Geum.ru

Совестью

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   21   22   23   24   25   26   27   28   ...   44

– При­не­си, Ва­ся, бу­ха­ночку, ес­ли бу­дет...

– Все, Сер­гей Ми­хай­ло­вич. Пер­вый раз ведь по­про­сил – сейчас при­не­су, – и Ва­си­лий, под­хва­тив с зем­ли пус­той рюк­зак, сел в лод­ку и бы­ст­ро-бы­ст­ро за­ма­хал вес­ла­ми...

Кли­мов уе­хал, а вечером к Мо­ро­зо­ву при­шел дачник, быв­ший учитель, и по­ин­те­ре­со­вал­ся, не яв­лял­ся ли еще Вась­ка:

– А то я, по­ни­мае­те ли, с по­ручени­ем его ту­да от­пра­вил — все жду, а его все нет и нет...

Мо­ро­зов до­га­дал­ся, что этим по­ручени­ем дачни­ка, о ко­то­ром он те­перь бес­по­ко­ил­ся, бы­ла, ко­нечно, бу­тыл­ка вод­ки, но от­ве­тил толь­ко то, что знал:

– Да нет по­ка Ва­си­лия. Не вид­но.

Не бы­ло Ва­си­лия и к ночи, не поя­вил­ся он и к ут­ру. Мо­ро­зов чув­ст­во­вал серд­цем, что там,где был ма­га­зин, про­изош­ло что-то не­лад­ное. А по­том вдруг с го­ры, из от­кры­то­го ок­на ста­ла кричать ему те­тя Ка­тя. Он вы­шел на ого­род и гром­ко пе­ре­спро­сил:

– Что, те­тя Ка­тя? Что?

Те­тя Ка­тя бы­ла глу­хо­ва­та, в от­вет ей на­до бы­ло почти кричать. И как дру­гой глу­хо­ва­тый чело­век, она са­ма почти кричала:

– Вась­ка-то, Вась­ка-то по­мер, в по­сел­ке по­мер...

...Что?! Как?!.. Мо­ро­зов под­нял­ся к те­те Ка­те, ко­то­рая толь­ко что по те­ле­фо­ну по­лучила из­вес­тие о смер­ти Ва­си­лия, по­том по­шел сам на те­ле­фон, на­брал но­мер сель­ско­го со­ве­та и спро­сил, что при­озош­ло. А про­изош­ло сле­дую­щее...

При­быв к ма­га­зи­ну с ка­ки­ми-ни­ка­ки­ми, но все-та­ки день­га­ми, Ва­си­лий, ко­нечно, ото­ва­рил­ся ви­ном. Но хле­ба, бе­ло­го, све­же­го, как уго­ва­ри­вал Мо­ро­зо­ва сам Ва­си­лий, в ма­га­зи­не уже не бы­ло... И Мо­ро­зов до сих пор жес­то­ко ко­рил се­бя, что, мо­жет быть, имен­но из-за это­го хле­ба, ко­то­рый бы­ва­ет обычно по ут­рам, Кли­мов и за­дер­жал­ся-за­ночевал в се­ле... Да нет, не мог он за­дер­жать­ся из-за хле­ба. Ведь он обе­щал дачни­ку при­нес­ти к вечеру бу­тыл­ку вод­ки и дол­жен был, как все­гда, сдер­жать свое вер­ное сло­во. Нет, ско­рей все­го ви­но­ват не он, Мо­ро­зов, со сво­им хле­бом...

Но Ва­си­лий в се­ле, воз­ле ма­га­зи­на, в этот раз за­дер­жал­ся и про­пил там с под­вер­нув­ши­ми­ся со­бу­тыль­ни­ка­ми, ви­ди­мо, все, что бы­ло у не­го с со­бой. Силь­но пьян, прав­да, не был, но до­мой почему-то не по­шел, а за­ночевал там, в по­сел­ке, мо­жет, и на­де­ясь по­ут­ру пе­ре­хва­тить где ка­кие-ни­будь день­ги, что­бы при­нес­ти в де­рев­ню дачни­ку, сво­ему быв­ше­му учите­лю, обе­щан­ную бу­тыл­ку вод­ки и бу­хан­ку све­же­го хле­ба сво­ему дру­гу Мо­ро­зо­ву. Явить­ся пус­тым он, ко­нечно, не мог — та­ко­го не случалось с ним рань­ше ни­ко­гда.

