Рекажизн и
| Вид материала | Документы |
СодержаниеДедушка, а где эта река Яик и море Хвалынское? Казак родионов ефим |
– Дедушка, а где эта река Яик и море Хвалынское?
– Далеко, внучек, за Каменным поясом – хребтами Уральскими – течет река Яик, сейчас ее Уралом зовут, там по сей день стоит станица Казацкая, там корни рода нашего. Море Хвалынское зовется ныне Каспийским, а теперь лезь на печь, давно пора спать, – устраиваясь на широкой лавке у теплой печки, ответил НикитаСавельевич.
КАЗАК РОДИОНОВ ЕФИМ
Вместе с любовью к крестьянскому труду отец и мать привили сыну веру в Господа и истинность старообрядческой веры, был он крепок в вере до смерти.
Род Савелия Родионова слыл зажиточным, богатство они приращивали, работая в поле, выращивая скот с рассвета до поздней ночи. Бабушка держала небольшую лавку, товары, и продукты привозили купцы из России и Китая – станица стояла на перекрестке торговых путей.
Казаки Родионовы гордились подвигами своих предков, считали своим долгом честно служить родине, не таили зла за страдания и лишения, выпавшие на долю пращуров. Старая вера учила, что все трудности и несчастья в жизни посланы Господом за грехи земные, надо их смиренно принимать, не роптать.
Станичный батюшка косо смотрел на Родионовых – они не посещали «бесовскую» церковь, молились дома. В роду чтили закон почитания старших, сохранения традиций, старинные иконы стояли в красном углу, перед ними день и ночь горели лампады, строгие лики святых благословляли паству двуперстием.
У каждого были свои чашка, ложка, кружка, в прихожей стояли два деревянных жбана с водой – один для домочадцев, другой для пришлых людей. Никому, даже близким друзьям, не разрешалось пить воду из семейного жбана, пользоваться посудой хозяев.
Когда Ефиму исполнилось семнадцать лет, выпал жребий роду Савелия выставлять казака на службу государеву – самым молодым был Ефим.
Прощаясь с родным домом, преклонив колено по казацкому обычаю, он склонил голову:
– Благословите, батюшка и матушка! Службу буду нести исправно, не посрамлю рода казацкого!
Трижды осенив сына двуперстным крестным знамением, отец сказал:
– Благословляем казака, раба божьего Ефима на подвиги ратные! Пусть Господь хранит тебя от пули горячей, клинка булатного и друзей предательства! Аминь! Встань, обниму тебя на прощанье! – Крепко обнимая сына, уходившего на государеву службу, продолжил: – Жалко, что дед твой Никита не дожил до этого дня, порадовался бы за своего воспитанника!
Мать и бабушка Ефимия видели, что глаза Савелия повлажнели от навернувшихся слез расставания, но тот отвернулся: не пристало видеть скупую отцовскую слезу. Женщины бросились на шею молодого казака, обливаясь слезами.
Их остановил властный голос отца:
– Довольно реветь! Ефиму пора в седло, новобранцы уже тронулись!
Надел молодой казак на кудрявую голову фуражку, поклонился родне в пояс, сказал:
– Не поминайте лихом! – не касаясь стремени, прыгнул в седло, тронул коня каблуками, тот взвился на дыбы, чувствуя отпущенную уздечку, одним прыжком выскочил на улицу, поднимая пыль, понес всадника к околице.
Служить казаку полагалось пять лет. Ночи напролет проводила мать у икон, просила Бога и всех Святых определить сына на хорошую службу государеву, и ее молитва была услышана.
Высокий, в два метра, широкий в кости, красивый казак с черной, как крыло ворона, вьющейся шевелюрой, с такой же черной кудрявой бородкой и усами приглянулся старшинам. Оглядели они его со всех сторон, подвергли испытанию казака и коня, остались довольны и направили Ефима с тремя казаками-новобранцами на службу в стольный город Российской империи – Петербург. В Верхнеудинске приехали на вокзал, передали пакет начальнику железнодорожной станции, тот приказал прицепить к пассажирскому составу теплушку – пульмановский двухосный грузовой вагон, оборудованный нарами и печкой, вдоль одной из стен была устроена коновязь.
Ефим со своим конем начал путешествие в Петербург по «железке» – так называли железную дорогу. Вскоре лесостепь сменилась горами, они окружали воспетое в сказаниях и песнях священное море Байкал. Железная дорога была проложена по самому берегу, и казак, стоя у двери, не мог насмотреться на голубые воды великого озера, уходившие за горизонт. Мысли вернули его к рассказу деда, подумал: «Прав был дед Никита, царствие ему небесное, нет берегов у моря Байкальского, больше ста лет прошло с той поры, а от красоты и величия дух захватывает! Слава Богу, сподобил и меня увидеть море, по которому плыли пращуры в острог Верхнеудинский!».
Паровоз тихо тянул состав пассажирских вагонов по узкоколейке, волны Байкала плескались у самой насыпи, один тоннель следовал за другим, и казак удивлялся тому, как люди в скалах пробили такое количество тоннелей и проложили одноколейную железную дорогу по крутым обрывам.
Горы, окружающие озеро, с вечными ледниками на вершинах сменили прибайкальские лесостепи, потом замелькала дремучая сибирская тайга. В один из дней поезд остановился на берегу широкой реки Енисей, из глади вод, как расческа великана, поднимались от берега до берега опоры строящегося моста, он должен соединить оба берега города Красноярска. Пароход взял на буксир деревянную баржу, шлепая плицами по воде, переправил пассажиров на другой берег, там их ждал состав из вагонов и теплушек. После погрузки паровоз дал длинный гудок и тронул состав, застучали колеса на стыках рельсов.
В разговорах со спутниками быстро летело время, поезд пришел в Москву, путь до Петербурга показался казаку совсем коротким. На станции им рассказали, как добраться до Зимнего дворца, рядом с ним располагались казармы государева гвардейского казачьего полка, где предстояло служить молодым казакам.
Отбор был суровым, принимали новобранцев двухметрового роста, с отменным здоровьем, отличной казацкой подготовкой. Доктор велел раздеться и долго крутил Ефима, выслушивал, выстукивал, обнаружил рубец от зажившей раны на бедре.
– А это что такое? – спросил он.
– Рубец от раны, полученный во время джигитовки! – ответил Ефим.
– На что еще жалуешься, братец?
– Жалоб нет, господин доктор!
– Хорошо, что нет, одевайся, – сказал тот, делая запись о пригодности службы в государевом гвардейском казачьем полку.
Не менее строгой была проверка коня. Ветеринар долго осматривал жеребца, смотрел в рот, проверял состояние зубов, коленных бабок, копыт. Ефим за время подготовки к службе сроднился с конем, переживал за него как за родного человека. Казалось, что конь, понимая беспокойство хозяина, вел себя покладисто, позволяя осматривать и ощупывать себя.
– Жеребец отменно здоров, годен к строевой службе, – дал заключение ветеринар.
– А теперь покажи, что умеет твой жеребец, – приказал присутствующий при осмотре унтер-офицер.
