Geum.ru

Совестью

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   20   21   22   23   24   25   26   27   ...   44

День­ги ос­та­лись ле­жать на сто­ле. Кли­мо­ва по­сле бес­связ­но­го бор­мо­та­ния и еще од­ной пор­ции вод­ки сно­ва силь­но за­качало, и Мо­ро­зов сно­ва пред­ло­жил ему по­ле­жать, от­дох­нуть. И Ва­си­лий по­шел вме­сте с Мо­ро­зо­вым к по­сте­ли и со­глас­но лег. И сно­ва от­был на по­сте­ли в оде­ж­де и са­по­гах где-то с полчаса, и сно­ва про­бу­дил­ся, и сно­ва тя­нул­ся к сто­лу, к ста­ка­нам, и сно­ва за сто­лом ту­шил си­га­ре­ту в ста­ка­не с чаем, сно­ва раз­ли­вал этот чай и сно­ва сжи­мал в ру­ке день­ги:

– Во... Во... Все мое... мое...

А по­том опять ко­рот­кое вре­мя ле­жал в по­сте­ли, опять вста­вал и опять, буд­то по же­ст­кой, вло­жен­ной в не­го на­все­гда про­грам­ме пья­но­го по­ве­де­ния, ока­зы­вал­ся за сто­лом воз­ле ста­ка­на.

Так про­дол­жа­лось почти су­тки. Баб­ка Ан­на, зная, что Ва­си­лий си­дит здесь и по­ка ни­ку­да не ушел из де­рев­ни, как-то до­ко­вы­ля­ла до до­ма Мо­ро­зо­ва и ти­хо стук­ну­ла сво­им ба­тож­ком в окош­ко: мол, я вот здесь при­нес­ла, возь­ми­те – и по­ло­жи­ла у до­ма ос­тав­шие­ся у Ва­си­лия три бу­тыл­ки вод­ки.

Мо­ро­зов, по­ни­мая все, взял их, спря­тал и вся­кий раз, ко­гда Ва­си­лий под­ни­мал­ся с по­сте­ли, ста­вил пе­ред ним очеред­ную бу­тыл­ку, зная, что ес­ли тут пол­ной или уже початой бу­тыл­ки вдруг не бу­дет, то Ва­си­лия в до­ме не удер­жать.

За вто­рой день и за вто­рой вечер и за но­вую ночь Кли­мов вы­пил и эти три бу­тыл­ки. К но­во­му ут­ру Мо­ро­зов уже со­всем из­мо­тал­ся, ка­рау­ля пья­но­го Вась­ку, и не чаял, как бы все это де­ло ско­рей за­вер­ши­лось. По­ут­ру, ко­гда окончилась и та вод­ка, что пре­ду­смот­ри­тель­но при­нес­ла баб­ка Ан­на, Ва­си­лий все рав­но ку­да-ни­будь смо­тал­ся бы со свои­ми день­га­ми, но здесь, на счас­тье, в де­рев­ню при­бы­ла ма­ши­на с ме­ст­ны­ми элек­три­ка­ми про­ве­рять у ко­го-то элек­тро­про­вод­ку. Мо­ро­зов тут же вы­ло­вил ма­ши­ну и, по­дав ра­жим элек­три­кам чет­верт­ной из соб­ст­вен­ных де­нег, по­про­сил их при­вез­ти, ра­зу­ме­ет­ся, за ви­но не­сколь­ко бу­ты­лок вод­ки.

Ли­хие ре­бя­та вод­ку при­вез­ли, ко­нечно, по­лучили свою до­лю за ра­бо­ту-ус­лу­гу, ви­ди­мо, на­дея­лись здесь и даль­ше по­жи­ро­вать во­круг пья­но­го сто­ла, но Мо­ро­зов про­во­дил их и сно­ва ос­тал­ся один на один с Ва­си­ли­ем.

За день, вечер и ночь бы­ло вы­пи­то и то ви­но, ко­то­рое при­вез­ли элек­три­ки. Прав­да, те­перь Ва­си­лий пил ти­ше, почти со­всем не ма­хал ру­ка­ми и доль­ше спал. По­след­ний раз он спал где-то часа пол­то­ра-д­ва, очнул­ся на этот раз без вся­ко­го шу­ма и гро­хо­та, молча сел на край кро­ва­ти, а по­том до­воль­но яс­но спро­сил сам се­бя:

– Где это я?

