Рекажизн и

Вид материала

Документы

ЕФИМ


Возвращение отца внесло значительные изменения в жизнь семьи Родионовых. Семилетнее заключение в лагере не сломило дух и здоровье забайкальского казака. Обладая двухметровым ростом, несмотря на инвалидность, он никогда не болел, всегда подсмеивался над жалобами домочадцев:

– Кончайте хныкать, девки, я не поверю, что кто-то может болеть!

Ефим мог работать с утра до вечера без отдыха не покладая рук, за что его прозвали двужильным. Семья жила на грани голода, сидеть сложа руки было некогда. Устроившись столяром в леспромхоз, обзавелся инструментом, стал брать заказы у жителей – кому были нужны рамы в новый дом, кому табуретки, кому кровать, он брался за любую работу, и его умелые руки делали заказанные вещи. Не было металла для ложек – Ефим, заготовив и подсушив дома древесину, стал резать ложки для еды и большие ложки-уполовники, делал из бересты туеса, в них ключевая вода сохраняла свой холод весь жаркий сенокосный день. Эта работа стала приносить доход, у кого были деньги, рассчитывались ими, у кого их не было, несли кто что мог – от картошки до соленого сала. Он никогда не просил больше, чем приносили, и благодарил за подношение, о нем пошла молва как об умельце, который мог сделать все, что закажут. К весне удалось скопить немного денег, купить кое-что из одежды для детей и жены.

Председателю сельсовета потребовалась детская кроватка для внука, и Ефим за две ночи сделал ее в своей комнате, искусно обстрогал все дощечки и детали. Когда заказчик увидел заказ, подобрел:

– У тебя, Ефим, и вправду руки золотые, говори, что я должен за такое чудо, – любовно поглаживая кроватку, сказал Клоков.

– Огород мне нужен, стайки негде поставить, чтобы скотиной обзавестись. Денег заработаю, избу поставлю на этом участке, вчетвером в одной комнате друг на друга наступаем. Если есть такая возможность, прошу выделить участок под строительство дома.

– Да, в комнате места мало, а где ты хочешь огород разработать?

– В конце этой улицы, чуть дальше, рядом с домом Доржиева, на берегу Мины есть пустырь, и для усадьбы, и для огорода места хватит! Вы уж, Семен Семенович, не откажите в моей просьбе.

– Напиши заявление в сельсовет, и я обещаю решить этот вопрос на ближайшем заседании. Говори, что я тебе должен?

– Что вы! Это я буду в долгу – приходите в любое время, исполню заказ вне очереди. Спасибо большое за добрые слова! – благодарил Ефим, радуясь, что вовремя родился внук у главы поселка, и тот на радостях обещал отвести участок земли под строительство дома.

Получив на руки решение сельсовета, он огородил участок жердями, нанял лошадь с плугом, распахал целину на берегу таежной речки Мина, вырыл колодец, поставил над ним журавель с деревянным ведром.

Чернозем, не видевший плуга, засеяли льном, картошкой, капустой, другой огородной мелочью. В хозяйственном дворе соорудил навес, купил годовалого быка, сшил хомут и сбрую, своими руками сделал телегу. Объездив быка, научил ходить в упряжи; в выходные дни вывозил семью на заброшенную лесосеку, вместе с женщинами собирал в кучи оставшиеся лежать в траве ветки, свозил к кучам остатки деревьев, подготовил покос, накосили и поставили несколько зародов сена. Осенью привез тонкомерных бревен, женщины надрали мох, и он срубил избушку, сложил небольшую печку, смастерил верстак для работы с деревом, отгородил стойло для окота овец, над ним наслал широкие нары, он их назвал полати, на них можно было спать. Поздней осенью на участке стояла добротная стайка, в которой зимовал бык, ставший незаменимой тягловой силой в хозяйстве.

На быке вывез заготовленное сено, сметал его в зароды на хозяйственном дворе, один зарод сдал в леспромхоз в обмен на мешок муки, гвозди, скобы, другую мелочь, без которой не мог обойтись хозяин.