Ефим подтянул подпругу, прыгнул в седло, стрелой помчался по манежу, показывая навыки свои и коня в обязательной выездке и джигитовке. Когда закончил упражнения, резко натянул уздечку, скомандовал:
– Ложись, Серко!
Конь мягко опустился на передние бабки, дождался, когда всадник освободит ноги из стремян, лег на бок. Казак спрыгнул с седла и распластался за неподвижно лежащим жеребцом. Унтер-офицер у самого уха коня громко щелкнул длинным бичом, но тот и ухом не повел, у него не дернулся ни один мускул.
– Поднимай, хорошего коня воспитал, принимаю на строевую службу! – сказал унтер-офицер.
– Встань, Серко! – скомандовал хозяин, и жеребец мгновенно оказался на ногах.
– Молодец, молодец! – ласково потрепав по шее, сказал Ефим, и верный конь, как будто понимая хозяина, кивнул головой.
– Пойдем, покажу стойло – принимаю вас на службу! – сказал унтер-офицер. Они зашли в длинную конюшню, подошли к свободному стойлу.
– Это место для твоего красавца. Своего коня не выделять, корм давай, как и другим лошадям, ослушаешься, будешь подвергнут публичной порке! Ты меня понял, казак?
– Так точно, ваше благородие, понял! – ответил тот, а сам подумал: «Как же я могу обидеть своего боевого товарища, может быть, не раз в бою жизнь спасет, я у него и сейчас в неоплатном долгу».
Так случилось, что в государев гвардейский казацкий полк из прибывших новобранцев взяли служить только Ефима. Несмотря на запрет офицера, уходя на службу дневальным по конюшне, втайне от чужих глаз он подсыпал в кормушку своему любимцу несколько лишних ковшов овса, подкладывал лишнюю охапку сена, приносил кусочки хлеба из столовой.
После тяжелого крестьянского труда государева служба была не в тягость, кормили хорошо, следили, чтобы мундир был чистым и свежим, платили хорошее жалованье. Каждое утро начиналось с молебна. Ефим, верный своей старой вере, крестил лоб двуперстием, про себя читал молитвы, и это не вызывало нареканий со стороны полкового батюшки – в полку, кроме христиан, несли службу иноверцы, представители иных верований.
После молитвы казаки шли в конюшню, убирали стойла, скребли и чистили лошадей. Серко стоял гладкий и чистый, с расчесанной гривой, встречая своего хозяина ласковым ржанием.
После уборки лошадей и конюшни казаков строили и вели на завтрак. Перед тем как сесть за стол, все молились, благодарили Господа за хлеб насущный. Во второй половине дня проводили выездку лошадей, джигитовку, оттачивалось умение владеть всеми видами холодного и огнестрельного оружия. Несколько раз в неделю проводились беседы о царской семье, государе, Российской державе, верности присяге и отечеству, истории армии российской. Летом выезжали в лагеря, казаки, постигая воинскую науку, ежедневно совершенствуя боевое искусство, жили в палатках до морозов.
Практичный Ефим быстро подсчитал, что трудом хлебороба он не заработает выплачиваемого жалованья. В силу своих религиозных устоев, полного отвращения к водке, курению, мирским утехам, которые считались в его вере смертным грехом, не мог потратить жалованье. Ходил на почту государеву и высылал часть денег батюшке, другую часть откладывал для приобретения крестьянского инвентаря по возвращению со службы.
Перед призывом в армию его духовник старец Аристарх благословил казака:
– Защитнику Отечества дозволяю на службе государевой, в крайнем случае, посещать сатанинскую церковь с другими служивыми, но быть крепким в вере и крестить лоб святым двуперстным крестным знамением! Пусть святитель Николай своим пресладким ликом с этой старинной иконы благословляет тебя на жизнь среди нехристей и христопродавцев, укрепит в нашей праведной вере! Клянись, что не нарушишь моего завета! – и поднес святой крест.
Поцеловав крест и руку старца, Ефим поклялся:
– Клянусь свято чтить твою заповедь, святой старец, буду верным в вере до последних дней и часов своих!
– Пусть Господь и святой двуперстный крест хранят тебя, воин! Прими от меня эту икону, она осталась от предков наших, почитавших истинную Христову веру и старинное Евангелие! Носи на теле, и она обережет тебя от бед мирских, а дух свой укрепляй каждодневным чтением этой святой книги! – сказал старец и передал старинную икону Николая Чудотворца, отлитую из бронзы, и толстое Евангелие в потертом кожаном переплете.
С тех пор икону святого Николая Чудотворца, покровителя и защитника воинов, хранил Ефим под сердцем в левом кармане гимнастерки.
Свободное время он проводил в казарме за чтением газет, старинного Евангелия с пожелтевшими от времени страницами, в переплете из тесненой золотом красной кожи. В свободное от службы время казак уходил в конюшню к своему коню, ухаживал за ним, разговаривал, чесал гриву и хвост, приносил кусочки сахара, хлеба, которые экономил из своего пайка. Конь для него стал больше, чем друг, он стал частицей родной станицы, членом семьи, с которым можно было поделиться своими мыслями. Набожность и вера останавливали Ефима от соблазна завести себе подругу в городе, посещать кабаки, а их в Петербурге было множество.
Сидя в казарме, он писал письма родителям, описывая свою жизнь на службе и диковинные вещи, которые увидел в городе во время нечастых увольнительных. Особенно его поражали громадные соборы с золочеными куполами, здания театров и жилые дома из кирпича, в которых жили обыватели славного города Петербурга.
«…А дома здесь диковинные, большие, если смотреть на крышу, – шапка с головы падает. Построены они из кирпича красного, обожженного, имеют по два-три ряда окон. В каждом живут по нескольку десятков семей с детишками. Топятся дома дровами и углем каменным, зимой над городом дым стоит непроглядный от многих тысяч труб. А город стоит на множестве островов, соединенных железными мостами, ночью многие из них разводятся, пропускают корабли купеческие и военные, идущие с Балтийского моря …»
Читая письма, Савелий радовался, что сыну выпала честь охранять резиденцию царской семьи – Зимний дворец – и самого государя.
Россия потерпела сокрушительное поражение в войне с Японией, бесславно погибла в Цусимском проливе Балтийская эскадра, следовавшая во Владивосток; русские войска были вынуждены оставить крепость Порт-Артур, армия оказалась неподготовленной к войне и потерпела на сопках Маньчжурии поражение. Никому не нужная война унесла жизни многих тысячи россиян, большая часть казенных денег тратилась на военные нужды, рабочим несвоевременно платилась заработная плата, крестьяне платили непомерные налоги. Повсеместно шло брожение, социалисты подогревали его речами о счастливой безбедной жизни в будущем коммунистическом государстве. Рабочие и крестьяне, доведенные до отчаяния, собрались идти с челобитной и прошением о послаблениях в налогах к батюшке-государю.
Казаки чувствовали, что назревают какие-то важные события, терялись в догадках. Во второй половине декабря им запретили увольнения в город, в оружейную комнату завезли ящики с боевыми патронами.
