Geum.ru

Ать свою книгу воспоминаний или точнее сказать, изложить свою жизнь на бумаге, у меня появлялись давно, я даже не могу сейчас точно сказать в какой год или день

Вид материалаДокументы

Содержание


Украина. дебальцево. жизнь у бабушки на посёлке.
Подобный материал:
1   ...   13   14   15   16   17   18   19   20   ...   37

Однажды, увлёкшись сбором грибов и двигаясь где вдоль, а где поперёк гор по новым и незнакомым местам, мы каким-то случайным образом, выехав из гор, попали в посёлок со странным названием – Карачок. Мама со знанием дела, так как она хорошо знала все близлежащие посёлки и кошары в радиусе 50-100 километров от Сары-Озека, так как моталась между ними по вызовам днём и ночью пояснила, что это чеченский посёлок. Это меня тогда очень удивило, почему так далеко от дорог, в какой-то совершенной глухомани, под горами вдруг стоит посёлок, населённый чеченцами. Откуда и зачем они здесь взялись? Ведь их республика очень далеко от нас, на Кавказе? Что они здесь делают? Всё это вызывало у меня тогда вопросы. Конечно, в то время я ничего не знал про «великое переселение народов» по воле товарища Сталина. Но этот факт, вызывающий моё удивление уже с детства, вот таким необычным образом соприкоснулся со мной. Конечно, намного позже я узнал подробнее о тех трагических событиях в нашей стране, с её «великой дружбой всех народов» и всегда для меня перед глазами был этот пример – посёлок Карачок, затерянный в горах вдалеке от дорог.

Несколько раз мы ездили за грибами и с отцом. Это были незабываемые впечатления детства. От воинской части выделяли автомобиль ЗИЛ-131 открытый, без тента и в него весело грузились семьи: офицеры, жёны и дети. Несколько раз было сразу по два автомобиля, и поэтому народа всегда набиралось очень много. Мы, дети всегда с радостью готовы были ехать хоть куда и те родители, которые не ехали, всегда спокойно отпускали нас с кем-нибудь вместе. Такая поездка напоминала больше выезд на природу на пикник. Все брали что-нибудь с собой поесть и попить. Заезжая в горы выбирали какое-то хорошее место между горами, останавливали ЗИЛы и все разбредались в разные стороны собирать грибы в округе и за ближайшими холмами. Все собирали до тех пор, пока были силы и интерес. Затем все собирались возле машин, солдаты расстилали огромный тент и все рассаживались вокруг него, доставали припасы, и начинался какой-то фантастический праздник на природе. Мы, немного посидев с родителями, тоже всегда находили себе занятие. Бегали вокруг машин в догонялки или, нарывая огромную кучу травы, прыгали и валялись на ней, или изучали окрестности, взбираясь на ближайшие горы и холмы.

Из таких выездов на природу летом с родителями я почему-то запомнил одну – на озеро Караспан. Это озеро было довольно далеко от нашего посёлка, в предгорьях, километров 30-40 и ехали туда семьями артполка тоже на двух ЗИЛах. Озеро было небольшим, где-то далеко в степи от основной дороги, и напоминало скорее оазис в пустыне – окружённое небольшими кустами с глиняным дном, но зато вокруг него под ногами была густая зелёная трава – прямо как ковёр. Это для нас было большим чудом, т.к. у нас в гарнизоне на глине и солончаках если и была трава, то в виде маленьких чахлых кустиков, а больше всего голая глина. Хорошо помню, что в этой траве, возле кустов в огромном количестве бегали большие, размером с ладонь, зелёные ящерицы с красивыми переливающимися шкурками. Пока родители сидели вокруг расстеленного на траве тента, мы наловили этих ящериц полные бутылки, и тогда я впервые видел их так близко. Они были просто красавцы! У нас в Сары-Озеке на глине таких не было, а те, которые были вокруг городка, были очень маленькие пустынные, светло-коричневые, не больше мизинца. Потом, правда, пришлось их обратно выпустить, потому что девать их было некуда – не везти же их в городок! В тот раз мы накупались вдоволь, но почему-то за всё время жизни в Сары-Озеке мы к тому озеру ездили только один раз.

