Студийцы о себе и друг о друге оглавление

Вид материала

Содержание

Пальто в клеточку
Дружеская помощь
Поездка на «гробовом» автобусе
Стакан без дна
Записной грузин
Александр филиппенко
Александр Филиппенко.
Михаил филиппов
И.Рутберг, И.Суворова.
Михаил Филиппов.

Подобный материал:

1 ... 4 5 6 7 8 9 10 11 12

Пальто в клеточку

Ю.Солодихин. Я только что кончил МВТУ. Зарплата мизерная. Бедность. Много лет носил серое пальто, которое уже надо было сменить. Решили его перелицевать – карманы с изнанки оказались приличными, светло-серыми. «Иди померь», - несколько раз говорила мать. – «Да ладно!» Прихожу получать - ужас! Пальто у меня теперь в крупную клетку с жёлтой полоской. А это 63-й год, когда ещё режут узкие штаны и состригают коки на голове – борьба со стилягами. Но ходить-то не в чем! Нагрузка психологическая была ужасная. За мной бежали мальчишки и кричали: «Ну ты, матрос, куда пошёл?» После репетиции мы вышли на улицу Горького, и я говорю Фараде: «Семён! Надень моё пальто, а я – твой плащ и пойду за тобой, послушаю, что говорят». Он надел, идёт и оглядывается. «Семён, ты что оглядываешься?» - «Да сейчас бить начнут, а ты в моём плаще уйдёшь!»

Дружеская помощь

Ю.Солодихин. Семён как-то помог мне охмурить женщину в доме отдыха «Вороново». Чтобы покорить одну даму, я рассказывал ей о своём бурном прошлом, о своих друзьях по студии «Наш дом». Но всё как-то не получалось более близкое знакомство. И вдруг она говорит: «А вы знаете, Юра, сегодня к нам приезжает с концертом Семён Фарада». Явно хочет подловить меня, посмотреть, как я стушуюсь. Я понимаю, что вот тут-то я и отличусь, и говорю: «Великолепно!» Я пришёл к Фараде за кулисы и говорю: «Слушай, Семён, мне тут надо уговорить одну женщину. Ты мне должен помочь». «Хорошо, - говорит Семён. – Но ты мне тоже должен помочь. Они же сейчас будут молчать, вопросы задавать не будут, разговора не получится. Задай мне вопрос!» – «О, старик, конечно!» Начался концерт. Семён просит задавать вопросы. Повисла пауза. Я тут же встаю и спрашиваю: «Семён Львович, скажите, как вы стали актёром?» Семён, помня о моей просьбе, говорит: «Юрий Валентинович, я отлично знаю, что вы знаете, как я стал актёром. Мы с Юрием Валентиновичем начинали в одной студии «Наш дом»…» И развернул целую речь про студию. И так у меня всё пошло хорошо, что Сеня ещё на сцене, а я уже в номере – занят.

«Тазык!»

Ю.Солодихин. На гастролях в Тбилиси в первый день мы отыграли спектакль и поздно вернулись в свою гостиницу. У меня такое впечатление, что я был в одном номере с Семёном. Он лёг позже всех, гремел чем-то, уходил, приходил, наконец успокоился. Утром нас будит стук. Семён выходит к двери в чёрных таких трусах. На пороге женщина в белом халате, видимо горничная, смотрит на него и начинает быстро что-то ему по-грузински говорить. Когда она останавливается, чтобы перевести дыхание, Сёма говорит: «Теперь в два раза медленнее и по-еврейски». Она говорит: «Тазык!» Выяснилось, что он взял тазик постирать носки.

