Уважаемые читатели!

Вид материала

Документы

Содержание И будь героем. Если у тебя нет ни рук Повесть «Белое на черном» В 1956 году В. Аксенов окончил Ленинградский медицинский институт. Проработал в больницах до 1960 года. Восстановлен в гражданстве 1990 году. Он прожил в Штатах 23 года. За роман «Вольтерьянцы и вольтерьянки» Василий Аксенов награжден премией «Русский Букер» за 2004 год.

Подобный материал:

• Самый первый литературный праздник «Прощание с Букварём» или «Посвящение в читатели», 95.4kb.
• Экономические науки уважаемые читатели!, 431.53kb.
• История украины уважаемые читатели!, 233.46kb.
• -, 4539.7kb.
• Уважаемые читатели и гости сайта!, 86.63kb.
• Методические рекомендации к остальным месяцам года вы найдёте на нашем сайте. Уважаемые, 624.66kb.
• Обращение Председателя Правления ОАО "Газпром" Уважаемые читатели! Представляю Вашему, 855.37kb.
• Публичный доклад Пестяковской муниципальной средней общеобразовательной школы за 2010-2011, 660.82kb.
• Уважаемые читатели и друзья библиотеки, 32.35kb.
• Сценарий праздника "Посвящение в читатели" (2-й класс), 46.76kb.

Рецензии

Павлов, Олег. Карагандинские девятины, или Повесть последних лет / О. Павлов // Октябрь. – 2001. – № 8. – С. 3.


Немзер, А. Замечательное десятилетие русской литературы / А. Немзер. – М., 2003. – С. 512-514.

Голенко, Ж. Оскомина от зеленого винограда / Ж. Голенко // Лит. учеба. – 2003. – № 5. – С. 82.

Голенко, Ж. Оскомина от зеленого винограда / Ж. Голенко // Юность. – 2003. – № 7. – С. 100.

Рацупкина, Д. Опять «чрезмерный писатель»? / Д. Рацупкина // Октябрь. – 2003. – № 3. – С. 182-185.

Дардыкина, Н. Ад и свет служивого Алексея / Н. Дардыкина // Моск. комсомолец. – 2002. – 26 окт. – С. 5.

Национальный бестселлер – 2001 // Октябрь. – 2002. – № 6. – С. 170-172.

Ремизова, М. Опытное поле / Н. Ремизова // дружба народов. – 2002. – № 1. – С. 192-194.


Литература об Олеге Павлове


Кокшенева, К. Об Олеге Павлове / К. Кокшенева // Уроки литературы. – 2006. – № 5. – С. 6-7.

Востребованный морализатор // Лит. Россия. – 2005. – № 43/44. – С. 12-13.

Я пишу… // Вопросы литературы. – 2003. – № 5. – С. 199.

Началась трансляция Апокалипсиса // Книжное обозрение. – 2003. – № 3. – С. 5.

Армейская трилогия Олега Павлова // Новый мир. – 2002. – № 5. – С. 166.

Лебедушкина, О. Детский мир / О. Лебедушкина // Дружба народов. – 2001. – № 5. – С. 190.

Кокшенева, К. Больно жить / К. Кокшенева // Москва. – 2000. – № 5. – С. 174.

Павлов Олег: биография // Дружба народов. – 1999. – № 9. – С. 168.

Агеев, А. Самородок, или Один день Олега Павлова / А. Агеев // Знамя. – 1999. – № 5. – С. 173.

Киляков, В. Время Олега Павлова / В. Киляков // Лит. Россия. – 1999. – № 14. – С. 10.

Павлов. Олег. Интеллигенция всегда жила разной жизнью с народом / О. Павлов // Лит. Россия. – 1996. – № 13. – С. 7.


Рубен Давид Гонсалес Гальего

Лауреат премии «Букер – Открытая Россия» 2003 - года

за повесть «Белое на черном»

«Я – герой. Быть героем легко.

Если у тебя нет рук или ног – ты герой или покойник.

Если у тебя нет родителей – надейся на свои руки и ноги.

И будь героем. Если у тебя нет ни рук,

а ты к тому же ухитрился появиться на свет сиротой, - все.

Ты обречен быть героем до конца своих дней. Или сдохнуть.

Я герой. У меня просто нет другого выхода».

(Рубен Давид Гонсалес Гальего, «Белое на черном»)


Об авторе

У Рубена Давида Гонсалеса Гальего страшная биография. Его мать, Аурора Гальего, была дочерью генсека испанской компартии – Игнасио Гальего. Отец принадлежал к венесуэльским борцам за свободу. И мать, и отец одно время учились в московских институтах. В 1968 году у них родились два сына-близнеца. Но один малыш сразу умер, а другой заболел церебральным параличом. Вторым был Рубен.