Ночевал Кли­мов в при­то­не-бер­ло­ге ме­ст­ных ал­ка­шей — брать­ев Ка­ра­сей, ко­то­рые по­сто­ян­но бы­ли за­ня­ты толь­ко од­ним-един­ст­вен­ным де­лом – все вре­мя что-ни­будь пи­ли.

Оби­та­ли эти Ка­ра­си на пер­вом эта­же двух­этаж­но­го ста­ро­го, дав­но за­пу­щен­но­го, почти по­те­ряв­ше­го свою кры­шу, де­ре­вян­но­го до­ма, вы­брав из мно­же­ст­ва угол­ков-за­кут­ков пер­во­го эта­жа та­кой, ко­то­рый еще как-то скры­вал от до­ж­дя пол-по­то­лок вто­ро­го эта­жа. В этом блин­да­же-бер­ло­ге вме­сте с Ка­ра­ся­ми пе­ре­ночевал в этот раз и Ва­си­лий.

На­ут­ро, под­няв­шись с го­лов­ной бо­лью, Ва­си­лий, ко­нечно, ис­кал, как се­бя по­пра­вить, но по­пра­вить­ся с ут­ра в ма­га­зи­не бы­ло нечем –шло ле­то 198­5 ­года, ко­гда по­всю­ду при­кры­ли про­да­жу вся­кой бор­мо­ту­хи, ко­то­рая обычно и вы­ручала по ут­рам стра­даю­щих от пе­ре­поя, а все ос­таль­ные ал­ко­голь­ные из­де­лия ста­ли про­да­вать толь­ко по­сле обе­ден­но­го пе­ре­ры­ва. Все бы­ло пус­то, кро­ме пром­то­вар­но­го ма­га­зи­на – там-то, в пром­то­вар­ном ма­га­зи­не, на ос­та­вав­шие­ся ко­пей­ки Ка­ра­си и Ва­си­лий и взя­ли оде­ко­ло­на.

По­след­ние из­вес­тия бы­ли со­всем ко­рот­ки­ми: вро­де бы ничего еще и не вы­пи­ли, о чем-то вро­де бы и го­во­ри­ли, а по­том один из Ка­ра­сей по­вер­нул­ся и ви­дит – Ва­си­лий ле­жит на по­лу, под­тя­нув ко­ле­ни к под­бо­род­ку, ле­жит чер­ный-чер­ный и уже не ды­шит... Вот и все...

Вот так вот, в чужом мес­те, в гиб­лом при­то­не-ко­ну­ре, при­кры­той от не­по­го­ды лишь ос­тат­ка­ми по­тол­ка, и за­вер­ши­лась жизнь ти­хо­го, доб­ро­го чело­ве­ка Ва­си­лия Кли­мо­ва...

...Как же так? И почему так все не­склад­но? Почему? Вот был хо­ро­ший, до­б­рый чело­век, и вдруг его нет? А? – этим не­мым во­про­сом и гля­дят Мо­ро­зо­ву в ду­шу от­кры­тые гла­за-ок­на до­ма Ва­си­лия Кли­мо­ва.

Эта смерть уда­ри­ла Мо­ро­зо­ва боль­но. И боль бы­ла еще силь­ней от то­го, что с Ва­си­ли­ем Кли­мо­вым он по­те­рял тут, в де­рев­не, по­след­нюю, дей­ст­ви­тель­но жи­вую, свет­лую связь, а са­ма де­рев­ня по­те­ря­ла по­след­не­го на­стоя­ще­го чело­ве­ка...

Смерть Кли­мо­ва бы­ла и пер­вой смер­тью близ­ко­го чело­ве­ка для его сы­но­вей. До­ма у них был тра­ур... Они не зна­ли, как быть, что де­лать, и толь­ко жда­ли по­хо­рон, жда­ли, ко­гда Ва­си­лия по­след­ний раз при­ве­зут в де­рев­ню, на клад­би­ще, и ти­хо по­ло­жат там, под клад­би­щен­ской со­сной, от­ды­хать на­все­гда из­мучен­но­го чело­ве­ка...

День по­хо­рон был из­вес­тен, но и здесь опять вы­шло как-то не­лад­но. Они жда­ли, что Ва­си­лия вот-вот при­ве­зут, но его по­хо­ро­ни­ли там, в по­сел­ке, на дру­гом боль­шом клад­би­ще ря­дом с шум­ной до­ро­гой.