К весне в хозяйстве появилось несколько овец, рано утром, перед уходом на работу, девушки выгоняли их к пастуху.

«Теперь семья не будет голодать, картошка растет хорошая, капуста, морковь свои, дело за коровой – будет молочко, будет сыта семья! Мать-земля многие века всех кормила и поила, только руки к ней надо приложить!» – думал казак, с удовлетворением оглядывая хозяйство. Все спорилось в руках Ефима, но он не мог предположить, что строительство дома затянется на многие годы.

Осенью семья накопала много картошки, свеклы, моркови, заквасили капусту в двух бочках, сделанных руками хозяина, с огородом стало жить сытней.

Выращенный лен отмачивали в реке, трепали от остины, развешивали на вешалах, на чердаке избушки, с овечек чесали шерсть, дочери пряли пряжу долгими зимними вечерами. Он сделал ткацкий станок, Афанасса ткала льняную ткань, шила мужу, себе и девочкам одежду, из тонкой шерстяной нитки соткала для всех одеяла.

Несмотря на тяжкие жизненные испытания, через которые им довелось пройти, Ефим и Афанасса свято соблюдали старообрядческие заповеди, часто молились перед образами, у каждого члена семьи была своя посуда, для гостей стояла отдельная кадушка с водой и кружкой, эту посуду так и называли – для пришлых. Перед тем как сесть за стол, отец требовал, чтобы каждый помолился, перекрестился, за столом сидели молча, покушав, вставали вместе со всеми, вновь молились. С каждым месяцем жить становилось сытнее, никто не ожидал, что Ефима и Афанассу поджидает горе горькое.


В тридцать восьмом году старшая дочь Мария жила в селе Кожелак в мире и согласии с Павловым Андрияном – у них было трое детей: Нил восьми лет, Валентина пяти лет, младшей Любе шел третий годик.

Андриян работал в леспромхозе мастером, летом руководил сплавом леса по реке Мане, отводил деляны под лесосеки, зиму и лето проводил в тайге. Постоянная сырость, холод постепенно подрывали его здоровье, он стал часто простывать, кашлять, но Мария ставила на ноги то барсучьим жиром, то медвежьим салом, покупая у охотников. Простыв в очередной раз, заболел двусторонним воспалением легких, приехавший из Партизанска доктор долго слушал, простукивал грудную клетку и лопатки, сказал:

– У тебя прослушиваются нехорошие хрипы в легких, мне кажется, начался процесс туберкулезного поражения левого легкого. Рекомендую найти легкую работу без переохлаждений, сырости и усиленное питание.

– Я в леспромхозе и сплавконторе не найду такую работу, у меня трое детей, их кормить надо и одевать, – ответил Андриян.

– Это уже не моя забота – сам поищи, а справку я тебе выпишу, что необходимо представить труд, не связанный с пребыванием в сырости и переохлаждениями.

Как и предполагал Андриян, начальник сплавного участка только руками развел:

– Я все понимаю, но помочь не могу – давно работаешь, сам знаешь, что на лесозаготовке и сплаве такой работы нет. Увольняйся, иди истопником в школу, будешь в тепле и сухости.

– Петр Иванович, у меня трое детей, я не смогу их прокормить на зарплату истопника! – в отчаянии сказал Андриян.

– Тогда иди, работай, сам поберегись, больше медвежьего сала ешь, пройдет болезнь, – сказал начальник, давая понять, что разговор окончен.

Прошло немного времени, и послали его на Ману, где образовался большой залом сплавляемого леса. Заседлал он своего жеребца по кличке Рыжий, взял с собой продуктов на два дня и отправился в тайгу. Ему надо было организовать разборку залома, чтобы плывущий по реке лес не скапливался перед ним.

Приехав с бригадой на участок, приступили к работе, нужно было найти одно бревно, на котором держится весь залом, и выдернуть его, тогда течение помогает сплавщикам быстро разобрать бревна в заломе.

Вечером сделали шалаш, накрыли пихтовыми лапками, настелили лапник в шалаше толстым слоем, он спасает заночевавшего в тайге путника от таежной сырости, которой пропитан мох, нарубили дров. Жеребца он привязал на длинной веревке на поляне, чтобы ночью отдыхал после дальней дороги, щипал траву. Вечером попили чаю, поужинали каждый из своей сумки, легли спать.