– Ва­ся, ты у ме­ня, – от­ве­тил Мо­ро­зов, – у ме­ня до­ма.

– А... а... а... как это? – под­нял гла­за очнув­ший­ся чело­век, а за­тем взял­ся за го­ло­ву и за­сто­нал.

По­ни­мая, что спа­сти Ва­си­лия сейчас мо­жет все то же са­мое ви­но, Мо­ро­зов по­дал ему ста­кан с вод­кой, при­пря­тан­ной на этот случай.

Ва­си­лий сно­ва под­нял го­ло­ву и вдруг за­све­тил­ся гла­за­ми, уви­дев пе­ред со­бой, как счас­тье, ста­кан с ви­ном...

...Как же, ми­лый ты мой чело­век, до­во­дишь ты сам се­бя? И как же про­сто вот так вот, друг ты мой до­ро­гой, Ва­си­лий Ива­но­вич, взять те­бя те­п­лень­ким сейчас вот за эти пол­ста­ка­на ви­на?!

И Ва­си­лий, буд­то по­ни­мая его мыс­ли, жад­но про­гло­тив со­дер­жи­мое ста­ка­на и чуть от­ды­шав­шись по­сле это­го, вдруг за­го­во­рил:

– Сер­гей Ми­хай­ло­вич... Всю жизнь... Вот всю жизнь бла­го­да­рен бу­ду. Ну, вот, что хочешь за это... Спас ты ме­ня, спас...

Нет, он бла­го­да­рил не за то, что почти три дня про­жил тут у Мо­ро­зо­ва, что Мо­ро­зов со­хра­нил все его — день­ги он еще и не знал, что эти день­ги це­лы. По­сле страш­но­го трех­днев­но­го за­поя Ва­си­лий бла­го­да­рил чело­ве­ка толь­ко за то, что тот его опо­хме­лил-спас...

Сколь­ко раз вот так вот, вот от та­ких же за­пой­ных, несчас­т­ных пья­ниц и здесь, в этой са­мой, еще жи­вой де­ре­вуш­ке слы­шал Мо­ро­зов:

– Сто руб­лей от­дам за бу­тыл­ку вод­ки...

И от­да­ва­ли, чес­т­ное сло­во, от­да­ва­ли, но об этом как-ни­будь по­том, в дру­гой раз, ко­му и за что от­да­ва­ли свои труд­но за­ра­бо­тан­ные день­ги ме­ст­ные смо­ло­ку­ры-хи­ми­ки...

По­сле при­ня­то­го спа­се­ния Ва­си­лий при­шел в се­бя, сел за стол, молча вы­пил ста­кан го­рячего чая и, не уви­дев во­круг ни­ка­ко­го по­гро­ма – Мо­ро­зов ка­ж­дый раз уби­рал все со сто­ла – по­смот­рел Мо­ро­зо­ву яс­но и чис­то в гла­за. По­смот­рел с тем са­мым из­ви­не­ни­ем, с ко­то­рым, бы­ва­ет, смот­рит на взрос­ло­го чело­ве­ка силь­но про­ви­нив­ший­ся ре­бе­нок, ко­то­ро­го за эту про­вин­ность взрос­лый чело­век вдруг не на­ка­зал.

– Ну что, Ва­ся, жить бу­дем?

– Бу­дем, Сер­гей Ми­хай­ло­вич, бу­дем. Во — бу­дем жить, — и Ва­си­лий под­нял квер­ху боль­шой па­лец.

– У ме­ня к те­бе, Ва­ся, од­на чело­вечес­кая прось­ба: иди-ка ты, друг, сейчас в лес. На­вер­ное, уже от­дох­нул?

– От­дох­нул, Сер­гей Ми­хай­ло­вич, от­дох­нул.

– Про­дук­ты у те­бя це­лы, мать те­бе сум­ку уже при­го­то­ви­ла.

Ва­си­лий не спро­сил про день­ги, но Мо­ро­зов ска­зал ему:

– День­ги, Ва­ся, твои все це­лы – я их баб­ке Ан­не от­дал.

– Ну, и хо­ро­шо, – со­всем без­раз­лично со­гла­сил­ся Ва­си­лий, а за­тем про­тя­нул Мо­ро­зо­ву свою креп­кую, почти же­лез­ную ру­ку и слов­но тис­ка­ми сжал про­тя­ну­тую ему на­встречу ру­ку Сер­гея Ми­хай­ло­вича:

– Спа­си­бо, Сер­гей Ми­хай­ло­вич, спа­си­бо.