Охранное отделение через своих осведомителей знало о том, что делается в рабочих слободах, знало о намерении активистов стачечного комитета организовать мирное шествие к резиденции государя и передачи ему петиций о бедственном положении трудящихся. Поп Гапон, один из главарей шествия, исправно получал деньги в охранном отделении, был его агентом. По замыслу организаторов, это должна была быть мирная демонстрация трудящихся, доведенных до отчаяния. Была выбрана депутация, ее должны были пропустить в Зимний дворец для встречи с царем, были подготовлены проекты указов о послаблении налогового обложения крестьян и рабочих, ограничении роста цен на хлеб и другие продукты первой необходимости, их должны были огласить представителям депутации. В Зимнем дворце депутации должны были передать царские указы для всеобщего оглашения, никто не предполагал, во что выльется эта мирная демонстрация.
Готовили к предстоящим событиям государев гвардейский казацкий полк и солдат пехотного полка, служивших в охране Зимнего дворца, часто проводили беседы о верности присяге и государю о том, что те, кто ропщет на государя, такие же русские люди, только заблудшие, и нельзя без нужды проливать православную кровь.
Наступил январь 1905 года, унтер-офицеры много говорили о назревающей в городе смуте против царской персоны, требовали соблюдения строжайшего порядка при несении службы, казакам разъяснили, что рабочие их ненавидят, считают опорой трона, поэтому могут быть избиения, случаи надругательства.
Ранним воскресным утром казаков подняли по тревоге, построили в казарме, к ним вышел командир сотни, есаул Понкратов, шеренга замерла – все понимали: случилось что-то серьезное, офицер такого ранга появлялся в казарме нечасто.
Поздоровавшись, он начал речь:
– Казаки! Настало время послужить государю нашему, самодержцу российскому! Готовится многотысячная манифестация к Зимнему дворцу для передачи прошений, но разведка доносит, что надо опасаться смутьянов, под видом манифестации они намерены совершить покушение на жизнь царственных особ. Нам поставлена задача – не допустить прорыва толпы в Зимний дворец. После завтрака разобрать шашки, карабины, получить патроны, построиться на плацу со своими конями, по команде будем выдвигаться в указанное для нас место. Чтобы вы поняли, еще раз повторяю: наша задача, не проливая напрасно людской крови, нагайками и ударами шашкой плашмя не допустить прорыва толпы за ограду Зимнего дворца. Открывать огонь только по команде. А теперь – налево, шагом марш на завтрак и на построение!
Проглотив кашу с мясом, запив кружкой сладкого чая, казаки поспешно встали из-за столов, прочитали краткую молитву и вышли на плац в полном вооружении, ведя под уздцы лошадей. Мимо, держа винтовки наперевес, пробежали солдаты охранного полка, они рассыпались в две цепи перед железной оградой Зимнего. По команде цепи солдат от ограды отошли в глубь площади, перекрыв подступы к дворцу.
Понкратов подал команду:
– Эскадрон! В седло, за мной марш!
Казаки, не касаясь стремян, прыгнули в седла и колонной по четыре направились к воротам Зимнего дворца, въехали под высокую арку, украшенную лепниной, створки кованых ворот были украшены позолотой и золотыми двуглавыми орлами. Миновав ворота, поэскадронно полк выехал на площадь, по команде разъехался, образовав две цепи за спинами солдат, ближе к ограде.
На Дворцовую площадь с примыкающих улиц, как вода из водосточных труб в сильный дождь, вытекали толпы людей. Их было много тысяч. Ефиму не приходилось видеть так много народа одновременно. Людской водоворот выплескивался с примыкающих улиц, заполнял площадь, задние напирали на передних, и те, не в силах сдержать натиск, вынуждены были шаг за шагом приближаться к солдатским цепям.
Ефим видел, как вперед вышли офицеры, они кричали, махали руками, требовали остановиться, но их крики тонули в шуме многотысячной толпы. Ситуация выходила из-под контроля, две шеренги солдат и двойная цепь казаков были жалкой кучкой в сравнении с той людской массой, что подступала к ограде Зимнего, угрожая смять солдат, казаков и идти дальше во дворец. Видя бесполезность уговоров, офицеры отступили в солдатские цепи, солдаты подняли винтовки и направили в сторону толпы.
Люди, стоявшие в первых рядах, видя приготовления к стрельбе, в страхе остановились, но задние продолжали напирать, подогревая себя криками:
– Что стали? Мы к государю идем, не бойтесь, солдаты не будут стрелять, они не посмеют нас задержать! Мы их живо сомнем, винтовки отберем!
Движение толпы не прекращалось, она приблизилась на расстояние одного броска до цепи солдат. Стоявшие там офицеры с тревогой смотрели в ту сторону, где в окружении штабных офицеров стоял полковник Глядин. Он видел, что создалась критическая ситуация, толпу можно остановить только испугом.
– Поверх голов предупредительный залп – пли! – крикнул полковник, и офицеры продублировали команду.
Раздался залп, над площадью повисло облако порохового дыма от выстрела сотен винтовок, патроны их были заряжены дымным порохом. Не ожидавшая этого толпа замерла в двух десятках метров от редких солдатских цепей. Полковник вышел вперед и крикнул в наступившей тишине:
– Предлагаю остановиться! Мы не можем пропустить всех в Зимний дворец! Приказано пропустить только депутацию не более двух десятков человек! Остальным оставаться на месте до их возвращения!
Неожиданно в толпе кто-то громко закричал:
– Братцы! Не слушайте царского холуя, нас много, солдаты не посмеют стрелять в народ!
Следом раздался револьверный выстрел, и полковник схватился за плечо. Толпа напряглась, в наступившей тишине прозвучало еще несколько хлопков револьверных выстрелов, какой-то мужик истошным голосом закричал:
– Вперед, братья, они нам не загородят штыками дорогу к государю!
Толпа, подпираемая сзади, сделала несколько шагов вперед, теперь ее от цепи солдат отделяли два десятка метров.
Зажимая рану ладонью, полковник Глядин крикнул:
– Солдаты, исполните присягу! За веру, царя и отечество по смутьянам – пли!
Вновь грянул залп, теперь в наседающую толпу, каждая пуля, выпущенная из трехлинейных винтовок, нашла свою жертву. Видя, как падают на мостовую сраженные пулями люди, толпа шарахнулась к цепи солдат, давя, упавших под ноги раненых и убитых.
Полковник крикнул:
– Четыре патрона, беглый огонь – пли!
Над площадью стоял треск частых винтовочных выстрелов, в воздухе висело облако пороховых газов. Израсходовав патроны, солдаты привычно вставили новые обоймы, дослали патроны в патронник, зарядили винтовки.
Обезумевшие люди бросились назад, началась давка, толпа огласилась воплями ужаса и боли, но задние ряды в надежде увидеть, что случилось, напирали и двигали всю людскую массу на солдатские цепи.
Площадь вновь заполнил треск выстрелов, солдаты, видя, что обезумевшая толпа шарахнулась к ним и готова смять, расстреляли по второй обойме.
Видя, что заслон могут смять, сотник приказал:
– Поработаем нагайками, казачки, послужим государю! За мной рысью марш!
