Geum.ru

Ать свою книгу воспоминаний или точнее сказать, изложить свою жизнь на бумаге, у меня появлялись давно, я даже не могу сейчас точно сказать в какой год или день

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   11   12   13   14   15   16   17   18   ...   37

Сейчас уже я осознаю всю детскую очевидную глупость и сумасбродность той идеи. Понимаю, как мы сильно рисковали своей жизнью – без навыка «горных» работ, не имея понятия о том, что необходимо крепить потолок, как в шахтах – глупо надеялись, что наше убежище спасёт нас, а не обвалиться от содрогания земли при взрыве, завалив всех нас. Но надо отдать должное нашим родителям, они нас не отговаривали от этой идеи надеясь, что мы сами её бросим, когда устанем копать.

Копать мы начали в конце лета, где-то в середине августа. Я приходил помогать копать по воскресеньям и в рабочие дни после школы, но они копали и сами, пока меня не было. Поэтому я не всегда мог принимать участие в этой идее. Но один-два раза в неделю я обязательно был у них, и если не могли родители, то я шёл один. Ходить по одному в чужом районе для всех ребят с нашего городка было довольно проблематично, но семью Оверченковых и их детей знали все. Поэтому у меня, практически у единственного мальчишки с военного городка, сложились нормальные отношения с местными пацанами того района, и я всегда ходил спокойно. В посёлке целинников жили в основном русские семьи, дети которых учились в нашей школе и у них были свои счёты с местными казахами и детьми чабанов.

Сначала мы вырыли яму со ступеньками на глубину около четырёх метров, а затем стали делать комнату вбок размером 2,5×2,5 метра – землю поднимали ведром с верёвкой, куча вынутой земли росла у нас на глазах. Идея увлекла всех нас, и дружно копалось легко. На каком-то детском энтузиазме, азарте и творческом подъёме по осуществлению этой идеи мы вырыли всё это где-то за месяц. Но идея требовала продолжения и главное то, что мы во время работы сработались, поверили в себя и увидели то, что мы можем справиться с казалось бы, непосильной задачей на первый взгляд, так захватила нас, что мы решили не останавливаться, а копать дальше. Идея у нас родилась такая – из подземной комнаты рыть ещё одну шахту вниз на три-четыре метра, а потом из неё опять вбок – и сделать ещё одну комнату. Родители к этой идее относились спокойно полагая, что мы хоть чем-то занимаемся и то хорошо. Земля была хорошая – жёлтая глина, чистая без камней, копать её было одно удовольствие, в процессе работы мы раздобыли кирку-мотыгу и долбили сначала ей, а затем подрывали маленькой сапёрной лопаткой. Её я принёс с городка, потому что большой лопатой было неудобно рыть в узких местах. Огромная куча глины, которую мы доставали из бомбоубежища, росла и высоту и в ширину, радуя наш глаз. Рыть вторую шахту пришлось труднее – понадобилась вторая верёвка и человек, который в средней комнате должен был перецеплять ведро, т.е. работа могла вестись только втроём. Один роет шахту, второй тянет и перецепляет ведро в комнате, а третий вытаскивает его наверх и высыпает подальше. Во время той работы у меня впервые в жизни появились настоящие твёрдые мозоли на руках от лопаты и кирки, чем очень гордился. И я понял для себя одно, что любую работу, какая бы она не казалась огромной и большой можно сделать, нужно только не лениться и терпеливо работать. В нашу «шахту» был проведён провод из сарая с лампочкой, так как в темноте на него убежища уже было ничего не видно, поэтому все работы шли при свете. Мы вырыли вторую шахту на глубину двух метров, т.е. от поверхности земли уже углубились на 6-7 метров, когда всё неожиданно кончилось.

Однажды, когда я пришёл помогать рыть, то я увидел горе и печаль на глазах ребят. Оказалось, что ночью, по закону физики, двухметровый слой глины не выдержал и под своим весом обвалился, наглухо завалив всё наше сооружение – похоронив такую прекрасную идею. Теперь страшно подумать, что если бы это случилось в тот момент, когда мы рыли внутри – то точно никто бы из нас не выжил под двух-трёх метровым слоем сырой глины! Уже потом пришли к нам умные мысли о том, что необходимо рыть узкие коридоры с острыми верхами в тоннелях, чтобы давление распределялось по большей поверхности и обязательно крепить своды в больших комнатах с горизонтальными потолками. Сидя у огромной ямы, в которую превратилось наше бомбоубежище, у каждого из нас в голове крутились грустные мысли о том, что идея, которая нас вдохновляла больше месяца, так печально закончилась. Но самое главное и радостное было то, что мы все живы. Родители кратко подвели итог нашей работы, – сказав нам зарывать яму обратно. И нам с грустными лицами, пришлось всю глину, которую мы с таким трудом доставали вернуть обратно в яму. Эта работа заняла у нас буквально несколько часов. Кто-то робко высказал идею про постройку нового бомбоубежища. Но угроза ядерной войны за время копания нашего убежища отступила куда-то далеко, и на второе у нас просто уже не было сил и желания. Затем уже позже много раз, когда мы проходили мимо свежего пятна глины ещё долго вспоминали о нашей безрассудной идее и потраченных впустую силах. Но всё было не зря! Ведь я для себя понял одно – нет ничего в жизни невозможного, и вручную можно вырыть яму любого размера, вопрос только во времени. А главный вывод из той истории я сделал для себя, что прежде чем затевать что-то грандиозное – необходимо десять хорошо подумать и подсчитать стоит ли всё это потраченных сил и времени.

Помимо походов в гости к Оверченковым по воскресеньям обычным делом был поход на базар. Просто других вариантов не было, а поход на базар был своего рода отвлечением от обычной жизни. Идти необходимо было пешком, вдоль железной дороги, мимо элеватора каких-то придорожных складов, выходя к магазину «Космос». Он считался самым большим в посёлке и в нём продавались детские игрушки, хозяйственные товары, велосипеды и парфюмерия. Он представлял собой огромный длинный железный сарай, у которого одну стену сделали стеклянной. Посещение этого магазина было обязательным ритуалом потому, что он был один такой на весь посёлок. Хоть мы и покупали там что-нибудь не часто, но возможность осмотреть все новинки мы никогда не упускали. После этого магазина мы шли через «центральную площадь», про которую я уже упоминал, к следующим маленьким, выполненным из глины магазинам расположенным вокруг неё: «Обувь», «Книги» и знаменитый ларёк с газетами-журналами. В нём кроме газет было много чего хорошего: значки, марки, булавки, заколки и т.д. Возле него мы обязательно останавливались и внимательно всё осматривали, отец обязательно покупал что-нибудь из газет или журналов. У бабок, которые сидели рядом с мешками жареных семечек мы обязательно покупали стаканчик в бумажном кулёчке и по дороге, которая шла вниз с центральной площади, выходили к базару. Особо покупать на нём было нечего – основным товаром на нём был молотый красный перец, семечки и веники, всем этим торговали круглый год. Родители покупали что-нибудь из овощей, какого-то мяса или курицу – вот и все развлечения. Но один раз в месяц было обязательное посещение парикмахерской, она была как раз напротив базара. Стригся я много лет исключительно у одной женщины-парикмахера, уже не помню, как её звали, но название причёски – «Молодёжная» и цену – 40 коп, запомнил на всю жизнь. Позже мама мне давала деньги, и я сам шёл в парикмахерскую, а они с отцом в это время на базар. В детстве базар казался мне большим и время на его обход, казалось, тратилось очень много, а позже когда я уже офицером вновь зашёл на него, его вид произвёл на меня очень удручающее впечатление, оказалось время там ничего не поменяло за эти прошедшие 13лет. Просто я стал видеть грязь, пыль, убогость, серые грязные и некрашеные заборы, шелуху от семечек, которой всё было завалено под ногами. Оказалось, что он даже по сравнению с Панфиловским, очень маленький, меньше в два-три раза. На обратном пути с базара, если идти более длинной дорогой через посёлок – там по пути был один-единственный магазин «Одежда». Иногда мы шли обратно через него, но чаще всего возвращались опять по железной дороге.

Если же пройти через весь базар и выйти с его другой стороны, то попадаешь на грязную и пыльную улицу, по которой дальше через 200-300 метров попадаешь на территорию районной больницы, где работала мама. Она была отделена от посёлка руслом небольшой речушки с высокими обрывистыми берегами, через которую был переброшен узкий пешеходный мост. В больнице мама из городка работала не одна, я помню ещё две-три женщины, которые иногда утром уезжали вместе с ней на больничной машине на работу, а когда машины не было – они шли пешком. Был у нас в посёлке рейсовый городской автобус – ПАЗик, который ходил очень редко, и на него трудно было попасть. Сама больница представляла собой несколько глиняных, покрытых шифером барачного типа зданий. Территория была ничем не огорожена, так как она была расположена таким образом, что с одной стороны был обрыв реки высотой два-три метра, а с другой стороны – железнодорожная насыпь, по которой практически беспрерывно шли поезда, как бы огибая посёлок дугой. За железной дорогой с другой стороны домов уже не было – там начинались степь, глиняные холмы и далее высокие горы, она была как бы границей посёлка. В одном из этих домов больницы – детском отделении, работала мама. С одного входа было приёмное отделение, кабинеты врачей, а с другой палаты с больными. Днём они ходили вокруг больницы и бараков или сидели на скамейках в тенёчке от многих больших деревьев, которыми была засажена вся территория больницы. От этих тополей осталось в памяти то, что осенью вся больница была завалена огромными сухими листьями. Они так приятно шуршали под ногами, когда идёшь по ним и когда их сжигали, собрав в большие кучи, белый дым тонкими струйками поднимался вверх. В одном из зданий была лаборатория, и я любил туда заходить с мамой, а когда и один – работницы давали место за столом с микроскопом, где я мог спокойно часами разглядывать всё что хотел. Это ощущение чуда от увиденных в нём картинок надолго мне запомнилось. Оно же и давало возможность поразмышлять о природе вещей. Я разглядывал разные предметы: листочки деревьев, разные пылинки, мух, стрекоз и разных жучков-паучков.

Когда я позже, уже офицером по разным причинам приезжал в Сары-Озек то, всегда пересекая железнодорожный переезд на выезде из посёлка, невольно поворачивал голову и смотрел на здания больницы и извилистую полевую, разбитую, всю в кочках и ухабах дорогу ведущую туда. Удивительно, но за все те годы, которые прошли с моего детства и десять лет службы в Панфилове – там ничего не изменилось. И этот вид пыльных деревьев, грязных серых зданий, разбитой дороги вызывали у меня не те яркие, восторженные воспоминания детства, когда там работала моя мама, а уже осознанные чувства какой-то запущенности, захолустья и заброшенности.

Ещё от маминой работы осталось радостное воспоминание – это загадочное слово – Кугалы. Так назывался ближайший к нам соседний районный центр по направлению к «Панфиловским» горам. Мама часто ездила туда на вызовы и по делам, и всегда привозила оттуда дефицитную посуду, одежду и книги. Хорошо помню идеально упакованные в рисовую солому двенадцать настоящих японских пиал из тончайшего фарфора. Мама только по великим праздникам ставила их на стол, а так они стояли в серванте, олицетворяя собой достаток в доме. Там же она купила комплект позолоченных чайных ложек в красивой красной коробочке – их она тоже отдала нам. Три книги из тех, которые привезла она оттуда – первые тома энциклопедии Брема «Жизнь животных» так и хранятся до сих пор у нас в доме. Остальные тома я уже докупил позже сам, будучи офицером. Поэтому Кугалы казались мне с детства каким-то сказочным Эльдорадо – местом, где есть всё. И как велико было моё разочарование оттого, что я увидел, когда я уже был офицером, и у меня появилась возможность заехать туда, проезжая мимо. Столько лет уже прошло после того, когда я был ещё маленьким мальчиком, а это как был, так и остался обычный мелкий райцентр всего с тремя-четырьмя магазинами. Просто он стоит вдалеке от автомобильной и железной дороги. Вот ведь как в жизни бывает, иногда сам себе что-нибудь напридумаешь, нафантазируешь, а когда это всё увидишь – всё оказывается гораздо проще, чем ты себе представлял. В этом я убеждался не один раз и долго помнишь ещё это постигшее тебя разочарование от увиденного или сделанного.

Так и посёлок Кугалы – оказался небольшим посёлком с маленькими магазинчиками, в которых всякие товары в магазине просто задерживались на более долгое время, потому что туда необходимо было ехать целенаправленно. В отличие от Сары-Озека, который был крупным железнодорожным центром и стоял на перекрёстке автодорог Алма-Ата – Талды-Курган и поворота на Панфилов.

Но на работу к маме я если и ходил, то только в каникулы или с субботы на воскресенье потому, что в школе тогда учёба была шесть дней в неделю. И почему-то мы всегда практически учились в первую смену. Очень редко, по-моему, кажется, только один раз за всю школу я учился полгода во вторую смену. Прямо скажу, что такая учёба мне не нравилась, но я запомнил один момент, связанный с этим. Как-то на рампе весной, в её дальнем углу возникла огромная лужа. И она, конечно, не могла быть нами замечена. Видимо, какая-то техника за зиму перегородила слив с неё, сейчас я уже не помню этих подробностей. На этой луже мы из подручных материалов, которых вокруг было предостаточно, соорудили плот, и катание на нём стало нашим любимым развлечением. В этой луже лежали разгруженные с платформ огромные круглые закапываемые в землю ёмкости под бензин, и добраться до люков до них можно было только на плоту. Из желающих поплавать на нём была целая очередь, а нам «повезло», мы тогда учились во вторую смену, и поэтому нам с утра можно было накататься вдоволь. Тогда мы впервые залазили внутрь ёмкости, нам было интересно посмотреть, а что же там у неё внутри?

Про поселковую железнодорожную школу №270, о которой я уже упоминал раньше теперь можно рассказать подробнее. Она дала мне много хороших впечатлений в детстве. Помимо воспоминаний о досадных стычках с местными казахами, в ней работали нормальные учителя, о которых остались тёплые впечатления. Первым впечатлением было – это огромное количество учеников, в названиях классов были буквы «Г» и «Д», а иногда и «Е» и «Ж». Вторым – огромное трёхэтажное здание, которое после нашего барака поражало своими размерами. Во время перемен на двух лестницах между этажами собиралось такая большая толпа из учеников, что с трудом удавалось пройти. Это было нам так немыслимо после нашей тихой, спокойной и маленькой начальной школы в городке. Третьим удивительным событием для нас было это специализированные кабинеты по физике, химии, математики, русского языка и литературы и другим предметам, которых у нас не было. Запомнилось, что в кабинете химии висела огромная во всю ширину стены таблица Менделеева. В кабинете истории над доской огромная схема, показывающая развитие человечества и глядя на неё становилось понятно, что люди живут на свете очень долго. Но разумные люди – мы, занимаем на ней совсем узенькую полоску.

В кабинетах везде вместо парт были столы, жёстко прикреплённые к полу уголками и огромные тяжёлые табуретки, которые изготовлялись тут же на уроках труда своими силами. Новым явлением для нас были и общешкольные построения по любому поводу. На втором этаже школы было огромное фойе, в конце которого находилась маленькая сцена для оркестра во время школьных вечеров. С неё и любил ораторствовать директор. Мы выстраивались в фойе справа и слева, все классы по порядку, оставляя свободный проход шириной 3-4 метра по которому шёл директор от лестницы к сцене вдоль строя. Фамилию директора я запомнил очень хорошо на всю жизнь – Акбырбаев, но не потому что был его поклонник, а как из детства образец тупости и глупости. Он любил подолгу выступать перед нами, часто собирая по любому поводу, но говорил он – на каком-то своём своеобразном, дичайшем, режущим наш слух языке – смеси исковеркованного русского, без падежей и неправильных окончаний и когда увлекался, вперемежку с казахскими словами. Поэтому его выступления перед нами хоть и были по своей сути на разные серьёзные темы, но всегда вызывали у нас тихий смех. А я уже тогда, стоя в строю и слушая его речи, стал задумываться над таким вопросом – как такого человека, прямо скажем ничем не выдающегося и даже просто тупо не умеющего говорить на русском языке, могли назначить директором единственной русской школы? Но двойная мораль тех времён, когда все говорили одно, а на самом деле думали совсем другое, как бы всё объясняла и давала нам понять, что у нас в стране и так бывает. Слава богу, что заместителями у него были русские женщины и нам, чаще всего приходилось общаться и иметь дело с ними.

Самыми запомнившимися остались мастерские. Они были в отдельном здании рядом со школой и там были слесарная, столярная и токарная мастерская. Но самым поразившим меня там был класс черчения. Он был оборудован всем необходимым, на стенах висели различные чертежи разнообразнейших фигур в разрезах и разных проекциях, в шкафах вдоль стен удивительные геометрические фигуры из дерева, гипса, оргстекла и целые и разборные, и с всякими срезами – для тренировки пространственного воображения. Огромное количество плакатов по стенам показывали различные формы перспектив в рисунках. Преподавал черчение удивительный человек, влюблённый в свой предмет – Жанабиль Ахметович, фамилию его я, к сожалению не помню. Он хоть и был по национальности тоже казах, как и директор школы, но был его полнейшей противоположностью. Он очень чисто и хорошо говорил по-русски, довольно грамотно вёл уроки и хотя мы его «за глаза» звали «Автомобиль Ахметыч», всё равно любили его и его предмет, всегда с большим желанием ходили к нему на уроки. Он как-то умел спокойно и понятно объяснять, давать такие необычные для нас задания, как нарисовать виды из своих окон квартиры или выбрать вид на природе. Помню, как мы в поисках пейзажей ходили на поле за городком и рисовали вид на железную дорогу и посадки возле неё, вдоль которой мы ходили весной за колокольчиками. Поэтому эти виды вокруг нашего городка так хорошо и запомнились из детства из-за того, что мы их рисовали. Вообще-то я хочу сказать, что за свою жизнь, учась в разных школах, а поменял их достаточно много, я могу делать выводы и сравнивать их между собой. Из общей массы преподавателей в школах запомнились только несколько, – которые выделялись чем-то ярким, необычным или имеющим какой-то свой секрет умения преподавать. Так вот такими и были учителя черчения и литературы в этой школе.

Учительница русского языка и литературы, хоть я и забыл её фамилию, запомнилась своим необычным и неформальным подходом к обучению. Она единственная из всех учителей всегда говорила очень правильно и необычно. Например, когда она объясняла нам какую-нибудь новую тему по литературе, то во время изложения материала могла просто сказать:

- Во что бы то ни стало – всё пишется раздельно!

И продолжать урок дальше, уже не отвлекаясь на русский язык, но это потихоньку и незаметно проникало в нашу память. Новым для нас явилось то, как она учила нас, помимо школьной программы – т.е. изучения скучных классиков русской литературы, заставляла нас по-иному взглянуть на окружающий мир. Я на всю жизнь запомнил темы её необычных сочинений таких как «Самая старая вещь в нашем доме». После того, как я дома объявил своим родителям о теме сочинения и попросил их помощи в этом вопросе, они весь вечер сами с радостью и увлечённостью малых детей перебирали всё, что только было возможным в нашем доме. Это оказалось не так просто, как всё казалось сначала. Что же могло быть у нас, в семье военных, после многих переездов быть самым старым? Они вдвоём называли какую-то вещь, потом вспоминали её историю и откуда она появилась у нас и в каком году. Потом находили другую вещь, ещё старше. Наконец, после долгих споров и поисков – эта нужная нам вещь была найдена. Этим предметом у нас в доме оказалась чайная ложка мамы, которую ей в своё время дала бабушка, когда она поехала поступать в медицинский институт города Ростова-на-Дону. Для сочинения необходимо было ещё описать её историю, красочно и подробно, а это без серьёзной беседы с родителями было невозможно. Все царапинки и вмятины и все приключения, которые произошли с ней. Пришлось мне выслушать историю мамы о том, как она училась, после этого вышла замуж и уже с отцом вместе мотались по гарнизонам. Написанное мной сочинение оказалось одним из самых лучших в классе.

Или ещё одна тема «Вид из моего окна», которая заставила меня, описывая всё, хорошо запомнить все те мелкие подробности в посёлке и на горах, какие были видны из наших окон. Ещё была одна тема, которую я запомнил из-за её необычности «Почему я не люблю зиму (осень, лето, весну – на выбор)». Это задание тогда заставило меня надолго задуматься и потребовало не просто, как это обычно формально подойти к его написанию, а долго размышлять и это оказалось гораздо труднее всяких таких простых тем вроде «Как я провёл лето» или «Как я ездил к бабушке» и им подобным. Оказывается, такой я тогда сделал для себя вывод – у меня нет особо нелюбимого времени года. Я люблю и лето, и зиму – одинаково. Весной хорошо одно, осенью другое. В жаркий солнечный день мечтаешь о зиме с её прохладой, а зимой – наоборот, о солнечном лете. Пришлось, пересиливая себя, что-то выбирать для сочинения, чтобы получить оценку, но всё написанное мной там – было такой большой неправдой, и поэтому я хорошо это запомнил. Может быть, задавая нам такие темы, она и добивалась от нас главного – заставляя нас задумываться? Ещё запоминающейся темой была «Зима в нашем посёлке», в которой необходимо было описывать своё видение и ощущение зимы, выискивая, подмечая и запоминая только что-то необычное и интересное в нашем посёлке. Помню, когда она их зачитывала их вслух, то у каждого из нас было что-то своё, немного личное видение зимы, снега на крышах, на деревьях, узоров на стёклах. Все вроде бы писали об одном и том же, но у каждого это было по-своему. Именно она и показала нам примеры начала сочинений, которые поражали своей необычностью, такое как «Сегодня нам в школе дали задание написать сочинение на тему… Я пришёл домой сел за стол (задумался, открыл книгу, шёл домой и думал – можно брать на выбор)». Это было необычно, как-то ново, не стандартно и сразу подкупало своей прямотой. Чем я и воспользовался, когда писал сочинение при поступлении в военное училище.

Иногда темой для сочинений были выбраны картины русских художников: Шишкина, Серова, Репина и других, при этом она оценивала не просто описание картины, то есть того, что сам видишь, а ещё свои мысли. Самым трудным было то, что она требовала писать сочинение от имени персонажей, которые были изображены на картине. Я помню, как мучился над мыслями одного из мальчиков, который тянул бочку на картине «Тройка» и грача из картины «Грачи прилетели». Началом всех её идей для меня было моё сочинение от имени мальчика с картины «Опять двойка». Хорошо помню, как она раскритиковала в пух и прах моё сочинение, указав это на примерах, которые я с того урока запомнил на всю жизнь. Например, если я старательно и аккуратно писал в сочинении: «Открылась дверь», то не понимал, что же здесь неправильно. Всё вроде бы верно, моё полувоенное и рациональное во всём воспитание понимало это только так – кратко и лаконично передана сама сущность явления и так было во всём. Но, оказывается, на уроках литературы необходимо писать по-другому: «С тихим шорохом (скрипом, бесшумно, с визгом) открылась резная (стеклянная, красивая, деревянная, с цветными узорами) дверь и в ней (на пороге, на фоне неба, красивой стены) появился (возник, нарисовался)»… и так далее. Помню, что я очень сильно поразился такому образному, точному и одновременно мягкому подходу к критике наших сочинений.