Мо­ро­зов знал, что тех ста пя­ти­де­ся­ти грам­мов, ко­то­ры­ми Ва­си­лий толь­ко что опо­хме­лил­ся, ему, ко­нечно, не хва­тит, что­бы при­вес­ти се­бя в нор­му. И для этой це­ли у не­го в шка­фу бы­ло при­пря­та­но еще с пол­бу­тыл­ки — он от­дал это Ва­си­лию с со­бой. За­тем про­во­дил его до до­ма. Они пред­ста­ви­лись баб­ке Ан­не, по­лучили от нее за­плечный ме­шок с про­дук­та­ми и спус­ти­лись к лод­ке.

Ва­си­лий уе­хал, уе­хал на ра­бо­ту. И по­сле это­го с ним что-то случилось — он не пил це­лый ме­сяц... А баб­ка Ан­на, по­лучив­шая от Мо­ро­зо­ва со­хра­нен­ные день­ги, без­звучно пла­ка­ла не­мы­ми сле­за­ми счас­тья и бла­го­дар­но­сти. А Мо­ро­зо­ву бы­ло тя­же­ло по­сле трех дней де­жур­ст­ва воз­ле пья­но­го чело­ве­ка... Да, брат­цы, бы­ло у них в друж­бе с Ва­си­ли­ем и та­кое — и та­кое то­же не за­бы­ва­ет­ся...

В тот раз Мо­ро­зов как-то сдер­жал Вась­ки­но бес­кон­троль­ное пья­ное дви­же­ние. Но бы­ва­ло, ко­гда пьян­ка за­тя­ги­ва­лась, ко­гда пе­ре­хо­ди­ла на чет­вер­тый, пя­тый, а то и на шес­той день, к Ва­си­лию вдруг под­сту­па­ла ярость... Вот тут-то и гре­ме­ла у Кли­мо­вых в до­ме по­су­да, вот тут-то и ухо­ди­ла-бе­жа­ла как-то от сы­на баб­ка Ан­на ночевать к лю­дям, вот тут-то на­ши ста­ру­хи и изо­бре­та­ли вся­кие ле­ген­ды, что, мол, Вась­ка го­ня­ет мать – не мо­жет ей про­стить то, что ро­дил­ся он, Вась­ка, не от за­кон­но­го от­ца, ко­то­рый в это вре­мя был на фрон­те, а от ко­го-то еще, со сто­ро­ны...

Мо­ро­зов знал Ва­си­лия, знал его трез­во­го, чис­то­го, толь­ко что омы­то­го све­жей ут­рен­ней во­дой озе­ра, знал и боль­но­го, не­нор­маль­но­го, от­рав­лен­но­го ви­ном, и не ве­рил рас­ска­зам де­ре­вен­ских ста­рух. Мо­жет быть, что-то и бы­ло у не­го с ма­те­рью, мо­жет быть, и эта ка­кая-то боль си­де­ла в нем, в Ва­си­лие Кли­мо­ве, всю жизнь но­сив­шем фа­ми­лию не сво­его на­стоя­ще­го от­ца, а от­ца сво­их брать­ев и се­ст­ры, но вой­ну в до­ме он за­те­вал во­все не со сво­ей ма­те­рью, а с чер­тя­ми...

Да, Ва­си­лий не­ред­ко до­пи­вал­ся до чер­ти­ков. Пом­нит­ся, как-то еще в са­мые пер­вые го­ды жиз­ни Мо­ро­зо­ва здесь, в де­рев­не, Ва­си­лий, уй­дя, на­ко­нец, в свою лес­ную из­буш­ку по­сле тя­же­ло­го за­поя, вско­ре вер­нул­ся и за­крыл­ся до­ма на все за­по­ры. А по­том рас­ска­зал баб­ке Ва­си­ли­се, что из из­буш­ки про­гна­ли его чер­ти:

– Зая­ви­лись ле­ша­ки. Рань­ше один хо­дил ле­шак, а те­перь сам при­шел и всех при­вел. И ба­бу свою, а де­тиш­ки ле­шачьи на­се­лись кру­гом и пал­ка­ми ма­шут: "Ухо­ди! Ухо­ди!"

И Вась­ка бро­сил в ле­су все: и про­дук­ты, и ра­бо­ту и примчал­ся до­мой.