Кремлевские врачи боролись за Рубена больше года. Но излечить внука лидера испанских коммунистов у них не получилось. Надо было определяться, что делать дальше. После травмы родов двадцатилетняя мать впала в шок, о котором сейчас Аурора вспоминает как о годичном периоде аутизма, тотальной немоты и столь глубокого симбиоза с близнецом, оставшимся в живых, что даже мысленно она никак его не называла. Ни даже «мой маленький». Он был ее неразрывной частью, которую она страшилась отторгнуть звуком. Таким – безымянным – его и отняли, объявив умершим.

Со временем у матери появились другие планы: она влюбилась в молодого советского литератора Сергея Юрьенена и вскоре уехала с ним в Париж. А отец вернулся в Венесуэлу. О нем потом говорили, что он занялся политическим террором. И больного мальчишку в итоге отдали в один из московских детских домов.

Этот мальчик, у которого в крови Андалусия, откуда дед, смешалась со Страной Басков, откуда бабушка, а все это вместе с индейцами и латиноамериканскими китайцами – «чинос», из кремлевских больниц был отвезен в село Карташево под Волховом, где провел четыре года, затем в Пензенскую область, в рабочий поселок электролампового завода под названием Нижний Ломов и, наконец, в город расстрелянного пролетариата – Новочеркасск. Здесь он закончил два колледжа – английский и юридический. Женился, родил дочь-красавицу. Заработал на компьютер. Побывал в Америке – от Нью-Йорка до Сан-Франциско. Вернулся, развелся и женился снова. Вторая дочь, опять красавица.

Испано-литовский режиссер решил снимать о нем документальную картину. В 2000 году киногруппа провезла его маршрутом Новочеркасск – Москва – Мадрид – Париж – Прага. Столицу Чехии недаром называют «матерью городов». Здесь Рубен нашел свою маму и выбрал остаться с ней. Рухнула, правда, концепция о ребенке, брошенном на произвол. Но к сюжету проявили интерес масс-медиа – и в России, и в Испании. Сбылась и «американская мечта» - о мобильности. Коляска, сработанная в Мюнхене, управляется двумя пальцами, развивая скорость, за которой не угнаться, пятнадцать километров в час.

Благословленные принцем Астурийским и местным дипломатическим корпусом, мать и сын вернулись на историческую родину. Самолет совершил посадку в мадридском аэропорту 22 сентября 2001 года. За день до этого Рубену исполнилось тридцать три.

Уже в 2003 году он вспоминал: «Я жил в Новочеркасске, мое здоровье стало совсем плохим, и во время очередного сердечного приступа я вдруг увидел буквы на потолке. Это романтично звучит, но так было. И я стал записывать эти буквы, понимая, что я умираю. Потом показал эти записи каким-то знакомым писателям, журналистам, и мне сказали, что так писать нельзя. Я это дело забросил. Потом, оказавшись за границей, я показал свои тексты русским эмигрантам, и мне сказали, что так писать можно и это очень даже ничего, просто несколько странный стиль. Я сел, быстренько написал несколько рассказов и сделал передачу на радио «Свобода».


Повесть «Белое на черном»


«Белое на черном» - не автобиография в чистом виде, не просто «человеческий документ», не документ вовсе. Гальего не бьет на жалость. Он ставит себе конкретную задачу – показать, как в тоталитарном социуме изолируются больные дети (и вообще все, кто портить картинку этого социума). В этой книге почти нет натуралистических деталей. Нет борьбы за права инвалидов, нет публицистических вставок – есть безжалостная, прежде всего к себе, исповедь человека, вынужденного быть героем. Есть и борьба с собственной гордыней, с чувством собственной исключительности; и победа над множеством комплексов; и даже преодоление соблазна возненавидеть страну, которая так тебя гробила. Читать это нелегко и неприятно. Но внушить гордость за могущество человеческого духа эта книга может.