Из всех род­ных у Ва­си­лия по­бли­зо­сти ос­та­ва­лась толь­ко род­ная се­ст­ра, жив­шая без му­жа, с деть­ми, жив­шая по­это­му не очень бо­га­то. Мо­жет, и по­это­му Ва­си­лия не по­вез­ли да­ле­ко, а по­хо­ро­ни­ли по­бли­же от то­го мес­та, где он скончал­ся. А мо­жет, ре­ши­лось и по-дру­го­му: упо­кои­ли сы­на ря­дом с род­ной ма­те­рью, ко­то­рую то­же почему-то не при­вез­ли хо­ро­нить на де­ре­вен­ском клад­би­ще...

Так что и про­стить­ся с Ва­си­ли­ем Мо­ро­зов не смог.

Вот и все, что знал Мо­ро­зов о сво­ем не­дол­гом дру­ге-то­ва­ри­ще Ва­си­лие Кли­мо­ве... А что те­перь?.. А те­перь вот толь­ко этот дом на го­ре, ко­то­рый, го­во­рят, тор­гу­ют за ка­кие-то ко­пей­ки у се­ст­ры Ва­си­лия ка­кие-то дачни­ки-ле­нин­град­цы, по­за­рив­шие­ся на здеш­ние дар­мо­вые ры­бу, гри­бы и яго­ды.

Се­ст­ра Ва­си­лия при­шла в де­рев­ню сра­зу по­сле по­хо­рон бра­та, от­кры­ла дом и по­про­си­ла всех взять се­бе на па­мять все, что хо­тят...

Прав­да, и брать-то там бы­ло осо­бо нечего... Но кто-то унес до­мой кочер­гу, ко­то­рой по­кой­ник, бы­ва­ло, го­нял из до­ма чер­тей, кто-то при­брал ух­ват­ник для чугун­ков... А Мо­ро­зов не по­шел и не взял се­бе ничего. У не­го до­ма, как па­мять о Ва­си­лие, ос­та­лась стоп­ка жур­на­лов "Кро­ко­дил" за по­след­ний год, ко­то­рые со­всем не­дав­но взя­ли у дя­ди Ва­си его мальчиш­ки, но так и не ус­пе­ли от­не­сти об­рат­но... Эти "Кро­ко­ди­лы" ров­ной стоп­кой и те­перь все вре­мя у Мо­ро­зо­ва пе­ред гла­за­ми.

Се­ст­ра Ва­си­лия оп­ро­си­ла всех, дол­жен ли был ко­му ее брат и ко­му сколь­ко – мол, она за не­го от­даст все дол­ги... Свои день­ги, пе­ре­дан­ные Ва­си­лию на бу­тыл­ку вод­ки, по­лучил об­рат­но с не очень бо­га­той жен­щи­ны, вос­пи­ты­ваю­щей де­ти­шек-си­рот, дачник-учитель. Пя­тер­ку, по­дан­ную Ва­си­лию в тот же день на ка­кие-то ма­га­зин­ные ну­ж­ды, се­ст­ра Кли­мо­ва тут же вы­пла­ти­ла еще од­но­му дачни­ку-мо­ск­вичу, три руб­ля, от­дан­ные то­же на про­дук­ты, ко­то­рые Ва­си­лий дол­жен был при­нес­ти из ма­га­зи­на, по­да­ла дру­го­му сто­лично­му дачни­ку...

Эта раз­дача дол­гов за умер­ше­го чело­ве­ка боль­но тро­ну­ла Мо­ро­зо­ва, и к тем, кто по­лучил с се­ст­ры Ва­си­лия, с умер­ше­го Вась­ки-бес­среб­ре­ни­ка, впер­вые за­дол­жав­ше­го ко­му-то, свои треш­ку и пя­тер­ку, он боль­ше уже не мог от­но­сить­ся, как к по­ря­дочным лю­дям.

Кто-то вспом­нил, что Ва­си­лий вро­де бы брал день­ги и у Мо­ро­зо­вых, и то­гда се­ст­ра Ва­си­лия са­ма при­шла к ним, но не во­шла в дом, а по­про­си­ла ко­го-ни­будь из хо­зя­ев вый­ти. Мо­ро­зов не по­шел вы­шла — же­на. Две жен­щи­ны сочув­ст­вен­но по­молчали, а по­том се­ст­ра Ва­си­лия спро­си­ла:

– У вас-то, го­во­рят, Ва­си­лий день­ги брал...

На что же­на Мо­ро­зо­ва ска­за­ла не­прав­ду:

– Нет. Что вы, гос­по­ди. Все, что брал, все­гда от­да­вал...

