Geum.ru

Ать свою книгу воспоминаний или точнее сказать, изложить свою жизнь на бумаге, у меня появлялись давно, я даже не могу сейчас точно сказать в какой год или день

Вид материалаДокументы

Содержание


Сары-озек. жизнь в военном городке. детские игры.
Подобный материал:
1   ...   6   7   8   9   10   11   12   13   ...   37

Одевались мы все в то время очень просто. На ногах у всех поголовно были кеды (ни о каких-то кроссовках тогда и не слышали). Очень ценились китайские или корейские кеды «два мяча». Потом простые брюки или обычное трико. А сверху обязательный атрибут офицерских детей городка – офицерская зелёная рубашка от отца. Их у всех дома всегда было в изобилии и когда мы собирались вместе, то выглядели одинаково и нас, детей офицеров и прапорщиков все узнавали издалека. Запомнился случай, связанный с этим, который заставил меня немного иначе взглянуть на свою жизнь. Рядом с нами на четвёртом этаже жила семья – мама с сыном. Отца у них не было, а сын – Павлик, был старше меня всего на один год. И однажды она попросила мою маму, если у нас найдётся одна лишняя не новая офицерская рубашка, то дать ей. Оказывается, у них в связи с отсутствием отца нет возможности носить офицерскую рубашку. И Павлик ходит в гражданской одежде, а ему очень хочется её иметь как у всех во дворе. Это я узнал позже, а тогда мама выбрала рубашку, как она сказала «поприличнее» и отправила меня к ним со словами: «Пойди и отдай Павлику, ему будет в самый раз!» И я, отдавая ему рубашку, увидел, как загорелись счастьем и радостью его глаза. Уже через время он ходил счастливый в ней, как и все мы и уже ничем не отличался от других. Оказывается, задумался я после этого случая у нас в городке, есть семьи, которые живут без отцов и любая мелочь, над которой мы просто не задумываемся, у них вызывает проблемы. Как хорошо подумал я, что у меня есть отец, и такие проблемы у нас в семье не возникают.

А зимой ходили в бушлатах с отцовского плеча и офицерских шапках, причём кокарды из них не вытаскивались и все мы были похожи на юных воспитанников, детей полка или как сейчас ходят дети из кадетских классов. С этой шапкой в детстве у меня была связана одна история. Играя в один из зимних вечеров на речке Сары-Озечке, мы разожгли костёр из обломков ящиков, выброшенных из нашего продуктового магазина. Кто-то предложил прыгать через него и у меня как-то неудачно в прыжке упала шапка с головы прямо в костёр. Понятно, раз она была из синтетики, то мгновенно обгорела. Помню, как я шёл домой убитый горем от её потери с предчувствием того, что дома мне от мамы уж точно достанется. Я хоть и знал о том, что мама поругается, поругается, но всё равно что-нибудь придумает, а настроение было не то… Так хорошо запомнилось, что дома всё так и вышло как я предполагал: мама отнеслась к этому очень спокойно, достала откуда-то со шкафа новую офицерскую шапку и вручая её мне твёрдым голосом, сказала:

- Если и эту потеряешь или она пропадёт – то куплю тебе гражданскую!

И это было самым страшным наказанием для меня! Как же так, все во дворе будут ходить в офицерских шапках, а я один буду в гражданской, как дурак, такого допустить было нельзя! Это было бы страшней всего, что только можно было бы себе представить. Ясное дело, что новую шапку я носил более аккуратно и не хотелось больше рисковать.