Повествование движется как бы дневниковыми тропами, но никакой хронологии мы не найдем. Текст разбит на главы, герои которых – его «сокамерники» по той, запредельной, жизни; проверяя горькие подробности их судеб, рассказчик исповедуется сам, обнажая свой страх и трепет. Его история невероятна и вместе с тем обычна. Невероятна потому, что герой-автор все-таки выжил и поведал о своем прошлом. А обычна потому, что мы знаем: такое случалось и случается у нас, в нашей осовеченной действительности, - что есть, то есть. Для одних – экзотика, для других - привычный экстрим, без которого будни кажутся раем. Читаешь и убеждаешься, в каком ужасе все мы живем, - ужас отчуждения пронизал все наше общество. А текст, словно сфинкс, смотрит на тебя и вопрошает: а каков ты? Смог бы ты сохранить себя в этом богодельном аду? За конкретными историями инвалидов (детей и стариков), в контексте лагерно-детдомовской ретроспективы встает зловещий момент монолит эпохи, которую мы никогда не потеряем, - слишком уж она въелась в наши шершавые мозги. Именно ее уклад, как роковое проклятие, висит над нами густым туманом и не думает рассеиваться.

В этой исповедальной прозе нет места сентиментальной патетике, здесь нет словесной суеты. Здесь все предельно лаконично. Но какой вулкан клокочет за ровным дыханием бытописателя казарменных приютов! Тело Гальего – это клетка его Духа, который сломить оказалось невозможно, несмотря на выкованные природой прутья. Ему хотелось тепла, как только мог этого хотеть круглый сирота. Но, полагаясь на доброту извне, он был переполнен ею изнутри и потому, оправдывал даже нянечек, третировавших его немощь. К тому же в тисках своего тела эта короткая жертва обрела язык, силе которого позавидовали бы многие современные прозаики русского происхождения, - незамутненный постмодернистским флером, без лукавства и натужного правдоподобия. Слово – это единственное, что оставалось доступным ему – неходячему, слабовидящему, почти безрукому.

«Черным по белому» - это свидетельство трагического восхождения Духа: автор воспоминаний совершал подвиг самим фактом жизни. Это подвиг неумирания и вместе с тем это «перст указующий» - на ту советскую дикость, из которой все мы вышли и из которой нам никак не вырваться. Ведь периферия, а именно эту позицию занимали всегда детдома, дома для инвалидов и престарелых в инфраструктуре общества, красноречивее прочего доказывает неизлечимый недуг общества – болезнь сознания, его паралич.

Автор остается один на один с буквами – спешит освободиться, очиститься от воспоминаний. Но при этом он стремится показать следы от шипов своего тернового венца, сколько вынести себя с поля битвы. И он вырывается на Свободу, он ее завоевывает ценой неимоверных усилий, о которых говорит лишь вскользь. Момент недосказанности сохраняет тайну и дает надежду. Рубен Давид Гонсалес Гальего стучится в наши сердца черными костяшками букв, демонстрируя миру, что не все стойкие оловянные солдатики сгорели в пламени жизни.


Произведения

Гонсалес Гальего, Р. Д. Белое на черном / Р. Д Гонсалес Гальего // Иностранная литература. – 2002. - №1.


Литература о Рубене Давиде Гонсалеса Гальего

1. Огрызко, В. Откуда у хлопца испанская грусть / В. Огрызко // Литературная Россия. – 2006. - №44. – С.1, 3.
   
2. Латынина, А. Воля к жизни и воля к смерти /А. Латынина // Новый мир. – 2005. -№12. – С.152-159.
   
3. Барабанова, М. Произведение Рубена Давида Гонсалеса Гальего «Белое на черном» в школе / М. Барабанова // Литература. – 2005. - №21. – С. 26-31.
   
4. Сотникова, Т. Больше, чем искусство / Т. Сотникова // Континент. – 2004. - №120. – С.400.
   
5. Нит, Н. все, что мог, делал от страха / Н. Нит // Собеседник. – 2004. - №1. – С.10.
   
6. Меня убили не до конца //Московские новости. – 2003. - №40. – С. 19.
   
7. Бровкина, М. Неправда, что Бог не смеется /М. Бровкина // Российская газета. – 2003. – 20 декабря. – С.7.
   
8. Могу копать, могу не копать // Независимая газета. – 2003. – 18 декабря. – С.1, 2.
   
9. Не считаете же всерьез, что я - лучший писатель // Известия. – 2003. - 9 декабря. – С.10.
   
10. Ковалева, А. Букер за биографию /А. Ковалева // Известия. – 2003.- 2 декабря. –С.184.
    
11. Быков, Д. Черно-белый Букер / Д. Быков // Огонек. – 2003. - №45. – С.48-49.
    
12. Меньшикова, Е. «Белое на черном» Гонсалес Гальего Рубен Давид /Е. Меньшикова // Новый мир. – 2002. - №7. – С.184.
    
13. Юрьенен, С. Рубен Давид Гонсалес Гальего / С. Юрьенен // Иностранная литература. – 2002. - №1. – С.166-171.
    