О.Кириченко. Семён Фарада был у нас прописным грузином, и когда мы были на гастролях в Грузии, его принимали за местного жителя и начинали с ним говорить по-грузински. Гастроли были очень насыщенные: спектакли, концерты. Мы возвращались в гостиницу вымотанные, не успевали поесть, хотя пить - пили с удовольствием. И вот Сенечка, приплыв в свой номерок в третьем часу ночи, решил постирать носочки и у дежурной по этажу, курдки, попросил тазик. Она наказала обязательно «тазык» вернуть. Сенечка носочки постирал, но «тазык» вернуть, конечно, забыл. Лёг и заснул. Утром - барабанный стук в дверь. На пороге стоит эта курдка в чёрном национальном платке по самые брови и выпаливает в него обойму грузинской речи. Сеня слушал-слушал, просыпаясь, а потом попросил: «Теперь то же самое, но по-еврейски». Пауза, мёртвая тишина и перевод: «Тазык!»

Поездка на «гробовом» автобусе

Н.Лакомова. Однажды мы поехали отдохнуть на Тбилисское море в горах. Нас было человек 25, и не было подходящего транспорта. И вдруг Семён Фарада останавливает рейсовый автобус, о чём-то говорит с водителем, и тот объявляет пассажирам, что автобус дальше не пойдёт. Все молча выходят, мы заходим и едем на Тбилисское море! Водитель нас высадил и говорит: «Во сколько за вами приехать?» Так мы и не знаем, о чём с ним говорил Семён…

Л.Долгопольская. Этот автобус утром возил покойников, а днём – пассажиров. Шофёр отдал пассажирам по 5 копеек, а нас загрузил.

Защитник

Н.Лакомова. В Гори мы пошли в кино: четыре девушки и Семён. Садимся в маленькую ложу и видим, что в зале одни мужчины! И все на нас дружно оглядываются. А Семён один! В этот момент в нашу ложу входят ещё двое мужчин. Семён говорит: «Ну всё, нам отсюда не выйти». Тем не менее, мы посмотрели фильм и благополучно оттуда выбрались.

Стакан без дна

Н.Лакомова. В Томске нам устроили фантастическую вечеринку, на которой смешно и красиво был сервирован стол: в черепе свечки. Много было почему-то икры и спиртного. А мы в этих гастролях поесть толком не успевали, такой был жёсткий график, и на голодный желудок наших ребят это угощение быстро подействовало. Поскольку мне было поручено отвечать за билеты, то я держалась, а ребятам наутро было нехорошо, мучила жажда. И вот Семён и Володя Точилин подходят к автомату с газированной водой, бросают три копейки. Вода льётся в стакан. Берут его, а он пустой! Так продолжалось несколько раз. Оказывается, донышко у стакана было аккуратно отрезано. Если бы ребята были не с бодуна, то давно бы это заметили…

Записной грузин

Л.Долгопольская. В гастролях по Дальнему Востоку мы постоянно пересекались с ансамблем «Ореро», который тогда становился очень популярным. У нас был один администратор и возил один и тот же автобус. Они приезжают – мы уезжаем… И когда Семён появлялся в своём «аэродромчике», местные жители радовались: «Ой, «Ореро» приехало!»

АЛЕКСАНДР ФИЛИППЕНКО:

«НА ФЛАГЕ «НАШЕГО ДОМА» БЫЛО НАПИСАНО: «ЭКСПЕРИМЕНТ»»

Полной уверенности в том, что Александр Филиппенко согласится на эту беседу, не было. Из-за его сумасшедшей занятости. Это какой-то неуловимый смерч, который носится по концертам, гастролям, репетициям. Просьбу об интервью пришлось адресовать автоответчику. А буквально на следующий день в телефонной трубке раздался специфический скрипучий голос: «Это Филиппенко». Так что, помимо того, что он гениальный трагикомический актёр, выяснилось, что Александр Георгиевич – ещё и обязательный человек, преданный памяти юности. Он может быть ядовитым и насмешливым, но в уме и эрудированности ему не откажешь.

Ю.Солодихин. От Филиппенко я впервые услышал песню Бродского «Пилигримы». У Саши, между прочим, неважный слух. И только актёрское мастерство его выручает. Мы с ним часто выступали на «халтурах». Иногда там даже платили 3 рубля! Однажды мы с Филиппенко готовили номер для выступления в Доме медработника. Чистенькое такое помещение. Мы порепетировали на сцене и отправились в туалет. Открываем дверь: ба! Вот такой слой мочи! Филиппенко посмотрел на меня и говорит: «Народ, у которого такие туалеты, непобедим!»