...Гос­по­ди бо­же мой! Что же это и как же? И как же ты, Ва­си­лий, ушел, впер­вые ос­та­вив за со­бой не­воз­вра­щен­ный долг?..

По­том кто-то все-та­ки про­знал и убе­дил се­ст­ру, что день­ги Ва­си­лий у пи­са­те­ля все-та­ки брал и что с Ка­ра­ся­ми-то как буд­то пил на эти день­ги. И то­гда сно­ва се­ст­ра Ва­си­лия бес­по­кои­ла се­бя эти­ми день­га­ми, зво­ни­ла сю­да, в де­рев­ню, по те­ле­фо­ну, и же­на Мо­ро­зо­ва уже не мог­ла сол­гать и от­ве­ти­ла:

– Ос­тавь­те это на по­мин­ки Ва­си­лия – по­мя­ни­те его за нас. Очень вас про­сим.

И тут бес­по­кой­ная жен­щи­на, с та­кой же, ви­ди­мо, чис­той ду­шой, как и у ее бра­та, не вы­дер­жа­ла и рас­пла­ка­лась по те­ле­фо­ну:

– Спа­си­бо вам. Спа­си­бо. Что же вы за лю­ди та­кие!.. Сколь­ко для нас до­б­ра де­ла­ли... Спа­си­бо вам... Хра­ни вас гос­подь...

Же­на вер­ну­лась по­сле те­ле­фон­но­го раз­го­во­ра вся в сле­зах. Стис­нул зу­бы и от­вер­нул­ся к ок­ну, что­бы не уро­нить сле­зы, сам Мо­ро­зов. Мальчиш­ки его сжа­лись ко­мочка­ми и молчали...

Что еще?.. Лод­ку Ва­си­лия увез­ли. И те­перь она не сто­ит боль­ше ря­дом с лод­кой Мо­ро­зо­ва под ок­на­ми его до­ма. И боль­ше ни­ко­гда Ва­си­лий не ос­та­вит свою лад­ную по­су­дин­ку и воз­ле то­го причала-при­ста­ли­ща, ку­да Мо­ро­зов на­прав­лял те­перь свою лод­ку...

Это был тот са­мый причал, причал Ва­си­лия Кли­мо­ва, от­ку­да он, ос­та­вив там свою лод­ку, почти бе­гом нес­ся в ма­га­зин за про­дук­та­ми, за ви­ном, а боль­ше за ви­ном, и ку­да так­же почти бе­гом нес­ся об­рат­но, опо­раж­ни­вая по до­ро­ге од­ну, а то и две сво­их бу­тыл­ки. К это­му причалу он и при­стал по­след­ний раз, от это­го причала-при­ста­ли­ща по­след­ний раз ушел в ма­га­зин за по­след­ней в сво­ей жиз­ни бу­тыл­кой, сю­да дол­жен был вер­нуть­ся, что­бы пе­ре­дать бу­хан­ку све­же­го бе­ло­го хле­ба Мо­ро­зо­ву, а там уй­ти в свой лес, что­бы жить, ра­бо­тать, до­жить до се­го­дняш­них дней. И к это­му причалу об­рат­но Ва­си­лий так и не вер­нул­ся...

Вот сю­да через ту­ман и озе­ро и при­вел те­перь Мо­ро­зов свою лод­ку... Через рас­хо­див­ший­ся ту­ман он уже ви­дел очер­та­ние бе­ре­га, ви­дел то ме­сто, где и был причал Кли­мо­ва. Здесь они то­же ос­та­вят свою лод­ку и от­пра­вят­ся в тот же са­мый по­се­лок-се­ло, к то­му же са­мо­му ма­га­зи­ну...

По­ка Мо­ро­зов при­би­рал лод­ку и уст­раи­вал ее как сле­ду­ет в при­ста­ли­ще, Ге­ор­гий Ва­лен­ти­но­вич, почув­ст­во­вав в се­бе по­сле ве­сел и здо­ро­во­го ут­рен­не­го хо­лод­ка жи­вую бод­рость, до­воль­но-та­ки спо­ро под­нял­ся вверх по троп­ке, ве­ду­щей от причала-при­ста­ли­ща, и вско­ре ока­зал­ся на впол­не при­личной лес­ной до­ро­ге.

