Рекажизн и

Вид материала

Документы

Содержание За веру, царя и отечество

ЗА ВЕРУ, ЦАРЯ И ОТЕЧЕСТВО


В 1913 году газеты стали усиленно писать о политике, о противоречиях в отношениях между далекой Сербией и неведомой многим Австро-Венгерской монархией. Во время встречи Нового года после праздничного чаепития Савелий сказал:

– Чует мое сердце, вновь Россию-матушку ждут тяжкие испытания, если верить слухам, – быть войне!

– Мы казаки, батюшка! Государь призовет – пойдем воевать и не посрамим честь нашего казацкого рода. Голова в кустах или грудь в крестах! – ответил за всех Никита Савелий и Ефим, соглашаясь, молча кивнули.

В июле была объявлена мобилизация казаков, станица огласилась бабьим воем, они понимали, что не всем суждено увидеть своих отцов, мужей и женихов.

Афанасса проплакала несколько ночей, стоя на коленях перед святыми иконами, молила Господа, чтобы сохранил жизнь Ефиму. Настал день расставания. Подросшая дочь Мария стояла в сторонке, теребила концы темного платка, повязанного на голову по старообрядческому обычаю, прикрывавшего пышные волосы. Бабушка Авдотья обняла ее за хрупкие плечи и подтолкнула к отцу:

– Иди, голубушка, попрощайся с отцом, когда вернется, одному Господу ведомо!

Маша подбежала, отец поднял ее на руки, обхватив шею руками, она прижалась к груди, сквозь всхлипывания сказала на ухо:

– Батюшка, мы с мамкой будем тебя ждать! Я тебя люблю больше всех на свете! Только обязательно возвращайся с войны живым!

Бесхитростные слова дочери запали в душу казака, он крепко обнял жену, поклонился родителям и громко сказал:

– Кроме вас, у меня никого нет на белом свете – я обязательно вернусь! Вы ждите – я обязательно вернусь!

На войну уходили и старшие братья, они прощались с семьями на пыльной станичной площади, в это время над толпой прозвучала громкая команда: «По коням!».

Казаки подошли к родителям и опустились на колени.

– Благословите нас на славу казацкую! – сказал Никита.

– Благословляем вас, рабы божьи, на подвиги ратные, пусть пуля горячая облетит стороной, сабля острая не достанет, не предаст товарищ в бою, живыми семьи дождутся с войны! – благословила Авдотья, вместе с Савелием троекратно двумя перстами перекрестили сыновей.

Поднялись братья, поклонились родителям, семьям своим, родной станице, не касаясь стремени, сели в седла. Под торжественно-печальную музыку вальса «На сопках Маньчжурии» – его на станичной площади играл на гармонии-хромке вернувшийся без ноги с японской войны казак Скобелин, колонна всадников втягивалась за поскотину, от края и до края заполняя большак, ведущий в город Верхнеудинск. Старики, казачки, дети по обычаю проводили уходивших на войну казаков до околицы. Долго стояли они, глядели вслед удаляющимся всадникам, молили Бога, чтобы все вернулись с войны. Их не пугал тяжелый крестьянский труд, все их мысли были обращены к Господу с мольбой, чтобы казаки вернулись домой живыми.

В Верхнеудинске был сформирован Забайкальский казачий полк, там же казаки узнали, что 1 августа Германия объявила войну России, австро-венгерские армии перешли западные границы, ломая сопротивление русских войск, стали продвигаться на восток. Все верили, что война будет быстрой, бескровной и скоро закончится полной победой русского оружия. У всех на устах было ставшее крылатым выражение: «Мы этих жирных колбасников шапками закидаем!».

По железной дороге полк на нескольких эшелонах с лошадьми, кухнями, артиллерией и боеприпасами был переброшен на Юго-Западный фронт. Там шла Галицийская операция по ликвидации прорыва австро-венгерских войск в Галицию и Польшу.

Эшелон, в котором ехали Родионовы, разгружался на небольшой прифронтовой железнодорожной станции. На перроне царила толчея солдат и гражданских, с лошадьми и без них, люди пытались протиснуться через толпу, минуя походные кухни, пушки и зарядные ящики, сгружаемые с двух составов.

Ефим по трапу вывел свою кобылу из пульмановского вагона и подвел к стене пакгауза, кругом суетились казаки, выводя лошадей, разгружая вагоны и платформы. Неожиданно в небе раздалось громкое жужжание, над головой пронеслись три аэроплана с черными крестами на крыльях. Послышался нарастающий противный свист, на земле, в гуще казаков и лошадей, начали рваться бомбы. Обезумевшие лошади вырвались из рук людей и бросились со станционной площади в разные стороны, не разбирая дороги, сбивая на землю, затаптывая и причиняя увечья всем, кто находился на пути, были слышны громкие крики раненых, требовавших санитаров.

Ефим со своей кобылой уцелел, стоя у стены, глядел на страшные последствия налета, в это время вновь услышал нарастающий шум моторов – аэропланы возвращались.

«Почему по ним никто не стреляет? Безнаказанно бомбы бросают безбожники, сколько людей убили и покалечили!» – подумал казак, сдергивая с плеча карабин и вставляя в магазин обойму патронов.

Выглянув из-за угла, увидел, что прямо на него летит на небольшой высоте аэроплан с черными крестами на крыльях. Он вскинул карабин и, как учили во время службы, взяв угол опережения, начал стрелять в носовую часть – туда, где вращался диск пропеллера.