На во­прос баб­ки Ва­си­ли­сы: "А даль­ше-то как?" Ва­си­лий от­ве­тил:

– Обо­ж­ду. Обо­ж­ду, баб­ка, — уй­дут. Они все­гда так — са­ми в лес и ухо­дят. Обо­ж­ду. А рань­ше нет, не пой­ду.

Бы­ва­ло, что чер­ти яв­ля­лись к Ва­си­лию Кли­мо­ву и сю­да, в де­рев­ню, в его дом. И та же са­мая баб­ка Ва­си­ли­са, ко­то­рая по­сто­ян­но с ко­ры­стью и бес­ко­ры­ст­но кру­ти­лась во­круг Ва­си­лия, не раз слы­ша­ла от не­го о встрече с чер­тя­ми:

–Смот­ри-смот­ри... Сел на ок­но... Сел... Ви­дишь?.. Ты сейчас уй­дешь, их и на­бе­жит сю­да... Смот­ри-смот­ри...

Ко­гда баб­ка не ухо­ди­ла, но­вые чер­ти не по­яв­ля­лись. Ко­гда же баб­ке на­дое­да­ло ждать по­яв­ле­ния ум­но­жив­шей­ся нечис­той си­лы и она все-та­ки за­кры­ва­ла за со­бой дверь, чер­ти, бы­ва­ло, на­ва­ли­ва­лись к Ва­си­лию в та­ком ко­личес­т­ве и так от­врат­но се­бя ве­ли, что хо­зяи­ну до­ма при­хо­ди­лось с ни­ми по-на­стоя­ще­му вое­вать. И то­гда, уже без пре­ста­вив­шей­ся к то­му вре­ме­ни баб­ки Ан­ны, в до­ме Кли­мо­вых начина­лась, как го­во­ри­лось здесь, ло­мо­ти­на — та­кая ло­мо­ти­на, на ко­то­рую бо­яз­ли­во ог­ля­ды­ва­лось все жи­вое в де­рев­не.

Вслед за ло­мо­ти­ной, начав­шей­ся в са­мом до­ме, гро­мом гре­ме­ли рас­пах­ну­тые две­ри, рас­пах­ну­тые дру­гой раз в са­мый что ни на есть мо­роз, снег, а из от­ки­ну­тых в сто­ро­ну две­рей ле­те­ла из до­ма вся вы­швыр­ну­тая Вась­ки­ной кочер­гой чер­тов­щи­на...

А на­ут­ро все та же са­мая баб­ка Ва­си­ли­са, прий­дя в дом к со­се­ду, на­хо­ди­ла Вась­ку за­мерз­ше­го, сжав­ше­го­ся ко­мочком на не­про­то­п­лен­ной печи. А во­круг до­ма ва­ля­лась вы­бро­шен­ная Вась­кой оде­ж­да, по­стель­ное бе­лье, а по­рой и все ос­таль­ное, что мож­но бы­ло под­це­пить печной кочер­гой... С этой са­мой "чер­тов­щи­ной" вчера под ночь Кли­мов и вое­вал...

До чер­тей и до печной кочер­ги бы­ло у Ва­си­лия Кли­мо­ва еще од­но пья­ное за­ня­тие... Как-то, не про­пив вдруг все по­лучен­ное, ку­пил он се­бе про­иг­ры­ва­тель, со­вре­мен­ный, сверх­мощ­ный, с боль­ши­ми ко­лон­ка­ми, а к про­иг­ры­ва­те­лю од­ну-един­ст­вен­ную пла­стин­ку — Вы­соц­ко­го. И из всей пла­стин­ки при­знал толь­ко пес­ню про ис­тре­би­те­ля.

Как-то, и то­же по пья­но­му де­лу, за­по­лучив Мо­ро­зо­ва к се­бе в дом, Ва­си­лий пред­ло­жил ему на анг­лий­ском язы­ке сесть за стол, включил этот са­мый про­иг­ры­ва­тель на всю гром­кость, а за­вер­шив та­кое про­слу­ши­ва­ние сво­его "ис­тре­би­те­ля", дал оцен­ку этой пес­не:

– Во пес­ня! Во! Как у те­бя, Сер­гей Ми­хай­ло­вич, в кни­ге, все здесь прав­да! Во!