В Сары-Озеке мы впервые столкнулись с землетрясением. Конечно, я знал, читал и слышал о таком явлении, но ощутить на себе как-то не приходилось. И вот однажды летом, когда мы уже жили на четвёртом этаже, однажды вечером так страшно закачались люстры, зазвенела посуда в шкафу и как-то по особенному задрожал пол в квартире передаваясь в ноги и подгибая колени. Все кто был дома, бегом выскочили на улицу. Все собрались в центре двора, подальше от домов – женщины, дети, коляски, офицеры, прапорщики – стоял какой-то тихий гул, растерянность, неясность, что же делать дальше? Ведь многие приехали с других мест и видели всё это, как и мы, первый раз. Так мы кучковались довольно долго, новых толчков больше не было и все, постепенно разошлись спать. Но ночью всё произошло снова, меня разбудила мама и мы, как и все вновь высыпали на улицу. Все сбились в кучу, сонные, зевая и обсуждая один вопрос – сколько же так сидеть? Мы дети радовались этому событию, бурно обсуждая всё происходящее вокруг. У всех тогда только и были примеры о городе Ташкенте, который разрушило землетрясение. Так это мне и запомнилось: ночной растерянностью, тревожным ожиданием чего-то и неясностью действий.

Потом уже к мелким тряскам все привыкли и реагировали спокойно. Позже, учась в Алма-Ате, однажды ночью тоже произошло землетрясение, так я увидел панику и страх в глазах тех, кто приехал учиться издалека. Казарма наполнилась криком и шумом и только нас, несколько человек из местных, отнеслись к этому спокойно. А один курсант даже не встал, повернувшись на другой бок, снова заснул. Глядя на всё это и других курсантов, я вспомнил своё детство в Сары-Озеке и вновь пережил свои первые ощущения.

В жизни в Сары-Озеке было и одно не очень радостное событие. Мы уже переехали на второй этаж, когда мама сильно заболела. Так как она была врач – то она сама себе и поставила диагноз – гипертонический криз. Отца в тот момент не было дома, он где-то уехал, сейчас я уже не помню куда. Мама в больницу не поехала, а лежала и лечилась дома. Болела она несколько дней, и я в это время ненадолго уходил в школу и быстро шёл домой.

У нас уже тогда дома появился армейский телефон. Он был тяжёлый, в оранжевом пластмассовом корпусе, сверху была чёрная трубка со шнуром, а сбоку ручка, которую необходимо было крутить, если хочешь позвонить. До сих пор помню это глупое слово – позывной коммутатора артполка – «Дилижанс». (Позывной штаба дивизии был ещё дебильней – «Влюблённый»!) Удивительно, когда я попал служить в эту дивизию через много лет – эти позывные так и не поменялись.

И мама лежала на кровати рядом с телефоном, как она говорила: «Чтобы сразу позвонить – если мне станет хуже!» В эти дни мне самому пришлось что-то готовить себе и маме потому, что она даже с трудом вставала и говорила. Понятно, что я мог в то время немного – это сварить или пожарить яйца, да ещё отварить макароны или картошку. В доме, это я хорошо помню, почему-то оказалось много сосисок, так я их и варил себе и маме в дни её болезни. Она совсем не хотела есть и мне приходилось её заставлять, сидя с ней рядом. Удивительно, но даже в это время она постоянно думала обо мне, волновалась, поел ли я сам, наелся или нет? Слава богу, болела мама недолго, и всё обошлось. Сейчас я не могу точно сказать, что послужило этому причиной – или проблемы на работе, или работа на износ в поселковой больнице с её дежурствами и ночными вызовами. Но так сильно мама болела в мой жизни только один раз. Видимо сердце у неё болело сильно и серьёзно всегда, да ещё постоянно было повышенное давление, но я не могу вспомнить, чтобы мама квасилась или показывала всем своим видом, что она болеет. Лишь иногда из-за высокого кровяного давления летом у неё могла внезапно пойти кровь из носа. И вся эта гипертония осложнялось ещё и сахарным диабетом. Теперь это кажется странным, но она никогда не жаловалась, никогда не раздражалась или чего-то требовала себе.