Василий Аксенов

Лауреат премии «Букер – Открытая Россия» 2004 - года

за роман «Вольтерьянцы и вольтерьянки»


Об авторе

Аксенов Василий Павлович - прозаик, родился 20.08.1932 г. в Казани, сын писательницы Евгении Гинзбург.

«Мои родители были из первого поколения советской интеллигенции. Отец был родом из простой крестьянской семьи; он еще мальчиком переехал в Москву и начал работать на той самой ГЭС, на которой позже было написано «советская власть плюс электрификация», - она была открыта в 1913 году. А мама происходила из семьи интеллигентной, ее отец был фармацевтом; несмотря на еврейское происхождение, ему было разрешено жить в столице. Он был с высшим образованием, джентльмен, бонвиван. Конечно, если бы не революция, вряд ли мои родители встретились.

Но вот они встретились. Я помню, отец рассказывал, как они – а это был руководящий состав Казани, то есть первый секретарь обкома, начальник НКВД, редактор местной газеты, в общем, вся элита города, - жили коммуной в большой квартире, где у каждого была своя комнатенка; моя тетка Ксения готовила для всех. Утром они выходили, брали извозчика и ехали в обком, НКВД… так они жили до какого-то времени, получая так называемый партмаксимум. Это был конец 20-х годов. А в самом начале 30-х уже началась колоссальная коррупция. У партийной элиты появились автомобили. Мой отец был мэром города Казани – председателем горсовета и членом всесоюзного ЦК. Ему дали автомобиль с телохранителем, квартиру из пяти комнат, возможность ездить в какие-то загородные дома отдыха. Вот такая была среда. Конечно, моя мама сильно отличалась от типичной женщины этой среды. Она была артистической, она обожала поэзию, особенно пастернака – это был ее любимый поэт; она постоянно все высмеивала. Она была троцкисткой. Ей в тридцать седьмом году пришили троцкизм, но они совершенно ничего не знали – и в этом были бездарны. Они не знали, что она участвовала в подпольном кружке троцкистов и даже ездила по заданию в Харьковский университет, еще куда-то листовки возила.

Ее взяли сначала, а отца только через полгода. Его заставляли отказаться от нее, но он не стал. А потом весь состав обкома был уничтожен. Они выдавали друг друга, одного друг за другим, очередь отца подошла, ему все припомнили и забрала. Меня сначала тоже забрала. Привезли в коллектор детей арестованных; я помню только огромную спальню – там было около ста детей. Помню почему-то, что они постоянно дрались подушками. Видимо, мои родственники сначала не знали, где я, а потом нашли и стали появляться за зоной: из окна я видел то и дело фигурку бабушки или тети. А потом нас стали развозить по специальным детским домам – родственникам нас не отдавали, все их просьбы отметали. Меня отвезли в Кострому, причем везли в пломбированном купе – трое мальчиков и чекистка, и там я полгода был в костромском сиротском доме. Потом вдруг появился мой дядя, брат отца, - он приехал за мной. Он был профессором университета, его выгнали уже к тому времени – за брата. Ему нечего уже было терять, и он стал смелее. У него было двое своих детей. Он сам мне рассказывал потом: перестал бояться. Выпив большой стакан водки, он пришел в НКВД и стучал там по столу кулаком: мол, сам Сталин сказал, что сын за отца не ответчик (такая в то время была демагогия). Ему дали разрешение, и он вытащил меня оттуда. Это колоссально, - то, что он сделал, потому что в таких домах меняли идентификацию – имя, фамилию ребенка, и потом его уже невозможно было узнать. Таких детей отдавали туда, где нужна была рабочая сила. Я мог просто исчезнуть.

Родители были в разных местах: мама на Колыме, отец на Печоре. С отцом долго не было вообще никакой связи – его сначала приговорили к расстрелу, и он сидел целый месяц в смертной камере. Мать получила десять лет. с отцом я не переписывался почти совсем. Долгие годы мы думали, что его просто нет, потом вдруг он обнаружился, и мама с ним переписывалась, когда уже вышла из лагеря. Она вышла в сорок седьмом году и жила там бесправной поселенкой. На «материк», то есть в центральную часть России, она не поехала, и правильно сделала, потому что шла вторая волна посадок, и в сорок девятом году она снова была арестована; ее продержали меньше месяца и прописали вечное поселение на Колыме. Я уже был там, я приехал к ней в сорок восьмом, этот арест матери произошел при мне. А отец тем временем сидел в лагере. Те, кто был там в шахтах, на тяжелых работах, все погибли; уцелели лишь те, кто сумел зацепиться. Отцу какой-то друг помог устроиться бухгалтером, и он все эти годы просидел бухгалтером и уцелел. И вдруг, когда мне было двадцать два года, и я был в Казани на каникулах, раздался стук в дверь. Тетка пошла открывать – и завопила, закричала, запричитала… Он вошел и внес огромный мешок, и в этом мешке было все, что нужно человеку в тайге,- он, уже в ссылке, жил как Робинзон Крузо, - вплоть до дров. И он совсем забыл, что можно давать телеграммы, предупреждать».