Это бы­ла преж­няя ле­со­воз­ная до­ро­га, по ко­то­рой еще не так дав­но гро­мы­ха­ли тя­же­лые ле­со­во­зы. Но ле­со­во­зы очень ско­ро вы­вез­ли весь лес, ра­ди ко­то­ро­го и бы­ла про­ло­же­на эта лес­ная ма­ги­ст­раль, и те­перь впол­не при­личная до­ро­га слу­жи­ла толь­ко ме­ст­ным охот­ни­кам за рябчика­ми и глу­ха­ря­ми.

Сю­да, на до­ро­гу, на пе­сок и галь­ку, со­би­ра­лась раз­ная бо­ро­вая пти­ца, и ме­ст­ные стрел­ки, разъ­ез­жая на мо­то­цик­лах по та­ким ос­тав­лен­ным ле­со­воз­ным до­ро­гам, что про­би­ли вдоль и по­пе­рек весь наш лес, пря­мо с мо­то­цик­лов по­сту­ки­ва­ли глу­пую пти­цу, ко­то­рая так и не научилась бо­ять­ся ни­ка­кой тех­ни­ки. И охо­та эта бы­ла по­рой весь­ма ус­пеш­ной, по край­ней ме­ре, Мо­ро­зов лично знал та­ких стрел­ков, ко­то­рые при­во­зи­ли до­мой дру­гой раз чуть ли не по пол­ной люль­ке-ко­ля­ске на­би­тых глу­ха­рей.

Но ни о глу­ха­рях, из­би­вае­мых здесь, на пес­ке и галь­ке, ни о бо­ре-бе­ло­мош­ни­ке, по­след­нем в этих мес­тах, ра­ди ко­то­ро­го и строи­ли эту ле­со­воз­ную до­ро­гу и ко­то­рый из­ве­ли за­тем в течение од­но­го се­зо­на, Ге­ор­гий Ва­лен­ти­но­вич по­ка ничего не знал. Не знал, не ду­мал он и о том, ку­да ид­ти те­перь даль­ше, в ка­кую сто­ро­ну – путь ему ука­за­ла са­ма со­бой тро­пин­ка, ко­то­рая плав­ной ду­гой по­до­шла к до­ро­ге и так, по ду­ге и по­ве­ла за со­бой Ге­ор­гия Ва­лен­ти­но­вича.

Мо­ро­зов под­ни­мал­ся по троп­ке от при­ста­ли­ща мед­лен­но, ус­та­ло, слов­но до это­го он и не си­дел про­сто на кор­ме, а тя­же­ло ра­бо­тал вес­ла­ми, про­би­ва­ясь через встречные вол­ны и шкваль­ный ве­тер, и ко­гда, на­ко­нец, под­нял­ся к до­ро­ге, то уви­дел, что Со­ко­лов был от не­го уже да­ле­ко... Ок­ли­кать или до­го­нять дру­га ему не хо­те­лось – по­сле ту­ма­на, ок­ру­жав­ше­го его всю до­ро­гу, по­сле встречи с Ва­си­ли­ем Кли­мо­вым, с его причалом, ему еще хо­те­лось по­быть од­но­му, и он не спе­ша по­шел сза­ди, тем бо­лее, что его друг был за­нят сейчас сво­им соб­ст­вен­ным де­лом: Ге­ор­гий Ва­лен­ти­но­вич Со­ко­лов по­хо­дя со­би­рал с при­до­рож­ных кус­тов ос­та­вав­шие­ся на них яго­ды ма­ли­ны...

Ка­ж­дую об­на­ру­жен­ную яго­ду, как-то еще со­хра­нив­шую­ся, еще удер­жав­шую­ся на вет­вях, не упав­шую в дождь или вот те­перь, в хо­лод­ные ут­рен­ние ро­сы, на зем­лю, Ге­ор­гий Ва­лен­ти­но­вич при­ни­мал тор­же­ст­вен­но, обя­за­тель­но при­ос­та­нав­ли­вал­ся воз­ле ягод­ной вет­ки, по­да­рив­шей ему вдруг эту встречу-счас­тье, и всем со­бой ощу­щал вкус, аро­мат дос­тав­ше­го­ся ему лес­но­го по­дар­ка...