Од­на­ж­ды на трез­вую го­ло­ву Мо­ро­зов за­вел с Ва­си­ли­ем раз­го­вор о том же "ис­тре­би­те­ле" и о Вы­соц­ком... О Вы­соц­ком то­гда спо­ри­ли: пло­хо это или хо­ро­шо вот та­кое хри­пе­ние вме­сто ме­ло­дии, вме­сто пес­ни трез­вой, цель­ной ду­ши. Пло­хо или хо­ро­шо вот та­кое ка­кое-то кричащее, по­лу­пья­ное, боль­ное, над­рыв­ное ис­пол­не­ние, ни­как не ути­шав­шее ду­шу, а на­обо­рот, рву­щее эту ду­шу до кон­ца на кус­ки, ве­ду­щее чело­ве­ка к по­сто­ян­но­му кри­ку в жиз­ни? При­мер­но вот так и об­ра­тил­ся Мо­ро­зов к Ва­си­лию с во­про­сом о Вы­соц­ком, на что тот спо­кой­но от­ве­тил:

– А что, Сер­гей Ми­хай­ло­вич, вот пить вдруг бро­сят, так и слу­шать не бу­дут Вы­соц­ко­го. Нет! В из­буш­ке-то он мне зачем, ко­гда чер­тей во­круг нет? Да и тут — к празд­ни­ку толь­ко. Рвет ду­шу, бо­ле­ет вме­сте с то­бой...

А по­ка Вы­соц­кий Ва­си­лия вы­ручал, по­мо­гал ему рвать до кон­ца опь­я­нев­шую ду­шу, вы­ручал так, что кры­ша над до­мом Кли­мо­ва, ка­за­лось, под­пры­ги­ва­ла вме­сте с тя­же­лой шап­кой со­брав­ше­го­ся за зи­му сне­га от за­пу­щен­но­го на всю гром­кость "ис­тре­би­те­ля"...

Как бы все это бы­ло се­го­дня, сейчас, ко­гда сель­ский сход про­го­ло­со­вал за та­ло­ны на ви­но, ко­гда боль­ше двух бу­ты­лок в ме­сяц ни­ко­му не вы­да­ва­лось? Как бы обо­шел­ся тут Ва­си­лий?.. А мо­жет быть, и очнул­ся бы – вер­нул здо­ро­вье сво­ей доб­рой ду­ше?.. Мо­жет быть, то­же при­шел бы в се­бя ведь не пил же он дру­гой раз и дол­ги­ми зим­ни­ми ме­ся­ца­ми, ко­гда не бы­ло де­нег.

Ко­гда у не­го не бы­ло де­нег, он не пил. Он ни­ко­гда не по­би­рал­ся, не про­сил де­нег взай­мы на вод­ку, ни к ка­ким пью­щим ком­па­ни­ям без сво­его соб­ст­вен­но­го ви­на ни­ко­гда не при­страи­вал­ся. Он пил толь­ко на свое, и Мо­ро­зов был уве­рен, что ес­ли бы это свое вы­да­ва­лось ему не по 400-500 руб­лей в ка­ж­дый лет­ний ме­сяц, а толь­ко-толь­ко бы на харчи, то Ва­си­лий до сих пор был жив... На­вер­ное, се­го­дняш­няя та­лон­ная сис­те­ма все-та­ки спас­ла бы Кли­мо­ва, и он те­перь и ле­том и по зи­ме был бы тих и мудр, читал бы свои кни­ги и жур­на­лы, а там бы взял­ся и за то­пор, вспом­нил бы опять свое плот­ниц­кое и сто­ляр­ное мас­тер­ст­во, ко­то­рым вла­дел в со­вер­шен­ст­ве. Мо­жет быть, и ожил бы в нем чело­век-строи­тель, как ожи­ва­ет те­перь в лю­дях, ка­ким бы­ло от­ка­за­но сель­ским схо­дом со­всем в ви­не, их чело­вечес­кое начало. Ведь в сов­хо­зе, в по­сел­ке по­сле сель­ских схо­дов ок­ле­ма­лись, ожи­ли са­мые, ка­за­лось бы, про­пав­шие со­всем му­жи­ки – дро­ва на зи­му ста­ли пи­лить, ко­лоть та­кие по­гиб­шие бы­ло лю­ди, ко­то­рые рань­ше ни дро­ви­ны на зи­му не име­ли: мо­роз на дво­ре, се­вер­ная зи­ма, в до­ме на­сквозь сте­ны про­мерз­ли, а до­ма ни по­ле­на... Бы­ло та­кое! Бы­ло! Чес­т­ное сло­во, бы­ло! И Мо­ро­зов то­му жи­вой сви­де­тель... И что­бы хоть как-то рас­те­п­лить печь, про­сил Хри­стом бо­гом та­кой бе­до­ла­га-про­пой­ца ка­кую дро­ви­ну у со­се­да или от­ди­рал дос­ку от сво­его же соб­ст­вен­но­го са­рая. Но ожи­ли! Ожи­ли – и уже этим ле­том, за­дол­го до но­вой зи­мы, Мо­ро­зов ви­дел око­ло тех са­мых до­мов, где жи­ли до это­го са­мые про­пав­шие от ви­на лю­ди, ог­ра­ды-по­лен­ни­цы толь­ко что сло­жен­ных дров. Да ка­кие еще по­лен­ни­цы! Ка­кие лад­ные! Кра­си­вые! Са­мые кра­си­вые по­лен­ни­цы в де­рев­не!