В 1956 году В. Аксенов окончил Ленинградский медицинский институт.

«Я закончил институт и был отправлен в Карелию, в довольно глухое место, и там кроме работы ничего, по сути, не было. От института я часто бывал на практике в больницах, потом четыре года проработал врачом, но пристрастие к медицине так в себе и не развил. Хотя мне нравилось работать руками: резать , сшивать раны, делать сложные уколы… Но в общем-то было скучно. Дольше всего я продержался в поселке Вознесение, что на Онежском озере. Я был там единственным доктором в больнице на 25 коек. Как только открывалась навигация и баржи, и лихтеры шли с Каспийского моря в Балтийское, так у нас появлялись «сложные случаи». То подгулявшая матросня выбросит за борт девку, и ее, кровоточащую от ножевых ран и вдребезги пьяную, нам с фельдшером приходилось вытаскивать с того света. То в местной бане уголовники обварят крутым кипятком какого-нибудь своего товарища, и этого несчастного с кошмарными ожогами и в бессознательном состоянии привозят ко мне, мальчишке, который только окончил институт. Часто приходилось оперировать женщин, которым подпольные повитухи сделали неудачный аборт. После войны в Советском Союзе аборты были запрещены… Там я начал писать повесть «Коллеги». У меня было уже несколько рассказов, - дело в том, что это совпало с «оттепелью». Был пятьдесят шестой год, общее оживление; я стал ходить в литобъединение – очень сильное. Там были важные юнцы – Илюша Авербах, будущий кинорежиссер, Толя Найман, Женя Рейн; Бродский совсем мальчиком туда ходил. Во главе стоял писатель Дар. И мне не то чтобы Дар что-то дал, но в смысле среды… Стихийно почувствовал, что формируется новое творческое поколение. Мои вещи там вообще не обсуждались – они в основном обсуждали свои стихи, но мне туда было интересно ходить. Там я видел своих сверстников, которые говорили смело, свободно, знали гораздо больше того, что рекомендовалось, выискивали тексты серебряного века».)

Проработал в больницах до 1960 года.

С этого же времени рассказы В. Аксенова печатались в журнале «Юность», а с 1962 по 1969 г. он – штатный сотрудник этого издания. Обратил на себя внимание повестью «Коллеги» («Юность,1960), которая шла в театрах в авторской инсценировке, по ней снят фильм.

С седьмого номера «Юности» за 1959 год началась творческая биография Василия Аксенова. Аксенов писатель очень плодовитый. Только в журнале «Юность» в эпоху «первой оттепели» были опубликованы следующие романы и повести: «Коллеги»(1960), «Звездный билет»(1961), «Апельсины из Марокко»(1963), «Новые рассказы»(1964), «Затоваренная бочкотара»(1968), «Любовь к электричеству» (1971).

В 1973 году писатель принес в «Юность повесть «Золотая наша Железка». К сожалению, этому и многим другим произведениям Аксенова (романам «Ожог», «Остров Крым», повести «Стальная птица» и др.) пришлось увидеть свет лишь годы спустя. Именно в начале шестидесятых к Аксенову пришла настоящая популярность. Со страниц его первых повестей и романов шагнули подростки и юноши из современных городских кварталов и заговорили на своем взъерошенном языке, шокируя тех, кто давно привык к пережеванной литературной пище. Экзотический, дразнящий стиль нового автора отрицал ложную патетику, хамелеонство в слове и поступке, которое окружало его молодых персонажей.

В повести «Коллеги» один из героев говорит другому: «Ух, как мне это надоело! Вся эта трепология, все эти высокие словеса. Их произносит великое множество идеалистов вроде тебя, но и тысячи мерзавцев тоже… Давай обойдемся без трепотни. Я люблю свою страну, свой народ и ,не задумываясь отдам за это руку, ногу, жизнь, но я в ответе только перед своей совестью, а не перед какими-то словесными фетишами. Они только мешают видеть реальную жизнь. Понятно?»

Как бы ни относиться сегодня к ранним произведениям Аксенова – «Коллегам», «звездному билету», «Апельсинам из Марокко», «Пора, мой друг, пора…», - нельзя не признать, что это были талантливые, живые книги. Официальная критика долго не могла простить прозаику эпатирующие ее слух вольности, с порога отвергая и жизненную правду, которая пульсировала в аксеновских повестях и романах.

«Мне всегда было довольно трудно печататься, - говорит Аксёнов в одном из интервью, - а в 70-е годы это стало практически невозможно. Жил тем, что писал сценарии для театра, кино. Но и там не всё удавалось…»

После затяжного молчания в 1978 г. в «Новом мире» публикуется экспериментальный роман «В поисках жанра».

В 1979 году Аксенов выступил одним из инициаторов выпуска независимого альманаха «Метрополь», в который включил пьесу «Четыре темперамента», интересную постановкой вопроса о существовании человека после смерти. Как потом объяснял Аксенов, он с друзьями во времена засилья «деревенской» литературы одну из своих задач видел в том, чтобы представить «урбанистов», «западников».

В декабре 1979 года заявил о выходе из Союза писателей СССР. После резких выступлений печати в адрес писателя, в июле 1980 года, вынужденный «спасать» свои романы Аксенов выехал в США, где узнал о лишении его и его жены советского гражданства.

Восстановлен в гражданстве 1990 году.

В эмиграции Аксенов становится билингвистическим автором: роман «Желток яйца (1989) был написан по-английски, а затем переведен автором на русский. Американские впечатления легли в основу книги «В поисках грустного бэби (1987).

В США Аксенов преподавал русскую литературу в университете Дж. Мейсона под Вашингтоном, в течение долгих лет он вел семинар «Современный роман - упругость жанра», а затем курс «Два столетия русского романа».

Впервые после длительного перерыва Аксенов посетил СССР в 1989 году по приглашению американского посла Мэтлока, с конца 1980-х книги Аксенова снова издаются, с начала 1990-х он часто и подолгу бывает в России.

Роман «Ожог» (1980), опубликованный за рубежом, - это не только первое «неподцензурное» обращение к истории шестидесятников, но еще и длившиеся все 60-е годы освоение разговорной речи завершается в «Ожоге» настоящим взрывом: едва ли не впервые в русской прозе грязь, грубость и злость повседневного языка с такой силой выплеснулись на печатные страницы.

Аксенов покинул страну, поскольку не хотел зависеть от Советской власти. Во времена перестройки увидел свет фантастический роман-антиутопия В. Аксенова «Остров Крым»(1981). Остров Крым – средоточие иллюзорного мира мечтаний зашоренных и задавленных советских граждан, западная греза с наложенным на нее культовыми местами шестидесятников: Коктебельской бухтой, Кара-Дагом, Сюра-Каем, Ялтой. Повествование о рае оборачивается повествованием, о потерянном рае. В результате деятельности главного героя романа Андрея Лучникова Крым принимает решение о присоединении к СССР, и советский десант захватывает не оказывающий никакого сопротивления «остров о`кей».

В изданном в 1983 г. романе «Бумажный пейзаж» В. Аксенов предпринимает попытку отойти от описания эволюции своего поколения, выбирая героем человека, моложе его на десять лет. Однако в «Скажи изюм» (1985) он снова возвращается к автобиографическому материалу, рассказывая альтернативную версию истории «МетрОполя» - на этот раз не литературного, а фотографического альманаха. За рубежом написана книга-эссе «В поисках грустного бэби» (1987), ставшая своеобразным продолжением «Круглые сутки нон-стоп».

В 1991 г. В. Аксенов публикует новый роман «Желток яйца», уже построенный в основном на американском материале, а еще через несколько лет – «Московскую сагу», трилогию, в которой он обращается к юности поколения отцов – 30-м годам.

«Московская сага» начиналась как американский телевизионный проект. У меня был продюсер, договор, было намечено пять серий, и я писал «скрипты» - из пяти было написано уже три. Тем временем мой издатель, узнав про это дело, сказал: «Почему бы тебе не сделать из этого книгу?» Предлагает тут же аванс, договор, и я, естественно. Иду на это, но продолжаю все-таки писать сценарий. Потом весь проект рухнул в связи со сменой администрации на этой студии, и мы оказались у разбитого корыта. Я начал тогда из этих скриптов, ряда болванок, создавать прозу, жизнь. Команда персонажей уже была готова, а это, по-моему, главное: для больших сочинений создать команду персонажей. Я настолько уходил в их мир, что они стали – без всякого красного словца – просто членами моей семьи. Почти виртуальная реальность! Я просыпался утром, и первой моей мыслью в течении двух или трех лет было: а что они там делали, пока я спал? И сразу плелся наверх к себе, и сразу чего-то там писал про всех этих людей. Они были просто как живые, потому что тут я воплотил то, что накапливалось годами. Скажем, одна из главных героинь, Нина Градова, поэтесса, - во многом моя мама. Биографический материал здесь используется очень широко. Правда, на войне я не был, но у меня были старшие друзья, которые были на войне, и их рассказы очень мне пригодились. Все говорят, что военные, батальные сцены в «Московской саге» (на удивление) точны».

В 2004 году роман экранизировали. Отдавая в литературе предпочтение эстетике сюрреализма. Аксенов не отвергает и традиционализм. В начале 2000-х годов выпустил роман «Кесарево сечение», который любопытен по своей структуре: в нем есть и вводные рассказы, и стихи, и пьесы.

Он прожил в Штатах 23 года.

«Я там плодотворно работал. Это миф, что русский писатель не может творить вне России. Конечно, очень горько, что у тебя нет возможности окунуться в эту кашу московского языка. Когда я стал возвращаться сюда (а возвращался я постепенно), то понял, что колоссально отстал. Но я, во-первых, овладел английским, а во-вторых – почувствовал себя интеллектуалом. Потому что наш писатель не интеллектуал, а в лучшем случае – он богемщик, в худшем – охотник. За время работы в Америке я проникся чувством близости к литературе XIX века. Мы – нерасторжимая часть этой большой литературы».

У писателя Василия Аксенова жизнь на три дома: в России, где большинство его читателей, во Франции, где он в основном работает, и в Америке, где он жил в последние годы.

Сейчас, перечитывая книги Аксенова, видишь в них немало наивного, художественно небезупречного, но обаяния своего они не потеряли до сих пор. В них много иронии и озорного юмора, которых так не хватает нашей жизни и литературе.

Аксенов работал и работает во многих жанрах. Он пишет романы, повести, киносценарии, пьесы, но лучшее, что он создал это жанр рассказа. «На полпути к Луне», «Дикой», «Маленький Кит, лакировщик действительности», «Лебяжье озеро», «Жаль, что вас не было с нами»,- каждое из этих произведений может войти в антологию. Есть у него и подражательные вещи – известный рассказ «Победа», к примеру, создан под прямым влиянием Вл. Набокова. Рассказы Аксенова сочетают в себе довольно редкие в нашей литературе качества – юмор и нежность, они артистичны и чуть-чуть- печальны, даже тогда, когда щегольство формы, казалось бы, переливается в них через край. Они часто написаны не в «форме самой жизни» - с фантастическими преувеличениями, гротеском, сатирическим отстранением.

Аксенов, как правило, не бывает скучным, пресным. Он один из тех, кто привнес в современную русскую прозу «игривое», свободное начало, освежил ее палитру. Наша литература настрадалась от описательного натурализма, от безъязычия. В шестидесятые годы с разных сторно «горожане» В. Аксенов, и А. Битов и «деревенщики» В. Белов и В. Распутин возвратили в русскую прозу литературно-поэтический язык, художественный стиль.

Аксенов создал целую галерею запоминающихся героев. Добрый малый, нескладный, как собственная кличка, трагически погибающий Кьянукук из романа «Пора, мой друг, пора…»; работяга Кирпиченко из рассказа «На полпути к Луне», вознесенный слой любви на небеса в прямом и переносном смысле слова; бывший футболист, отец маленькой девочки из рассказа «Папа, сложи!»; скульптор Яцек из рассказа «Жаль, что вас не было с нами»; артист оригинального жанра Павел Дуров, тоскующий о чуде любви и красоты («Поиски жанра»); лихой шоферюга Володя Телескопов – сквозной герой нескольких произведений, в том числе повестей «Затоваренная бочкотара», и «Золотая наша Железка».

И все же главным персонажем аксеновского творчества является он сам, или, как говорят литературоведы, образ автора, иногда явно, иногда незримо присутствующий в каждой клеточке письма. Это наш современник, родом из военного и детдомовского детства, потом врач, потом профессиональный литератор, небезгрешный, спотыкающийся о камни собственного успеха, пришедший в прозу со своим, незаемным литературным жестом, умеющий видеть в жизни не только смешное и недостойное человека, но и доброе, достойное пафоса нежности.


- После того как вы вернулись из Америки, у вас вышло сразу несколько книг. Чем объясняется ваш интерес к роману как к жанру?

- Роман переживает кризис, и я пытаюсь отвечать на этот кризис своими книгами. Мы – те, кто вроде бы должен уже замолчать, - все-таки держимся. Сейчас я написал новый роман, он скоро выйдет. Называется «Редкие земли». Это в какой-то степени сага предпринимателей, владельцев корпораций по добыче редкоземельных элементов. Я уже вообще довольно много написал – двадцать три романа. Когда заканчивал «Кесарево сечение», думал: ну все хватит, это мой итоговый роман, я уже все сказал. Завершил, помаялся и чувствую – опять затягивает. Вспомнил, что давно, давно что-то думаю про Вольтера. Это так начинается. Что-то о чем-то думаешь, и оно тащится за тобой, тащится. Вдруг сел и стал записывать, присаживаюсь и пишу кусочки какие-то в альбомчик. Моду такую завел – писать в альбомчики всякую чепуху, у меня они по всему дому валяются.

Роман писался три года, почти столько же Аксенов живет во Франции, на берегу Атлантического океана. Ранее обитал на другом берегу того же океана. В Биаррице – удивительном городе – до сих пор живут потомки Оболенских, Рябушинских, в русской церкви настоятель отец Георгий - китаец, в совершенстве говорящий по-русски… Тут жили Чехов, Набоков… Но привела Аксенова сюда случайность. Путешествовал на машине по югу Франции и без особой цели заехал в Биарриц. Почувствовал особый дух города и тогда отвлеченно подумал, что хорошо бы здесь поселиться. В другой раз, первого января 2000 года, поезд привес Аксенова в ночной Биарриц. Город был пуст, светились лишь витрины. За стеклом одного агентства недвижимости висела фотография дома… А когда утром приехал смотреть его и увидел сад, мгновенно решил: «Все, буду здесь жить!»

Несколько лет назад я читал книгу о переписке Вольтера и Екатерины Второй, там много было цитат из писем, которые звучали своеобразным диалогом очень близких людей, чуть ли не влюбленных, даже с некоторыми моментами ревности. И я подумал: сочинить бы в английском жанре true stories which newer happened - правдивые истории, которых не было, - такую как бы анекдотическую историю с ощущением правдоподобия, наполнив ее множеством достоверных деталей, не очень серьезную, как часто у меня бывает вначале. А потом углубить… особенно меня пленяла идея встречи Вольтера и Екатерины. В реальности они не встречались, во всяком случае, мы не знаем об этом, а здесь императрица назначила бы философу свидание где-то в Европе и на свидание выехала на стопушечном корабле… И так, между делом, начал заполнять альбом, толстый такой, различными сведениями об эпохе, деталями, именами, убранствами мундира Семеновского или Преображенского полков, выражениями, какими-то эпиграммами. Заполнил один, потом второй альбом: то так напишу, то поперек страницы, то косо, - в общем, набралась куча всего. Прочитал дневники Екатерины, которые, к сожалению, так быстро обрываются, серьезный фундаментальный труд супругов Дюранов – «Век Вольтера», без него я бы вообще не написал романа. Какие-то стишки вольтерские переводил… Все это накапливалось, накапливалось – вдруг появлялся кусок прозы, например, выход линейного корабля в море… потом перескакивал к другому. Пока не почувствовал: можно начинать последовательное повествование. Сначала возник зрительный образ – двое юношей в треуголках, натянутых на брови, мчатся по обледеневшей дороге – тата-тата-тата, - они уже слились с конями, разбивают лужи замерзшие, закат над Северной Европой, на закате – тонкий месяц, все это такие видения Европы, и они скачут, скачут… потом появились, как ни странно, клички лошадей - Тпру и Ну, потом иностранные – Антр-Ну, Пуркуа-Па – значит – они с фальшивыми французскими документами. И так вот два мальчишки стали серьезными агентами…

Живость повествования, обилие комических ситуаций, гротесковых образов, нагромождение невероятных событий, фантастических приключений, претендующих, тем не менее, на достоверное отображение реалии тех дней – все это присуще новому произведению Аксенова. Как говорил тот же Пушкин: «Улыбка, взоры, нежный тон Красноречивей, чем Вольтеры, Нам проповедуют закон и Аристиппов, и Глицеры». А еще автор виртуозно растворил в своем тексте цитаты, размышления, письма, суждения философа и Северной Семирамиды так, что поиски, кто что сказал, и кто что придумал, станут делом увлекательным.

За роман «Вольтерьянцы и вольтерьянки» Василий Аксенов награжден премией «Русский Букер» за 2004 год.


В пособии использованы интервью В. Аксенова центральной российской прессе.