Он успел сделать два выстрела, аэроплан оказался над головой, вновь раздался свист бомб и вновь они упали в поредевшую толпу казаков и солдат, сея смерть и калеча людей. Провожая улетающий аэроплан, казак, поймал его на мушку и послал вдогонку три пули.

– Рассредоточиться, по аэропланам – беглый оружейный огонь! – раздался запоздалый крик офицера.

В это время на другом краю площади, в той стороне, куда скрылись на небольшой высоте аэропланы, запоздало застрочил пулемет, затрещали редкие винтовочные выстрелы. Вставив в карабин новую обойму патронов, Ефим выглянул из-за угла пакгауза и увидел, что тройка аэропланов вновь заходит на станцию. Он мог поклясться, что видел, как сидящий в кабине авиатор в кожаном шлеме и больших очках держал в руках каплевидные бомбы. Аэроплан быстро приближался, и летчик, разжав руки, сбросил бомбы на головы казаков. Ефим видел, как две черные капли летели к земле, быстро увеличиваясь в размерах. Ему показалось, что бомбы летят прямо на него, он быстро вскинул карабин к плечу, целясь в ненавистного летчика, сбросившего бомбы, открыл стрельбу.

Аэроплан пронесся мимо, успев сделать вдогонку два выстрела в мотор, казак опустил карабин, с интересом глядя вслед, услышал, что мотор стал работать с перебоями, за самолетом потянулся едва заметный шлейф дыма. Мотор громко чихнул и заглох, он видел остановившийся неподвижный пропеллер и неподвижное тело летчика, навалившееся набок кабины.

– Поделом вам, ироды! Будете знать, как людей безнаказанно убивать и калечить! – злорадно сказал казак.

Он видел, что аэроплан, продолжая быстро снижаться, исчез за крышами домов местечка.

«Неужели я его подбил!? А ведь выстрелов не было и пулемет молчал. Надо догнать, немецкие летчики могут скрыться! Их надо задержать!» – решил Ефим.

В это время сидевший в передней кабине летчик повернул голову и закричал:

– Ганс, нас подбили, приготовься, будем садиться на поле! – но ответа не последовало.

Это его насторожило, обернувшись, увидел, что второй пилот сидит, уткнувшись лицом в переднюю панель кабины, руки безвольно висят за бортом кабины.

«Ганса убили! Святая дева, помоги мне посадить аэроплан с заглохшим мотором!» – подумал летчик.

Аэроплан все круче снижался, чтобы удержать его от срыва в штопор и беспорядочное падение, требовались большой опыт и умение. Под крылом промелькнул перелесок, летчик сумел перетянуть машину через вершины деревьев, едва не зацепив шасси, дальше лежало сжатое поле.

«Как раз то, что нужно: отлетел от станции достаточно далеко, надо сесть, чтобы не скапотировать, не зарыться в землю и не перевернуться через мотор вверх шасси!» – думал летчик, с надеждой на спасение пытаясь посадить потерявший скорость и готовый сорваться в штопор аэроплан.

Он не знал, что казак, повредивший мотор аэроплана, отвязал кобылу, прыгнул в седло, пришпорив каблуками, поскакал вслед. Вскоре брусчатка городка закончилась, всадник выскочил на окраину и за грядой деревьев увидел катившийся по полю ненавистный аэроплан.

«Врешь, от меня не уйдешь!» – подумал Ефим, достав из-за спины карабин, поскакал по полю. Он видел, как из кабины на землю соскочил летчик, одетый в темную кожаную куртку и штаны. Он приостановился, поднял руку. Из-за топота копыт казак не слышал звуки выстрелов, но, услышав свист пролетавшей пули, сообразил, что летчик отстреливается, убегая к лесу в надежде укрыться.

Пригнувшись к холке лошади, пришпорил ее каблуками:

– Шевелись, Марта! Ах ты, колбасник, мало того, что десятки невинных душ загубил, и меня убить хочешь! Врешь, не уйдешь! – крикнул Ефим и с седла выстрелил в убегавшего немца, целясь ему в ногу.

Долгие годы службы научили стрелять из любого положения – немец споткнулся, упал на землю, его кавалерийский карабин был хорошо пристрелян. Когда подскакал к лежащему летчику, тот пришел в себя, открыл глаза, увидев казака, потянулся к лежавшему рядом пистолету. Ефиму удалось на долю секунды опередить раненого авиатора, – нагнувшись с седла, он ударил прикладом карабина в спину, отчего тот затих, раскинув руки.

Ефим спрыгнул с седла, бросив уздечку кобыле под ноги, вытащил из переметной сумы сыромятный ремень, связал руки лежавшему без сознания немцу. Подняв тяжелый пистолет, закинул раненого на седло, повел коня к аэроплану. Он впервые близко видел это рукотворное чудо, которое могло летать по воздуху, любопытство пересилило страх перед невиданной машиной, несущей смерть. Подойдя ближе, увидел торчащий из задней кабины ствол пулемета, на всякий случай передернул затвор карабина, загнав патрон в патронник. Поднявшись на нижнее крыло, заглянул в кабину – на сиденье сидел залитый кровью немец в кожаной куртке, таких же штанах, с большими очками на лице.

– Отлетался, колбасник, это тебе за то, что других убивал! – успел сказать он.

– Ничего не трогать, аэроплан может взорваться! – услышал он крик, подняв голову, увидел бежавшего к нему поручика в серой окопной шинели.

– Разведка! Отойди, братец, от аэроплана, летчики могут подорвать себя! – осторожно приближаясь, сказал офицер.

– Некому подрывать, летчик мертв, господин офицер!

– А где второй, их было двое! Упустил? – глядя на него, спросил офицер – он из-за аэроплана не видел, что на коне лежит связанный летчик.

– Никак нет, второй у меня на седле, больно прыткий оказался, пришлось подстрелить!

– Как подстрелить?

– Так с седла я ему в ногу выстрелил, больно осерчал, негоже в людей бомбы кидать. Пытался в лес убежать, немного ему осталось.

– А оружие летчика где?

– Вот пистолет, – доставая из-за пазухи, сказал Ефим.

– Молодец, казак, оружие добыл в бою, владей им!

– Да на кой он мне, детская забава, у меня карабин есть, – отговаривался Ефим.

– На войне нельзя от оружия отказываться. Дай я покажу, как из него стрелять, это замечательный пистолет немецкой фирмы «Маузер»…

– Господин поручик, возьмите его себе в подарок, мне и карабина хватит.

Офицер посмотрел на казака и сказал:

– Спасибо, хороший подарок! – заткнул пистолет за ремень шинели.

– А теперь довези, братец, своего пленника к нам в разведку, в городок.

– Ваше благородие, ему надо рану перевязать, иначе кровью изойдет, пуля карабинная большие повреждения причиняет.

– Откуда знаешь военное ремесло, казак? – заинтересовался офицер.

– Пять лет служил в Императорском гвардейском казачьем полку в Петербурге, охранял священную особу, с ранней весны до снега жили в лагерях!

– Вот так встреча, мне в разведку бывалые воины нужны – пойдешь?

– Отчего не пойти, только я приписан к казачьему Забайкальскому полку.

– Это уже не твоя забота, я сообщу в штаб полка, что забираю к себе. Назови себя.

– Казак Родионов Ефим Савельев сын.

– Подойдешь к сотнику, доложишь, что поручик Кондратов берет тебя во взвод разведки. Уладишь дела, приходи, будем служить вместе.

– Кого мне спросить, господин офицер?

– Командира взвода разведки, поручика Кондратова Семена Борисовича.

– Слушаюсь! Будет исполнено!

– Благодарю за службу! О твоем боевом поступке и пленении германского офицера обязательно буду ходатайствовать о награде медалью.

– Служу царю и Отечеству! – вытянувшись в струнку, ответил Ефим.

Они перевязали раненого, ведя коня за уздечку, привезли в городок, из серого каменного дома вышли два солдата, сняли летчика с седла и унесли в дом.

– Спасибо тебе, Ефим! А теперь скачи к своим, да много не болтай о пленении немецкого офицера, он может нам дать ценные сведения.

Вернувшись на станцию, казак нашел братьев.

– Куда ты пропал, мы все глаза просмотрели, искали среди убитых и раненых, три раза станцию обошли, грешным делом подумали, упаси Господь, что тебя бомбой разорвало! – напустился на него Никита.

– Не велено мне об этом говорить, но вам скажу по секрету: я стрелял из карабина по аэроплану, который бросал бомбы, он перестал трещать, и я поскакал за ним. В поле подстрелил убегавшего летчика, передал его поручику из разведки.

– Ефимушка, все ли ладно с тобой, часом не контузило тебя взрывом? – не поверил его рассказу Савелий.

– Тебя послушать, так ты и аэроплан сбил огнем из карабина! Молчи, больше никому не рассказывай, а то в сотне казаки засмеют, – предупредил Никита.

– Может, и не будут смеяться – мне поручик Кондратов предложил перейти на службу в разведвзвод!

Братья переглянулись и вопросов не задавали, считая, что его контузило взрывом. Через несколько дней Ефим подошел проститься:

– Теперь реже будем видеться, меня переводят на службу в разведвзвод. Оставайтесь с Богом, меня не поминайте лихом! – сказал он на прощанье.

Так началась война для забайкальского казака. Полк в первый день в прифронтовой полосе понес потери. Но это скоро перестало удивлять казаков. Немцы оказались хорошо подготовленными к войне, у них было много станковых и ручных пулеметов, гораздо больше артиллерии, на один выстрел русских батарей приходилось десять выстрелов немецких орудий. Аэропланы неприятеля господствовали в воздухе, обстреливая из пулеметов и бросая бомбы на русские траншеи.

Однажды Ефиму удалось увидеть в небе огромный дирижабль, казалось, что он висел на месте и как из рога изобилия сыпал бомбы. Неожиданно возле него появились дымки разрывов снарядов нашей артиллерии, они передвигались все ближе и ближе к огромному корпусу невиданного небесного корабля. Как только появились облака разрывов, дирижабль пытался улететь, но он был очень большой и неуклюжий, разрывы приближались все ближе и настигли его.

Батарея орудий стояла совсем недалеко, и казак подумал: «Шрапнелью бьют, не должен улететь, больно неуклюжий «Цеппелин».

Наблюдавшие с земли солдаты и казаки увидели, как от разрыва шрапнели вспыхнула хвостовая часть дирижабля, в небе моментально разгорелся гигантский костер, почти бесцветное пламя пульсировало из горящего чрева обшивки, выталкивая наружу волны огня. Прошло несколько секунд, остатки горевшего гигантского воздушного корабля с кабиной, укрепленными на ней моторами с пропеллерами, оставляя шлейф огня и дыма, полетели с высоты на землю, упали недалеко, за траншеями немецких войск. Солдаты в траншеях, затаив дыхание, смотрели, как гибнут немецкие воздухоплаватели «Цепеллина» в объятой пламенем горевшего водорода кабине. В том месте, куда упали остатки воздушного корабля, раздался мощный взрыв несброшенных бомб.

Артиллеристы, сбившие дирижабль, быстро ставили орудия на передки, хлестали лошадей, стараясь скорее покинуть позицию.

В русской траншее царило ликование, солдаты кричали и радовались, поздравляя артиллеристов с удачной стрельбой. Немецкая траншея хранила гробовое молчание. Ефим перекрестился двумя перстами:

– Господи, прими души рабов твоих, погибших страшной смертью! Упокой их с миром!

Потрясенный страшной гибелью дирижабля, он думал: «Сколько надо иметь мужества авиаторам и нашим, и немецким, чтобы в воздухе летать на аэропланах и дирижаблях! Нас мать-земля защищает от пуль и осколков, а в небе укрыться негде, каждую минуту жизнью рискуют, а летают прямо над головами!».

Его рассуждения прервал нарастающий свист снаряда, перешедший в клекот. «Начал кувыркаться, сейчас рядом упадет!» – подумал он, спрыгивая с седла, дернув уздечку, крикнул:

– Марта, ложись!

Обстрелянная кобыла быстро легла, Ефим укрылся за ней. Снаряд тяжелой артиллерии, выпущенный из немецкого тыла, упал метрах в двухстах, ближе к позиции артиллерийской батареи, обстрелявшей дирижабль. В небо поднялся высокий столб земли, над головой просвистели осколки. После первого пристрелочного выстрела разорвалось еще несколько снарядов. Когда перестали падать куски поднятой взрывами земли, он приподнял голову и увидел, что на месте четверки лошадей и расчета, вывозивших с позиций батареи последнее орудие, зияет огромная дымящаяся воронка. О том, что там были артиллерийский расчет, пушка и лошади, уже ничего не напоминало. Остальные орудия успели выскочить из-под обстрела, разорвавшиеся снаряды перепахали лесок, из которого артиллеристы вели огонь по дирижаблю.

Когда обстрел закончился, Ефим встал, осмотревшись, удивился четкости действий и меткости немецких артиллеристов. «Подумать только, все смотрят, как гибнет дирижабль, а наблюдатели глаз не спускают с переднего края! Молодцы, быстро засекли батарею и открыли кучный огонь на поражение!» – с уважением к противнику подумал казак.

На очередном построении командир взвода разведки приказал:

– Родионову Ефиму выйти из строя!

Печатая шаг, казак вышел, повернулся через левое плечо, стал лицом к своим боевым товарищам.

Поручик Кондратов, развернул лист бумаги и прочитал: «Приказом командующего фронтом государевой медалью за проявленный героизм и мужество награждается казак разведывательного взвода Родионов Ефим, сбивший огнем из карабина немецкий аэроплан и пленивший немецкого летчика».

Подойдя к казаку, приколол медаль к гимнастерке. Отдав честь, сказал:

– Благодарю за службу, казак!

– Служу царю и Отечеству! – выдохнул тот.

При встрече с братьями Ефим как бы случайно распахнул шинель и увидел, как Никита от удивления сдвинул фуражку на затылок и присвистнул:

– За что же тебе такую честь оказали: медаль на грудь нацепили?

Савелий восхищенно смотрел на Ефима. Тот рассмеялся:

– Говорил я вам, что сбил германский аэроплан и авиатора в плен взял? Вы не верили, а теперь любуйтесь медалью государевой, вручили мне ее перед строем казаков!

Изумленные братья молчали, глядя на символ солдатской славы на груди Ефима.

Для него самой дорогой была первая боевая награда,

Как только выпала свободная минута, написал Ефим письмо домой, описал свой геройский поступок, за который наградили его медалью.

Через шесть месяцев ему перед строем вручили вторую медаль – воевал казак хорошо, дорожил честью казацкого рода.


Никто не мог предполагать, что первый год войны унесет с собой жизни более четырех миллионов русских солдат и офицеров, немецкая сталь не разбиралась в чинах и рангах, косила солдат с казаками и офицеров с генералами, сотни тысяч оставляла калеками.

Девять месяцев воевал Ефим, не жалея живота своего, Господа не забывал, молился в любую свободную минуту, просил защиты от пули и осколков.

Молитва всех молитв «Отче Наш» не сходила с его губ, он считал, что Господь и святитель Николай-чудотворец хранят его на этой страшной войне. В немецкой траншее постоянно дежурили снайперы, неосторожное отношение к маскировке, пренебрежение, как правило, тут же заканчивались смертью. Разведвзвод был на передовой только при выполнении специальных заданий – по захвату немецких солдат из передовой траншеи, при разведке боем, ходил в прорывы через линию фронта на разведку глубоких тылов кайзеровских войск. Служба в разведвзводе была сродни службе на передовой, в зоне непосредственного огневого контакта противника разведчики несли большие потери.

В мае 1915 года Ефим сопровождал Кондратова в поездке в польский город Варшаву, его полк стоял в обороне в предместьях.

На центральной площади его окликнули:

– Ефим, ты ли это?!

Голос показался знакомым, казак натянул уздечку, посмотрел и не мог поверить своим глазам: у фонарного столба стояли станичники Ануфрий Матвеев и Михаил Заиграев, одетые в военную форму.

– Ваше благородие, дозвольте со станичниками переговорить, Фома вас проводит, я к вечеру приеду, – попросил он поручика.

– Хорошо, только не задерживайся, затемно взвод идет в разведку боем.

– Слушаюсь, господин поручик! Век вашу доброту не забуду! – сказал казак, заворачивая лошадь к землякам.

Трое станичников встретились на войне, далеко от родного дома, поэтому у них было о чем поговорить. Отправились они в чайную, усевшись за столик, подозвали официанта.

– Нам три кружки чая, связку баранок, сахар кусковой, – заказал Ефим.

– Это все? – удивленно спросил поляк, привыкший к тому, что прибывшие с фронта солдаты заказывают водку и закуски, он не знал, что гости были староверами, ежедневно рискуя жизнью, не употребляли спиртное.

Ануфрия недавно призвали в армию, Ефим спросил:

– Здоровы ли родители, семья?

– Все, слава Богу! Савелий Никитович, Авдотья Лазаревна живы и здоровы! Жена твоя Афанасса и дочь Мария здоровы, ждут домой, видел их при отъезде, велели кланяться. Живется тяжело, бабам работать приходится с зари до зари – сам знаешь, мужиков нет, все в солдатах, на полях, и в хозяйстве работы каждый день непочатый край.

– А что с бабушкой Ефимией, почему молчишь? – спросил Ефим.

Земляк со вздохом перекрестился, опустив голову, сказал:

– Господь прибрал ее в конце марта, царствие небесное, хорошая была женщина.

Ефим про себя прочитал короткую молитву, перекрестился двуперстием, когда поднял голову, Михаил нетерпеливо спросил:

– Расскажи, как воюешь, две медали заслужил – за что награды дали?

– Служу в разведвзводе в нашем Забайкальском полку. Переименовали его после прибытия на фронт в Пятый казацкий, мы понесли тяжелые потери. Осталось менее четверти забайкальцев. Сейчас воюют казаки с Дона, Урала, немного обстрелялись, но немец спуску не дает, чуть проморгал – погиб. Вот такие у нас на фронте дела, земляки мои любезные. Хочешь жить – не высовывайся из траншеи лишний раз! В первый день, когда шла выгрузка на станции, огнем из карабина подбил аэроплан немецкий, он сел в поле за городком, мне удалось взять в плен офицера, летчика. За это меня поручик Кондратов взял к себе в разведвзвод, к первой медали представил. Потом началась служба в разведке, много раз ходили в рейды по тылам немецким, брали языка, громили склады и штабы, за это меня наградили второй медалью! – с гордостью рассказывал казак.

– Ефим, а братья твои старшие где, живы ли? – спросил Михаил.

– Слава Богу, живы, служат в этом же полку, сегодня наш взвод с пятой сотней проводит разведку боем, вместе пойдем на горячее дело, вот радости у них будет, когда узнают, что свиделся с вами. А ты, Михаил, за что медаль имеешь?

– Ходил и я на горячие дела, участвовал в прорыве генерала Брусилова, прорвали фронт и пошли по тылам, но кайзеровцы обложили со всех сторон, мало кому из окружения выйти удалось. Вчера перебросили на пополнение под Варшаву, здесь и повстречал Ануфрия и тебя увидели – чудеса да и только!

Ефим присматривался к вывеске над одной из дверей чайной: там на польском языке было что-то написано. Подозвав официанта, спросил:

– Скажи, любезный, что там за заведение?

– То, пан, фотоателье. Не желаете приобрести фотографическую карточку на память? Прошу панов, мастер недорого берет! – улыбнувшись, официант убежал на зов посетителя.

– А что, земляки, пойдем, вот дома радость будет, когда наши фотографические портреты получат! – сказал Ефим. Во время службы в Петербурге он фотографировался.

– Пойдем, – согласились казаки, они загорелись желанием прислать домочадцам фотографические карточки в военном обмундировании, прямо с войны.

Мастер принял их радушно, проводил к большому зеркалу, указал на гребни, на хорошем русском языке сказал:

– Здесь, панове, приведите в порядок одежду, расчешите волосы, усы и бороды, потом прошу в фотографический зал. – Когда казаки вошли в зал, профессионально осмотрев, предложил: – Прошу пана с усами сесть на стул, а панов с бородами стать по сторонам – вот так, замечательно!

Мастер быстро поставил оробевших казаков перед большим ящиком со шторкой в задней части, взял в руку подставку.

– Внимание, панове! Сейчас вылетит птичка, смотреть на мою правую руку, прошу не двигаться и не моргать!

Казаки застыли неподвижно, глядя в точку, указанную фотографом. Раздался негромкий хлопок, вспышка магния на миг ослепила глаза.

– Вот и все, какой фотопортрет желают заказать паны? – спросил мастер.

– Нам такие, чтобы могли мы домой отправить, и поскорей: на позицию вечером отправляемся, – ответил Ефим.

– Я понял, заходите через час, срочно изготовлю, надеюсь, вам понравятся!

Казаки вернулись за столик, узнал Ефим, что многие его годки погибли на фронте, многие казаки вернулись по ранению, без рук, без ног. Он и сам видел, какие потери несет ежедневно полк от немецкой артиллерии, бомб, беспрерывно падающих на траншеи с аэропланов.

Выкупив фотографии, долго сидели за чаем казаки, рассматривая фото и обсуждая, кто как на нем вышел, удивлялись искусству фотомастера – он сумел так хорошо запечатлеть их в далеком польском городе Варшаве.

Не знал тогда забайкальский казак Ефим Родионов, что эта фотография будет единственным свидетельством его боевых дел на фронтах первой мировой войны, его двух фронтовых медалей, что она уцелеет в жизненных жерновах, через которые ему уготовила пройти судьба за долгие десятилетия жизни. Не знал, что эта фотография будет лежать на столе его потомка, который напишет о ней в книге.

Выйдя из чайной, земляки отправились на государеву почту. Взяв ручку непослушными пальцами, привыкшими держать оружие, Ефим на обратной стороне фотографии написал: «15 года, мая 20 числа. Снимались в городе Варшаве, в память войны Европейской. Снимались с друзьями Ефим Савельевич Родионов, соседи Ануфрий Ануфриевич Матвеев, Михаил Савельевич Заиграев. Прошу эту карточку беречь на память о русских воинах. Страдаем за царя и отечество, и за Родину». Вложив фотографию в конверт, положил туда заранее написанное Афанассе и дочке Машеньке письмо, сообщал, что, слава Богу, жив-здоров, передавал всем приветы, просил не беспокоиться. Подписав конверт, передал служащему почты, тот проверил содержимое, заклеил и хлопнул на него большой круглый штамп. Казак увидел, что в чернильном круге на конверте появилась надпись «Солдатскоеъ», солдатские письма шли бесплатно – за счет казны.

Довольные встречей, станичники обнялись на прощанье, пожелали друг другу удачи, расстались. Ефим сел в седло застоявшейся кобылы, отпустив уздечку, легко поторопил каблуками солдатских сапог.

На землю опустилась ночь, офицеры построили поредевшую в боях сотню в балке за передовой линией окопов, здесь же стоял разведвзвод поручика Кондратова.

– Командованием поставлена задача провести разведку боем на стыке обороны двух немецких полков. На передовую идем пешими, соблюдая осторожность, рассредоточиваемся по первой траншее. По команде выдвигаемся к проволочным заграждениям, режем их и захватываем первую траншею немцев. Дальше успех развивают солдатики полка, которые держат оборону. Всем смотреть, где стоят пулеметы, считать их, где сосредоточены орудия. В случае неудачи завязываем бой, выявляем огневые точки и пулеметы немцев. Разведчики передают сведения на батарею, артиллеристы уничтожают их своим огнем. Приказ понятен? Построиться в колонну по два, за мною шагом марш! – скомандовал командир сотни.

Потянулась живая лента казаков, все знали, что сегодняшняя атака будет кровавой и многие из них не вернутся с поля боя. Законы войны беспощадны, наступающая сторона несет в три раза большие потери, чем обороняющиеся, казаки знали, что немцы имели эшелонированную оборону, были в достаточном количестве обеспечены пулеметами, артиллерией, боеприпасами. Но приказ есть приказ – его надо выполнять.

Под покровом ночи выползали казаки из первой траншеи, спускались с бруствера, ползли по-пластунски, подтягивая за собой карабины, к заграждениям из колючей проволоки, натянутым на кольях, вбитых в землю в несколько рядов у немецкой траншеи. Каждый метр перед траншеей был пристрелян вражескими пулеметчиками и солдатами, они могли ночью вести прицельный огонь при свете ракет. Знали это казаки, но с настойчивостью обреченных бесшумно ползли к заграждениям с ножницами для резки проволоки, волоча за ремни свои карабины.

На пути Ефима оказалась воронка от снаряда и он вполз в нее. В это время над немецкой траншеей взлетела ракета, раздались гортанные крики команд, еще через мгновение ударили пулеметы. Он слышал, как пули шлепались в тела казаков, лежащих на ровном, как стол, поле, слышал их стоны, но огонь был такой плотный, что невозможно поднять голову.

Поручик Кондратов полз рядом со связным, тащившем катушку кабеля, неожиданно он вскрикнул и уронил голову. Ефим, услышав крик, приподнял голову и увидел, что рядом с краем воронки лежит раненый в ногу Кондратов, а чуть дальше от него связист кричит в трубку телефона.

– Есть связь с батареей! – передавая трубку, крикнул связной, в это время пуля ударила ему в голову, трубка вывалилась из рук.

Ее моментально подхватил поручик и закричал:

– «Оса», я «тополь», как слышите? Прием!

– «Оса» вас слышит, дайте координаты, к открытию огня готовы!

– Цель в квадрате три, станковый пулемет! – прижав трубку к уху, крикнул поручик.

– Вас понял!

Оторвавшись от трубки, командир батареи крикнул:

– Первое орудие, цель в квадрате три одним снарядом, взрыватель осколочный – огонь!

Рявкнула пушка, снаряд полетел к цели, рядом с траншейным бруствером вырос сноп огня и дыма.

– Дальше десять, вправо пять – три снаряда! – крикнул в трубку Кондратов, корректируя огонь батареи.

Где-то далеко, за спиной, едва слышимые в грохоте боя раздались три артиллерийских выстрела. В том месте, где пульсировал огонь на конце ствола пулемета, выросли три куста взрывов, пулемет замолк, плотность огня заметно ослабла.

– Ваше благородие, спускайтесь ко мне в воронку, безопаснее будет! – громко сказал Ефим и приподнялся, чтобы офицер мог его увидеть. Тот, выставив впереди себя катушку с кабелем, перекатился через левое плечо и оказался в воронке.

– Да ты, Родионов, прямо как на пляже Черного моря устроился, спасибо, что пригласил! Сейчас мы проверим колбасников на вшивость! – подтаскивая катушку, сказал офицер.

– «Оса», я «тополь», хорошая работа, подавили один пулемет, от казачков благодарность. Цель вторая, вправо сто, ориентир одинокое дерево, станковый пулемет.

– Первое орудие, право сто, взрыватель осколочный – огонь! – крикнул командир батареи.

Рявкнула пушка, командир батареи Леонтьев внимательно прислушивался, считая про себя секунды, дожидаясь разрыва, замер у телефонной трубки, как замирает гончая при виде дичи.

– Хорошо положил, Леонтьев, по дальности, теперь доверни пятнадцать влево, три снаряда! – корректировал поручик.

– Батарея пятнадцать влево, три снаряда, взрыватель осколочно-фугасный – огонь!

Когда улеглись комья выброшенной взрывами земли, казаки увидели, что замолк еще один пулемет на правом фланге. Неожиданно замолк и третий пулемет, но винтовочные выстрелы, как сухой горох по полу, трещали из немецкой траншеи.

– Вот суки, догадались, что у траншеи корректировщик, сейчас будут перетаскивать пулемет с места на место! – выругался поручик.

В подтверждение его слов пулемет заработал почти в центре атакуемого участка, через несколько минут его огонь стих.

– «Оса», беглый огонь по траншее, разлет десять метров, вправо тридцать, приготовились – огонь! – крикнул в трубку Кондратов, и шесть снарядов с клекотом пролетели над головами прижатых к земле огнем немцев казаков. Раздалась серия взрывов, и пулемет замолчал.

В глубине немецких позиций занялись малиновые сполохи, и над головами казаков в их тыл полетели тяжелые снаряды.

– Нащупывают батарею, гады! – сказал офицер, высунувшись из воронки, охнул и упал лицом в землю.

– Ваше благородие, что с вами? – повернулся к нему Ефим.

– В плечо зацепили сволочи, снайпер головы поднять не дает.

– Сию минуту я посмотрю, – сказал казак, отодвигая от себя катушку с телефонным проводом, высовывая карабин на край воронки и выглядывая из-за нее. Он увидел вспышку винтовочного выстрела, и пуля клацнула о металл катушки.

– Вот он! Вижу его, – сказал казак, прикладывая карабин к плечу, другой рукой легонько толкая катушку. Опять он увидел вспышку и нажал на спусковой крючок, услышал приглушенный расстоянием крик, и прицельная стрельба прекратилась.

– Ваше благородие, одного я уже отвадил стрелять, сейчас догляжу за другим, – сказал Ефим, продолжая толкать катушку, теперь к себе. Вновь увидел вспышку и едва успел пригнуться – пуля пролетела в нескольких миллиметрах от головы. Пуля летит бесшумно, но рассекаемый воздух издает неприятный свист, волна спрессованного воздуха долетела до казака.

– Пристрелялся нехристь, надо менять позицию, – сказал он, переползая через стонущего на дне воронки поручика. Соблюдая осторожность, высунулся с другой стороны, его голову от света ракет скрывала тень от катушки с телефонным проводом. До боли в глазах он всматривался в бруствер траншеи, ему показалось, что он видит отблески мертвого света ракет на вороненой стали ствола винтовки стрелявшего немецкого солдата. Закрепив барабан, чтобы он не вращался, казак сделал петлю, связав телефонный провод, и вставил в петлю ногу, вновь высунулся в тени катушки. Он присмотрелся и направил ствол карабина в ту сторону, где видел отблески. Прицелившись, стал распрямлять ногу, катушка начала смещаться, в это время увидел яркую вспышку в траншее и одновременно нажал спусковой крючок. Он был готов поклясться, что слышал шлепок пули по живому человеческому телу, увидел, как на бруствер упала винтовка, которую только что держал немецкий солдат. Пользуясь отсутствием пулеметного огня, казаки стали стрелять, беспокоя противника.

– «Оса», я «тополь», как слышите? Прием! Вас еще не накрыли? – спросил в трубку Кондратов.

– «Тополь», «оса» на проводе! Немец щупает, но прямых попаданий нет.

– Прошу огневой поддержки для отхода!

– Хорошо, но осталось по три снаряда на орудие!

– После стрельбы меняйте позицию, мне кажется, они взяли вас в вилку! – прокричал в трубку раненый поручик.

– Хорошо, мы готовы.

– По квадратам пять, семь и десять беглый огонь, – крикнул поручик и бросил бесполезную трубку. – Казачки, я поручик Кондратов! Сейчас наша артиллерия прикроет, всем быстро отходить, раненых не бросать!

Над немецкой траншеей взметнулся столб разрыва, поручик попробовал ползти, но от боли потерял сознание. Ефим, видя беспомощность офицера, закинул карабин за спину, подхватив под мышки безжизненное тело своего командира, потащил волоком по земле к своей траншее.

Увидев, что казаки начали отползать, находившиеся в первой траншее солдаты открыли частый огонь в сторону немцев, стараясь прижать их к земле, заставить спрятаться за земляной бруствер. Огонь из траншеи противника почти стих. Ползли живые и раненые, кто мог, тащил на себе раненых, не способных ползти самостоятельно. Когда до траншеи Ефиму осталось ползти несколько метров, начала обработку переднего края артиллерия противника. Среди живых и мертвых с грохотом и огнем вырастали фонтаны земли, осколки свистели над головами отползавших казаков, находя свои жертвы.

– Примите поручика, братцы! – крикнул Ефим, подталкивая к брустверу безжизненное тело.

– Мать честная, под таким огнем вынес офицера! – удивился кто-то в траншее, подхватывая тело Кондратова. Ефима уже тянули за руки, когда нестерпимая боль обожгла тело, и он потерял сознание.


Очнулся только через неделю, открыв глаза, с удивлением осматривал побеленные потолок и часть стены, поражаясь белизне и чистоте, от которой отвык за месяцы пребывания на фронте. Ему показалось, что он спит, и все это приснилось. Казак попробовал повернуть голову, от острой боли вновь потерял сознание, когда оно вернулось, открыв глаза, увидел склоненную над ним женщину в строгом черном платье с белым чепчиком на голове, прикрывавшим толстую косу.

«Кто это? Где я?», – пронеслось в сознании.

Увидев, что раненый открыл глаза, женщина радостно сказала:

– Слава Богу, пришел в себя! Теперь жить будешь! – она перекрестилась, обрадованно глядя на казака. Тот попробовал спросить, где он, но изо рта раздалось невнятное мычание.

– Лежи, лежи спокойно, тебе вредно разговаривать и шевелиться! Ты в лазарете, в Петербурге, тебе сделали операцию, постарайся не двигать головой. Если меня слышишь, моргни два раза глазами.

Слушая ласковый и спокойный голос, Ефим стал понимать смысл сказанного женщиной: он понял, что жив, находится в лазарете, женщина в белой накидке с красным крестом на лбу не ангел Господний, а сестра милосердия. Он открыл глаза и моргнул ими.

– Ну, вот и хорошо, раз пришел в себя, быстро пойдешь на поправку. Только постарайся не двигать головой, тебе сделали очень сложную операцию на шее, надо дождаться, когда рана немного подживет.

Ефим, осознав, что не на небесах, ощутил, как в тело пришла острая боль и жажда, почувствовал, как огнем горят губы и ему нестерпимо хочется пить. Вновь открыв глаза, через силу, одними губами прошептал:

– Пить.

Сестра поняла его, намочила водой кусок ваты и поднесла к губам. Вода, просачиваясь через воспаленные, обметанные жаром губы, приятно остудила их, несколько капель просочилась в рот, от ее вкуса и прохлады раненому стало спокойно и хорошо, он заснул. Сестра быстрым шагом пошла в кабинет доктора, сообщила:

– Николай Петрович, Родионов очнулся! Просил водицы, но я помочила губы, он уснул.

– Правильно сделала, голубушка, ему сегодня еще рано пить воду, а вот завтра можно попоить с ложечки. Раз очнулся, даст Бог, жить будет, организм крепкий победит болезнь, – сказал доктор Пынько, сделавший операцию и удаливший осколок, застрявший в шейном отделе позвоночника. – Жить он будет, но воевать ему уже не придется, с таким ранением бессрочная инвалидность, повреждены нервные окончания шейного отдела спинного мозга, – буднично сказал Пынько, вынося приговор молодому и здоровому сибирскому казаку Родионову Ефиму.

Прошло три месяца лечения в петербургском госпитале, Ефиму выдали жалованье, справку, что пожизненно не годен к любой службе в армии, является инвалидом по ранению на фронте, проездные документы на проезд железной дорогой домой.

На дворе стоял сентябрь 1915 года, поезда ходили плохо, было голодно в разоренной войной стране, и инвалиду Родионову пришлось месяц добираться до Верхнеудинска. Выйдя из поезда с пустым солдатским вещевым мешком, он пошел на базарную площадь, где подрядил подводу до родной станицы Заиграевской.

В госпитале, когда разрешили садиться и ходить, написал домой о своем тяжелом ранении и получил от Афанассы письмо, в котором строчки, написанные чернилами, растекались от ее слез. Писала, что любит и ждет с любым ранением, благодарила Бога, что сохранил любимому жизнь.

Дома тепло встретили, опасения, что окажется ненужным, оказались напрасными – жена не могла насмотреться, старалась выполнить любое желание. Любимый муж, отец ее ребенка, вернулся целым со страшной войны, которая унесла жизни многих казаков, их оплакивали вдовы в станице.

Савелий ходил с гордо поднятой головой: его сын на фронте верно служил батюшке государю, был награжден медалями, не кланялся пулям и вернулся в станицу живым! Знай казаков Родионовых!

Долго болели раны, но дел в хозяйстве было много, превозмогая боль и слабость, стал Ефим делать каждодневную крестьянскую работу. В их семью заглянуло счастье, Афанасса понесла, и в январе 1917 года родила дочку, которую назвали Прасковьей. Ефиму до слез хотелось сына, наследника, но в июле 1919 года родилась третья дочь – Фенечка.