Конечно, я далёк от мысли, что у неё никогда ничего не болело, но она как-то этого никогда не показывала, всё терпела молча, сама себе ставила диагноз и сама себя лечила. Единственное, что постоянно напоминало о том, что её болезни рядом и никуда не исчезли – это тумбочка возле её кровати, в которой всегда верхний ящик был заполнен разными таблетками в пузырьках и в разных бумажных упаковках. Единственное, если она очень уставала, то просила сильно не шуметь, пока она могла прилечь отдохнуть – и ей иногда хватало 15-20 минут просто полежать, чтобы восстановиться. Мама, мама, как редко я признавался тебе в своей любви – вечно откладывая это на потом, надеясь на то, что наша жизнь будет долгой и впереди ещё много времени, и я всё успею. Мама была единственным человеком в моей жизни который, понимал меня без слов, а по моему голосу, интонации, форме разговора понимала, догадывалась и чувствовала гораздо больше, чем просто мои слова.

Из жизни в городке в то время помню только то, что к нам часто прибегали взволнованные жёны офицеров в любое время дня и ночи, и по вечерам и по выходным дням, зная, что она детский врач, чтобы она помогла их заболевшим детям. В смысле сходила, посмотрела, что и как, и подсказала, что же делать? Практически всегда она шла и советовала, что и как лечить, так как врачей было мало, а её профессия – детский врач, вообще была единственная в городке. Ведь все врачи госпиталя были специалистами по взрослым. Только очень редко, когда она возвращалась с работы или ночного дежурства уставшая, она просила сказать, что её нет дома, если придут, потому что она очень устала и хочет спокойно отдохнуть у себя дома. Ведь иногда людям трудно объяснить, что человек пришёл с работы, очень устал – ведь он такой же живой человек, как и все, мог не спать, ночью мотаясь на машине по кошарам. А некоторые люди готовы идти и днём и ночью со своими проблемами, которые, как говориться, выеденного яйца не стоят. Кашлянул ребёнок – сразу бегут: «Ой, срочно – ребёнок умирает!» или с подобной ерундой. Такое, правда, было очень редко – обычно она шла и смотрела. Поэтому её в городке, да и во всём гарнизоне знали, практически все женщины, которые имели детей. Много раз я обращал на это внимание ещё с детства, когда шёл рядом с ней – многие, даже не очень знакомые люди здоровались с ней узнавая её. Иногда, когда она заходила в магазин, а в те времена практически во всех всегда были обязательные очереди – её часто все женщины городка пропускали, чтобы она могла что-то купить. И я не помню случая, чтобы хоть один раз кто-то возмутился. Вот так был высок её авторитет в городке среди женщин.

Было и одно дело, связанное с маминой работой, которое я почему-то запомнил на всю жизнь. Мама по роду своей профессии была тесно связана с больными детьми и роженицами в роддоме райбольницы. А у отца в части был хороший офицер-политработник, с которым и его женой сложились хорошие отношения. К сожалению, я уже забыл их фамилию. Жена у него была молодая, весёлая девушка, частенько они были у нас в гостях и мы ходили к ним. Единственное, что было удивительным – у них не было детей. Как там у них вышел этот разговор, но однажды я услышал, как мои родители обсуждали такой вопрос – как помочь им в этой деликатной проблеме – завести детей. Основную часть этой «операции» мама брала на себя, она же и проработала все детали, определив каждому его роль. Как там мама оформляла все документы о том, что жена офицера как будто бы на самом деле ждёт ребёнка – я не знаю. И в один прекрасный день он у них появился! Никто в городке ничего не знал и не понял, все считали, что произошло как обычно. Конечно, они были очень рады этому событию и с огромным уважением стали относиться к маме. Потом они как все офицеры куда-то переехали, но ещё долго от них мы получали известия на открытках к праздникам. Мне мама строго настрого наказала, чтобы я о том, что слышал и знал, никому не говорил во дворе. Но нам эти проблемы в нашем возрасте были не очень-то интересны, да и просто никого не интересовали. Но тогда я впервые задумался о том, о чём раньше как-то не очень-то интересовался. Как-то раньше для меня было как бы само собой понятно – раз живут муж с женой, то у них есть дети. Это для меня было так ясно и просто. Но, оказывается, есть семьи, у которых целая трагедия – отсутствие детей. И люди, живя вместе, мучаются над решением этой проблемы, ищут пути выхода из создавшейся ситуации. И хорошо если им в жизни попадутся такие хорошие и понимающие люди, как моя мама.