Мо­ро­зов, ко­нечно, тут же от­ме­тил это свя­щен­но­дей­ст­вие сво­его дру­га, а сле­дом вспом­нил и ки­но­фильм "Вы­стрел" по Пуш­ки­ну, ко­то­рый ви­дел он то­же лет два­дцать то­му на­зад в ми­лом, ак­ку­рат­ном се­вер­ном го­род­ке Кар­го­по­ле. Этот ки­но­фильм ос­тал­ся с ним пре­ж­де все­го по­то­му, что по­сле не­го он случай­но по­зна­ко­мил­ся со сво­ей бу­ду­щей же­ной. Осо­бен­но пом­нил­ся ему в этом ки­но­филь­ме ак­тер Яков­лев из вах­тан­гов­ско­го те­ат­ра, ко­то­рый во вре­мя ду­эли, под пис­то­ле­том со­пер­ни­ка, спо­кой­но по­пле­вы­вал виш­не­вые кос­точки. Мо­ро­зов и сейчас яв­но ви­дел пе­ред со­бой тот фор­мен­ный кар­туз, в ко­то­рый бы­ли на­сы­па­ны виш­ни, и рых­лое, по­ро­ди­стое ли­цо над­мен­но­го чело­ве­ка. Нет, все, что этот чело­век де­лал, как брал из кар­ту­за яго­ду, как от­прав­лял в рот и как за­тем вы­пле­вы­вал кос­точки, во­все не бы­ло пре­зре­ни­ем к смер­ти сме­ло­го му­же­ст­вен­но­го чело­ве­ка, пра­во­го в сво­ем де­ле. Это не бы­ло да­же пре­зре­ни­ем к со­пер­ни­ку, как к не­дос­той­но­му чело­ве­ку, но все-та­ки к чело­ве­ку. Ак­тер Яков­лев в том ки­но­филь­ме бле­стя­ще яв­лял со­бой бар­ское пре­неб­ре­же­ние к пле­бею по кро­ви, и Мо­ро­зо­ву так и слы­ша­лось сейчас то, что Яков­лев не про­из­но­сил вслух, но что обя­за­тель­но долж­но бы­ло то­гда жить в нем: "Ну, ты, чернь, бу­дешь ли ты, на­ко­нец, что-то де­лать? А то мне на­дое­ло ждать..."

Да, это и бы­ло то са­мое бар­ст­во, воз­вы­ше­ние се­бя над всем дру­гим, воз­вы­ше­ние по по­ро­де, по кро­ви, ко­то­рое Мо­ро­зо­ву да­но бы­ло не­на­ви­деть с дет­ст­ва... Он ува­жал гор­дость лю­дей, гор­дость от со­де­ян­но­го, соз­дан­но­го, дос­тиг­ну­то­го ими, но при­нять кичение, над­мен­ность, пре­неб­ре­же­ние к дру­го­му чело­ве­ку толь­ко по­то­му, что те­бе, как го­во­рит­ся, бог по­слал иное про­ис­хо­ж­де­ние, это­го Мо­ро­зов ни­ко­гда не мог при­нять. По его глу­бо­ко­му убе­ж­де­нию, да и по всей ло­ги­ке жиз­ни, ни­ка­кая кровь, ни­ка­кая на­цио­наль­ная при­над­леж­ность, ни­ка­кая осо­бая ис­то­рия твое­го ро­да, се­мьи, не да­ва­ли пра­ва ни од­но­му чело­ве­ку воз­но­сить­ся над ос­таль­ны­ми, а тем бо­лее пре­зи­рать дру­гих, не считая их по­се­му за лю­дей. И это не­при­ятие ни­ка­ко­го бар­ст­ва, хам­ст­ва, на­цио­наль­ной спе­си бы­ло у Мо­ро­зо­ва со­всем не от­то­го, что сре­ди его пред­ков значились толь­ко кре­сть­я­не и ре­мес­лен­ни­ки. Нет, в ро­ду у Мо­ро­зо­ва бы­ли лю­ди и по­бо­гаче и по­вид­ней, не­ма­ло сде­лав­шие не толь­ко для се­бя, для сво­ей се­мьи-ро­да, фа­ми­лии, но, как ве­лось ко­гда-то по Ру­си, и для строи­тель­ст­ва сво­ей зем­ли, сво­ей Рос­сии. Но он пом­нил пре­ж­де все­го не это он пом­нил свою ба­буш­ку, ми­лую, до­б­рую ба­буш­ку Ма­рию Про­кофь­ев­ну, умер­шую от го­ло­да во вре­мя вой­ны в эва­куа­ции и по­хо­ро­нен­ную где-то в Вят­ской зем­ле, умер­шую со спи­ца­ми в ру­ках, ба­буш­ку, ко­то­рая в пер­вый год ре­во­лю­ции со­бра­ла сво­их дочерей, при­ве­ла их к ого­род­ным гряд­кам и здесь, воз­ле са­мой, ка­за­лось бы, что ни на есть обык­но­вен­ной кре­сть­ян­ской зем­ли, про­рочес­ки оп­ре­де­ли­ла:

– Вот, де­вочки, вот это и есть на­ша жизнь, на­ша ра­бо­та. И ра­бо­тать всю жизнь на­до свои­ми соб­ст­вен­ны­ми ру­ка­ми, а то, что бы­ло у нас рань­ше – это за­ра­бо­та­но чужим тру­дом.