Подбросив дров в костер, Андриян завернулся в просторный плащ из толстой парусины, положил седло под голову, крепко заснул. Проснулся среди ночи от жалобного ржания жеребца, он почему-то оказался рядом с шалашом и готов был залезть в угли угасающего костра.

«Что могло так его напугать?» – подумал Павлов и услышал в ночной тишине громкий треск валежника, в голове молнией мелькнула мысль: «Косолапый в гости пришел!».

Оружия, за исключением ножей и топоров, у сплавщиков не было, сработал инстинкт самосохранения:

– Надо быстро развести огонь в костре, на огонь никакой зверь, даже голодный, не пойдет! – крикнул он, выбрался из шалаша и стал быстро подкладывать сушняк на угли. Костер вспыхнул и в это же время рядом раздался громкий недовольный рев медведя. Конь шарахнулся в темноту, но Андриян успел схватить веревку, остановил и ласково успокоил своего четвероного друга: – Куда ты, дурачок, как только выскочишь из света костра, там тебя медведь и задерет.

Но жеребец хрипел и косил большим глазом туда, откуда раздался рев медведя. Сплавщики провели остаток ночи, не давая угаснуть костру – в нем было их спасение. Медведь, как и все таежные звери, боится огня, от вида пламени ушел в чащу, летом он не голодает, ему хватает корма. Но после этого случая увидел Андриян, что Рыжий стал пугливым, шарахался от неожиданного удара ветки дерева, крика птицы. Когда он ехал в седле, то удавалось сдерживать его, резко натягивая уздечку.

Прошло два дня, благополучно разобрав залом и зачистив берега реки от обсохшего леса, Андриян собрался ехать домой, наказал сплавщикам залить кострище водой из ключа, зная, что в тайге слой торфа, который лежит под мокрым мхом, горит долго, и может случиться пожар, если сильный дождь его не затушит. Собрав пожитки в переметные сумы, сел в седло, пустил коня по своему следу. Стараясь быстрее добраться до дома, решил ехать напрямую, по тайге.

Всадник ехал по склону горы, заросшему редколесьем, внизу по логу шла лесовозная дорога. Вдруг из-под ног коня, громко хлопая крыльями, взлетел рябчик. Жеребец шарахнулся в сторону и понесся во весь опор. Не ожидавший этого Андриян не удержался в седле, но, падая, успел вытащить из стремени одну ногу, вторая застряла в стремени. Его тело билось о бок коня, и тот понесся вскачь, волоча всадника по земле, валежнику. Сколько это продолжалось – никто не знает, но в конце концов сапог соскользнул с ноги, и всадник, потерявший сознание, упал на землю.

Его хватились, когда конь в мыле без седока прибежал на конный двор, заседлав коней, мужики отправились искать. Но вечер накрыл тайгу сумерками, быстро стемнело, пошел дождь, а ночью в тайге делать нечего, никого не найдешь, сам потеряешься.

От холода Андриян пришел в себя. Открыв глаза, увидел, что лежит на мху без сапога и плаща, сверху на него льются струи дождя. Попробовал встать, но от пронизывающей боли едва не потерял сознание. Понял, что сломана кость левой ноги. Упираясь здоровой ногой и руками, отполз под пихту. Ее густые ветви укрыли от дождя, но озябшее тело болело от ушибов. Стояла непроглядная тьма, дождь лил не переставая. Огниво и кремень, которыми он высекал огонь, остались в переметных сумах убежавшего коня, костер развести было нечем, да и сломанная нога не давала двигаться. Он подполз к самому стволу пихты и прижался к нему спиной в надежде немного согреться от сухого дерева. Так просидел всю ночь не смыкая глаз. Капли дождя просачивались через густые ветки пихты, падали на него – одежда была мокрой. Грела только одна мысль: «Конь прибежит на конный двор, там догадаются, начнут искать. Сам выбраться не смогу, на дожде совсем замерзну, надо ждать помощи!».