В это время отец поступил в военно-политическую академию им. Ленина, находящуюся в Москве. Поэтому последние годы жизни в Сары-Озеке вспоминаются тем, что он два раза в год ездил в Москву на сессии. Из этой учёбы осталось ощущение счастья и радости в связи с его приездом. Мама с отцом всегда договаривались и он с радостью, так как сам любил, чтобы в доме всегда были конфеты (не какие-то дорогие, а обычные карамели) привозил их целую хозяйственную сумку. Мама всё вываливала на стол и получалась одна огромная куча конфет, состоящая из разноцветных фантиков московских фабрик: «Рот – фронт», «Красная Москва», «фабрика им. Бабаева». Мы начинали спокойно, беря все по одной и деля их на три части пробовать на вкус. Отец брал конфеты всех разных видов, сейчас уже не могу точно сказать, но видов по 20-30. Все они были в ярких, блестящих, как-то по особенному шуршащих обёртках – как будто из другого мира. Таких конфет в то время никогда не было в Сары-Озеке, да что там, в Сары-Озеке, в самой Алма-Ате их купить было невозможно. В нашем гарнизонном продуктовом магазине тоже продавались конфеты. Там были разные: дорогущие по тем меркам – шоколадные (2.50 за килограмм, а потом их переоценили ещё дороже – и они стали аж по 5 рублей!) «Красная шапочка», «Кара-кум», «Мишка на севере», «Мишка косолапый» и разные карамели, но московских не было.

Зимой ещё отец обязательно привозил апельсины и мандарины. Это было вообще огромным дефицитом в то время. В детстве по одной или по две мандаринки можно было увидеть только один раз в год в праздничном новогоднем подарке. А тут отец привозил их целыми килограммами! Их и в Москве продавали, как говорил отец, только на территории Московского зоопарка. Сейчас, когда все ларьки завалены круглый год ими, да ещё разными экзотическими киви, бананами и ананасами – бери, не хочу, – трудно поверить в то, что тогда мы этого никогда не видели! До сих пор помнятся те счастливые мгновенья детства, когда отец приезжал с сессии. Мы все собирались вместе, отец что-то рассказывал, мама счастливо улыбалась и смеялась и всё время мы что-то пробовали, доставали, убирали и перекладывали. Хорошо помню такие синие высокие банки с рисунками из сказки «Чипполино» апельсинов и лимонов с саблями – там были внутри апельсиновые и лимонные дольки желе-мармелада в сахаре. Круглые, плоские железные банки с леденцами имеющие такое загадочное название – монпансье и узорные банки с халвой. Были и различные другие, каждый раз разные, всего и не упомнишь!

Такое же счастье было, я помню, когда у нас в магазине появились в продаже большие банки (как томатная паста) со сгущёнкой – в нее, наверное, вмещалось обычных банок штук 20-30, а они были тогда по 55копеек. Один раз мама по моей просьбе купить такую взяла меня с собой в магазин с условием, что нести её домой буду я, потому что она была очень тяжёлая. Мы все вместе ели её не экономя – и съели точно за месяц. И все так наелись, что уже вторую решили не брать.

Иногда вечерами, когда я ложился спать, отец садился за стол и потушив верхний свет, под светом настольной лампы что-то писал, чертил на картах – вот тогда я впервые в жизни увидел настоящие топографические карты и условные обозначения на них. У него была офицерская сумка и в ней много всякого добра: коробка карандашей «Тактика», компас, курвиметр и офицерская линейка. Но для того чтобы что-то начертить он брал ещё и мою коробку карандашей – её мне купили, ещё кажется в Ленинграде, фирмы с загадочным названием «Сакко и Ванцетти».