И все они ста­ли жить сно­ва, от зем­ли, с ко­то­рой его ба­буш­ка Ма­рия Про­кофь­ев­на не рас­ста­ва­лась ни­ко­гда... Кто зна­ет, мо­жет быть, имен­но от той са­мой зем­ли-гря­док, к ко­то­рой вер­ну­ла ба­буш­ка его мать, его те­ток, и при­шла к Сер­гею Ми­хай­ло­вичу Мо­ро­зо­ву и его соб­ст­вен­ная, его се­го­дняш­няя зем­ля...

Еще дав­но слы­шал он от сво­ей ба­буш­ки и та­кое, что то­гда обычно вслух и не по­ла­га­лось про­из­но­сить. Но он слы­шал еще мальчон­кой-до­шко­ль­ни­ком и за­пом­нил на всю жизнь, как его ба­буш­ка яс­но и про­сто объ­яс­ня­ла все, что про­изош­ло в 1917­году:

– Слиш­ком хо­ро­шо на­ши гос­по­да-ба­ры жи­ли, а о про­стом на­ро­де не ду­ма­ли. На­до бы­ло о про­стом на­ро­де, ко­то­рый ра­бо­та­ет, па­шет, се­ет, по­боль­ше ду­мать, то­гда бы ни­ка­кой ре­во­лю­ции не бы­ло...

И это го­во­ри­ла она, в про­шлом хо­зяй­ка та­ко­го вид­но­го до­ма, в ко­то­ром еще до не­дав­не­го вре­ме­ни раз­ме­щал­ся ны­неш­ний го­род­ской го­ло­ва. Вот почему Мо­ро­зов ни­ко­гда и не ве­рил в аб­со­лют­ное хам­ст­во тех, кто до 1917­года в Рос­сии был бо­гат, как го­во­ри­лось, сво­им де­лом. Не ве­рил, по­то­му что пом­нил все­гда свою ба­буш­ку, знал свою мать, знал сво­их те­ток, а глав­ное, знал, что через всю жизнь тех лю­дей, ко­то­рые из тех же са­мых кре­сть­ян при­шли к сво­ему бо­гат­ст­ву от де­ла, ста­ра­ния, по­сто­ян­но про­хо­ди­ла вечная жи­вая па­мять-чув­ст­во той са­мой зем­ли, ка­кая од­на и да­ет чело­ве­ку жизнь. И та­кие лю­ди, чес­т­ное сло­во, не мог­ли быть толь­ко па­ра­зи­та­ми-бур­жуя­ми. Да, от этой са­мой зем­ли, ко­то­рая ров­ня­ет со­бой, в кон­це кон­цов, всех и вся и ко­то­рая при жиз­ни тре­бу­ет от чело­ве­ка от­ве­та, и дер­жа­лось в Мо­ро­зо­ве твер­дое не­при­ятие вся­ко­го пре­неб­ре­же­ния к жи­вой жиз­ни... И те­перь, с па­мя­тью ки­но­филь­ма "Вы­стрел", с па­мя­тью ак­те­ра Яков­ле­ва, что по­пле­вы­вал виш­не­вые кос­точки во вре­мя ду­эли, Мо­ро­зо­ва вдруг коль­ну­ло хо­лод­ком от тех ягод ма­ли­ны, ко­то­рые сейчас тор­же­ст­вен­но по­гло­щал его друг...