В полузабытье прошла ночь, утром дождь стих, но густой туман рассеялся только к обеду, все вокруг под солнечными лучами блестело от воды. Солнце сместилось к закату, а помощи все не было, но Андриян верил, что его не оставят в беде.

«Все равно найдут, тут недалеко от лесовозной дороги», – думал он, утешая себя, вслушиваясь в доносящиеся звуки, но кроме звона комариных крыльев ничего не слышал. Когда солнце опустилось за сопки, его слух уловил какие-то посторонние звуки, показалось, что услышал человеческую речь. Собрав остаток сил, закричал: «Помогите, люди добрые! Здесь я, здесь – на помощь!».

Он не ошибся – после бесплодных поисков по лесовозной дороге в поселок ехали в седлах двое рабочих леспромхоза, одному из них показалось, что слышит далекий голос человека прислушаться мешал стук копыт, и он натянул повод.

– Ты что, Матвей? – останавливая лошадь, спросил напарник.

– Тише, мне показалось, в тайге кто-то кричит, – оба до боли в ушах вслушивались в таежную тишину. Прошло немного времени – услышали едва различимый голос человека со склона хребта, у подножия которого они ехали.

Не слышав стук копыт и разговор людей, Андриян, собрав силы, не переставая начал кричать: «Помогите, люди добрые...».

– Гляди, и впрямь кричит, но кто там может быть? Павлов там быть не должен! – сказал Николай.

– Кто знает, куда его конь вынес, поехали на голос, надо посмотреть, кому нужна помощь, – сказал Матвей, заворачивая лошадь в ту сторону, откуда раздавался крик.

Всадники съехали с дороги на мягкий мох, поднявшись по косогору, крикнули, в ответ отчетливо услышали призывы о помощи, поторапливая каблуками коней, поспешили на крик.

– Мать честная! Андриян! Весь день тебя ищем – что случилось? – спрыгивая с седла, спросил Матвей.

– Рыжий понес, а сапог остался в стремени, вот и протащил по земле, сколько, не помню, сознание потерял, очнулся – нога сломана. Мужики, а воды у вас нет, сутки ничего не пил.

– Есть бутылка молока, хлеб, яйца вареные – жена послала, заботливая она у тебя! Слава Богу, жив, мог захлестнуть тебя конь, ударься головой о дерево или колодину. В рубашке, наверное, родился. Доставай еду из переметной сумы, Николай. Дай мне топор, я разведу костер, а ты скачи в леспромхоз, пусть пошлют телегу, его в седле со сломанной ногой вывозить нельзя, – распорядился Матвей.

– Спасибо вам, мужики, что нашли, замерз бы я в следующую ночь без огня и еды. Николай, заверни к Марии, скажи, что со мной все в порядке, пусть не беспокоится и деток успокоит.

Поев и согревшись от пламени костра, не заметил, как веки слиплись, он провалился в глубокий сон. Матвей срубил молодую березку, отрубил вершину, обтесал ствол, приготовил шины, сидя у костра ждал, когда приедет телега. Уже ночью подъехали люди, подогнали телегу, он разбудил Павлова, на сломанную ногу наложили шины, привязали сыромятными ремнями, снесли в телегу.

Нога срослась, но сутки пребывания в мокрой одежде, в холодной, промоченной дождем тайге не прошли даром. Болезнь обострилась, у него открылось кровохарканье, и через три месяца кормилец семьи умер.

Приехавший из Кожелака сельчанин рассказал скорбную весть о смерти зятя. Долго сидел Ефим, сцепив руки, думал: «Господи, вновь ты послал нам испытание тяжкое, оставил дочь с тремя детьми без мужа. Я не ропщу, но в чем наши прегрешения перед тобой, чтобы мы могли молить об их прощении?».

Его размышления прервал голос жены:

– Что будем делать с Марией, Ефимушка, ведь у нее детей малых трое? – Афанасса вытирала слезы уголком платка.

– Что нам остается делать, надо брать к себе и помогать растить внучат! Господь велел заботиться о близких! – ответил глава семьи.