Александр Филиппенко. Мои родители работали в Институте «Цветметзолото» им.Калинина, сейчас это Институт стали и сплавов. После войны мы жили в Алма-Ате. Там, в драмкружке Дворца пионеров, я прошёл хорошую актёрскую школу. Все считают, что Филиппенко начался с «козла на саксе». А ведь сколько было до этого! И «20 лет спустя» Светлова, и «Серёжа Стрельцов», по тем временам известнейшая пьеса, и сказки Тамары Габбе… В 54-м году я уже читал басни Михалкова на пионерских слётах. Сатирический жанр привлекал меня всегда. Я тогда ещё был с шевелюрой, положительный такой. Мы ходили к нашим педагогам в Алма-атинский драмтеатр, и старшим из нас разрешали участвовать в массовках. И всё это: запах грима, запах кулис – притягивало с детства. Но я никогда не думал, что пойду в профессиональный театр.

А потом меня занесло в физтех. Это было время, когда «физики в почёте», а «лирики в загоне», и просто речи не было о том, чтобы поступать куда-то ещё. В физтехе я познакомился с французской поэзией на литературных вечерах актёра Вячеслава Сомова, с творчеством Чюрлёниса, начал читать Ионеско, Беккета, Тофлера «Столкновение с будущим», Солженицына, знал работы Сахарова. Там меня учили читать между строк. Наверное, тогда и вошёл в меня талант медленного чтения…

Я очень многим обязан физтеху. Если бы я сразу попал в Щукинское, не было бы Филиппенко. Именно в физтехе проходило накопление энергетической массы. Я до сих пор вспоминаю берёзки долгопрудненские, наши капустники, КВНы… КВНу я обязан тем, что оказался в «Нашем доме». Наша физтеховская команда вышла в финал. Игра транслировалась в прямой эфир из четвёртой студии на Шаболовке. Вёл её Алик Аксельрод. Он хорошо знал нашу физтеховскую команду и однажды привёл своих друзей, Розовского с Рутбергом, чтобы они чуть-чуть подправили наши студенческие миниатюры. Они пришли к нам на час-два и, наверное, заметили меня.

А непосредственно в «Наш дом» меня привела Галя Гусева в 64-м году. У неё были знакомые в физтехе. Галя сказала, что сейчас в студии сложилась такая ситуация, когда руководство решило набрать молодых. Как раз тогда Володя Точилин ушёл в Студенческий театр, Аида Чернова и Юра Медведев - на Таганку, ушёл и Вилькин. И студийное начальство решило поставить с молодыми актёрами спектакль «Тра-ля-ля», который складывался из отдельных миниатюр. Мне это было знакомо, и я легко вошёл в эту новую для меня жизнь. Я пришёл в студию, когда там блистали Кочин, Точилин, Фарада, Карпов. Я работал с каждым из троих наших режиссёров. Пластический рисунок роли осуществлял Рутберг, этакий Жан Луи Баро. Эстетская сторона, нечто таировское – это Алик. Брехтовско-мейерхольдовская, площадная линия – это Розовский.

Пластическое решение роли было очень важным. Мы представляли эстраду в самом широком смысле слова. Как-то Славкин в «Старую квартиру» вытащил Петра Львовича Гродненского. Я до сих пор помню, как он проводил репетиции с нами, актёрами студенческого театра, и те навыки, которые он дал нам, связанные с отношением к этому квадрату, называемому сценой, остались основными до сих пор. Я часто вспоминаю его слова о том, что сцена – это самое главное для актёра. И я с тех пор в людях прежде всего ценил их отношение к делу, а на остальное вообще не обращал внимание, на все эти кухонно-кабинетные разговоры и закулисную возню.