Выскочив из-за солдатских цепей, казаки врезались в толпу, обрушивая направо и налево удары нагайками, теснимые лошадями, под градом ударов горожане бросились с площади. Началась невообразимая давка. В надежде спастись от пуль, казацких нагаек и лошадиных копыт, люди метались, затаптывая упавших до смерти, трещали ребра и сломанные в давке кости.
Оттеснив толпу к середине площади, по приказу сотника казаки остановили коней. Теперь они находились между солдатскими цепями и обезумевшей толпой, стояли на линии огня, не давая возможности солдатам стрелять. Площадь была густо усеяна телами убитых, затоптанных, умоляющих о помощи раненых.
Так закончилось воскресенье, в народе его окрестили «кровавым», но казаки и солдаты видели, что горожане сами спровоцировали огонь на поражение, двигаясь на редкие солдатские цепи. Смутьяны на их глазах сделали несколько выстрелов из револьверов, ранив полковника и нескольких солдат.
Казаки и солдаты перекрыли улицы, выходившие на площадь, всю ночь на ямщицких дрогах вывозили в больницы раненых и изувеченных людей, только под утро в мертвецкие повезли тела погибших на Дворцовой площади перед оградой Зимнего дворца и на прилегающих улицах.
Прошло пять долгих лет службы, в один из дней Родионова вызвали в канцелярию полка, писарь, спросил:
– Как зовут?
– Ефим Савельев!
Писарь достал из стола гербовую бумагу, прочитал:
– Казак Родионов Ефим станицы Заиграевская Забайкальского казачьего войска, в связи с окончанием срока освобождается от воинской службы с направлением в запас, с выплатой месячного содержания, оплатой проезда к месту жительства по железной дороге с конем…
У Ефима от счастья потемнело в глазах, писарь удивленно спросил:
– Ты что обмер, казак, аль не рад такому известию?!
– Рад, как не рад! Я еду домой! – закричал Ефим, схватив писаря, едва не задушил в объятиях.
– Пусти, скаженный, задавишь, – прохрипел тот. – Ты коня будешь брать либо хочешь получить денежное вознаграждение за него? – спросил, отдышавшись.
Ефима давно мучил этот вопрос: его жеребец заметно постарел и одряхлел, за коня казна платила увольняемому в запас казаку хорошие деньги, на них у себя в станице можно было купить молодого жеребца.
Ему было жаль расставаться с верным товарищем, но он нашел силы, ответил:
– Хочу получить вознаграждение: конь уже старый, в хозяйстве непригодный.
– Правильно говоришь – распишись в книге и иди к казначею, получай деньги.
Получив отставные деньги, казак купил сахар и пошел на конюшню к своему любимцу.
– Прости меня, друг Серко, за такое решение! Расстаемся мы с тобой, прости меня! – говорил он со слезами на глазах, скармливая сахар с ладони, поглаживая коня по шее.
Конь бархатными губами неслышно брал кусочки, хрустел ими, слушая слова хозяина, потом повернул голову в его сторону, прижался к груди, грустно и протяжно заржал. Ефим мог поклясться, что видел, как на глазах у коня навернулись слезы, заплакал сам. Он расставался с верным другом, с которым провел много лет жизни, круто повернувшись, вышел из стойла, жеребец жалобно заржал, но сил вернуться у казака не было, его душили слезы расставания.
Перед отъездом Ефим пошел в увольнение в славный город Петербург – выбирать подарки для родных. Матушке купил платье тонкой шерсти из ткани темно-голубого цвета, такой же платок, бабушке Ефимии – толстого сукна жакет серого цвета и такого же цвета платок.
Долго выбирал подарок для батюшки, но не находил такого для старого заслуженного казака. В следующее увольнение он пошел на Васильевский остров, там вокруг базара стояли лавки торговцев. Обойдя добрую половину, вошел в очередную лавку, владельцем которой оказался пожилой армянин.
– Проходи, дорогой, скажи, что тебе надо, я помогу выбрать! – с добродушной улыбкой встретил его хозяин.
– Спасибо на добром слове! Ищу подарок для отца, ничего подходящего во всем городе не нашел.
– А что за мундир на тебе, ты гусар?
– Нет, я казак, сын казака Родионова Савелия!
– А твой отец воевал?
– Дед Никита воевал с турками на Кавказе. Рассказывал, что освобождал от турецкого ига Армению!
– На Кавказе, говоришь?! Подожди, я принесу подарок, который достоин казака! – сказал он, открывая внутреннюю дверь и исчезая за ней.
Ефим слышал скрип железных петель, лязг закрываемого замка. Внимательно глядя на дверь, за которой исчез хозяин лавки, подумал: «Что задумал этот кавказец, вид у него благообразный, не похож на абрека!» – Наконец дверь открылась, продавец вошел в лавку, бережно положив на прилавок, развернул тряпицу.
На темной ткани лежал кинжал в черных вороненых ножнах, с чеканкой и инкрустацией серебром. Взяв его в руки, хозяин вынул клинок – на темной поверхности заиграл свет керосиновой семилинейной лампы, подвешенной к потолку.
– Шутишь, хозяин, такой клинок дорого стоит, мне не по карману.
– Зовут меня Сос Арутюнян, рассказывал отец мой Гетеон, что наша большая семья Арутюнянов во главе с дедом Арсеном жила в небольшом городке Капап в долине реки Арарат. Разводили скот, выращивали виноградную лозу, собирали хорошие урожаи винограда, давили, делали вино. Наше вино славилось не только в городке, но и во всей Араратской долине. Но турки, оккупировавшие многострадальную Армению, забирали все, обрекая стариков и детей на голодную смерть. Многие армяне бежали от них за Кавказский хребет, но доходили не многие, их ловили, семьи беглецов беспощадно вырезались. Услышали армяне, что русский царь начал войну против турок, и облегченно вздохнули, надеясь на избавление от бесправия и унижений. Вскоре слухи подтвердились – русские войска в кровопролитных боях теснили турок за Кавказский хребет. Отступая, они вымещали злобу на мирном населении, вырезали армян, дома сжигали.
Турецкие янычары ворвались в наш городок и устроили резню, не щадили стариков, женщин и младенцев. Одному крестьянину удалось скрыться и добежать до лагеря небольшого казачьего отряда. Узнав о кровавой расправе, казаки не раздумывая прыгнули в седла и ударили по туркам, втрое превосходившим их по численности. Был кровавый бой, много было убитых и раненых, но турки дрогнули и отошли. Казаки расположились лагерем в нашем городке, и турки больше никогда не нападали на него.
А вскоре все с облегчением услышали, что освобожденная часть Армении отошла к России. Из рассказов отца я узнал, какая у русского казака отзывчивая душа к чужому горю, себя не пожалели, чтобы защитить бедный армянский городок! Бери, друг! Я дарю этот клинок булатной стали твоему родителю, только не забудь сказать, что подвиги казаков помнит армянский друг.
– Это слишком дорогой подарок … – попробовал возразить Ефим.
Но купец перебил:
– Не обижай Соса Арутюняна, возьми. Я был младенцем, отец рассказывал, что резня шла в соседнем доме, когда подоспели казаки. Сейчас не было бы меня и семьи моей, задержись они на несколько минут. Дай Бог им здоровья! – неожиданно кавказец перекрестился, чем изумил казака.