...Вот вам, брат­цы, и воз­ро­ж­де­ние! Не уби­то, не уби­то до кон­ца ни­ка­ким ви­ном в чело­ве­ке его мас­тер­ст­во, зна­ния, его чело­вечес­кая жизнь. А мо­жет, и прав тот шут­ник Миш­ка Го­ре­лый со сво­им жиз­нен­ным ком­па­сом, ко­то­рый рус­ский му­жик взял да и спря­тал на вся­кий случай се­бе в зад­нее ме­сто?.. Жи­вой он — жи­вым был чело­век и при ви­не! Толь­ко жил под пья­ным нар­ко­зом... Сни­ми­те этот нар­коз! По­мо­ги­те, по­мо­ги­те чело­ве­ку снять с се­бя тяж­кое пья­ное яр­мо!

И Ва­си­лий, чес­т­ное сло­во, то­же вер­нул­ся бы к трез­вой жиз­ни... Но он не до­жил до се­го­дняш­не­го дня все­го од­но­го го­да...

Два го­да то­му на­зад, в та­кой же те­п­лый и яс­ный лет­ний день, в ка­кой они впер­вые и встре­ти­лись, Ва­си­лий при­гла­сил к се­бе Мо­ро­зо­ва на день ро­ж­де­ния – ему в тот день ис­пол­ни­лось ров­но со­рок лет.

В тот день Кли­мов еще не был так страш­но пьян, как все­гда, хо­тя и тут толь­ко что вер­нул­ся из ле­са и из ма­га­зи­на. У не­го бы­ло вы­пи­то, и при­лично, но его еще хва­ти­ло на час-дру­гой бе­се­ды-раз­го­во­ра, хо­тя лю­бые бе­се­ды с пья­ным Ва­си­ли­ем Мо­ро­зов ста­рал­ся не за­во­дить.

На сто­ле у Ва­си­лия бы­ло на­кры­то: на та­рел­ках на­ре­зан­ные доль­ка­ми те­п­личные огур­цы, кол­ба­са, со­хра­нив­ший­ся как-то с зи­мы репчатый лук. Ря­дом с та­рел­ка­ми стоя­ла бу­тыл­ка вод­ки с уже ски­ну­той проб­кой. Име­нин­ник по­са­дил Мо­ро­зо­ва на­про­тив се­бя и не­гром­ко, не так, как в пья­ном бе­зу­мии, по­про­сил:

– Вы­пей со мной, Сер­гей Ми­хай­ло­вич!

Мо­ро­зов к это­му вре­ме­ни уже на­прочь от­ка­зал­ся от ви­на и, зная все, что про­изой­дет даль­ше, взял с со­бой в гос­ти к Кли­мо­ву стар­ше­го сы­на: мол, пой­дем, по­си­дишь со мной, я по­том по­ти­хо­нечку уй­ду, а ты с дя­дей Ва­сей еще не­мно­го по­го­во­ришь, а там то­же уй­дешь – те­бе про­ще бу­дет уй­ти, а ес­ли я один пой­ду, то он ме­ня не от­пус­тит.