Может быть, именно вот здесь стоит искать ответ на вопрос – почему я выбрал в своё время военное училище, а не гражданский ВУЗ? Я, вырастая в гарнизоне и в окружении таких же сверстников – детей офицеров, был таким же как все и всё это накладывало на нас свой отпечаток. Военная одежда была непременным атрибутом моего детства и ничего другого я не мог себе представить. Военная рубашка, отцовский бушлат и шапка, запах шинельного сукна и скрип кожаной портупеи с кобурой, запах оружейного масла, которым отец чистил пистолет, когда приносил его домой – всё это окружало меня тогда и было частью моего детства. Другой жизни я не видел и не представлял, а в этой, в которой рос, мне всё было понятно. Такие слова как «подъём», «отбой», «воинская часть», «полк», «батальон», «тревога», «учения» были для нас с детства наполнены вполне ясным и всем понятным конкретным смыслом. Вот в чём состоит вопрос, на который даже сейчас у меня нет ясного и понятного даже для самого себя ответа. Невозможно ответить на него как-то однозначно и разложить всё по полочкам. Жизнь, длинною в целых семь лет проведённых вместе с родителями в военном городке среди солдат, имела вполне понятные цели и как-то не пугала своей дикостью, прочно впитывалась в меня и как-то невидимо въелась в моё сознание. Я просто жил себе и жил, особо не задумываясь об этом.

Ещё из Сары-Озека запомнился отцовский белый полушубок, который зимой он забирал с собой на полевые занятия или учения, а летом и в свободное время зимой он лежал у нас в комнате. После обеда, как всегда говорил отец, он любил на нем «покемарить». Расстеленный на полу в маленькой комнате густым белым мехом вверх он чем-то напоминал шкуру белого медведя. Так как отец всегда уходил на работу рано, а приходил поздно, поэтому он хоть в обеденный перерыв хотел хоть немного поспать. Мы с пониманием всегда относились к этому и старались в это время дома не шуметь. Иногда на нём тоже любила прилечь мама, ну а я мог валяться на нём, читая книги или просто размышляя о чём-то уносясь в своих детских фантазиях далеко-далеко.

С военной одеждой была связана одна история у моей мамы. Как-то один раз её пробивная подружка с городка предложила ей подзаработать денег по-лёгкому – съездить поторговать с ней за компанию. Никогда раньше мама не занималась торговлей, да и смешно это было, ведь её в посёлке знали многие. Но подружка взяла её с собой в соседний с нами городок – Уш-Тобе, в котором никто их уж точно никто не знал. Там по субботам-воскресеньям собирались на большой базар местные чабаны-казахи с окрестных полей. Мама собрала кое-что из моих вещей, из которых я вырос, всё чистенькое и заштопанное, всё старое военное отцовское, что нашлось у нас в доме. Вещей набралось целый старый чемодан. Рано утром в одну из суббот они уехали. Как они ездили, я уже не помню, но мама вернулась совсем с пустыми руками и очень довольная результатом. Она одним махом распродала всё и даже напоследок, включая сам чемодан. Казахи скупили всё довольно быстро, и ей не пришлось мучиться с остатками. Военную форму они очень ценили за добротность и качество и всегда носили с удовольствием. Денег, которые заработала мама, нам вполне хватило на билеты в отпуск – ведь дело было перед отпуском, и она была очень довольна. Но почему-то это было только один раз в жизни, больше мама не ездила, но всегда с радостью вспоминала свой удачный первый опыт торговли. Кто знает, может быть в той отцовской форме и моих штанах или рубашках выросло не одно поколение сейчас «гордой и самостоятельной» нации?


САРЫ-ОЗЕК. ЖИЗНЬ В ВОЕННОМ ГОРОДКЕ. ДЕТСКИЕ ИГРЫ.

ЖД ШКОЛА №270 – ШКОЛА ЖИЗНИ. РАМПА.


Продолжая свою мысль об одежде, конечно в школу мы ходили более прилично – в туфлях, костюмах и хороших рубашках. Но единственным нашим отличием от всех других в поселковой школе было наличие солдатского ремня. Может быть, я повторюсь, но это очень важная деталь из детства. Мы были последние выпускники нашей четырёхклассной школы в городке, которые пошли в пятый класс в поселковую школу. Все выпускники после нас уже ходили в новую школу на «Жигулёвке». То есть мы были самыми младшими из всех «городковских», которым пришлось отбиваться от местной шпаны. Нам всем приходилось учиться стоять за себя, поэтому и у каждого из нас был солдатский ремень с бляхой. Наличие ремня было обязательным, это как сейчас пояс в спорте – раз носишь, значит, будешь оказывать сопротивление. Причём особенность ношения его была такая – не продевать в петли на брюках, а застёгивать сверху для того, чтобы в случае чего успеть его быстро снять и, намотав на руку, постоять за себя. Дело в том, что наши классы перемешивали, т.е. из наших двух городских и местных перемешав, получали шесть русских и два интернатских национально-казахских из детей чабанов-скотоводов пятых классов. Поэтому нас в один класс с городка попадало всего человек по пять-шесть вместе с девчатами. Остальные были примерно поровну: русские, но жившие в посёлке и всякие казахи – и поселковые, и чабанские. И эта невидимая граница между нами существовала всегда, конфликты возникали постоянно, и выяснение отношений было обычным делом. Хоть нас было и меньшинство в классе, но нам, отстаивая свои интересы и защищая наших девчат, приходилось брать сплочённостью и крепостью духа. В разных конфликтах местные русские то занимали нашу сторону как русские, то иногда и казахскую, так как жили вместе с ними в одном поселке, и мы оказывались в меньшинстве.

Если конфликт не решался через авторитет старшеклассников, то приходилось решать его самим. Проявлять трусость, плакать и уклоняться от назначенных встреч, было не принято и все местные знали, что детей офицеров и прапорщиков запугать невозможно. То есть нам в принципе можно было дать по шее, но при этом никто из нас не убежит и не сломается, не заплачет, а при удобном случае всегда рассчитается. Защищая себя или своих девчонок, мы могли и в меньшинстве постоять за себя и все местные это тоже хорошо знали. Из-за этого у нас как-то было не принято ходить в одиночку далеко от школы, и домой нам приходилось идти по посёлку в котором жили дети чабанов и мимо ЖД депо, где стояли паровозы государственного резерва на случай войны. В это депо тянуло нас как магнитом – там всегда стоял такой удивительный запах, смешанный из солярки, просмоленных шпал и разогретого металла от сварки. Стояли тепловозы со снятыми боками, на которых были видны двигатели и все их внутренности. А самым главным и немаловажным для нас в том возрасте – там был чудо-аппарат с обычной газированной водой и он, вероятно, был единственным во всём посёлке. Она была бесплатная и очень холодная. Никто нас не ругал и не прогонял, когда мы в жаркие дни, идя со школы, заходили пропустить по пару стаканчиков такой удивительно вкусной, как нам тогда казалось газировки. С тех пор у меня всегда, когда я пил такую газировку из автомата по одной копейке, то всплывали воспоминания о том депо.

«Интернатские» открыто не любили нас – детей офицеров за то, что мы ходили в чистой одежде, хотели учиться и были умнее их – в ответ и мы в свою очередь их тоже не очень-то привечали. Даже в школе, если наш урок был после «национального класса», учителя всегда заставляли нас проветривать класс. Потому что в классе стоял такой жуткий, не передаваемый запах – смесь какой-то кислятины, давно не мытого тела и какого-то бараньего жира. Их на учебный период собирали от родителей, которые жили в глухих аулах и кошарах, поэтому они и говорили с трудом на русском языке, не знали и не принимали нормального образа жизни. Они вечно ходили в рванье, мятой и грязной одежде и что самое удивительное для нас – почему-то постоянно не умытые. Они тоже любили лазить на паровозах, поэтому там всегда была возможна встреча с ними нос в нос. После окончания уроков мы собирались вместе и шли домой со старшими ребятами или всем своим классом. Девчонки шли всегда с нами, они тоже старались поодиночке не ходить во избежание проблем с местными хулиганами. Конечно, чаще всего мы встреч избегали, но иногда и приходилось «прорываться». Когда мы встречались, и силы были равные стычек не было потому, что они были как волки и шакалы – нападали только стаей и драться «один на один» боялись. Бывало иногда и им удавалось подловить нас, когда нас было мало. Но мы всегда были вооружены солдатскими ремнями и их в случае чего быстро наматывали их на руку и стояли до конца, никогда не убегая. Бывало, мы все вместе шли, вращая бляхами в воздухе на них, как правило, никто из них не хотел получить бляхой от ремня, они как тараканы разбегались в разные стороны. Мы, воспитанные на фильмах про индейцев, древних римлян и греков и зная, что ожидает трусов – презрение всего городка, никогда не убегали, считая это ниже своего достоинства. Это видимо и раздражало детей чабанов, воспитанных совсем по другим законам стаи, поэтому они и ловили нас, когда нас было мало. Пытаясь увидеть, что мы всё-таки когда-нибудь сломаемся, и они увидят, как мы трусливо от них убегаем. Но такого никогда не было; мы даже когда видели их, и нас было меньше – шли прямо, не сворачивая. Много раз так бывало, когда они видели, что мы идём смело и не сворачиваем, т.е. готовы в случае чего постоять за себя, расступались перед нами или сидели и смотрели на нас спокойно, не дёргаясь.

Но иногда, конечно и нам перепадало, находились и среди них герои. После одной такой крупной встречи, когда нас было мало, то и я ходил целую неделю с фингалом под левым глазом. После этого я заметил, что стал хуже видеть им. Единственным утешением всегда было то, что мы и я, в том числе, тоже кое-кому попали куда надо. Так что разошлись тогда ничьёй, помогли наши девчонки. Они у нас всегда были тоже боевые: в случае чего смело вступали в бой – били портфелями и царапались как боевые кошки-пантеры. Поэтому иногда интернатские «чабаны», зная об этом и не хотели с нами связываться. Конечно, после этого старшие пацаны проводили «карательную» профилактику среди них находя зачинщиков драк и кратко, доходчиво объясняли им, что они были не правы. Поэтому они к нам в городок даже и не мечтали заходить – забор был для них чёткой границей, а свою территорию мы «охраняли» бдительно. Поэтому у нас с детства было воспитание стоять за себя, за своих друзей и товарищей с городка – этому нас хорошо научили местные казахи. Важно было то, что с каждым годом нас в школе становилось всё меньше и меньше, так как выпускники уходили, а мы были последними – и самыми младшими с городка.

Но был со мной один случай, о котором необходимо рассказать отдельно. В пятом классе, когда мы пришли в ЖД школу №270 – нас распределили, и оказалось, что нас с городка в один класс попало три девчонки и три пацана. Я был повыше всех и как бы являлся лидером среди наших ребят в классе. И попал к нам в класс толи переросток, толи второгодник или даже третьегодник – казах Усубалиев, хорошо запомнил его фамилию. Был он мало того, что старше всех, но ещё и физически здоровый гад! Лишний раз с ним никто связываться не хотел, учился он только на двойки, но избавиться от него, видимо не могли. И он избрал меня, как старшего над всеми городскими в нашем классе, чтобы унижать и показывать своё превосходство над всеми. Это выражалось в том что, проходя мимо, как бы случайно мог сбросить со стола тетради на пол, на перемене незаметно от всех нас сломать мой карандаш или забрать ручку и тому подобные «казахские» выходки. Несколько раз я пытался сам с ним разобраться, но сил явно не хватало, поддержать меня никто не захотел. Обратился к старшим ребятам – они отнеслись к этому как-то прохладно, не очень активно, ведь он не лезет же в драку, но поговорили, он немного поутих, но свои пакостные дела не прекратил, продолжая меня хитро донимать, но не нарываясь на драку и скандал. Хитёр был сволочь, ведь он знал – если дойдёт до драки со мной, то тогда старшие ребята с городка вступятся за меня. Вяло текущий конфликт скорей всего бы сам пришёл к своему логическому концу, но мама его опередила. Скрыть и объяснять пропажу ручек, линеек и карандашей своей беззаботностью долго в том возрасте было не возможно. И мне, в конце концов, пришлось всё рассказать маме.

И вот однажды сразу после звонка с последнего урока, она, внезапно появившись в классе, зашла и прямым ходом, не обращая ни на кого внимания, в полной тишине, которая сразу установилась в классе прошла к последней парте, где он сидел. А перепутать его было нельзя ни с кем из нас, как я говорил – он был старше и выше всех нас и физически крепче. Моя мама подошла к его парте вплотную, и не давая ему встать, схватила его за волосы и стала бить его головой о парту, приговаривая при этом: «Что это за дела? Когда ты это прекратишь? Где ручки и карандаши, которые ты украл?» Учительница что-то пыталась мямлить и схватить мою маму за руки, но тут уже я подскочил к ним и стал между ними. Убеждая маму, что ему уже хватит, и он всё понял, – но всё это продолжалось довольно долго и в установившейся полной тишине были только слышны удары головой о парту. Моя мама закончила трёпку со словами: «Если ещё будет это продолжаться – то я ещё раз приду!» После этого повернулась ко мне и спокойным голосом сказала: «Ну что? Уроки закончились, пойдем, сынок домой». По-видимому, и сами учителя были рады этому событию, так как сразу после этого он сразу куда-то пропал не только из нашего класса, но и со школы. И больше я его не видел до самого отъезда. Но и об этой истории больше никто не вспоминал. Как там решался этот вопрос в кругу учителей и директора не знаю, но меня никто и никуда не вызывал и ни о чём не спрашивал.

Я не знаю теперь, правильно ли поступила мама. Я ей не судья и ни в коей мере я не могу её осуждать или оправдывать за это. Каким бы образом ситуация «разрулилась» позже сама – сейчас трудно гадать: толи бы он сам нарвался на какой-либо скандал и драку и тогда старшие ребята с городка объяснили ему ещё раз уже более доходчиво. Но произошло так, как произошло. Наверно, она считала, что только так тогда и было нужно действовать. Это подтверждает тот факт, что мама была решительна в своих действиях, когда считала это необходимым и твёрдо стояла на своём. Эта история ещё раз была лишним подтверждением «нерушимой дружбы» между русскими детьми с военного городка и казахами-чабанами.

Может быть, именно здесь необходимо начинать искать ответы на вопросы моих детей: «Папа, а зачем мы уехали из Казахстана в Тюмень? Ведь там было так хорошо и тепло!» Разве можно детям просто объяснить ответ? Если спросить меня о том, что хотел бы я, чтобы мои дети жили и учились в похожей ситуации как я? Или хотелось бы мне, чтобы они всё время чувствовали себя в той стране «людьми второго сорта»? Наверно нет. Мне хочется, чтобы они не тратили время на изучение пустого, никому не нужного языка, которым пичкали нас в той школе, абсолютно чуждой и неприемлемой нам примитивной культуры и религии, а впитывали в себя русскую речь и культуру, хотя и к ней есть ряд претензий. Хотелось бы, чтобы они были равноправными гражданами своей страны с равными возможностями. И после таких довольно «близких» и «тёплых» отношений в той ЖД школе, мне можно рассказывать много разных историй о том, что раньше всё было нормально, и все жили дружно. Нет! Нормально никогда не было. Всегда было – не нормально! Такие нелепые рассуждения теперь о нерушимой дружбе народов может высказывать только тот, кто не страдал в детстве от чабанских кулаков. Когда я слышу такие сладкие речи об этом, то сразу начинаю думать, что тот, кто это говорит, может быть, сам вырос в городе, обучаясь в русской школе или, вообще сам ни разу в самом Казахстане не был. А в маленьких посёлках и городках все отношения строилось совсем по другим законам. Конечно, я всё понимаю, что это детство. Всегда были и существуют такие незримые границы районов даже в больших городах. Но в маленьком городке это было очень явно и существовало всегда. С годами, вырастая и взрослея, всё это как-то у всех сглаживалось, но в том возрасте, в котором я жил в Сары-Озеке это был острый вопрос.

Вообще-то поселковая школа много дала мне впечатлений и уроков «выживаемости», хотя я и учился в ней только 5,6 и 7 классы до апреля – т.е. почти три года. За эти годы я хорошо узнал «изнанку жизни», когда своим умом понимаешь, что за правильными и красивыми словами ничего-то реально нет, такова была проза жизни тогда. Но о школе позже. В нашей гарнизонной школе мы все четыре года жили и учились как у себя дома, окружённые любовью и заботой. Хоть школа и была маленькой и приспособленной, все преподаватели были свои – жёны офицеров, и отношение к нам было «человеческое» что ли, они в нас видели своих детей и заботились по мере возможности. О ней у меня остались всё-таки самые хорошие воспоминания, ведь в ней я прошёл первые свои большие и серьёзные события в жизни – приём в октябрята и в пионеры.