– Дай тебе Бог здоровья за твою доброту на долгие годы! – заплакала жена.

– Что ты, мать, перестань, родная кровь – проживем, Бог даст, с голоду не помрем! – обнимая ее за плечи, успокаивал Ефим.

Скорбная весть окончательно подорвала здоровье Афанассы, семь лет жизни на спецпоселении не прошли даром, она надолго слегла.

Прошло несколько дней, Ефим выпросил леспромхозовскую лошадь с телегой, уехал в Кожелак, привез домой Марию с тремя детьми.

Восемь человек стали жить в маленькой комнате, дети спали на печке, взрослые – на лавках и полу.

Мария несколько лет работала сестрой фельдшерского пункта в Кожелаке, и мать сразу подумала, что неплохо ее устроить на свое место, а самой заниматься хозяйством, смотреть за внуками.

Однажды, уложив спать в одночасье увеличившуюся вдвое семью, Ефим, сидя в полумраке комнаты, освещаемой отблесками горящих в печи дров, сказал:

– Вижу я, что ты совсем разболелась и замоталась по хозяйству. Поговори с доктором, может, он согласится взять на твое место Марию – она моложе, проворнее, а ты будешь заниматься внуками и домашними делами. Планирую я весной обзавестись коровой, детей молоком кормить надо, всем миром сможем сена на нее накосить.

Заплакала Афанасса от теплых слов:

– Я уже думала об этом, да боялась тебе сказать! Спасибо на добром слове, домашней работы хватает на каждый день до поздней ночи. Завтра пойду к врачу и упрошу его Христа ради, чтобы взял Марию!

Так стала Афанасса домохозяйкой, ее заменила дочь, которая до своей смерти работала в больнице. Семья разрослась, на одежду и еду требовалось много денег, чтобы не дать умереть с голоду внукам, накопленные деньги пошли на покупку коровы. Ефиму на долгие годы пришлось забыть о постройке нового дома.

В тридцать девятом Феня вышла замуж за минского парня, они сняли комнату, жили, как все, оба работали в леспромхозе. Через год она родила мальчика. Обрадовался Ефим рождению внука – он всегда хотел сына, но жена рожала только девочек.

Казалось, все невзгоды позади, дальше все будет хорошо, но тут грянула война, жить стало еще труднее.


В первые дни войны мужа Федосьи призвали в армию, так и затерялся его след на дорогах войны, похоронки она не получила, а если не было похоронки, пенсию не платили. Намыкавшись по чужим углам с грудным ребенком, пришла она под родительский кров – Ефим и слова не сказал о прибавлении семьи.

Недолго пожив, ребенок умер, дед сделал внуку маленькую домовину, женщины оплакали его смерть и похоронили на поселковом кладбище. Тогда во многих дворах поселилось горе, рыдали вдовы, получившие похоронки, родители оплакивали погибших детей.

Ефим, чтобы было больше свободного времени, поступил сторожем-истопником в леспромхозовскую контору, сторожил по ночам помещение, топил печи. Ночью, во время дежурства, спал урывками, днем столярничал, работал по хозяйству, косил и заготавливал сено с Афанассой и внуками, которых приучал к труду с раннего детства. Сеном кормили скот, один или два зарода ежегодно сдавали в леспромхоз в обмен на муку и продукты. С большим трудом, работая с утренней до вечерней зари, семья сводила концы с концами.

Казалось, он мог все: варил мыло, выделывал шкуры, которые удавалось уберечь от сдачи государству, шил обувь для себя и домочадцев, которых было великое множество. По-прежнему огород кормил всех, он вспахал на быке и разработал под огород еще один участок, на нем посадили картофель. Картошка и капуста, свекла и морковь были свои, овощи спасали семью от голода, ткань ткали сами из выращенного льна, и Афанасса шила из нее для всех одежду.

С началом войны мужиков забрали на фронт, в леспромхозе остались женщины, старики и дети, некому стало работать на немногих совхозных тракторах, неожиданно Федосью и Пану вызвали в контору.