До студенческого театра «Наш дом» у меня уже был опыт работы в театре. В 1962-63-м в Центральном доме культуры железнодорожников я на спектакле по одному из модных молодых авторов был…осветителем, на «пушке» сидел. В этом коллективе царила клановость, закрытая студийность, и в труппу я не попал. Потом играл Швандю в спектакле «Любовь Яровая» в народном театре ДК «Правды», который был рядом с Савёловским вокзалом. И тут появился коллектив, который оказался мне ближе всего, поскольку на флаге «Нашего дома» было написано: «эксперимент». Здесь ставили современных молодых авторов-сатириков. Здесь была настоящая сатира, и всё, что я играл в «Нашем доме», было острым и серьёзным. Я не знаю, что тогда могло сравниться с «Нашим домом» по остроте. Если бы во главе фестиваля студенческих театров, лауреатом которого стала наша студия, не стоял Райкин, этот фестиваль закончился бы погромом. В театре МАИ тоже была страшная лобовая сатира. А мы спрятались за классику: Гоголь, А.К.Толстой, Салтыков-Щедрин. И Аркадий Исаакович нас спас.

У меня все спектакли «Нашего дома» любимые. В спектакле «Из реки по имени Факт» (подзаголовок «Кроты и стратонавты») мы с Фарадой играли «Свадьбу» Зощенко как трагифарс – никто ещё так это не играл. Оттуда началась моя любовь к «Голубой книге». В этом спектакле я залезал под крышу сцены на канатах на руках. Там были качели, которые взлетали над залом…

Полностью я мог раскрыться в «Максе-Емельяне». Там я даже исполнял песню, чего с тех пор никогда не делал. У меня со слухом очень серьёзные нелады, и Коля Корндорф с Максимом Дунаевским прикрывали меня своим умелым аккомпанементом: где нужно, погромче ударяли по клавишам. Потом мы с Солодихиным делали пародию на туристские песни. Но это было легко сделать, потому что знакомо, а вот «Сезам» спеть…

Спектакль «Целый вечер как проклятые» я тоже не играл, но отдельные отрывки исполняю и сегодня. Особенно эпизод про деньги: «Деньги будут называться идеалами». Там есть фраза: «У настоящих хозяев ничего не пропадает». Так вот у меня ничего не пропадает, я исполняю многое из репертуара «Нашего дома», и с большим успехом. Например, Сашу Чёрного из «Вечера советской сатиры»: «Хорошо при свете лампы книжки милые читать…»

Рассказывая про студию «Наш дом» в сольных концертах, я исполняю «Кулинарный техникум» и «Медичку», которую читал Семён (мы называли их «Охотничьи рассказы»). Эти миниатюры входили в цикл, который формально назывался «Вечер встречи выпускников». У каждого из нас было по монологу. У меня было про технический вуз…

У нас была знаменитая фраза. Мы прибегали в какой-нибудь НИИ, «почтовый ящик». Как всегда, конференц-зал у них на последнем этаже. Скидываем пальто, пробегаем через бюро пропусков, нас торопят: «Скорее, уже зрители ждут». И кто-нибудь произносил эту фразу: ««Телевидение», Хазанов, а там посмотрим». «Телевидение» мы могли начинать прямо от дверей, потом выходил Хазанов и делал пародию, а в это время мы, отдышавшись, составляли программу дальнейшего концерта. Это были отрывки из спектаклей, какие-то миниатюры. Я уже читал там Зощенко, пародию Архангельского на Зощенко, которую я читал ещё в студенческих агитбригадах.

Что для меня студия «Наш дом»? Всё! Оттуда всё начиналось. Студия появилась в нужный момент в моей жизни. Мы вместе проводили все праздники, встречали Новый год, в начале сезона отмечали дни рождения, и, конечно, 27 декабря. На десятилетии студии можно было пострадать только за фразы «Если театры закрывают, значит это кому-нибудь нужно. Значит, это необходимо, чтобы каждый вечер закрывался хотя бы один театр» или «Если театр оказался вдруг, и не друг и не враг, а так. Если сразу не разберёшь, плох он или хорош…». Мы сделали пародию на поздравления от разных театров: МХАТ, Таганка, театр Райкина. Розовский, Хазанов и я делали пародию на коллектив Райкина. Пришли поздравить Толя Васильев, Аида Чернова, Юра Медведев со знаменитым таганковским кубиком. Я не люблю разговоров про то, что Любимов что-то там у студии «Наш дом» украл. Если эти кубики органично вписались в постановки Таганки или Маяковки – почему бы нет? А почему не говорят, что у Аксельрода раскрывающиеся во время спектакля окна украл Любимов? Когда в новелле по Франсуазе Саган после определённой фразы – бах! – одновременно открывались все окна и в зал входил свежий воздух, это было покруче, чем отодвигающаяся стенка в театре у Любимова!

Когда «Наш дом» собирается, это встреча старых друзей, пожилых людей, которые ностальгируют о своей молодости, которая безвозвратно ушла в далёкое прошлое. Вот это тяжело. Я до сих пор общаюсь со всеми студийцами. Для меня это старшие друзья. Я звоню Кочину, и такое ощущение, словно мы только вчера расстались. Ездил в больницу к Семёну. Нужны были тексты «Пяти новелл», и я позвонил Бари, просил поискать, и она, конечно, не отказала. Не распалась связь времён.

Кстати, девочки студии «Наш дом» были самые милые, самые прекрасные, самые хорошие! Да, студия «Наш дом» – это, в основном, мужские имена. Но «Пять новелл в пятой комнате», умный, стильный спектакль, играли три хорошенькие девочки. Дамы были украшением нашей студии.

К закрытию «Нашего дома» дело шло давно. Мы были уже опытные, тёртые люди, нас пытались закрыть не раз. Катастрофой закрытие студии для меня не было. Каждый уже к тому времени понял, что он собой представляет, и искал, куда бы ему хотелось пойти. Алик Аксельрод отошёл от студии совсем, ему надо было диссертацию защищать. Илюше надо было преподавать. Мы уже году в 66-м могли уйти на профессиональную эстраду. Мишка Кочин писал мне в военные лагеря, где я был на сборах, что, возможно, мне придётся отказаться от диплома, если мы все перейдём на эстраду. По тем временам я бы не пошёл на этот шаг. Да и ничего тогда не получилось: сами ребята не захотели. Словосочетание «актёр Москонцерта» казалось нам чуть ли не унизительным. Мы чувствовали себя намного выше.

Мы все хотели пойти к Райкину. Но Аркадий Исаакович не взял всех. Он с каждым отдельно беседовал, и не раз. Я, помню, отмечал даты, когда ходил к нему в гостиницу «Москва» в его номер. Ему не нужен был новый коллектив. У него был свой принцип работы, отличный от того, к чему шёл, например, Розовский. Марк предлагал репертуарный театр. У Райкина же использовался один миниатюрный спектакль, и Аркадий Исаакович по-своему был прав, выдерживая свой театр в едином жанре.

К 69-му году тот, кто получал, работая инженером, 200-220 рублей (это были тогда большие деньги), не пошёл бы на 110, что предлагали в профессиональном театре. А «халтуры» не каждый день были. Когда я уже работал на Таганке году в 73-м, у нас была бригада: Хмельницкий, Высоцкий, Зойка Пыльнова, я и Гришка Пятигорский на фортепиано. Мы по 50 рублей получали за выступление, Володя – 100. Это были очень большие деньги.

А тогда, в 69-м, всё у меня сошлось. Кино, в котором меня снял отец Вити Трахтенберга, не очень известный, но крепкий режиссёр. Тогда модно было снимать новые лица, а не известных актёров. И Витька позвал отца и всю его съёмочную группу в студию. Так я попал в первую свою картину «Я его невеста», где снялись Санаев, Наташка Величко, Валера Носик и Севка Абдулов. Мне пришлось отпрашиваться на съёмки. Я пришёл в отдел кадров Академии наук, где мне выдали справку, которая до сих пор у меня хранится: «Предоставляем старшему инженеру Филиппенко вольное трудоустройство». Я ведь работал в Институте геохимии Академии наук СССР на Воробьёвых горах. Это было очень серьёзно, особенно когда в моём подчинении оказалось вдруг два ленинградских прибора ЭПР – электронно-паромагнитного резонанса. Вот тут серьёзно пришлось задуматься о том, кем быть дальше. Надо было уходить с работы. Меня формально взяли на должность режиссёра драмкружка при ДК МГУ, и тут же «Наш дом» закрыли. Имея справку о том, что я режиссёр самодеятельности, я поступил на заочное отделение факультета режиссёров народных театров Щукинского училища. Учиться и работать (меня тогда взяли в Театр на Таганке) было непросто, я на Таганке брал академотпуск, ходил к Захаве в кабинет, каялся и плакал, что буду хорошо учиться… А Юрий Петрович сочувственно отнёсся к закрытию «Нашего дома», ведь его тоже постоянно закрывали, и он знал цену этому.

В 60-е годы, когда я начинал, физики были впереди, а лирики – в загоне. Тогда родились потрясающие стихи Слуцкого: «Значит, что-то не открыли – то, что следовало нам бы. Значит, слабенькие крылья – наши сладенькие ямбы. И в пегасовом полёте не взлетают наши кони. То-то физики в почёте, то-то лирики в загоне». И когда я нашёл тот коллектив, который был впереди всех-всех театров Москвы, я был счастлив. Калягин недавно признался, что бегал в «Наш дом» на спектакли: «Сашка, как ты играл тогда в МГУ! Я специально на тебя ходил».

Я всегда приду по первому зову своих друзей. Ещё в «Нашем доме» у нас было такое правило. Если тебе позвонят в три ночи и скажут: «Сашка, надо быть с фикусом и топором на сороковом километре в четыре часа утра», - ты приедешь туда, не спрашивая. Конечно, эгоист я большой. Но для друзей юности у меня всегда будут силы и время.

МИХАИЛ ФИЛИППОВ:

«В НАС ЖИВЁТ НЕУГОМОННЫЙ ДУХ СТУДИЙНОСТИ»

Михаил Филиппов потряс своей невероятной, какой-то старомодной учтивостью. А на сцене этот деликатный, застенчивый человек – сгусток энергии, вдохновенная свобода, жгучий темперамент раскованность.

И.Рутберг, И.Суворова. Михаил Филиппов - грандиозный актёр!

Н.Корндорф. У Филиппова временами энергия била через край. Один раз в «Вечере советской сатиры», объявляя начало «Синей блузы», он с такой скоростью выскочил на сцену, что чуть было не свалился в зал, но в последний момент каким-то чудом удержал равновесие. Публика решила, что так и задумано, что это нечто вроде выхода клоуна-неудачника на арену. Раздался смех, аплодисменты ещё до выкрика названия сцены. Когда стало ясно, что будет дальше, кое-кто в зале, видимо, оказался несколько разочарованным.

Ю.Солодихин. Первый раз Миша Филиппов женился на дочери Андропова. И во время похорон Андропова мы видим по телевизору: он идёт по Красной площади, поддерживает то ли его дочь, свою жену, то ли её мать. И мы ему потом сказали: «Старик, это лучшая твоя роль: убитый горем зять». Миша отреагировал сдержанно. Он вообще очень сдержанный человек, прошедший хорошую школу в семье. Хотя был такой случай. Мы поехали на гастроли в Тбилиси. Через пятнадцать минут должен начаться спектакль, а Миши нет. Решаем играть без него, быстро вводится человек на его роль. Приходим после спектакля в его номер: а он в стельку пьяный. Ну, это по молодости: Мише тогда было 19, и он только-только пришёл в студию, играл эпизодические роли.

В.Панков. Однажды Миша Филиппов позвал нас сразу на три свои премьеры. Я посмотрел и сказал ему: «Миша, ты самый психологически тонкий актёр страны». А он в ответ: «Важно, чтобы я таким считался у вас. Самое важное мнение - это мнение друзей». Это так называемый гамбургский счёт, мы сразу усекаем фальшь в работах друг друга и откровенно об этом друг другу говорим.