Они тут же со­бра­ли для дя­ди Ва­си по­дар­ки: хо­ро­шую им­порт­ную лес­ку диа­мет­ром 0,8 мил­ли­мет­ров, по ко­то­рой он все вре­мя стра­дал, по­доб­ра­ли кое-ка­кие дель­ные ко­леб­лю­щие­ся блес­ны для спин­нин­га и до­рож­ки, что нра­ви­лись Ва­си­лию, и оты­ска­ли в сво­их ры­бо­лов­ных тай­ни­ках-за­па­сах са­мые мощ­ные трой­ни­ки, без ко­то­рых, по мне­нию Кли­мо­ва, ни­как нель­зя бы­ло пой­мать ту са­мую ог­ром­ную щу­ку, ко­то­рая жи­ла в озе­ре воз­ле его лес­ной из­буш­ки.

Ва­си­лий раз­лил вод­ку по ста­ка­нам, вы­пил сам, уви­дел, что Мо­ро­зов не пьет, чер­тых­нул­ся и ска­зал:

– Лад­но. Знаю, что не пьешь, Сер­гей Ми­хай­ло­вич. Но все рав­но по­си­ди...

И Мо­ро­зов по­си­дел с Ва­си­ли­ем. Тут об­на­ру­жи­лись у хо­зяи­на до­ма ка­кие-то пла­стин­ки, нет, не Вы­соц­ко­го, не про ис­тре­би­тель, а ти­хие, как оп­ре­де­лил сам Ва­си­лий, со сле­зой. И под эти пла­стин­ки, за­пу­щен­ные то­же со­всем не­гром­ко, Ва­си­лий вдруг начал дос­та­вать свои ди­пло­мы, сви­де­тель­ст­ва, бла­го­дар­но­сти за от­личную служ­бу и ра­бо­ту на фло­те... По­том он что-то, ви­ди­мо, очень нуж­ное ему то­гда, не на­шел, зап­нул­ся о жур­на­лы, ле­жа­щие на по­лу, чуть бы­ло не упал, по­том на­лил се­бе еще вод­ки, и тут Мо­ро­зов от­ме­тил, что гла­за у Ва­си­лия ос­та­но­ви­лись они бы­ли уже не жи­вы­ми, а ос­тек­ле­нев­ши­ми, слов­но умер­ли.

Мо­ро­зов по­ти­хонь­ку-по­ти­хонь­ку не­за­мет­но рас­стал­ся с Ва­си­ли­ем и вер­нул­ся до­мой... Это бы­ло как раз за год до смер­ти Кли­мо­ва.

Зи­мой, за пол­го­да до смер­ти, Ва­си­лий од­на­ж­ды по­жа­ло­вал­ся баб­ке Ва­си­ли­се:

– Баб­ка, бо­лит у ме­ня что-то здесь, сле­ва, в гру­ди. Что-то пло­хо мне. Как бы не по­ме­реть.

И баб­ка Ва­си­ли­са го­во­ри­ла по­том, что по­след­нюю свою зи­му Ва­си­лий почти со­всем не пил и очень ждал вес­ны, а встре­тив пер­вое те­п­ло, час­то си­дел на крыль­це и гля­дел через озе­ро, через лес в даль, как его мать пе­ред смер­тью...

А по­том прие­хал Мо­ро­зов, прие­хал по по­след­ним сне­гам. В тот год так же, как обычно, в де­рев­ню не бы­ло через сне­га до­ро­ги. И он за­ночевал в по­сел­ке, что­бы не то­нуть ночью в суг­ро­бах, а с ут­ра по­рань­ше стал по­па­дать до­мой.

От до­ро­ги к де­рев­не вел ста­рый трак­тор­ный след, по не­му мож­но бы­ло ид­ти без лыж. Но трак­тор­ный след в са­му де­рев­ню не по­шел, под­нял­ся толь­ко на Гор­ню­ху, а там от­пра­вил­ся вле­во, за сов­хоз­ным се­ном, и от Гор­ню­хи до де­рев­ни Мо­ро­зо­ву пред­стоя­ло по­ме­рять еще не осев­шие до кон­ца зим­ние суг­ро­бы.