– Мы тут судили, рядили и решили отправить вас как ударниц труда, грамотных девушек на курсы трактористов, на станцию Сон, что вы об этом думаете, – сказал начальник лесопункта Хлопков.

– На какие еще курсы? Мы к тракторам никакого отношения не имеем, даже не знаем, как крутить гайки, нет уж, посылайте кого-то другого, – запротестовала Федосья.

– Да как ты смеешь отказываться выполнять приказ?! – стукнул кулаком единственной руки по столу Хлопков. Вы что, не знаете о почине комсомолок: «Женщины на трактор!»? Завалить хотите патриотический порыв молодежи? Кроме вас, и послать некого, только вы подходите по образованию, у вас по четыре класса, – сказал он, успокаиваясь.

– Вы посмотрите, какая у нас семья, уедем, с голоду дети начнут помирать без наших хлебных пайков, – робко пыталась отговорить начальника Пана.

– Можете не беспокоиться, на курсах вы будете получать продукты по карточкам учащегося, а здесь леспромхоз родителям будет выдавать по половине рабочего пайка – никто с голоду не помрет. Собирайтесь – завтра почтальон едет на станцию Камарчага, увезет вас с собой.

Утром Афанасса сложила в мешок несколько кругов толченой, залитой молоком и замороженной в чашках картошки, хлеба не было и больше нечего было положить детям в дорогу. Присели все перед дальней дорогой:

– Езжайте с Богом, дочки, учитесь прилежно, в жизни все может пригодиться! – напутствовал их Ефим, мать концом платочка вытирала глаза так, чтобы дети не видали.

Положив мешок с нехитрой едой в передок саней, девушки сели на сено, почтальон прикрыла их полой казенной дохи, тронула вожжами коня, путь был неблизкий – по промороженной тайге до станции надо было проехать более ста километров. В дороге они ночевали в постоялых избах, питались своими запасами.

Сани подъезжали к станции Камарчага, осталось десять-пятнадцать километров, из густого ельника на дорогу вышел заросший до глаз нечесаной бородой мужик с ружьем, схватив лошадь под уздцы, остановил.

– Здравствуйте, бабы, откуда путь держите? – спросил незнакомец, постоянно оглядываясь.

– С Мины, спецпоселенки, везет нас возница на станцию Камарчага, послали на трактористов учиться, – придя в себя от испуга, ответила Феня.

– Значит, одна бражка – вы поселенки, мы дезертиры. Ладно, не тряситесь, деньги и продукты отдайте по-хорошему, я вас отпущу, не трону.

Пана достала мешок с замороженной картошкой и передала мужику.

– И это все? Не может быть, вылезайте из саней, сам посмотрю! – удивился тот. Женщины вылезли из саней, мужик поднял доху и положил ее на предок.

– А это что за сумка? Почта? Открывай, показывай деньги! – обратился он к вознице.

– Побойся Бога, какие деньги – здесь треугольники солдатские, не тронь, ирод, своими погаными руками, сама покажу! – вырвала сумку из рук дезертира пожилая женщина, возившая почту. Она раскрыла сумку, в которой было десятка два писем солдатам, свернутых треугольниками из тетрадных листочков, – смотри, какие тут большие деньги!

Заглянув в сумку, дезертир примирительно сказал:

– Ладно, садитесь в сани, харчи нам сгодятся и доха вам ни к чему, скоро приедете! – сдернув доху с передка, хлестанул лошадь по крупу и озорно свистнул. На станцию сестры приехали без крошки хлеба.

Три голодных месяца учебы тянулись нестерпимо долго, ученического пайка не хватало, других продуктов не было, девушек постоянно мучил голод. Наступила весна, оттаяла земля, и они вместе с другими учащимися ходили на колхозные поля, перекапывали их, собирали мороженую картошку, которая была сладкой и противной, но она как-то притупляла чувство голода. Когда поднялась трава, копали на полянах луковицы полевой саранки, ели здесь же, сырыми, рвали и варили крапиву и лебеду, только-только вылезавшие из земли. Наконец сдали экзамены и получили удостоверения трактористов.

