Рекажизн и
| Вид материала | Документы |
Половицы в доме отливали желтизной, было видно, что их усердно отскоблили, натерли песком. В красном углу горели две лампады, освещая строгие лики святых на темных от многовековой копоти старинных иконах, завещаемых родителями из поколения в поколение.
Хозяин терпеливо дождался окончания молитвы, дал время окинуть взором сияющий чистотой дом, сказал:
– Милости прошу гостей дорогих за стол!
– Садитесь, гости дорогие, мы вас чаем диковинным китайским напоим, пирогами угостим, – с поклоном пригласила хозяйка.
– Спаси вас Бог! Садись, Ефимия, угощение у добрых людей отведаем, да свои чашки достань, как знали, что на чаепитие попадем, с собой взяли, – сказал Гавриил, проходя за стол и оглаживая кудрявую бороду.
Хозяева не обиделись на гостей за то, что они не стали пить чай из их посуды, они были одной веры, православной, каждый должен был кушать и пить чай из своей посуды, а китайские чашки предназначались для пришлых гостей, у которых не было своих чашек.
Марфуша знала, что на днях должен приехать любимый, вести разговор о сватовстве. Выглянув в окно на тявканье кобеля, оробела, увидев Савелия с родителями. Сердце часто и тревожно забилось в груди, сегодня решалась ее судьба, если отец откажет, свадьбе не бывать. Она знала, что по обычаям дедов и прадедов к кому засылать сватов за невестой, решали родители, по своему достатку, выгоде и усмотрению.
Войдя в светлицу, повалилась на колени перед строгими ликами Господа и святых угодников, смотревших на нее со старинных икон, стоявших в красном углу. Пламя зажженной лампады колебалось в потоках воздуха, казалось девушке, что в то время, когда она отбивала земные поклоны, Господь и Богородица благословляют ее на свадьбу с Ефимом:
– Пресвятая Богородица, дева мученица, Господь всемогущий, помогите мне, вразумите папеньку и матушку моих, что люб мне Родионов Савелий! Не будет без него жизни и счастья на белом свете! Я не буду жить, если они откажут нам в венчании! – молилась девушка, из глаз катились слезы отчаяния и надежды.
Между тем хозяева и гости неспешно пили ароматный плиточный китайский чай, закусывая кусочками сахара.
Савватей много лет был знаком с Гавриилом, они в составе Яицкого казацкого полка бок о бок воевали на войне с поляками за освобождение Смоленских земель. Когда поляки окружили русские войска под Смоленском, полк пошел на прорыв. Казаки выходили с тяжелыми боями из окружения. Враг был силен, имел опыт ведения войны, хорошую дисциплину и вооружение, но не мог устоять против натиска казаков. Растянувшись по дороге, полк попал в засаду польских стрелков, скрытно расположившихся у дороги на склонах горы. Они открыли частый ружейный огонь, казакам негде было укрыться, оставалось скакать по дороге, быстро вырываться из-под губительного огня. Все понимали, что промедление смерти подобно, нещадно подгоняя лошадей каблуками сапог. Но под Савватеем упал сраженный пулей конь, придавив ногу седока. Это означало верную смерть, укрыться от пуль было негде, сверху по косогорам сидели польские стрелки, на дороге метались не находя спасения попавшие под обстрел казаки.
Гавриил, увидев, что с земляком приключилось несчастье – нога придавлена убитым конем, – подскакал, натянув поводья, крикнул:
– Руку давай, казак! Давай руку!
Стоял грохот ружейной стрельбы, вокруг свистели пули, шлепались в дорожную пыль, отскакивая от камней, противно жужжали, улетая рикошетом. Подхватив протянутую руку, Гавриил ударил коня пятками, тот рванулся вперед, выдернул ногу Савватея из-под лошади, потащил по земле.
– Прыгай, я подмогу! – крикнул Гавриил.
Савватей подтянулся, прихрамывая, побежал рядом с конем, подпрыгнув, крикнул:
– Тяни!
Земляк подхватил его, затащил на загривок своего коня, отпустив уздечку, ударил коня каблуками.
Пули пощадили обоих, верный конь вынес из-под огня, две недели Савватей не мог ступить на ногу, провел в обозе для раненых. Когда вернулся в сотню, сказал:
– Гавриил, ты спас мне жизнь, век буду это помнить!
В преддверии праздника было принято готовить угощения, поэтому приход гостей, принявших предложение попить чай, не удивил хозяев. Но вот гости отодвинули кружки, давая понять, что сыты, настало время разговора, хозяева не настаивали на продолжении чаепития. Говорили обо всем – урожае, скоте, погоде.