Меня и других первоклашек принимали в октябрята в коридоре школы, другого места у нас просто не было. А потом все мы радостные пошли к дороге, которая проходила рядом со школой, прямо за забором. На обочине дороги рабочие установили небольшой памятник, огороженный маленьким заборчиком – юный Ленин с портфелем. Теперь, конечно я понимаю, что это был обычный стандартный типовой «ширпотреб» соцреализма, такой же, как девушка с веслом, пионер-горнист или юный Ленин с книжкой. Но мы с огромным чувством восторга положили ему цветы и выслушали историю о том, какой был хороший «дедушка Ленин» в детстве. Все сразу захотели быть на него похожими и гордо стали носить маленький значок – красную звездочку, в центре которой был изображён юный и кудрявый Володя. Помню, как я пришёл домой радостный и гордый от этого события в моей жизни, показывая свою звёздочку на белой рубахе маме и отцу. Жизнь казалась простой и ясной, такой как было тогда написано на обратной стороне обложек тетрадей. Затем наступил этап приёма в пионеры, это тоже было радостное событие. Оно, правда, запомнилось хуже, толи радости было меньше, толи ничего особенного от того факта, что я стал пионером, не поменялось в моей жизни.

Помню только, что мы как пионеры всегда один раз в год собирали макулатуру и один раз металлолом. Такие кучи бумаги я в жизни больше не видел, кроме как в Усть-Каменогорске, когда учился там, в школе №1. Но там учеников было много, а здесь совсем немного. Брали качеством. Надо сказать, что в то время бумаги на газеты не жалели – у нас дома за неделю собиралась целая стопа из них высотой в полметра. Ну а за месяц или год… И так было практически у каждого офицера, почтальон-солдат, когда шёл с почтой – сумка была такая полная, что всё не помещалось. Поэтому призыв сдать бумагу все выполняли радостно, таскали целыми стопками, и за неделю приносили столько, что некуда было складывать. Много раз, мы уже как опытные пионеры собирали газеты в своём штабе-сарае, чтобы сдать их в нужный момент. И их набиралось довольно много. Куда потом увозили эту машину, полную бумаги я уже не знаю, но нам всегда говорили, что мы молодцы и хорошо помогаем нашему государству и стране сохранять леса. А в следующий раз надо постараться и собрать ещё больше.

Железо собирали на полянке за школой, почему-то всегда осенью. Раз мы жили в военном гарнизоне, всё вокруг нас строилось, а в воинских частях были автопарки – то железа всегда вокруг городка валялось в избытке. Пунктов приёма металла не было, как сейчас на каждом шагу. Принимали только от организаций и по специальным бланкам, деньги перечислялись только в безналичном варианте на счёт организаций. Поэтому его никто не собирал, и оно валялось везде никому не нужное. Как только объявляли сбор металлолома – мы за несколько дней натаскивали его огромную кучу на пустыре за школой и она ещё долго была видна из окна во время уроков. Уже тогда это наводило меня на мысль, что эта куча ржавого железа никому сто лет не нужна – она сиротливо мокла под дождём и видимо создавала проблему и самому руководству школы. Но нам тогда говорили замечательные речи о необходимости бережливо относиться ко всему этому – железу и макулатуре, что это нужно нашей стране и долг пионеров и октябрят помогать ей. Верилось в это как-то с трудом, ведь если стране так срочно необходим металлолом, то почему его так много везде валяется? Почему же оно по-хозяйски не возьмёт большую машину и не соберёт его? Куда потом её тоже девали, мы не знали, но очень долго потом рассуждали между собой, что же из нашей кучи металла можно сделать – самолёт, пароход, автомобиль или танк.