– Что ты удивляешься, мы на семьсот лет раньше русских приняли православие, одной веры с вами, поэтому турки и вырезали наш народ.
– Спаси Бог тебя, Сос Гетеонович, за дорогой подарок! Не дожил до наших дней дед Никита, расскажу о твоем подарке батюшке. Но мне от себя ему надо подобрать подарок.
– Что раздумываешь, дорогой?! Бери этот пояс наборный, он как раз для кинжала персидской работы, – сказал купец, выкладывая на прилавок кожаный ремень с набором пластин, покрытых серебряной чеканкой.
Он видел, как загорелись глаза казака.
– Бери! Лучшего подарка для старого казака не найдешь во всем Петербурге!
Ефим, не торгуясь, выложил деньги за пояс, еще раз поблагодарил купца:
– Премного благодарен тебе, Сос Арутюнян, за щедрые подарки, приезжай к нам в Забайкалье, дорогим гостем будешь!
– Стар я для поездок в Сибирь, но за приглашение благодарю тебя от всего сердца! – сказал армянский купец, приложив правую руку к груди.
Увольнение в запас пришлось на август, путь домой показался отставному казаку долгим. Он знал, сколько дел нужно переделать хлеборобу осенью, тело изнывало от желания скорее приступить к работе, казалось, что поезд едва тащится, заправка водой и топливом производится медленно. Об увольнении Ефим написал родным письмо, но оно задержалось в пути, и он нежданно нагрянул в станицу.
– Здравствуйте, любезные родители мои! – сказал казак, входя в родную избу.
Мать стояла к нему спиной, держа в руках чугун с вареным картофелем, собиралась подать к столу – от родного голоса на миг замерла, чугунок со звоном упал на пол, из него посыпались в разные стороны белые парящие картофелины. Резко повернувшись, забыв все старообрядческие запреты, предписывающие ни в коем случае не проявлять радости, с криком: «Ефимушка вернулся!» – обливаясь слезами радости, кинулась на шею сына.
Сидевшая за столом бабушка Ефимия не смогла удержать слез радости – внучек явился домой через пять лет со службы государевой.
Ефим обнял мать, прижал к груди плачущую бабушку, успокоил:
– Не плачь, матушка, не плачь, бабушка, я дома, жив-здоров и разлука позади, сейчас я гостинцы вам подарю!
Вытащив из мешка свертки, с поклоном подал бабушке и матери, сказал:
– Подумал я, что обновки вам к лицу будут, носите на здоровье! Это тебе, батюшка, прими подарок от купца армянского Соса Гетеоновича Арутюняна, – положил на стол продолговатый предмет, завернутый в плотную серую бумагу. – А это подарок от меня, –Ефим, положив перед отцом еще один сверток, сел на скамью, с любопытством ожидая, какое впечатление произведут подарки на родителей.
Савелий с любопытством посмотрел на сына, услышав его слова об армянском купце.
– Велел низко кланяться и послал тебе он подарок в знак благодарности за спасение казаками семьи от турок, устроивших резню в его городке в Араратской долине, – пояснил сын.
– Спаси Бог его за добрую память о ратных делах казаков, жаль, что дед твой Никита не дожил до этого дня. Он прошел через хребет Кавказский и прогнал турок за реку Арарат. Светлая память живым и мертвым казакам, выбивших турок из Армении, – сказал Савелий и двуперстно перекрестился.
Следом перекрестились и замолчали все домочадцы.
Савелий по продолговатому виду свертка догадался, что это оружие, развернув бумагу, бережно извлек небольшой кинжал в металлических ножнах с ручкой, покрытой чеканкой серебром.
Затаив дыхание, все смотрели на диковинный кинжал, руки старого казака от волнения начали дрожать.
– Дай Бог долгих дней купцу Сосу Арутюняну за дорогой подарок! Сдается мне, это дамасская сталь, о которой много легенд ходит! – сказал он, вытащив кинжал из ножен. По поверхности клинка шел замысловатый узор, который остается во время закалки, только на клинках дамасской стали. Опустив кинжал в ножны, положил на стол и, с интересом развернув другой сверток, вытащил пояс с чернеными пластинами, покрытыми серебряной чеканкой замысловатого узора, напоминающего лозу винограда. Подвесив кинжал на пояс, старый казак надел пояс, встал, вытащил кинжал из ножен, трижды поцеловал сталь, со слезами на глазах произнес: – Казацкому роду нет переводу! Молодец Ефим! Угодил своему родителю! Царские подарки для старого казака привез! Добрые дела люди долго помнят, дай Бог здоровья и процветания незнакомому армянскому купцу Сосу! – сказал Савелий. – А вы чего стали, показывайте гостинцы! – повернулся он к женщинам.
Они развернули свои свертки, вытащили обновки.
– По душе ли вам, матушка Ефимия и Авдотьюшка, подарки сына? Идите, оденьте, нам покажитесь! – сказал глава семьи.
Женщины быстро вышли на другую половину дома, переоделись, повязав платочки, вышли к мужикам. Восхищенно посмотрев на жену, Савелий сказал:
– Авдотья, ты в этом наряде как молодая барыня, в пору еще раз сватов засылать! И ты, матушка, помолодела лет на десять!
Авдотья не удержалась подбежала к сыну, обняла и со слезами на глазах сказала:
– Спаси тебя Бог, Ефимушка! Ублажил ты нас своими подарками.
– Спасибо, внучек, спасибо, подарок мне очень к лицу! – вторила ей бабушка.
– А это сладости и пряники печатные, столичные, к чаю, – он положил на стол большую ситцевую сумку, полную сладостей. – А еще, дорогие родители, я скопил жалованье и оплатил немецкой фирме заказ на поставку конной жнейки для хлеба и конной косилки. Обещали в конце зимы поставить!
– Ты и на службе о хозяйстве думал! – обрадовался отец.
– Часть жалованья носил в банк, скопил нужные деньги для покупки машин, – отчитался Ефим.
– Накрывай, мать, на стол, чай будем пить, за жизнь говорить! – распорядился Савелий.
Помолившись, поели, молча пили чай. Авдотья во все глаза смотрела на сына – пять лет службы он не был в отпуске, материнское сердце истосковалось, и она не могла насмотреться, как он сидит за столом, как ест. Когда мужики отодвинули чайные блюдца, встала со стола убирать, но ее остановил голос мужа:
– Посидите, бабы, надо серьезный вопрос решить!
Посмотрел Савелий на сына-богатыря и говорит:
– Пора тебе, Ефим, семьей обзаводиться, служба государева позади. Присмотрели мы девку красную, из старинного рода истинных христиан, старой веры, ты ее должен помнить – Михайлова Матвея дочь, Афанассой кличут. Не тяни время, присмотрись, да сватов зашлем!
– Афанасса? Красивая девка, я ее помню! – сразу откликнулся Ефим.
– Вот и ладно, раз люба, закончим работы на поле, сватов зашлем!
В работе пролетела осень, урожай собрали скудный. Свозил снопы с поля на гумно Ефим и задумался: «Зерна едва хватит на семена для весеннего сева, на зиму для скота почти не останется. Цены на пшеницу, рожь, овес взлетели, сразу поднялись цены на все товары, в том числе и на лошадей. Жаль, что вернулся без коня, да и то ладно, какой из него работник, стар уже. Одно утешает, вовремя оплатил немецкой фирме за конную жнейку для хлеба и косилку, теперь этих денег едва бы хватило на косилку.
Через месяц сыграли свадьбу, в доме появилась молодая кроткая невестка Афанасса, была она красивая и работящая и сразу полюбила Ефима так, что, казалось ей, без него теперь и дня прожить не сможет. Он ей отвечал взаимностью – жили душа в душу.
Ефиму нужно было кормить семью до следующего урожая, а без коня какая работа у крестьянина. Догадался отец, привел в загон, показал на молодую кобылу, сказал:
– Бери эту трехлетку, объезжай для себя, только смотри: она еще дикая, под седлом не была. Кличут ее Мартой, родилась весной – в марте.
– Спасибо, батюшка! Хороший подарок сделал! – поклонился сын.
«При государе служил, много мудреных слов узнал, но заветы нашей древней христианской веры помнит, родителей чтит! Теперь пусть Господь внука мне пошлет!» – радуясь за сына, думал Савелий.
Ефим с трудом поймал строптивую кобылу, набросив веревочную петлю на шею, подтянул к себе, коротко привязал за столб загона, набросил на голову уздечку, заседлать не смог, лошадь танцевала, лягалась, пыталась укусить, не подпуская близко к себе. Уцепившись левой рукой за уздечку, с трудом удерживая храпящую лошадь, притянул к себе, дернул за конец веревки, развязывая привязь, кобыла почувствовала свободу, но казак левой рукой неожиданно нанес сильный удар кулаком по голове.
Лошадь осела на задние ноги, в это время он вскочил на спину и так сжал ногами бока, что она жалобно заржала, свечкой взвилась на задних ногах, намереваясь сбросить всадника. Еще ни один человек не садился на нее, Марта не знала, что такое уздечка или хомут.
– Но! Но! Побалуй у меня! – схватившись левой рукой за холку, сказал наездник, мертвой хваткой натягивая уздечку, сшитую из прочных сыромятных ремней. Поняв, что человек сидит на спине, закусив железные удила, раздиравшие рот, кобыла начала взбрыкивать задом, подбрасывая седока, намереваясь сбросить под копыта. Натянув уздечку, Ефим вновь ударил кобылу кулаком меж глаз. На этот раз она упала на передние бабки, затем, почувствовав свободный повод, свечкой взвилась вверх и понесла всадника.
– Смотри, не убей! – только успел сказать отец, когда мимо него стрелой промчалась Марта, гордо изогнув шею, всем своим видом показывая, что она еще не сломлена и не намерена подчиняться наезднику.
Долго пыталась Марта сбросить седока, но тот как влитой сидел без седла на спине, придерживая кобылу уздечкой и сжимая ногами бока. Кобыла утомилась, стала замедлять свой бег, но наездник начал подгонять ее, всаживая каблуки сапог в податливые бока. Он видел, как она вспотела, потом с боков полетели клочья пены, но не давал остановиться, направляя по большаку. Наконец лошадь совсем выдохлась и остановилась, понурив голову.
– Вот так–то лучше, Марта! Будешь теперь слушать меня во всем! – строго сказал казак. Повернув голову, покорно взглянула на укротившего ее седока, тихо и жалобно заржала.
– Вот это уже совсем другое дело, слушайся меня, я буду о тебе заботиться как о малом дите! – дружески похлопав по шее, сказал Ефим, разворачиваясь к станице.
«Круто сын обошелся, но иначе нельзя, на приручение нет времени, правильно делает, по-казацки, лошадь сразу станет ручной! Больно резво лошадка стриганула, как бы не сбросила», – забеспокоился старик.
Приложив ладонь ко лбу, долго смотрел из-под козырька в ту сторону, куда поскакал сын, но никого не увидел. Прошло более получаса, тревога росла в душе отца, он вышел за ворота, посмотрел в дальний конец улицы.
Там на смирной лошади ехал Ефим, покачиваясь в такт ее шагам.
«Лихой казак, весь в меня!» – с гордостью подумал Савелий.
Когда сын подъехал и спрыгнул на землю, сказал:
– Молодец, Ефим, настоящий казак! Подведи кобылу ближе, благословлю вас на долгую и дружную жизнь!
Среди казаков бытовало поверье, что родительское благословение коня и седока приносит счастье.
В начале зимы, после Покрова Пресвятой Богородицы, когда выпавший по колено снег скрыл все выбоины и колдобины на дорогах, стали реки, скованные зимними морозами, и накатались зимние дороги, к отцу пришли сыновья Никита и Савелий держать совет, как жить дальше. Казна требовала уплаты податей, на полях случился недород зерна, посевы выжгло беспощадное солнце, за все лето упал только один дождь.
В доме Савелия Никитовича собрались мужики рода Родионовых думать, как заработать деньги, как жить дальше. Афанасса разожгла два самовара, поставила тарелки с блинами, ватрушками, в сахарнице стоял расколотый на кусочки сахар.
Дождавшись, когда отец займет место во главе стола, сыновья подошли к столу, за ними подошли женщины, долго молились, по окончании молитвы все сели. Савелий налил кипяток из самовара, добавил в блюдце заварки из плиточного китайского чая. Следом налили чай мать и сыновья с невестками, все принялись за чаепитие. Ели пироги и блины, обмакивая в сметану, запивали ароматным чаем с сахаром вприкуску. Доски столешницы были выскоблены до блеска, по желтому полю шел рисунок дерева, из которого была сделана столешница.
Закончив чаепитие, отец отодвинул блюдце на середину стола, все помолились, поблагодарив Господа за хлеб-соль. Женщины вышли из-за стола, сели на лавку под окном, слушали молча, о чем говорят мужики, им не пристало вмешиваться в мужские дела.
– Сыны мои, сами видите, что урожай скудный, зерна для скота на зиму не хватит, надо совет держать, где заработать деньги для уплаты налогов. На продажу зерна нет, зимой крестьянину хорошие деньги можно заработать только извозом, подрядиться возить товары из Верхнеудинска в Кяхту и Китай, – сказал Савелий Никитович, обтирая вышитым рушником вспотевший лоб, сыновья молча сидели и слушали отца. – Я хочу знать, что вы об этом думаете? – спросил он.
– Это хорошая задумка, большие барыши сулит, но на границе с Китаем шалят хунхузы, бандиты и головорезы, они оставляют в живых только тех, кто отдает им все добро с лошадью, санями и упряжью! – высказал свои опасения старший Никита, и братья одобрительно кивнули в знак согласия.
– Хунхузы там всегда баловались, обижали одиночные подводы, но если найдете хороших связчиков, казаков из станицы, будете держаться вместе, не бросать друг друга в беде, крепко держать в руках топор, они вам ничего сделают. Пятеро-шестеро казаков смогут дать отпор бандитам! – возразил Савелий.
– Это, конечно так, если стать спина к спине и драться, как наши предки, никакой тать не страшен, – согласился Никита.
– Я про то и говорю! Для казака главное связка, чтобы не было опасения, что товарищ дрогнет в бою! Значит, договорились! Берете в станице связчиков, груз на Верхнеудинск, там покручиваетесь к богатому купцу на ямщину в Китай, стойте друг за друга стеной, никто не будет страшен!
Слово отца закон для сыновей. Через день обоз из пяти тяжелогруженых подвод глухой ночью, остерегаясь встретить бабу, да не дай Бог с пустыми ведрами, выехал из станицы. Для казаков гонять ямщину зимой было делом привычным, но в Китай они ходили не часто. Большая часть пути прошла без приключений, но подъезжая к городу, казаки решили сэкономить день и продолжили путь без ночевки на постоялом дворе.
У опушки проглянувшего в свете звезд леса лошади неожиданно стали, тревожно заржали, запрядали ушами, возницы стали осматриваться по сторонам.
– Глядите, мужики, какие-то темные тени двигаются от леса к дороге! – тревожно сказал Ефим.
Все посмотрели в ту сторону, куда он показывал, и увидели скачущие по полю зеленоватые огоньки, они растягивались цепью, охватывая обоз в кольцо.
– Это волки! Большая стая! – громко крикнул Никита, его рука нащупала за опояской полушубка остро отточенный на точильном камне топор. У казаков были топоры с вытянутым лезвием. С таким топором можно было дать отпор бандитам, вооруженным холодным оружием, и серым разбойникам.
Волки сжимали кольцо вокруг обоза, неожиданно совсем недалеко раздался заунывный вой, почти сразу вся стая подхватила страшную песню вожака, в которой была угроза и вызов на смертельный бой.
Ефим, услышав волчью песню, от которой стыла кровь в жилах, вытащил из-за опояски топор. По спине пополз холодок, по вою можно было догадаться, что выли волки-людоеды, уже пробовавшие человеческого мяса. Кобыла дернулась, готовая убежать сломя голову, он, туго натянув вожжи, едва удержал. Он знал, что лошади при виде волков становятся неуправляемыми, готовы бежать куда глаза глядят, разбивая сани и выбрасывая из них возниц и груз.
– Но! Но! Не балуй! – сказал он, натянув поводья так, что Марта присела на задних ногах. – Не балуй – кнута получишь! Волков не бойся, пока человек рядом, убежишь – там они тебя догонят и растерзают! – подойдя к кобыле и обхватив ее голову, сказал Ефим. Будто поняв хозяина, она доверчиво заржала.
– Молодец, Марта, правильно понимаешь, не надо бояться волков, – успокаивал он, перехватывая под уздцы.
Неожиданно вой раздался еще ближе, выла большая стая в два десятка глоток, волки выли безысходным голодным воем, они вторую неделю были голодны и чувствовали запахи людей и животных, запахи желанной добычи. Чуть светились на безоблачном небе неяркие звезды. Приглядевшись, Никита увидел, как из леса появлялись все новые черные тени, их глаза горели в темноте ночи зловещим огнем, волки охватили обоз кольцом и начали сжимать его со всех сторон.
– В круг, быстро становимся в круг, сани к саням. Ефим, держи лошадей под уздцы: ускачут – там им конец! – кричал Никита, помогая мужикам затаскивать груженые сани, выставляя их задками к нападавшим волкам, загораживая путь к лошадям.
Ефим, удерживая коней, повис на упряжи, не давая вырваться, казаки, расставив сани, выхватили топоры, стали перед ними.
– Главное, не робейте, братья-казаки! Сробеем – всех порвут, более двух десятков бегут! – крикнул Никита, занося топор над головой, приготовились и связчики, крепче обхватив топорища. Ефим, повиснув на сбруе, едва удерживал храпящих коней, готовых унестись подальше от страшного запаха волков.
Не сбавляя бега, передние волки прыгнули на людей, но тут же упали с раскроенными черепами, казаки вновь и вновь махали топорами, опуская на головы нападавших хищников. Над полем стояло ржание обезумевших от страха коней и предсмертный вой их злейших врагов – серых разбойников, умиравших рядом с ними. Сколько было отбито атак – люди не считали, они без остановки махали топорами, отбиваясь от хищников. Заря нового дня позолотила край небосклона, волки сбавили натиск, потом, понеся большие потери, отступили к лесу. Раненые отходили вслед за стаей, оставляя кровавый след на снегу.
– Хорошо держались, казаки, надо немного отдышаться. Сдается мне, что они нас не оставят в покое, – сказал Никита.
Разгоряченные мужики пригоршнями хватали с обочины снег, вытирали лица и руки, забрызганные кровью злейших врагов. Он оказался прав, передышка была недолгой – вожак своим воем собрал остатки стаи и бросил на обоз. Голод оказался сильнее страха перед несущими смерть людьми.
Вожаку удалось запрыгнуть на сани, добыча была рядом, и он уже раскрыл пасть, приготовился для последнего прыжка на шею лошади, предвкушая, как начнет рвать зубами чужую плоть, но на пути к желанной добыче стоял его злейший враг – человек. Роняя слюну из раскрытой пасти, матерый волк бросился на Ефима. Тот успел уклониться и нанес удар топором по черепу. Распластавшийся в полете вожак с застрявшим в черепе топором улетел под копыта Марты.
Почувствовав смертельную опасность, кобыла подпрыгнула и лягнула волка коваными задними копытами, дробя челюсти, ломая ребра. Отброшенная туша волка сбила с ног Никиту, на него бросились обезумевшие волки, казаки отбивались от наседавших волков и не могли прийти на помощь. Ефим выхватил из-за пазухи наган, купленный в Петербурге.
– Достали вы нас! Получайте гостинцы! – крикнул он и в упор стал расстреливать рассвирепевших от запаха крови зверей. Напуганные звуком выстрелов, видя, как напавшие волки падают в снег, сраженные пулями, серые разбойники бросились в бегство.
Расстреляв патроны в барабане, Ефим повис на сбруе коней, обезумевших от запаха крови волков, закусив удила, кони храпели, роняли куски пены на снег, глаза их вылезли из орбит от страха, они стремились убежать подальше от опасности.
– Тпру, стоять! Куда бежать норовите, там вас быстро волки порежут, – удерживая рвавших упряжь коней, кричал Ефим. К нему на помощь подоспели разгоряченные схваткой казаки, быстро успокоили лошадей.
– Спасибо, брат, спас ты нас от верной смерти со своим револьвером, еще минута и порвали бы нас! – сказал Никита, с опаской всматриваясь в темноту. – Надо дождаться рассвета, содрать с волков шкуры, волчья шуба в извозе незаменимая вещь, в любой мороз не замерзнешь! Да и в лес ночью соваться не стоит, можно наехать на волчью засаду, негоже, чтобы шкуры пропали, давайте разожжем костер, здесь дождемся рассвета, – предложил он.
Станичники нарубили дров, развели костер, он горел на снегу, разгоняя ночную тьму, над ним парил котелок, варился бурятский чай. В бурлящий котелок опускался кусочек плиточного китайского чая, когда он разопревал, в него положили кусок мороженого молока. Дождавшись, когда он вновь закипит, чай посолили и бросили кусочков мерзлого сливочного масла. Стоя у костра, сидя на грузе в санях, мужики пили крепкий бурятский чай, придававший силы и хорошо утолявший жажду, неспешно обсуждали подробности нападения волков. Утром, едва наступил серый рассвет, Ефим притащил четыре туши убитых выстрелами из револьвера волков, еще четверых зарубили братья, шесть подобрали другие казаки.
– Да ты и впрямь хорошо поохотился, брат, за одну ночь добыл пять матерых волков, барская доха получится, до самых пят! – смеялся Никита, помогая шкурить зверей. Их запах действовал на лошадей возбуждающе, они глазами косили на людей, храпели от запаха серых разбойников.
Ефим вынул из барабана стреляные гильзы, зарядил револьвер, пряча его за пазуху, сказал:
– Спасибо не мне, револьверу скажи, задрали бы нас волки вместе с конями!
– Прав ты, брат, помощи ждать неоткуда, к утру белели бы наши обглоданные косточки в чистом поле. Господи, прости нас грешных! – двуперстно перекрестился Никита.
В Верхнеудинске они выгодно подрядились перевезти в Китай товары купца Горшенина, с ними поехали еще несколько ямщиков с его товарами, сопровождал их приказчик, владеющий китайским языком.
Через месяц после отъезда мужа Афанасса с тревогой заметила, что задержались месячные, но никому не сказала. Прошел еще месяц, она заметила, что груди стали более упругими, месячные опять в назначенное время не пришли. В один из дней носила для скота воду из колодца, шла с двумя полными ведрами, неожиданно скрутила режущая боль в животе. Молодая женщина с большим трудом занесла в дом деревянные ведра с водой и без сил опустилась на лавку.
«Господи, что это со мной? Никогда такого не было, неужели?!..».
На лице гримаса боли сменилась радостной улыбкой, вскоре боль отпустила, но о своей догадке никому не сказала, боясь вспугнуть свое счастье материнства.
Прошел еще месяц, она подошла к Ефимии:
– Бабушка, меня тошнит, места не нахожу, все из рук валится, не могу понять, что со мной.
– Раздевайся, голубка, дай я на тебя погляжу.
Афанасса сбросила платье, старуха долго ощупывала живот, она была знахаркой, травами и молитвами лечила людей.
– Одевайся, милая и не бойся, все в порядке. Господь послал тебе ребенка, ты понесла! Слава Богу, радость большая, одним казаком или казачкой в роду прибавится! – осеняя Афанассу двуперстным крестным знамением, сказала Ефимия.
Радостная весть быстро разнеслась в роду Савелия Никитовича, но никаких послаблений для беременных женщин уклад крестьянской жизни не предусматривал. С рассвета до заката Афанасса ухаживала за скотом, вечером надо было доить коров, поить скот, бросить сена на ночь, просепарировать молоко, сбить масло, чуть свет скот надо выгнать к пастуху. Ночи она проводила в молитвах, благодарила Господа за посланное ей счастье носить под сердцем ребенка, ее не пугали трудности крестьянского труда, она с нетерпением ждала той минуты, когда станет матерью. Это ни с чем не сравнимое чувство ожидания таинства материнства с молоком матери передавалось девочкам из поколения в поколение.
Извоз тяжелое дело, вознице приходилось весь путь идти по снегу рядом с возом, когда сани катились с горы, они запрыгивали на задники полозьев, немного отдыхали, на крутых подъемах цеплялись за сани и помогали тащить лошадям. Каждый вечер на постоялых дворах надо было договариваться с хозяевами о ночлеге, овсе и сене для лошадей, заботиться о сохранности груза.
Благополучно доставив товар в Китай, братья Родионовы получили оговоренную плату, через приказчика взяли груз на обратный путь, разместили на двух санях, долго ходили по базару, лавчонкам купцов, спорили, сбивали цену, торговались, сторговав товар, били по рукам, цены в китайских лавках и магазинчиках были гораздо ниже державшихся в Верхнеудинске и станице.
На третьи сани погрузили китайскую мануфактуру, плиточный чай и чай в пачках, сахарные головы, сладости, другие товары для лавочки бабушки Ефимии, купленные на заработанные деньги.
Путь домой прошел без приключений, они добрались до родной станицы, решили остановиться, дать отдых измотанным дорогой лошадям, самим отпариться в бане и проведать родных. Родионовы на семейном совете подсчитали барыши, получилось, что выгодно сходили в извоз. Довольный Савелий сказал:
– Вы заработали хорошие деньги, теперь будет чем подати уплатить и зерна на весенний сев прикупить, да и в лавку целый воз товара привезли. Где еще найдете такие заработки? Время еще есть, если на печи под теплым боком жен не отлеживаться, можно еще раз в Китай извозом сходить и распорядиться деньгами с умом. Товар у нас без малого вдвое дороже, чем в Китае, нужно еще привезти товара и мануфактуры для лавки, дороги тронутся, а копеечки от торговли будут до следующей зимы нам в казну капать! Езжайте, сыны мои, тяжелые нынче времена настали – надо перемочь!
Братья еще раз сходили извозом в Китай, домой вернулись с началом весны, когда под теплым весенним солнцем осел снег на дорогах. Часть заработанных на извозе денег вновь потратили на закупку товара, пристроенный к лавке амбар ломился от товара, привезенного из Китая. Савелий с удовлетворением потирал руки.
Ефим был рад, что жена ждет ребенка, и не скрывал этого, работал за троих, пытаясь помочь Афанассе в работе по хозяйству.
В апреле 1906 года Афанасса родила дочку, назвали ее Мария. Все были счастливы, но больше всех Афанасса и Ефим – девочка подрастет, будет нянькой для своих братьев и сестер. Мать была готова дни и ночи проводить у люльки, подвешенной за крюк к балке потолка в углу, за занавеской рядом с супружеской кроватью.
Суровый свекор, радуясь рождению казачки в семье сына, сказал:
– Ты, дочка, будешь хозяйничать по дому, моей внучке догляд и уход нужны, так что успевай все делать – и дом прибрать, и скотину досмотреть.
Но счастливую женщину не надо было просить – она летала по дому, и всякая работа спорилась в ее руках, каждую свободную минуту она была возле дочки.
Ефимия, глядя на невестку, украдкой вытирала глаза уголком платка: «Думала я, что помирать придется, не дождавшись детей у Ефима, но Бог милостив, послал мне правнучку. Буду усердно молиться, чтобы родился казак, продолжатель рода Родионовых!».
Не суждено было сбыться пожеланиям старой казачки. Видно, не дошли до Господа усердные молитвы старой раскольницы – у Ефима родились три девочки, мальчиков не было.
Прошло несколько лет, хозяйства братьев рода Родионовых считались в станице зажиточными. Они не пили водки, не курили, работали с утренней до вечерней зари, держали много скота, овец, несколько коров, нетелей, телят, свиней, в стойлах стояли кобылы с жеребятами. В зимнее время, когда заканчивались крестьянские работы, занимались извозом, уход за скотом лежал на женских плечах.