Но Савватей заметил, что его друг живо интересуется дочкой, подумал: «Неспроста Гавриил заводит разговор о Марфуше».
В подтверждение его слов гость спросил:
– А где твоя дочь, что-то не вижу ее, уж не больна ли часом?
– Бог миловал! Гостей застеснялась, невестится уже. Марфа, поди сюда! – громко позвал отец.
Прошло несколько секунд, скрипнула дверь девичьей светлицы, в горницу вышла красивая девушка со стройной фигурой, крутыми грудями, их не мог скрыть надетый поверх кофты праздничный сарафан. Круглолицая, с добрым взглядом больших голубых глаз, с длинными черными волосами, заплетенными в толстую косу, уложенную на голове в кольцо, под темным платком, она была красива, и гости с нескрываемым интересом смотрели на нее.
Девушка, отвесив поклон, поздоровалась, стояла, опустив глаза, и только густой румянец на щеках выдавал волнение, но от этого она была более привлекательной.
«Славная девка! Была бы такой же расторопной, как и красивой, такой невестки цены бы не было!» – подумал Гавриил, любуясь красотой девушки.
– Доченька, сходи в кладовую, принеси гостям дорогим для угощения меду янтарного, что стоит на полке в берестяной корчаге, – сказал отец.
Девушка в один миг исчезла за дверью избы, через минуту вновь появилась с большим берестяным туесом в руках. Поставив на стол, достала сахарницу, налила в нее тягучего янтарного меда, поставила перед гостями, смиренно стала рядом с матушкой, кротко опустив глаза.
– Спаси Бог, дочка, ступай в светлицу, понадобишься, кликну, – выждав время и дав гостям насмотреться на красавицу дочь, отпустил отец.
По поведению гостей понял своим родительским сердцем, что люба она им.
«Видит Бог, неспроста гости дорогие пожаловали, не иначе сватов заслать собираются! Хорошо складывается: у них сын красивый, работящий, и любят они друг друга, дам за дочкой хорошее приданное, легче им будет своим хозяйством обзаводиться. Однако еще не служил парень на службе казацкой, женка останется одна на долгие годы, надо ее спросить, согласна ли ждать», – глядя вслед, думал отец.
Он перевел взгляд на жену и увидел, что она догадалась о намерениях гостей. Скрипнула дверь, согнувшись, в избу вошел Савелий, белый от мучной пыли, осевшей на одежду.
Сняв с головы шапку и поклонившись в пояс хозяевам, сказал:
– Здоровы будьте! – перекрестился двуперстно на иконы.
– И тебе здоровья желаем, казачок, садись за стол, отведай чайку с медом да с пирогами. Марфуша, дочка наша, большая мастерица их стряпать, – пригласил его Савватей и подумал: «В пору нам такой зять– косая сажень в плечах!».
Парень стоял, переминаясь с ноги на ногу, стесняясь сделать шаг от порога.
– Проходи, садись, раз хозяин велит! – сказал отец.
Только после его слов Савелий прошел к иконостасу, помолился перед тем, как сесть на лавку рядом с отцом.
– Марфуша, принеси чашку гостю дорогому! – громко сказал отец.
Дочь выпорхнула из светелки, остановилась, увидев любимого, сидевшего за столом рядом с родителями, оробела, лицо залила пунцовая краска, она опустила голову, не зная, что делать.
– А ты чего стала, девица-краса, ставь парню чашку, сама садись с нами, будем чай пить да за жизнь говорить! – выручила ее Ефимия.
– Спасибо вам на добром слове, но мне не хочется, – без твердости в голосе молвила та, не делая шага в светлицу.
– А и то верно, Марфуша, садись рядом со мной, – сказал Савватей, но девушка никак не решалась сесть напротив Савелия.
– Или ты не слышишь, что говорит отец, садись, если приглашают! – прикрикнула мать.
Марфа, не чуя под собой ног, поставила чашку, прошла и села рядом с отцом на широкую лавку, через стол от нее сидел Савелий.
– Вот и голубка наша ненаглядная, совсем взрослой стала, а робка как ребенок малый! – радуясь впечатлению, которое произвела дочь на гостей, сказала Меланья.
Долго еще сидели гости, пили чай с медом, напившись, хвалили на все лады уменье Марфуши, настряпавшей пирогов, и вся нить разговора шла вокруг да около помолвки, но конкретно о ней никто рта не раскрыл, не позволяли обычаи. И так родители жениха пропустили непременную стадию сватания девки, не засылали пустосватов. Это очень важный этап, они проведывают, выясняют согласие родителей невесты на сватовство за молодца, ведут долгие разговоры, расхваливая жениха и невесту, но и словом не упоминают о сватовстве. Как правило, пустосватовство заканчивается тем, что родители невесты, в случае своего согласия, приглашают гостей прийти к ним еще раз в другое время, что означает согласие на сватовство, либо их не приглашают, это означает категорический отказ. Тогда начинается длительный торг, его ведут свахи, и если жених твердо намерен взять эту девку в жены, он не постоит ни перед чем.
На следующем этапе сватовства, смотринах, или глядинах, собираются родители жениха и невесты, нахваливают достоинства каждого из молодых, после этого засылаются профессиональные свахи, которые обговаривают окончательно согласие родителей, количество приданого и время свадьбы.
В разговорах прошел день, за окном начало смеркаться, Гавриил поблагодарил хозяев, вставая с лавки, сказал:
– Прощенья просим, засиделись мы у вас, пора и честь знать! Просим великодушно дорогих хозяев завтра к нам в гости по случаю праздника Покрова Пресвятой Богородицы, отведать нашего угощения!
В горнице повисла напряженная тишина, обе стороны решали, будет ли принято или отвергнуто предложение на продолжение сватовства. Молчание нарушил Савватей:
– Не будем перечить приглашению Гавриила Никодимовича, ожидайте, придем завтра после заутренней молитвы!
После отъезда гостей отец позвал дочь, спросил:
– Сдается мне, не даром Родионовы приезжали, небось сватов заслать собираются. Скажи нам, Марфа, люб ли тебе Савелий, согласна ты идти за него? Ему придется идти на службу государеву.
– Я на все согласна, только не разлучайте нас, я буду его ждать! – заплакала дочь.
– Иди к себе, мы с матерью подумаем, как нам быть, – отпустил ее отец.
На следующий день Родионов Савелий пригласил знаменитую станичную сваху Авдотью, сосватавшую не один десяток девок. Когда пришли долгожданные гости, стол ломился от пирогов, солений, закусок. Хозяин сказал:
– Представляем мы вам, любезные Савватей и Меланья, сваху Авдотью, желаем вести разговор о сватовстве дочери вашей красавицы Марфуши за казака справного Савелия, сына нашего любимого. Прошу дорогих гостей за стол, отведать наших разносолов и поговорить по интересному вопросу!
Гости сели за празднично накрытый стол, хозяйка всем налила чай, сказала:
– Угощайтесь, гости дорогие, отведайте, что Бог послал!
Пока ели, пили чай, за столом хранилось молчание, только отодвинули чашки, давая понять, что сыты и довольны, Авдотья начала покрутку.
Сваха старалась на совесть, уламывая родителей невесты, и всячески пыталась увеличить размер приданого. Со стороны было интересно смотреть на это состязание умов и уменья уговаривать, родители невесты потихоньку уступали под натиском профессиональной хватки.
Когда все вопросы были оговорены, состоялось рукобитие между Савватеем и Гавриилом, они поклялись всеми святыми, что не отступят от слова, данного на рукобитии, дают согласие на свадьбу, здесь же был назначен день свадьбы – в третье воскресение после праздника Покрова Пресвятой Богородицы.
Больше всех были счастливы молодые, им не положено было присутствовать на всех этапах сватовства. Марфа после отъезда родителей стояла на коленях перед образами, просила Бога, чтобы не разлучал с любимым. Увидев въезжавший во двор ходок, выскочила на крыльцо, столкнувшись с матушкой. Увидев улыбку на ее лице, напряглась, на глаза навернулись слезы.
– Сосватали мы тебя, девонька, за Савелия Родионова, – обняв за плечи сказала та, и девушка, рыдая от счастья, бросилась ей на шею.
Много ночей она простояла на коленях у святых икон, благодарила Господа и всех святых за помощь в устройстве свадьбы с Савелием. Наконец наступил долгожданный день, отец Серафим обвенчал молодых в церкви по старинному православному обычаю. Свадьба гудела три дня, перемещаясь из дома жениха в дом мельника и возвращаясь обратно в станицу.
Молодые, как голуби, тешились в брачной постели, начиная семейную жизнь, не ведая, какие испытания на жизненном пути пошлет им Господь.
Присмотрел Гавриил хорошее место на берегу Яика, поставили с сыновьями ограду, навалили и ошкурили лес на избу и хозяйственные постройки, но началась долгая и кровопролитная русско-польская война. В станицу прискакал вестовой из волости с указом о призыве малолетних и служилых казаков на царскую службу. Станица огласилась женским воем, призыву подлежали казаки от семнадцати до пятидесяти лет.
Война не обошла стороной дом Гавриила, ему надлежало выставить трех казаков, трех сыновей с конями, сбруей, седлами и оружием. Детство у казачат заканчивалось рано, бывалые казаки учили их боевому искусству, тактике войны и джигитовке. Когда казачку исполнялось шестнадцать, принимали экзамен, и если он его не сдавал, был великий позор на его род, нерадивого ученика полагалось пороть розгами принародно на станичной площади, пока не поумнеет, но таких на людской памяти не было. В семнадцать лет, ко дню рекрутчины, молодежь проходила полную подготовку, это были настоящие, обстрелянные казаки, готовые в любое время стать под полковые знамена и выступить по приказу со своим оружием, конем, продуктами на две недели.
Призыв на службу огорчил молодоженов, по ночам, когда никто не видел, рыдала Марфуша, едва вкусившая прелести семейной жизни, но делать нечего, казаки имели большие послабления от казны по уплате налогов, податей, за это им полагалось служить верой и правдой государю и отечеству.
– Не убивайся, жди меня, я обязательно вернусь! – обняв жену, успокаивал Савелий, рядом прощались с семьями братья Макар и Константин, здесь же стояли родители.
Попрощавшись с женами и детьми, братья преклонили колени перед батюшкой и матушкой, Макар сказал:
– Дорогие родители благословите нас на подвиги ратные, славу казацкую!
Гавриил кивнул:
– Благословляй, мать, сыны уходят на ратные дела!
Она скорбно вздохнула, двуперстно перекрестила, благословила сыновей:
– Пусть вас Господь бережет, пусть лихой человек стороной обойдет, пуля горячая облетит, стрела к ногам упадет, пусть товарищ никогда не предаст, родные дома дождутся! Благословляем мы с рабом божьим Гавриилом сынов своих на службу казацкую! – оба родителя перекрестили сыновей, подошли ближе, поцеловали каждого в уста, со словами:
– Благословляем на подвиги ратные! Ступайте с Господом Богом и святыми угодниками!
– Не убивайся, я обязательно вернусь! – обняв жену, сказал Савелий, прижал к груди, поцеловал на прощание, не касаясь стремени, прыгнул в седло. В станице оставались домоседные казаки, им перевалило за половину века, и отставники, которым было за шестьдесят, остальные ушли на службу государеву.
Через девять месяцев после отъезда мужа Марфа родила казачка, назвали в честь отца Савелием. В семье свекра к ней относились хорошо, Гавриил и Ефимия души не чаяли, без нужды не заставляли делать тяжелую работу, только это красиво сказано – бабам приходилось детей растить, работать за себя и за ушедших на войну казаков. Трудились от зари до заката, но наделы сыновей Гавриил с невестками успевал запахать и засеять, заборонить и сжать урожай. Хлеб был основным богатством, но с началом войны были увеличены подати, казаки терпеливо платили казне возросший вдвое налог.
Четыре года воевали с турком Савелий и его братья, долгих шесть лет ждала любимого Марфуша, проживая в доме свекра.
Наконец из волости прискакал вестовой, проезжая по улицам к станичной избе громко кричал:
– Конец войне, мы поляка одолели!
Вскоре вернулся со службы государевой Савелий с подарками, добытыми в боях, начали они мирно жить-поживать да добра наживать с любимой Марфой и сыном Савелием, который к тому времени был уже бойким мальчишкой, умел ездить в седле, плавать в водах бурного Яика.
Прошло несколько лет, Марфа порадовала мужа – родила ему второго казачка, назвали Никитой, жили дружно, в доме был достаток, казалось, все беды миновали их семью, живи и радуйся, но над Россией сгущались тучи. Патриарх Никон, на Церковном Соборе в 1653 году ввел обязанность проводить богослужения, писать иконы и крестить прихожан по византийским канонам, заставил верующих креститься не двумя перстами, как издревле было принято на Руси, а тремя, щепотью.
Православные разделились на два непримиримых лагеря. Не все станичные казаки приняли церковную реформу, приверженцев старой веры стали называть староверами, раскольниками, церковь и государство обрушили на их головы невиданные репрессии и гонения.
Проповедник старой веры отец Серафим, вознеся к небу два перста, предал анафеме вероотступника Никона:
– Сатано пришел на Великую Русь! Заставляет верующих креститься Иудиной щепотью! Христопродавца, который щепотью брал соль на тайной вечере, потом щепотью взял тринадцать серебряников и продал за них Иисуса! Все, кто отойдет от старой праведной веры, перестанет осенять себя спасительным двуперстным крестом, станет вечно служить сатане! Вспомните гонения на первых христиан! Их травили собаками, зашивали в сырые звериные шкуры, оставляли на жарком солнце, выпускали на них голодных львов! Но не сломили их благолепия и воли к проповедованию истинной христианской веры, против которой новая, сатанинская вера ништо! Укрепите себя в праведной вере, братия и сестры! Смиренно примите все тяготы и лишения, которые нам послал сам Господь, чтобы испытать крепость веры! Давайте поклянемся целованием креста отвергнуть притязания служителя сатаны Никона, какими бы карами нам не грозили его последователи, христопродавцы! Большая часть казаков поклялась.
– Клянемся! – подходили к священнику, целовали крест.
Сразу после проповеди был созван станичный круг, казаки большинством голосов приняли решение отвергнуть реформу, изгнать из станицы присланного из волости проповедника новой веры отца Григория. Ему здесь же вручили постановление казацкого круга и на телеге отправили в волость.
Через два дня в станицу с небольшим отрядом казаков прискакал окружной атаман Онучин. Собрав казаков в станичном курене, он метал громы и молнии в их адрес, грозил всеми карами небесными, заставляя отказаться от принятого на круге решения.
Слово взял Родионов Гавриил:
– Зря тужишься, атаман, казаки во многих компаниях принимали участие, воевали за царя и отечество, смерти не раз смотрели в глаза, но Господь дал нам силы выжить, вернуться в родную станицу! Ты нас призываешь к измене Ему! Самому Господу! Тому, кому поклонялись тысячу лет наши отцы и деды! С чьим именем на устах ходили на кровавые схватки с врагами земли Русской! Не трать напрасно время, наша вера правдой сильна, наши святые книги писаны старославянской кириллицей, и мы, истинные христиане, не хотим стать христопродавцами, за которыми будет тянуться клеймо позора из века в век!
Казаки одобрительно загудели, все видели, как лицо Онучина стало наливаться кровью, хлестанув нагайкой по голяшке сапога, он злобно закричал:
– Не хотите по-хорошему, всех в Сибири сгною! Всех разорю! Нищими станете, пылью дорожной! – долго еще распалялся и кричал атаман, но казаки угрюмо молчали.
Когда немного успокоился, поднялся пожилой казак Митрофан Харитонов, лицо его уродовал след вражеской сабли.
– Уймись, атаман! Иль забыл обычай казацкий? Иль решение станичного казачьего круга для тебя не указ?! Правильно говорит Гавриил, много развелось проповедников, а вера должна быть одна, тысячелетняя, христианская! Мы обо всем порешили, расходитесь, казаки, с Господом Богом! – сказал он, перекрестившись двумя перстами.
В свете свечей, стоявших на столе станичной куренной избы, где заседало правление станицы, видели, как кровью наливалось лицо окружного атамана. Казаки встали и молча вышли, это был поступок глубокого оскорбления для гостя, казаки сказали ему, что он не люб их обществу. В избе остались приехавшие из волости и станичный атаман Болдырев, он смекнул, что такое поведение казаков, их упорство грозит жестокими наказаниями.
– Болдырев, пиши бумагу с указанием всех зачинщиков мятежа! Всех угоню по этапу в вечную каторгу, – приказал Онучин.
Положив бумагу, написанную угодливой рукой писаря, в нагрудный карман, атаман попрощался:
– До скорого свиданьица! Поговори с родней, очурай их! Все мятежники в ближайшее время будут лишены сословий и имущества, сосланы в каторгу, в Сибирь, на вечные времена!
Прыгнув в седло, окружной атаман ускакал. Болдырев собрал своих близких и дальних родственников, рассказал о словах грозного атамана, на семейном совете они решили принять новую веру, не гневить слуг государевых, и не подвергать себя тяготам и лишениям.
Вернувшись, Гавриил долго сидел на лавке и думал горькую думу: «Пожили мы на белом свете с Ефимией душа в душу, а вот дети мои совсем жизни не видели, четыре года на войне, сейчас опять разор. Надо говорить с ними, пусть сами решают!».
Собрал он свою челядь и сказал:
– Все слышали, что говорит атаман Онучин? Всем, кто не примет новой веры, грозит ссылка на каторгу в Сибирь. Подумайте, чада мои любезные, и примите решение сами, кто как надумает, на то воля Божья!