Эти суг­ро­бы, уже рас­ки­саю­щие днем под ве­сен­ним солн­цем, ночью чуть при­хва­тил ле­дя­ной ко­рочкой лег­кий мо­ро­зец, и по этой твер­дой ко­рочке Мо­ро­зов и пе­ре­дви­гал впе­ред свой рюк­зак и, опи­ра­ясь на не­го, де­лал ря­дом с рюк­за­ком не­сколь­ко ша­гов. За­тем сно­ва дви­гал впе­ред рюк­зак и сно­ва с по­мо­щью рюк­за­ка вы­иг­ры­вал у сне­гов очеред­ной метр пу­ти... И тут, ко­гда борь­ба за до­ро­гу к до­му толь­ко началась, от де­рев­ни, через сне­га на лы­жах, слов­но ожи­дая его при­ез­да, бро­сил­ся к не­му Ва­си­лий Кли­мов. С со­бой он при­та­щил еще од­ни лы­жи, для Мо­ро­зо­ва. Тут же схва­тил его рюк­зак и толь­ко по­том по­здо­ро­вал­ся:

– Здрав­ст­вуй, Сер­гей Ми­хай­ло­вич. Смот­ри, до­ж­дал­ся...

В этом "до­ж­дал­ся" бы­ло, кро­ме ра­до­сти, еще что-то та­кое тя­же­лое, уже боль­ное, и Мо­ро­зов от­ме­тил для се­бя, что фра­за, про­из­не­сен­ная вслух Ва­си­ли­ем вро­де бы и не окончена и, зная по пись­му баб­ки Ва­си­ли­сы, что Ва­си­лий в эту зи­му все бо­ял­ся уме­реть ("зи­мой по­ми­рать пло­хо – ле­та бы до­ж­дать­ся"), он про­дол­жил мысль Кли­мо­ва про се­бя: "смот­ри, до­ж­дал­ся, а то ду­мал, что не до­ж­дусь пом­ру по зи­ме"...

А по­том к Мо­ро­зо­ву прие­ха­ла же­на, прие­ха­ли де­ти... В тот день они с млад­шим сы­ном бы­ли на не­боль­шом лес­ном озер­ке не­да­ле­ко от де­рев­ни. Там мальчиш­ка впер­вые пой­мал на спин­нинг при­личную щу­ку. Щу­ку до­ма взве­си­ли — в ней ока­за­лось це­лых четы­ре ки­ло­грам­ма. Она ле­жа­ла на тра­ве воз­ле причала, воз­ле лод­ки. Сы­ниш­ка пры­гал во­круг до­бы­той им ры­би­ны, со­би­рал­ся вме­сте с ней фо­то­гра­фи­ро­вать­ся. И тут к ним не­за­мет­но по­до­шел Кли­мов и не­гром­ко оце­нил щу­ку:

– Хо­ро­шая ры­ба-то. Это ты пой­мал? Ну, с ме­ня те­бе лес­ная на­гра­да...

А по­том что-то за­мял­ся, по­сто­ял молча, и же­на Мо­ро­зо­ва, по­няв, в чем де­ло, спро­си­ла его:

– Ва­ся, что — де­нег, что ли, на­до?

– Да... де­ся­точку бы... да и хо­ро­шо.

Тут в раз­го­вор всту­пил и Мо­ро­зов:

– Ва­ся, де­сят­ки те­бе на про­дук­ты, по­ди, и не хва­тит.

– Про­дук­ты у ме­ня есть, ку­п­ле­ны еще то­гда... По­пра­вить­ся на­до бы да и в лес...

Мо­ро­зов знал, что до это­го Ва­си­лий три или четы­ре дня си­дел до­ма. Вро­де бы и пил, но не хо­дил по де­рев­не и не включал Вы­соц­ко­го.

Же­на при­нес­ла из до­ма Ва­си­лию день­ги, и то­гда к де­ся­ти руб­лям он по­про­сил еще де­ся­точку.

– А в лес-то се­го­дня уй­дешь, Ва­ся?

– Сер­гей Ми­хай­ло­вич, ка­кой раз­го­вор – мы же с то­бой друг дру­га дав­но зна­ем. Сло­во твер­дое. Ра­бо­та ждет. По­го­да ка­кая! Жи­ви­ца са­ма льет­ся – толь­ко режь ус­пе­вай. Са­мая ра­бо­та. По­прав­люсь, и к вечеру в лес.

И уже со­би­ра­ясь от­вес­ти от бе­ре­га лод­ку, Ва­си­лий, как обычно, пред­ло­жил Мо­ро­зо­ву свое:

– А мо­жет, при­нес­ти хле­ба-то, све­же­го, бе­ло­го?

И тут, пер­вый раз за все вре­мя, слов­но чув­ст­вуя, что этим хле­бом он мо­жет по­то­ро­пить Ва­си­лия об­рат­но от ма­га­зи­на с ви­ном в де­рев­ню, а там и в лес, Мо­ро­зов со­гла­сил­ся: