Уважаемые читатели!

Вид материала

Документы

Содержание Об авторе Из интервью писателя О романе «Свобода»

Подобный материал:

• Самый первый литературный праздник «Прощание с Букварём» или «Посвящение в читатели», 95.4kb.
• Экономические науки уважаемые читатели!, 431.53kb.
• История украины уважаемые читатели!, 233.46kb.
• -, 4539.7kb.
• Уважаемые читатели и гости сайта!, 86.63kb.
• Методические рекомендации к остальным месяцам года вы найдёте на нашем сайте. Уважаемые, 624.66kb.
• Обращение Председателя Правления ОАО "Газпром" Уважаемые читатели! Представляю Вашему, 855.37kb.
• Публичный доклад Пестяковской муниципальной средней общеобразовательной школы за 2010-2011, 660.82kb.
• Уважаемые читатели и друзья библиотеки, 32.35kb.
• Сценарий праздника "Посвящение в читатели" (2-й класс), 46.76kb.

Об авторе

1998 году произошла сенсация. Букеровскую премию за лучший русский роман получил в литературных кругах практически никому неизвестный Александр Морозов. Награду писателю дали за опубликованные в журнале «Знамя» «Чужие письма». Впрочем, вскоре выяснилось, что Морозов – фигура не такая уж безвестная.

Александр Морозов родился 24 сентября 1944 года в Москве. Вырос в семье врача и учительницы. Учился на филфаке МГУ, студентом в 1965 году участвовал в группе «СМОГ». Позже в «Московском комсомольце», «Литературной газете» и в издательстве «Молодая гвардия». В год получения университетского диплома написал первый роман «Чужие письма».

Кстати, сам роман рождался на глазах Владимира Алейникова. Осенью 1967 года он приехал в гости к Морозову в Останкино. «Грустное было зрелище. Бродя среди развалин, мы притихли. Вот здесь был сад, а здесь двор, еще остались скамейки, столик, но их тоже скоро сломают. Все вывезут, уберут. На смену густоте – придет пустота. На нелепо, как-то беззащитно открытом пространстве одного из дворов, откуда успели вывезти обгорелые бревна, остатки вещей, штакетник заборов и все прочее, то, что составляло когда-то единое целое, было гнездовьем, ночлегом, приютом людским, кровом, оба мы почему-то замедлили шаг. Вдруг подул ветер. Прямо к моим ногам плеснулась целая россыпь конвертов и выпавших из них бумажных листков. Я нагнулся и поднял один из них. Ровные строчки, старательно, с нажимом, школьным пером, чернилами фиолетового цвета, приобретшего по прошествии долгого времени ржаво-золотистый отлив, аккуратными рядами выведенные чьей-то рукой. Я вчитался. И за строками чужого письма встала передо мною чья-то жизнь, та, что была вот здесь, где мы стоим сейчас, что ушла навсегда.

- Посмотри, Саша, как интересно! – сказал я и протянул Морозову листок.

Он взял его и стал читать. И оторвался от чтения, и посмотрел на меня, а потом вновь на листок с письмом, будто прозрел что-то. Не сговариваясь, мы начали ходить по двору и собирать эти письма. Потом, присев на скамейке, курили, разглядывали их.

- Ты знаешь, Саша, - сказал я, - это ведь книга.

Морозов человек аккуратный, бережно сложил конверты и разрозненные листки в ровную, плотную стопочку – и положил эту стопочку в сумку.

Стал накрапывать дождь. На пепелище остро запахло гарью. Мы расстались – пора было по домам. А через некоторое время написал Саша Морозов книгу – «Чужие письма». И она, эта книга, получила хождение в самиздате. Жанр своей вещи Саша обозначил – этопея. То есть правдоподобные речи вымышленного лица. Ну, не знаю. Этопея так этопея. В филологе Морозове взыграло, видно, гуманитарное университетское образование, забилась этакая филологическая жилка. Вообще-то письма – подлинные. Я их сам нашел, сам – читал. И автор этих писем – вовсе не вымышленное лицо, а реальный человек. Хотя нетрудно сменить ему фамилию, кое-что домыслить, и вот он превращается в литературного героя.

Повесть понравилась многим из богемы. Сашино чтение повести слушали обычно с интересом. Сашу хвалили. И это было, конечно, приятно. Появился на московском горизонте новый прозаик – Морозов. Саша Морозов, по моему убеждению, - родоначальник московского постмодернизма в прозе».

Из интервью писателя:

Поздней осенью, когда «Чужие письма» были написаны, я показал их своему университетскому учителю, к прискорбию, ныне уже покойному литературоведу и критику Владимиру Турбину, и тот посоветовал мне отнести их в «Новый мир», сопроводив запиской к заместителю главного редактора журнала, к сожалению, ныне тоже покойному литературному критику Владимиру Лакшину. Записка та сохранилась: «Володя (тезки-критики были сокурсниками по филологическому факультету), мне очень хотелось бы, чтобы ты и Игорь Виноградов ознакомились с небольшой повестью нашего выпускника Саши Морозова «Чужие письма»: вещь эта, насколько я могу судить, очень «новомирская»; мне она нравится, хотя я как-то не представляю себе, что кто бы то ни было отважился ее напечатать. Но все-таки посмотрите ее вы оба, вам виднее, вдруг вы сочтете возможным трансформировать ее как-то так, чтобы существо дела не изменилась, и с точки зрения некоего собирательного критика повесть не оказалась столь опасной…»

«Вы схватили самый нерв идиотизма нашей жизни», - говорилось в редакции. Но на страницах «Нового мира», пытавшегося именно в ту пору опубликовать «Раковый корпус», повесть моя не появилась и какое-то время кочевала по редакциям других столичных журналов, вызывая их возмущение тем, что «герой» этой повести и сквалыга, и квартирный склочник, и вздорный моралист, и безвольный путаник…

Персонаж, пишущий жене, столь же достоверен для тогдашней, рубежа 50-60-х, жизни (веришь прежде всего его интонации), сколь невероятен для тогдашней официальной литературы. Пенсионер, инвалид войны скучен просто до занудства и по-зощенковски карикатурен. Невыносимо жалкий. Неистребимо обыденный. Он никак не может решить, ехать ему к жене в Крым или наоборот, потому что никак невозможно высчитать, что выгоднее, сохранится ли пенсия, как быть с жилплощадью, и так до бесконечности – бытовые, мелкие, ничтожные, спутывающие по рукам и ногам обстоятельства. Он мелок – то упрекает свою Любу в ветрености, то ревнует к бывшему мужу, то раздражается на ее подрастающую дочку, с маниакальной тщательностью подсчитывает копеечные расходы.…Причем велит читать свои письма внимательно, с карандашом в руке – а это, к примеру, бесконечный перечень будущих, на год вперед, покупок: сколько и почем купить простыней, наволочек, полотенец махровых и кухонных и т.д. Такие люди всегда и до сих пор знают, что есть прилично, добротно, достойно. Как, скажем, сделать фотографию. «Поставь посередине комнату стул, садись на стул, садись на стул и сделай при этом умное лицо, а не рассеянное рядом посади маленькую Люсю, постом постели на свои колени чистую розовую пеленку или полотенце с рисунками, возьми крошку Галю, раздень ее и посади с таким расчетом, чтобы она смотрела прямо на фотоаппарат. Класть ее на живот или на спину не надо. Так некрасиво получается. Красиво, когда грудной голенький ребенок сидит, а его сзади мама придерживает». С этой фотографии взирает само время – каким оно хотело бы казаться. Такое представление о должном не поколебать никакими штормами. Как истинную мечту: «Пусть будет черный хлеб, но мы будем кушать его вместе, и тогда он покажется нам вкуснее, чем белый!» И ведь вправду крик души, ничем не хуже. «Я вас, как свет господень, любил, как дочку родную любил, я все в вас любил, маточка, родная моя!»

Здесь, однако, приключения самого слова важны не менее чем перипетии семейной жизни героя. Интрига – в самом существовании слова и порождающего его сознания, собственно в языке. В нем-то и хранится надежней всего атмосфера времени, его живое дыхание. Морозов – логограф. Логографы, составители судебных речей в Афинах, должны были произносить свои речи как бы от первого лица, соответственно возрасту, характеру, сословию, что называлось этопея – достоверные речи вымышленного лица. Речи Первомайского в «Чужих письмах», кроме читательского интереса, заслуживают самого пристального интереса историка литературы.

Произведения Александра Морозова, напечатанные в периодике

1. Морозов, Александр. Общая тетрадь : солилоквиум / А. Морозов // Знамя. – 1999. - № 5.
   
2. Морозов, Александр. Прежние слова : элегия / А. Морозов // Знамя. – 2002 . - № 4.
   
3. Морозов, Александр. Чужие письма / А. Морозов // Знамя. – 1997. - № 11.
   

Литература об Александре Морозове

1. Огрызко, В. Нерв патриотизма / В. Огрызко // Литературная Россия. – 2005. - № 30. – С. 10.
   
2. Абашеева, М. Новые прежние слова / М. Абашеева // Дружба народов. – 1999. - № 8. – С. 208-210.
   

Михаил Бутов

Лауреат премии «Букер – Открытая Россия» - 1999 года

за роман «Свобода»


Об авторе

Родился в 1964 году в Москве. Окончил Московский электротехнический институт связи. Работа инженером, преподавателем, фотографом, кинооператором, литературным сотрудником, издателем.

С 1994 года работает в журнале «Новый мир» редактором отдела прозы, затем ответственным секретарем. С 1992 года регулярно публикует в периодических литературных изданиях прозу, критические и культурологические статьи. Автор двух книг прозы. Дважды, в 1999 и 2003 году, лауреат премии журнала «Новый мир» за лучшие материалы года. Роман «Свобода» в 1999 году получил премию «Smirnoff-Букер» как лучший роман года. Финалист премии «Малый Букер» 2002 за перевод с английского романа С. Беккета «Мерсье и Камье». Тексты переводились на английский, французский, немецкий, словенский, китайский, корейские языки. Роман и повести выходили отдельными изданиями в Германии, Словении и Китае.

В 2001 и 2002 году председатель жюри Премии им. Юрия Казакова, присуждаемой за лучший рассказ года. В 2003 году член жюри этой премии, в 2004-ом – ее координатор. В 2003 году член Совета попечителей премии «российский сюжет». В 2004 году председатель Совета экспертов премии «Российский сюжет».

Автор и ведущий музыкальной программы «Джазовый лексикон» на Христианском церковно-общественном радиоканале.

Возглавлял Литературный совет премии «Заветная мечта» в первом сезоне.


О романе «Свобода»

Всякое время, если только оно не обладает каким-то особенно свирепым оскалом, оставляет человеку довольно широкую свободу выбора.

На переходе же от конца 80-х к началу 90-х, казалось, все изменилось: открылись вдруг все стороны света, вчерашние инженеры и поэты бросились зарабатывать деньги — возможности выглядели для всех равными. Но как-то уж очень быстро все вернулось на круги своя — только социальное расслоение теперь слишком явно бросалось в глаза.

В узко-привычном смысле роман Михаила Бутова наименее «новорусский»: среди действующих лиц нет супермил­лионеров, живущих в роскошных апартамен­тах и разъезжающих по Первопрестольной в джипах и шестисотых «мерседесах». То есть они, конечно, существуют (куда же им деться?), но где-то за кадром, почти вне сферы жизни и размышлений главного героя, от лица которого и ведется повествование. Но в то же время — в более или менее «чистом» варианте — в романе представлены основные «модели поведения», из которых может выбирать современный российский мужчина «в расцвете лет», то есть уже обремененный немалым жизненным опытом, но еще не растерявший окончательно жизненные силы. Роман Михаила Бутова посвящен людям, чья молодость кончалась вместе с позднесоветской эпохой. Модный лет десять назад вопрос «Легко ли быть молодым?» не мог со временем не получить новой огласовки — «Легко ли не быть молодым?» То есть быть взрослым. То есть свободным.

Тщательно и со вкусом воссоздавая «обстоятельства места и времени» (Москва, ранние девяностые — все узнаваемо), со­средоточенно изображая психологические изгибы, умело взбад­ривая повествование детективными ходами, Бутов пишет притчу о свободе и ее цене. Два героя — рассказчик и его друг Андрюха — воплощают две жизненных стратегии, которыми, по мысли автора, ограничен выбор свободного человека в наши новей­шие времена.

Не желая подчиняться правилам окружающего мира, рас­сказчик стремится от него уйти. Превращает в «скит» квартиру отбывшего в Антарктиду приятеля, закупает на последний за­работок крупы-консервы-спички-папиросы, переводит остаток в доллары и остается один. С крысами, мышами, тараканами и пауками, чью автономию он уважает. С приходящей замужней любовницей. С парой утомительно умных книг. Затвор не идео­логическая установка, но тип бытия. Ведущий к небытию. Ужас­нувшись смерти любимого паука, как бы случайно выморив тараканов (все замотивированно очень аккуратно), рассказчик едва не кончает жизнь самоубийством.

Тут-то и появляется Андрюха. Экстраверт, игрок, человек-праздник, чье любимое слово — «сласть». Сваливается из оче­редной геологической экспедиции, дабы в который раз вовсю развернуть свои авантюрно-коммерческие дарования. И, разу­меется, втягивает рассказчика в рисковые приключения. (То есть в жизнь.) Убежище трещит. Андрюха зачем-то хранит в кварти­ре кучу оружия и боеприпасов. Оказавшись должен люберецкой шпане, расплачивается долларами рассказчика. Тянет его то на охоту (выяснилось: на отстрел зверей в обнищавшем питомни­ке; намучившиеся с маскировкой-транспортировкой оружия друзья отказались быть палачами и искомых денег не получи­ли), то в Армению за якобы забытой там при выводе советских войск атомной бомбой. (Это путешествие благополучно сорва­лось; читатель вместе с рассказчиком недоумевает — врал Ан­дрюха или не врал?)

Внешний антагонизм героев снимается не только их взаи­моприязнью, но и глубинным родством одиноких людей. Жес­ткая грань отделяет друзей от остальных персонажей романа (недаром, как правило, безымянных) — остальных жителей Земли. Они — другие. До поры.

Что только до поры, мы понимаем задолго до финала. Мы знаем, что рассказчик жив. (Иначе кто бы рассказывал? но не менее важен намек при описании сорвавшегося суицида — рас­сказчик не хотел умирать.) Введена тема его новой любви. Ближе к концу мы узнаем, что в будущем рассказчика ждут нормаль­ная жизнь, работа, ребенок. Андрюхино же будущее представ­лено еще раньше. Став владельцем ларька, он возьмет в долг крупную сумму у «авторитетов» и распылит ее по мелочам — убьют его зверски.

Потому, вероятно, рассказчик, не жалеющий о канувших временах («с тех пор, как мне впервые улыбнулся произошед­ший от меня младенец, я знаю, что любить можно иное и ина­че»), вспоминает Андрюху и не думает о тех, кого шлепнули и шлепнут из удачно проданных карабинов и двустволок. Их жизнями (а вовсе не «неведомо чем»!) была выкуплена свобода, ко­торой герои распорядились по-разному. Об этих «закадровых пер­сонажах» рассказчик не думает — зато именно о них, кроме прочего, заставляет думать автор.


Произведения Михаила Бутова, напечатанные в периодике

1. Бутов, Михаил. Астрономия насекомых : рассказ / М. Бутов // Новый мир. – 1995. - № 4. – С. 60-68.
   
2. Бутов, Михаил. В карьере : рассказ / М. Бутов // Новый мир. – 2002. - № 7. – С. 110.
   
3. Бутов, Михаил. Известь : рассказ / М. Бутов // Новый мир. – 1994. - № 1. – С. 132.
   
4. Бутов, Михаил. К изваянию пана, играющего на свирели / М. Бутов // Новый мир. – 1992. - № 8. – С. 49.
   
5. Бутов, Михаил. Мобильник : повесть / М. Бутов // Новый мир. – 2006. - № 8. – С. 6.
   
6. Бутов, Михаил. Музыка для посвященных : повесть / М. Бутов // Знамя. – 1995. - № 3. – С. 80-101.
   
7. Бутов, Михаил. Памяти Севы, самоубийцы : рассказ / М. Бутов // Новый мир. – 1993. - № 5. – С.
   
8. Бутов, Михаил. Реликт : рассказ / М. Бутов // Октябрь. – 1992. - № 12. – С. 24 –
   
9. Бутов, Михаил. Свобода : роман / М. Бутов // Новый мир. – 1999. - № 1, 2.
   
10. Бутов, Михаил. Цена : рассказ / М. Бутов // Знамя. – 2005. - № 7. – С. 46.
    
11. Бутов, Михаил. Чины совершаемые : рассказ / М. Бутов // Дружба народов. – 1995. - № 5, 6.
    

Рецензии:

1. Немзер, А. Расплата за сласть / А. Немзер // Замечательное десятилетие русской литературы. – М., 2003. – С. 387-389.
   
2. Ремизова, М. Детство героя / М. Ремизова // Вопросы литературы. – 2001. - № 2. – С. 3-20.
   
3. Касаткина, Т. Литература после конца времен / Т. Касаткина // Новый мир. – 2000. - № 6. – С. 197-202.
   
4. Степанян, К. Кризис слова на пороге свободы / К. Степанян // Знамя. – 1999. - № 8. – С. 204-214.
   
5. Иваницкая, Е. Скучная свобода / Е. Иваницкая // Знамя. – 1999. - № 6. – С. 220-221.
   
6. Кокшенова, К. Перемена умов / К. Кокшенова // Москва. – 1999. - № 4. – С. 128-134.
   
7. Кузнецов, И. Глазами постороннего / И. Кузнецов // Дружба народов. – 1999. - № 4. – С. 201-202.
   
8. Антоненко, С. Поколение, застигнутое сумерками / С. Антоненко // Новый мир. – 1999. - № 4. – С. 175-185.
   
9. Марченко, А. Паук по имени Урус / А.Марченко // Литературная газета. – 1999. – 17 февраля. – С. 10.
   

Литература о Михаиле Бутове:

1. Бутов, Михаил. Все, что называется биографией / М. Бутов // Новый мир. – 2007. - № 12. – С. 150-164.
   
2. Березин, В. Протеизм есть примета поиска: [о прозе М. Бутова] / В. Березин // Литературная газета. – 1995. - № 35. – С. 4.
   

Михаил Шишкин

Лауреат премии «Букер – Открытая Россия» - 2000 года

за роман «Взятие Измаила»


Об авторе

Михаил Павлович Шишкин родился в столице 18 января 1961 года. Мальчишкой он переехал к бабушке в Удельную под Москвой. История бабушкиного рода (её муж был расстрелян как враг народа, старший сын пропал без вести в 1941 году, а младший — отец Михаила Шишкина — всю жизнь из-за страха скрывал в анкетах, что отец стал жертвой репрессий, а писал, будто он просто умер) наложила свой отпечаток на судьбу писателя.

Окончив в 1982 году романо-германский факультет Московского пединститута, Шишкин сначала три года отдал журналу «Ровесник», а потом десять лет посвятил школе.

— Хороший журнал был. Денежный. ЦК комсомола о нем щедро заботился.

— И вот я, еще мальчишка, сопляк, вдруг поднялся на завидную социальную лестницу: зарплата приличная, гонорары еще лучше, поездки за границу. Со мной вроде бы все было в порядке — я не врал, был честен по отношению к себе: ни слова о партии не писал.

— Писали об искусстве?

— И про это тоже, про молодежные театры, или давали переводить статьи из журнала «Штерн». В моих статьях не было лжи. И все-таки во мне сидело убеждение: ты же крошечное колесико этой машины, которая в больших масштабах производила говно. И потихоньку ты начинал себя не уважать. А если ты презираешь себя, ты ничего своего написать не можешь. Три года я поработал в журнале и понял: больше не могу участвовать во всем этом. И спустился с уютной социальной лестницы в самый низ — в школу. К сожалению, у нас учителя всегда были внизу. Все мои житейские колебания, переходы моя жена Ирина выдержала. Жена преуспевающего журналиста вдруг стала женой начинающего народника. На несколько лет я «ушел в народ». Она поддерживала меня, когда я писал свой первый роман.

Московские дети на первом же моем уроке с ходу прижали вопросом: «Михаил Павлович, а вы в коммунизм верите?» Расстрельный вопрос! Естественно, на него надо отвечать правду. Хотя перестройка уже делала первые шаги, приди я на полгода раньше, меня за эту правду просто могли уволить. Руководители школы, мудрые женщины, все повидали и знали, что главное в их деле — отчет. И они мудро сформулировали про меня: «Михаилу Павловичу мы все-все разрешаем — он отвечает за перестройку». И я обрел полную свободу делать все, что хочу. В уходившем времени я чувствовал себя каким-то беглецом, шпионом, которого легко разоблачить — дома у меня лежали запрещенные книжки. Но вдруг я осознал ранее невозможное: эта противостоящая тебе страна — твоя страна. Ты берешь на себя ответственность за нее, чтобы она изменилась. И ты для этого что-то должен сделать.

Мне захотелось что-то поменять хотя бы в своем классе, изменить закон, по которому живет и влачится эта жизнь. Веками здесь жили по принципу: сильный отнимает у слабого пайку, занимает лучшие нары, а слабого оттесняет к параше. Хотелось, чтобы в этой стране жили по закону человеческого достоинства. Пять лет я проработал в школе. Совершенно искренне и честно делал все, что мог. У меня ничего не получилось.

— Что не получилось? Ребята вам не поверили?

— Я не смог изменить страну.

— Даже титану с такой величественной целью не справиться.

— Считаю, что в этом виновата не страна, виноват я, потому что был плохим учителем. Если бы я был хороший учитель, я бы и сейчас остался в этой школе, сделал бы свое дело, несмотря ни на что.


В январе 1993 года Шишкин напечатал в журнале «Знамя» свой первый рассказ «Урок каллиграфии». А потом в том же «Знамени» последовал роман «Всех ожидает одна ночь» о небогатой дворянской семье, жизнь которой бывший школьный преподаватель немецкого и английского языков описал на фоне событий первой половины XIX века.

Вскоре после выхода романа Шишкин перебрался в Швейцарию. Уже в 2005 году он в интервью Владимиру Бондаренко так объяснял причины своих перемен: «Ничего не планировалось заранее. Всё крайне просто: моя супруга - швейцарка, она филолог, переводчица, она жила в Москве, где мы и познакомились. Поженились, и никаких планов на переезд в Швейцарию не было. Когда она забеременела, мы решили с ребёнком жить в Москве. Но возникли разные сложности, и мы были вынуждены переехать в Швейцарию, где живём уже около десяти лет. Моему сыну Константину - девять лет. Я считаю, что поэт, писатель, художник может жить везде, как Гоголь или Герцен, - всё равно душой он всегда принадлежит к своей родной национальной культуре. Я принадлежу к русской культуре. И ни в какой другой существовать не смогу. А мои книги уже живут во Франции, в Германии, в Америке - и я живу там тоже вместе со своими книгами и своими читателями. Где мои книги, там и я».


«Взятие Измаила»


Первый шумный успех Шишкину принёс роман «Взятие Измаила» («Знамя», 1999, №№ 10 — 12), за который он получил премию «Stnirnoff-Букер» - 2000.

«Взятие Измаила» отмечено еще одной из премий под названием "Глобус" как произведение, «способствующее сближению народов и культур».


– Роман «Взятие Измаила» написан в Цюрихе?

– В Москве к такой прозе я бы не пришел. Сразу после переезда сел писать начатый в России роман, а ничего не получалось. Буквы, которые выводил там, здесь имеют совсем другую плотность. И значат что-то совсем другое. И роман о чем-то другом. О каждое слово спотыкаешься, как о высокую ступеньку. Здесь вступаешь в другие отношения с кириллицей. Тамошняя жизнь здесь, в Швейцарии, становится текстами на полках. Пришлось остановиться и начать все сначала.