Долгим показался голодный путь домой – от станции Камарчага до поселка Мина они прошагали пешком с каким то обозом. Возницы, видя изможденные голодом лица девушек, из сострадания делились с ними своими скудными продуктами.

Вернулись сестры домой, узнали, что их продуктовые пайки не выдавались семье. Хлопков страшно удивился, вызвал расчетчика, пожилую женщину, опухшую от голода.

– Кузьминична, почему девушки жалуются, что их пайки не выдавались семье? – строго спросил он.

Женщина стояла, опустив глаза.

– Ты что от меня глаза прячешь, говори, куда продукты, полученные по их карточкам, дела? – повысил голос до крика фронтовик Хлопков.

– Не вели казнить, Никита Петрович! Сам знаешь, муж на фронте сгинул, три голодных рта на руках осталось, живем на мою карточку вчетвером. Я ребят своих это время немного подкармливала.

– Ты что, сдурела? Это дело судебное! Посадят за это!

– Пусть садят – все одно помирать, в тюрьме или здесь, все одно от голода помрем! – обреченно ответила женщина.

– Ладно, Никита Петрович, Бог с ней, она не себе – малым детям снесла наши пайки, мы не в претензии, – успокоили разбушевавшегося начальника девушки.

– Молодцы, девчата, так и надо поступать, выручать попавших в беду! А теперь докладывайте, чему научились? – Подержав в руках удостоверения, сказал: – Мне позарез на участке лесозаготовки нужен учетчик, Пана, придется тебе взяться за это дело. А ты, Феня, принимай трактор СТЗ, что стоит возле кузни, надо перебрать ходовую, заменить фрикционы.

Так солдатская вдова стала уважаемым человеком Федосьей Ефимовной, трактористом старенького гусеничного трактора СТЗ, и проработала на нем полтора военных года. Многие обращались к ней, просили вспахать огород, притащить из тайги связку хлыстов на дрова, зарод сена и никому не отказывала, несмотря на то, что директор лесоучастка категорически запрещал использовать трактор в этих целях.

У трактора не было кабины, летом от дождя, зимой от падающего на голову снега трактористку защищал кусок брезента, натянутого над головой. В летнюю жару она задыхалась от зноя, исходящего от разогретого тракторного мотора, в лютые зимние морозы металл так настывал, что прилипал к рукам даже тогда, когда на них были надеты рукавицы. Не спасали стеганые на вате телогрейка и такие же штаны, трактор был старый, часто ломался. Федосья со слезами на глазах своими руками ремонтировала его зимой и летом.

Воюющей стране нужен был лес любой ценой, и, не жалея своего здоровья, на полуголодном пайке женщины валили вековой лес, кряжевали, стаскивали бревна на трелевочных санках, запряженных лошадьми, к ледовым желобам, намороженным на склонах гор, спускали по ним бревна на речной лед.

Но деляны возле берегов рек вырубались, лесосеки уходили в глубь тайги. Чтобы возить лес из лесосек на берег Мины, разгребали снег, заливали ледовую дорогу. В ледяном желобе на лесосеке женщины накатывали заготовленные бревна на специальные лесовозные сани. Лошади тащили их на речной лед, женщины скатывали их и складывали в небольшие штабеля. С учетом потребностей военного времени нормы заготовок леса выросли сначала вдвое, а потом втрое.

Но русская женщина была сильнее лютых сибирских морозов, таежной сырости и туч таежного гнуса, от которого не было спасения, при скудном пайке в 600 граммов хлеба в сутки выполняла все нормы заготовки и вывозки леса.

В сорок четвертом году с фронта по ранению вернулся тракторист Кудинов Николай, без сожаленья Федосья передала ему трактор. За время работы трактористом она притащила на огород родителей несколько лесовозных саней с отбракованными бревнами. Они не включались в счет плана заготовленной древесины по длине, и их сжигали вместе с сучьями, обрубленными с деревьев во время раскряжевки. Из этого леса, положенного в огороде на лежки, Ефим собирался строить дом для своей многочисленной семьи. Но его было мало, дочь ушла с трактора, и его заветная мечта срубить новый дом отодвигалась на неопределенное время, но Ефим ждал, не теряя надежды.