...Нет, ко­нечно, нет... Мо­ро­зов сра­зу вос­про­ти­вил­ся явив­ше­му­ся бы­ло к не­му срав­не­нию Со­ко­ло­ва с ак­те­ром Яков­ле­вым... Нет, Жор­ка не ба­рин. Так разъ­ел­ся, раз­дул­ся не­мно­го, но не ба­рин. И сейчас всем по­де­лит­ся, по­след­нее не от­даст, но по­де­лит­ся с дру­гим, по­де­лит­ся и ме­сто дру­го­му ус­ту­пит: под­ви­нет­ся все­гда, а то и про­сто отой­дет в сто­ро­ну. В Жор­ку вер­ная жизнь бы­ла за­ло­же­на. Толь­ко вот по­тя­ну­ли его не­мно­го в сто­ро­ну на­гра­ды да ус­пе­хи. А так ничего-ничего, ок­ле­ма­ет­ся. Жизнь за­ста­вит – ок­ле­ма­ет­ся – он из кре­сть­ян, значит жи­вучий: кре­сть­ян­ская жизнь, брат­цы, био­ло­гичес­ки не ущерб­на, а значит, под­виж­на и спо­соб­на вы­дер­жи­вать мно­гие эк­за­ме­ны. Вот так вот! И опять зем­ля нас спа­сет и тут...

Он хо­тел бы­ло уже дог­нать сво­его дру­га, ок­лик­нуть его, ска­зать ему что-ни­будь очень хо­ро­шее, но и здесь ос­та­но­вил­ся... И ос­та­но­ви­ла его еще од­на при­шед­шая к не­му мысль-па­мять...

Три го­да то­му на­зад, вес­ной, как раз пе­ред са­мым отъ­ез­дом сю­да, в де­рев­ню, Мо­ро­зо­ва бу­к­валь­ным об­ра­зом вы­ло­ви­ли его преж­ние со­курс­ни­ки-дру­зья по ин­сти­ту­ту... В ту вес­ну ис­пол­ня­лось как раз два­дцать пять лет со дня их вы­пус­ка. Чет­верть ве­ка спус­тя они ре­ши­ли со­брать­ся вновь — со­брать­ся всем вме­сте. Прав­да, их курс со­би­рал­ся вме­сте и рань­ше — со­би­рал­ся через ка­ж­дые пять лет, и Мо­ро­зов все­гда по­лучал тут от сво­их дру­зей при­гла­ше­ния на та­кие вот сбо­ры, но всячес­ки ста­рал­ся этих встреч из­бе­жать. На то бы­ло у не­го не­сколь­ко причин.

Во-пер­вых, он, в не­да­ле­ком про­шлом весь­ма ус­пе­ваю­щий ин­же­нер, от ко­то­ро­го жда­ли вот-вот не толь­ко кан­ди­дат­скую, но и док­тор­скую дис­сер­та­цию, ока­зал­ся в ином ми­ре, в ином, бо­лее низ­ком, с точки зре­ния су­ще­ст­вую­щих со­ци­аль­ных норм, качес­т­ве, и в этом ми­ре он дол­го не мог по­дой­ти в сво­их ос­нов­ных ли­те­ра­тур­ных за­ра­бот­ках да­же к преж­ней сво­ей ин­же­нер­ной зар­пла­те. Это, ко­нечно, бес­по­кои­ло его, за­став­ля­ло за­да­вать са­мо­му се­бе раз­ные во­про­сы, ибо час­тень­ко он за­ра­ба­ты­вал на жизнь тем же про­мыс­лом в ле­су, на ры­бе. И до­ма, в се­мье, все это его ни­как не уни­жа­ло, но от лю­дей не­мощь сво­их ли­те­ра­тур­ных за­ра­бот­ков он ста­рал­ся скры­вать, а по­то­му и из­бе­гал лиш­ний раз бы­вать на лю­дях, ко­то­рые его хо­ро­шо зна­ли... Да и еще: с чем при­дет он к сво­им друзь­ям-ин­же­не­рам? С кни­га­ми? С ка­ки­ми? А мно­го ли у не­го во­об­ще книг?.. Ко­гда он ухо­дил с ин­же­нер­ной ра­бо­ты, все жда­ли, что он сра­зу начнет пи­сать ро­ма­ны и, ко­нечно, о них, о ин­же­не­рах. Но та­ких ро­ма­нов у не­го не по­лучилось – вме­сто ро­ма­нов-раз­влечения для взрос­лых лю­дей Мо­ро­зов все­го се­бя от­дал вос­пи­та­нию де­ти­шек зем­лей, а эта дет­ская, вос­пи­ты­ваю­щая, а не раз­вле­каю­щая ли­те­ра­ту­ра, увы, ни­ко­гда не ко­ти­ро­ва­лась у нас так вы­со­ко, как ро­ма­ны-кир­пичи: и не­важ­но, о чем эти ро­ма­ны-кир­пичи на­пи­са­ны – важ­но, что они у те­бя есть, что на них бы­ло от­пу­ще­но мно­го бу­ма­ги и за­плачены за них вы­со­кие го­но­ра­ры...