«Взятие Измаила» - книга о мальчике Мише, пославшем в «Пионерскую правду» роман — в три страницы, в казенной рецензии почему-то названный рассказом. О школьной директрисе, строго наказавшей дебютанту-сыну, что нужно писать только о том, что знаешь и понимаешь. О том, как мальчик, привыкший знать и понимать мысли и судьбы случайных прохожих, так и не заметил, что его собственная судьба тоже как-то складывается, происходит, случается - словно бы между строк и дней ничем не примечательной жизни. И вот он уже начинающий адвокат начала столетия, он только что убедил суд присяжных оправдать женщину, убившую новорожденного ребенка и собственную мать невольно или с умыслом - бог весть. А вот - чуть раньше - юный правовед, получивший первую должность, пробует написать канцелярскую автобиографию и вязнет в бесконечных подробностях, вспоминает о детстве, об отце - директоре гимназии. Главное всегда живет в деталях и мелочах, но имя им - легион, и можно ли о них рассказать? Ведь как упустить из виду, что свидетельница в суде говорила «голосом ожившей спички»? Или - что подобранный в осеннем парке желтый кленовый лист можно «поставить, дома в вазочку, забыть. в книге или просто запомнить»?!

Писать о воспитании чувств нынче не принято, все вроде бы уже было: от мальчиков в «Братьях Карамазовых» до «Школы для дураков». Шишкин это знает не хуже нас с вами, и все-таки - вот оно, незамутненное литературщиной сознание дитяти, отрока, юноши, сдающего зачет по единственному и вечному предмету. Так что напрягись, мой читатель, долистай роман до последней страницы. Тогда и поговорим - или помолчим?

– Во «Взятии Измаила», сочетаются разные стили и интонации, в том числе легко узнаваемые — чеховские, толстовские... Как так получилось, что разные сюжеты и стили зазвучали в унисон и почему для этого понадобилась русская классика?

— Я делаю новую русскую литературу. Чтобы знать, в каком направлении идти, нужно обернуться назад, посмотреть, откуда ты. По-настоящему новое — это всегда развитие традиции. «Измаил» - это «собранье пестрых глав». Для меня тот роман — уже давно прошлое. Он слишком закупоренный, слишком русский. В новой книге, которую пишу по-русски, я хочу говорить о таких вещах и так, чтобы написанное было внятно и эллину, и иудею. Так писали евангелисты, так писал Толстой. Я должен найти новую внятность.

В 2005 году в России настоящий фурор произвёл роман Шишкина «Венерин волос», первая публикация которого по традиции состоялась на страницах «Знамени». За него писатель получил уже премию «Национальный бестселлер». Прозаик признаётся: «Роман о самых простых вещах. Без которых жизнь невозможна. Венерин волос - это травка-муравка, папоротник, который в Риме, мимолётном городе, сорняк, а в России - комнатное растение, которое без человеческого тепла не выживет. Роман о человеческом тепле. О том, что смерти нет. Это все знают, но каждый должен найти для себя какие-то свои доказательства. И вот я ищу. В одном апокрифе сказано: «И словом был создан мир и словом воскреснем». Но только слова мало. Роман - о преодолении смерти, о воскрешении словом и любовью. Я писал его в Швейцарии, во Франции, в Риме. Он очень русский, но одновременно выходит за границы русского мира, не помещается в них. Россия - только малый кусочек большого Божьего мира».


Проза Шишкина сочетает в себе лучшие черты русской и европейской литературных традиций, беря от Чехова, Бунина, Набокова богатство словаря, музыкальность и пластичность фразы, тонкий психологизм и естественный, недекларативный гражданский пафос, а от западных авторов в лице, прежде всего, Джойса и мастеров «нового романа» — принцип смены стилей и повествовательных инстанций внутри одного произведения, фрагментарность композиции, перенос центра тяжести текста с сообщения на язык.

В перерыве между «Взятием Измаила» и «Венериным волосом» Шишкин написал на немецком языке что-то типа литературного путеводителя «По следам Байрона и Толстого», за которую получил главную премию города Цюриха. Точное название этой книги: «Монтре - Миссолунги - Астапово. По следам Байрона и Толстого. Литературная прогулка от Женевского озера в Бернский Оберланд». В 2005 году её, кстати, перевели также на французский язык.