Она была такой необычной формы – таких сейчас я не встречал, толщиной сантиметров восемь и в ней лесенкой по три ячейки – места для карандашей в несколько слоёв. Карандаши, а их там было около ста штук всех цветов радуги и всевозможных оттенков, во время хранения вдвигались сверху в коробочку. Знатный был набор! С ним у меня было связано всё детство и школа – все мои рисунки, которые бережно собирала и хранила мама были сделаны им. Именно на них и это я хорошо помню, как мама учила меня цветам радуги. Раскладывать карандаши в коробке надо было по определённому порядку: «Каждый охотник желает знать, где сидят фазаны». В этой скороговорке все первые буквы соответствуют порядку цветов спектра или радуги. Немного позже я самостоятельно прочитал другой менее известный вариант: «Как однажды Жан-звонарь головой свалил фонарь». Они так и остались в Чимкентской квартире.

Часто я засыпал и потом, проснувшись ночью, видел, как отец что-то пишет за столом. Тогда я особо не задумывался над этим, но теперь понимаю, что другого времени у него просто не было. Такая служба во всех развёрнутых полках, – это пришлось пройти и мне во время моей службы офицером, когда свободным временем располагаешь только ночью, отрывая его от своего сна. Иногда я сидел рядом с ним и с интересом разглядывал то, что он делал и как рисовал непонятные мне тогда значки на большой карте. Хорошо помню, как он сказал, что вот сюда он «кинет» атомную бомбу и начал её рисовать. А я в тот момент спросил его:

- А почему туда, а не сюда? – показал ему на большой синий круг, которым я уже знал, что обозначают скопление врагов.

- По пехоте «бросать» нет смысла – она сама разбежится! – просто ответил он мне и это был мой первый урок военной тактики в жизни, который я ещё не раз вспоминал, обучаясь в училище.

С этой академией и был связан наш переезд из Сары-Озека. Как объяснили мне родители, что из-за того, что моего отца не отпустили на сессию, когда шли серьёзные учения в округе – его оставили как «двоечника» на второй год. Но так как такая служба не гарантировала того, что всё может повториться вновь – командующий военным округом и дал возможность спокойно доучиться, проходя службу в военкомате города Усть-Каменогорска.

Оглядываясь назад, в своё детство в Сары-Озеке, жизнь казалось интересной, почему-то никогда не вспоминаются скучные дни – если дома нечем было заняться, то нам на улице всегда было весело. Конечно, были и бытовые трудности гарнизонной жизни. Бывали такие моменты, когда ломался водяной насос, и пропадала вода, это всегда бывало 2-3 раза в год. Пока командование принимало меры по устранению поломки, то к нам во двор регулярно приезжала военная водовозка с водой и ней выстраивалась очередь из жильцов наших трёх домов. В большинстве своём это были жёны и дети, потому что она приезжала днём. У нас тоже мама всегда была на работе, а отец на службе и поэтому эта обязанность всегда возлагалась на меня. Носить воду надо было ведром и железным эмалированным бидончиком, так как в то время ни о каких пластиковых бутылках не было и речи. В этом бидончике мама покупала разливное молоко в магазине, поэтому это был в доме предмет первой необходимости. Воду дома надо было лить в ванну, заткнув её пробкой и во все трёхлитровые банки, какие найдутся дома. Поэтому, когда наступали такие дни, то мы дети уже с утра, взяв ведра, собирались в беседке рядом с площадкой, куда приезжала водовозка. Хорошо было, если я успевал несколько раз сбегать, если нет, то приходилось ждать следующего рейса.

Нередко пропадал свет – ремонт занимал по времени, когда как: от нескольких часов до одного дня. Поэтому бывали у нас и «романтические» вечера без света, со свечами, но выручало то, что в доме был газ (газгольдер стоял во дворе). Газ пропадал, но очень редко, можно сказать, что он был почти всегда. В такие дни мама готовила на дежурной электроплитке, которая хранилась у нас глубоко в нише на специальной полочке и всегда была в «боевой готовности» заменить газ.


УКРАИНА. ДЕБАЛЬЦЕВО. ЖИЗНЬ У БАБУШКИ НА ПОСЁЛКЕ.

ВОСПОМИНАНИЯ О ВОЙНЕ. ПОЕЗДКА НА ХУТОР.


Описание жизни в Сары-Озеке было бы не неполным, если бы я не осветил такой огромный кусок своей жизни как город Дебальцево Донецкой области Украинской ССР – по старому, а сейчас независимой Украины. Там жила моя бабушка по маме и родители отца. Там же родились и выросли мои родители, да и у меня в паспорте стоят те же данные. Я раньше долго размышлял над таким философским понятием – как родина. Что же оно означает? Место, где человек родился и вырос. А если я вырос совсем в другом месте? Вот загадка без ответа. Родина – от слова родился, т.е. оно должно быть связано с местом, где человек родился и вырос: родился я там это точно, а вот следующее слово – вырос, в моей жизни связано с совсем другими местами. Так что же я должен считать этим понятием? Поэтому для себя решил путём долгих размышлений, что я в полном смысле, словом – Родина буду считать только то место, где жили мои родители и мимоходом я родился, и которое просто осталось в моей памяти как дома моих бабушек и дедушки. Отец и мама всегда трепетно относились к городу Дебальцево – как родному, разговаривая между собой они, часто обсуждая что-нибудь связанное с отпуском, употребляли выражения: «Поедем на родину», «Поедем домой», «У нас дома…» и т.д. Я же так сказать не мог, так как вырос в семье военного и большая смена мест, городов, школ, квартир – воспитали во мне какое-то чувство лёгкой смены мест, приспособления и привыкания к разным конкретным условиям. И если с понятием Родина, в смысле рождения – я хоть как-то нашёл понятный ответ связанный с Дебальцево, то вырос я во многих местах и поэтому для меня родными являются и должны считаться Сары-Озек, Усть-Каменогорск и Чимкент.

Все мои воспоминания о «сельской» жизни в моём детстве связаны с этим небольшим украинским городком. Мама говорила о том, что пока я был маленьким они тоже каждый год к бабушке, но я, честно говоря, это не помню. Я только хорошо запомнил, что летняя кухня и дом уже был построен и это всё не менялось годами. Мама и бабушка рассказывали мне, что раньше всё было не так; был старый, глиняный дом в котором выросла моя мама девочкой с братом и в нем же пережили войну. Он него оставили только небольшой кусок, в котором сделали летнюю кухню, а новый дом построили из шпал на новом месте. Всё это было построено, когда я был ещё маленьким, а бабушка жила с одним мужчиной, которого я не помню – осталась только в памяти его фамилия – Терлецкий. Да ещё большая стопка журналов на украинском языке «Перець», это подобие нашего «Крокодила». Как-то жизнь у них потом не пошла и они рассорились, мама рассказывала, что ему выплачивали какие-то деньги за этот дом по решению суда. Судов было много, не один, но факт остался фактом – бабушка жила одна в огромном доме и насколько я помню, ей пришлось решать все проблемы самой. Это было удивительно, но она одна содержала всё хозяйство по мере возможности, а дом топился углём – в центре была печка, и я там впервые видел весь этот процесс и все проблемы, связанные с этим, такая же печка, но поменьше была в летней кухне. Мне, выросшему хоть и в маленьком далёком казахском гарнизоне, и ничего не видевшего в своей жизни кроме газа, – где необходимо было только поднести спичку, чтобы он загорелся всё это было в диковинку. У бабушки был низенький сарайчик с тяжёлой дверцей, там хранился уголь и хорошие сухие дрова, а за ним сбоку огромные брёвна – кривые стволы деревьев с огорода и толстые ветки. Когда я стал постарше, бабушка доверяла мне их рубить и я в охотку, увлекаясь, набираясь опыта, их пилил и колол, так как ей самой рубить уже не было сил. От неё же я впервые изучил уголь и узнал, что уголь углю рознь и самым лучшим из них является антрацит. Это уголь высшего сорта – он всегда был крупными кусками, величиной с кулак и ярко отсвечивал чёрными боками на солнце. Впервые я пилил дрова на козлах – у бабушки они стояли рядом с дровами, и колол их на специальной колоде, она тоже была из дерева, я не помню из какого, но за много лет её так и не разрубили так как дерево было твёрдым как камень. Бабушка же, разжигая печь, обходилась тоненькими веточками и сухими лёгкими планками из тонких досок. Для быстрого разогревания еды у неё была маленькая электрическая односпиральная, ещё с открытой спиралью плитка, которая когда нагревалась ярко светила загадочным малиновым цветом. Этой плитке было очень много лет, так как спирали заменялись по мере их сгорания.