружки из обожженной глины и три деревянные ложки.

– Откуда такое богатство, кто затопил печь? – еще больше удивилась она.

– Подъехал дядя Лука, сказал, что все это прислал фельдшер Бабушкин, он же кресалом высек искру, раздул огонь и затопил печь, – ответила Пана.

В комнате было тепло и уютно, она помогла детям сложить дрова в поленницу, покормила принесенным с собой хлебом. Запив пустым кипятком нехитрый ужин, счастливая семья собралась спать.

– Мама, залезай к нами на печку, тепло спать будет, – предложила Пана.

– Боюсь, что для всех места не хватит.

– Хватит, хватит, залазь, мамочка, в тепле поспим, – схватив за руку, потащила за собой Феня, и мать согласилась. Они подняли матрацы, набитые душистым сеном, улеглись на лежанке русской печи.

– А почему вы мне не рассказываете, куда вас направили работать? – спросила мать, проваливаясь в приятную дрему.

– А куда нас могут отправить? Завтра идем на лесосеку валить лес, – засыпая, услышала она ответ Паны.

Наступила зима, за окном выла пурга, трещал новогодний мороз, но натерпевшейся лишений семье жить в отдельной комнате было тепло и уютно. Афанасса жила в состоянии какого-то ожидания, но не могла понять, что ее тревожит. Наконец догадалась – это были мысли о судьбе любимого Ефима, семь долгих лет от него не было вестей. Она ложилась спать и просыпалась с одной мыслью, чтобы Господь послал ему здоровья и скорого возвращения.

Ссыльным категорически запрещалось иметь иконы, но вера продолжала жить в душах униженных и оскорбленных граждан нового социалистического государства.

Жили в поселке староверы, познакомилась Афанасса с единоверцами, подарили они небольшую икону Святого Николая Чудотворца, и она, с надеждой вглядываясь в строгий лик святого, страстно молила, чтобы он передал ее молитвы о муже Господу, и тот сжалился над чадами своими, соединил семью. Вера в помощь высших сил никогда не покидала женщину, она старалась привить ее девочкам, но те, пройдя все круги земного ада, стали атеистами, как многие их сверстницы.


На станции Клюквенная Красноярского края Ефима высадили из вагонзака, в пересыльном бараке он дождался очередного этапа ссыльных. Под Новый год, когда за окном трещал сорокаградусный мороз, им выдали документы, начальник сказал:

– Хватит отсиживаться на казенных харчах, завтра отправляйтесь на спецпоселение в Мину для дальнейшего отбывания наказания. Получите продовольственный паек на два дня, вам хватит, чтобы дойти до пункта назначения. Чтобы не замерзнуть в пути, двигайтесь быстрее, грейтесь на ходу! – довольный своей шуткой, он рассмеялся.

В лютый мороз четверо ссыльных в потрепанной одежде и обуви шли по едва видной, заметенной метелями санной дороге через промороженную тайгу к месту ссылки, впереди было более ста километров. Ноги проваливались в снежные сугробы, кругом стояла столетняя тайге, все живое спряталось от лютого мороза, не было слышно ни звука, казалось, что она вымерла. На ветвях деревьев лежал толстый слой снежной кухты, под тяжестью снега ветки елей и пихт низко опустились к земле, девственно белый снег искрился на солнце.

Таежные птицы, рябчики, тетерева, глухари в трескучие морозы, поклевав хвои и почек, складывают крылья и падают в сугробы, тяжестью своего тела пробивают наст и зарываются глубоко в снег. Под снегом им тепло и уютно и от хищных зверей защита, их лунки ничем не отличаются от мест падения кусков кухты с ветвей деревьев.

Мертвую тишину нарушал лишь скрип снега под ногами легко одетых путников и звуки громко лопавшихся на лютом морозе стволов деревьев.

«Господи, спаси и сохрани меня, грешного! Семь лет прошли как семь кругов ада, до сего времени не знаю, где жена, дети, они не знают, где я. Владыка Вселенной, помоги выжить, перемочь эту страшную стужу, сохрани рабов твоих!» – читая про себя молитвы, Ефим мысленно просил у Господа спасения для себя и своих спутников.

В первый день им удалось дойти до села Партизанское. На ночлег их пустили в камере комендатуры. Вечером следующего дня они дошли до таежной деревни Аргаза, стоявшей в глухой тайге у подножия крутого хребта. Путники выбились из сил, промерзли до костей, к вечеру мороз стал крепчать, весь день маковой росинки не было во рту, тело требовало отдыха и еды, надо было думать о ночлеге. Пройдя через деревню, остановили свой выбор на небольшой крестьянской избе, стоявшей недалеко от околицы, когда подошли к калитке, во дворе залился лаем пес, пришлось долго стучать, пока вышел хозяин.

– Кто там на ночь глядя? – спросил за забором озабоченный мужской голос.

– Откройте путникам ради Христа, пустите переночевать, – попросился Ефим.

– Цыц, Верный, пошел в будку! – приказал хозяин, лай стих, загремел засов на калитке, она приоткрылась, за ней стоял высокий молодой мужчина в поношенном полушубке на плечах. Оглядев поздних гостей, сказал: – Заходите, кроватей нет, а на полу место найдется, переночуете в тепле!

– Спаси тебя Бог, добрый человек! – поблагодарил Ефим и вошел во двор. Он семь лет прожил в лагере, «пересылках», и от вида крестьянского подворья, такого далекого и родного, слезы навернулись на глазах. Но его воспоминания оборвал голос одного из спутников:

– Проходи, Ефим, дорогу нам загородил.

– Заходите, люди добрые, в избу, – пригласил хозяин, открывая низкую дверь.

Войдя в избу, Ефим повернулся в красный угол и увидел две иконы, почерневшие от времени, в неровном свете горящих в русской печи дров, отбил несколько глубоких поклонов, прочитал «Отче наш», перекрестился двумя перстами, сказал:

– Храни вас Господь за доброту вашу!

В избе не было перегородок, у стены напротив входа стояла русская печь, в ее топке трещали лиственные дрова, они не только грели, но и освещали избу своим пламенем.

В избе, кроме стола, сколоченного из досок, лавки возле него, широких лавок вдоль стен, большого сундука, ничего не было. На печи увидел головы двух ребятишек, с интересом смотревших на поздних гостей. С лавки поднялась старуха и подошла ближе к Ефиму, разглядывая гостя, спросила:

– Откуда ты, странник? Теперь редко увидишь, чтобы кто-то лоб перекрестил. Видно, сильна твоя вера, коль не боясь осеняешь себя крестным знамением!

– Верили и молились Господу мои предки, дед и прапрадед, верую и я, а идем в ссылку из разных лагерей на Мину, слышала о такой деревне?

– Не только слышала, была моложе, ходила туда, а сколько же ты отсидел да за что?

– До сих пор не знаю: как и вы, пахал, хлеб сеял, скот держал, да вот не угодил председателю сельской партийной ячейки, «тройка» назначила 10 лет за подготовку восстания и хранение нагана, с конфискацией имущества и без права переписки. Семь лет отсидел, отпустили в ссылку, не знаю, где жена и дочери, живы ли они?

– Отпустили, обязательно найдешь семью! Если веруешь, обязательно Господь тебе поможет! – крестясь на образа, уверенно сказала старуха.

– Меня зовут Михаилом, раздевайтесь, грейтесь у печки. А ты, Маруся, подними из-под пола картошек, поставь варить, люди промерзли, оголодали на казенных харчах, надо покормить, – распорядился хозяин.

Из-за стола поднялась женщина, откинув крышку подполья, спустилась и вытащила корзину картофельных клубней. Гости, не сговариваясь, смотрели голодными глазами на невиданное богатство, гадали, сколько же хозяйка положит картофелин в чугунок и сварит для них.

– Не вы первые, идет и идет народ в ссылку, на лесоповал, как будто в России, кроме врагов народа, больше никого не осталось, – горестно вздохнула старуха, возвращаясь на свое место на лавке, возле теплого бока печки.

Сибиряки гостеприимный народ, их пустили на ночь в избу, расспросили, кто, откуда, поставили на стол чугунок вареной с кожурой, «в мундирах», как говорят в народе, картоши, издающей запахи, от которых у голодных ссыльных кружилась голова.

– Вы уж не обессудьте, для семейства хлеба не хватает, не всегда сами едим, да и назвать его хлебом трудно – с мякиной наполовину печем, вот раньше был хлеб, от одного духа слюни текли, – извинился хозяин.

– Господь с вами, спасибо и на этом! Совсем обессилили на казенных харчах, не чаяли до вашей деревни добраться, думали, не дойдем замерзнем или волки порвут, а вы обогрели и накормили. Пусть Господь хранит вас! – поблагодарил Ефим и перекрестился двумя перстами.

– Да ты никак старовер? – спросил удивленный Михаил.

– Истинно так! Блюду старую веру, она дошла от предков, их за крепость в вере в кандалах сослали в Сибирь, они завещали ее беречь и почитать, – сказал Ефим, сидя на широкой лавке у печи, наслаждаясь теплом, разомлев от сытости в желудке.

– Сколько веков прошло, а человек свою веру хранит и никто из его души не смог вытравить – ни царь-батюшка, ни власть нынешняя! – удивился хозяин.

– Господь создал нас, чад своих, неважно какую, веру ты исповедуешь, каждый верующий Бога в душе хранит, не годится забывать заветы предков наших, уподобляться иванам, не помнящим родства! – ответил гость.

– А сам ты откуда родом будешь?

– Казак Забайкальского войска казачьего, воевал с германцами, ранен тяжело, белый билет имею, родился в станице Заиграевская, стоит она недалеко от города Верхнеудинска.

– Неужели за семь лет ни одной весточки от семьи? – удивилась хозяйка.

– Видит Бог, не вру, даже не знаю, живы ли они, ведь их сослали как семью врага народа! – рассказывал постоялец.

– В лихолетье живем, в сатанинское время, сколько осужденных в таежные поселки прошло, один только Бог знает, с кем ни говоришь, каждый отвечает: ни за что осудили. Долго такая несправедливость продолжаться не может, надо надеяться, что доживем до лучших времен! – сказал Михаил.

– Всяких осужденных пришлось повидать – и правых, и неправых – могу сказать, что большая часть осуждена несправедливо; с кем ни поговоришь, всех стригут под одну гребенку: десять лет без права переписки, с конфискацией имущества в доход государства и поражением в избирательных правах. Людей, веками кормивших Россию, сгоняют в лагеря, в тайгу и тундру, на «стройки социализма», а имущество забирают по одному злому наговору, без разбора! – ответил Ефим.

– Засиделись мы с тобой, Ефим, спутники твои уже третий сон смотрят, давай и мы будем ложиться, а то не, дай Бог, наши речи кто услышит – самих отправят в лагерь! Как говорит моя матушка: «Утро вечера мудренее!», – сказал хозяин, ложась на широкую лавку. Гость, не раздеваясь, последовал его примеру, утомленный дорогой, разомлевший от тепла и сытости, Ефим только закрыл глаза и будто в омут провалился. Снились ему любимые жена и дочери такими, какими он их видел семь лет назад, они стояли возле стены какого-то строения из круглых бревен и призывно махали руками. Он силился сказать, что найдет их непременно, но какая-то тяжесть мешала открыть рот.

Проснувшись среди ночи, подумал: «К чему бы такому сну присниться? Думаю, что жива моя семья, знак подают. Бог даст, свидимся!».

С этой мыслью вновь уснул, впервые за семь лет он спал сытым и не на нарах барака или «пересылки», а в настоящей избе гостеприимного сибирского крестьянина.

Утром хозяйка вновь поставила на стол закопченный чугунок с вареной «в мундирах» картошкой, постояльцы поели, поблагодарили хозяев.

– Нам пора в дорогу, только не знаем, куда идти, – сокрушаясь, сказал Ефим.

– Пойдете по улице до конца, увидите санную дорогу, по ней доберетесь до села Ширы, потом спросите дорогу на село Кой, а там до Мины рукой подать – верст пятнадцать. За деревней верстах в десяти будет подъем на перевал, с него и увидите это село, а там дорога вдоль берега реки – не заблудитесь, – рассказал дорогу Михаил.

– Спаси вас Бог, добрые люди! Примите от всех нас земной поклон! – в пояс поклонился Ефим, и путники вышли на лютый холод из гостеприимного жилища, где в топке печи потрескивали дрова.

Им приходилось постоянно двигаться, шли гуськом, след в след, согревая остывающее тело ходьбой. Ни лютый холод, ни опасность встречи со свирепствовавшей в этих местах голодной волчьей стаей не могла остановить их – за опоздание было положено суровое наказание. Через день добрались до Мины, в комендатуре передали документы дежурному. Ознакомившись, он сказал:

– Вы трое идете в барак спецпоселенцев, ссыльному Родионову Ефиму разрешено проживать с семьей!

– С какой семьей? Где?!– от удивления только и смог вымолвить тот.

– Ты что, не знаешь? Твоя жена и две дочери живут в бараке возле поселковой школы. Будешь проживать с ними, но каждый день обязан являться в комендатуру на отметку, придешь завтра к начальнику – он определит на работу.

– Неужели это правда? Вы не шутите, гражданин начальник?! – не веря своим ушам, спросил ссыльный, из глаз покатились слезы при упоминании о семье.

– Какие шутки, тебе разрешено отбывать ссылку вместе с семьей, они живут в пятой комнате барака, который стоит возле школы! Еще раз предупреждаю, не опаздывай на отметки и не вздумай бежать!

– Куда мне бежать, от кого, от семьи, которую я семь лет не видел? Даже не знал, живы ли они! – плача от радости, не стесняясь своих слез, сказал Ефим и выбежал из комендатуры.

Ему казалось, что у него за плечами выросли крылья, он не шел, а летел по улицам поселка, катившиеся из глаз слезы замерзали на ресницах, он смахивал лед, скрипом снега напугал сонных собак, поднявших громкий лай.

– Господи, ты сжалился надо мной! Неужели это правда, неужели я сейчас их увижу – – говорил он.

Неожиданно из глубины сознания всплыли слова дежурного. «А почему две дочери, что стало с третьей? Он сказал с двумя дочками!» – обожгла его мысль, от которой он остановился, будто наткнулся на прозрачную стену, сердце оборвалось от страха.

Очнувшись, он побежал еще быстрее, гонимый мыслью о том, что с дочерью случилось страшное, наконец, увидел барак возле школы, вот она, заветная дверь в комнату, где живут его жена и дети. Остановившись, попытался поднять руку и постучать, рука застыла на половине пути, дальше поднять не было сил, слезы застилали глаза.

Он шел по лагерям и этапам долгие семь лет к этой заветной двери, за ней была его семья, но силы оставили казака, он стоял и слезы радости текли из глаз, застывая на морозе.

Афанассе приснилось, что за дверью кто-то стоит, до боли знакомый и любимый! Она проснулась от странного сна и явственно услышала, как внутренний голос сказал:

– Открывай дверь, гость дорогой пришел!

«Господи, что это за гость дорогой среди ночи, в глухой тайге на краю земли?!» – перекрестившись, подумала она, прислушиваясь. За дверью было тихо. Но какое-то чувство гнало, говорило, что надо открыть дверь, за которой не было слышно ни шороха. Она слезла с печи, пошла, шлепая босыми ногами по ледяному полу.

Ефим услышал, что кто-то босыми ногами идет к двери, открыл рот, чтобы сказать: «Афанасса, открой – это я, Ефим!». Но голос сел, из горла вырвался нечленораздельный звук. Он слышал стук открываемого крючка, дверь открылась, в проеме на фоне горящих в печи дров в ночной рубашке стояла Афанасса.

– Ефимушка, родненький, я знала… – вымолвила она, раскинув руки, обвила шею, уткнулась лицом в грудь и безутешно зарыдала.

Он легко поднял жену на руки, занес в комнату, закрыл дверь, услышал, как ее губы прошептали:

– Я знала, что это ты пришел, Ефимушка! Я всегда молилась, чтобы Господь соединил нас! – голова ее упала на грудь, Афанасса потеряла сознание.

Очнулась от того, что в лицо брызнули холодной водой, открыв глаза, увидела заросшее, изможденное голодом лицо Ефима, положив ее на лавку, он стоял на коленях, поддерживал голову, с тревогой вглядываясь в лицо.

– Ефимушка, я все семь лет ждала тебя, родной мой! Я верила, что мы встретимся!

– Здравствуй, родная, я вернулся! Дежурный сказал, что живешь ты с двумя дочками. Что случилось?

Афанасса засмеялась счастливым смехом:

– Всех я сберегла в этом лихолетье, Феня и Пана на печи лежат, а Марию выдала замуж, у нее уже дети есть! Слава Богу!