Михаил Филиппов. Моей стартовой площадкой как актёра была квартира на Ленинградском проспекте, где я жил в детстве и где маленьким мальчиком играл в театр, которым грезил с детства. А студия «Наш дом» была моим лицеем, прибежищем, островом спасения - счастливым островом, куда меня забросила судьба в лице двух моих однокурсниц, Маши и Оли, работавших в постановочной части. Они меня привели туда буквально за руку. Я пришёл в студию «Наш дом» в 66-м году, будучи студентом филологического факультета Московского университета, и пробыл там до самого закрытия в 69-м. На филфаке я оказался потому, что родители мои не имели отношения к театру (папа был дипломатом) и были не очень «за», чтобы их сын шёл актёрствовать. Считали, что я должен получить серьёзную, основательную профессию (ничего себе основательная профессия - гуманитарий!) Первые два года я ещё учился, а потом настолько увлёкся театром, что забросил учёбу. И за те 3 года, что я провёл в «Нашем доме», понял, что жизнь немыслима без театра. Поэтому после четвёртого курса бросил университет, поступил в ГИТИС и после его окончания пришёл в театр Маяковского, в котором работаю по сей день…

Студия «Наш дом» выходила за рамки самодеятельного театра, была вполне профессиональна по качеству и этим, а ещё своеобразной вольницей, привлекала ярких людей. Всё, что было в те годы бунтующего, подпольного, вольнодумствующего, талантливого через эту студию так или иначе проходило, соприкасалось с нею.

Я был в «Нашем доме», наверное, самым младшим. Когда пришёл, началась работа над спектаклем «Вечер советской сатиры». Я играл в инсценировке Марка Розовского по повести Платонова «Город Градов» и в поэтическом коллаже. Совершенно очаровательно Розовский поставил «Тараканище» Чуковского. Это было сделано смешно и озорно, и спектакль всё время порывались закрыть: под Тараканищем подразумевался Иосиф Виссарионович. Это были годы, когда уже давали занавес оттепели. Наступала пора реабилитации Иосифа Виссарионовича...

Я могу назвать имена, по крайней мере, двух актёров, которых знают все: Сеня Фарада и Саша Филиппенко. Но я могу перечислить ряд имён, которые зрителю, может быть, немного скажут, но, тем не менее, это были замечательные артисты, талантливейшие! Юра Солодихин, Саша Торшин, Володя Точилин, Михаил Кочин, Оксана Кириченко, Нина Лакомова и множество других. Они не стали профессиональными актёрами после закрытия студии. Но даже в тех, кто не профессионализировался, как Сеня Фарада или Саша Филиппенко, до сих пор живёт тот неугомонный дух театральности, студийности. Неважно, кто кем был: осветителем, костюмером, шумовиком.

Мы не были профессионалами, но ведь актёрами рождаются. Научить этому нельзя. Актёрство - это дар. Хотя каким-то техническим вещам мы учились друг у друга. Где ещё мы могли учиться? И дар Розовского как великого театрального деятеля состоял ещё и в том, чтобы собирать самородки, пригонять друг к другу, сочетать друг с другом.

Работал я в основном с Марком Розовским. Замечательно с ним работалось! Прошло уже так много времени, и та пора, 60-е годы, для меня окрашена в самые благополучные, самые замечательные, самые трогательные тона. Я работал в самом замечательном театре, был окружён самыми замечательными, талантливыми людьми. И сосуществовалось со всеми этими дорогими мне людьми замечательно.

Было ли соперничество среди актёров? Избави Бог, об этом вообще грех говорить. Это было нечто, чему я не могу сейчас найти аналога. Мне не хочется произносить банальные слова типа «братство». Но это был для нас храм, и находилась студия под сводами бывшей церкви Святой Татьяны. Это был сгусток общей энергии людей, живущих в одном направлении.

Не желая подорвать авторитет педагогов ГИТИСа, я должен сказать, что диплом я получал в ГИТИСе, а образование - в студии «Наш дом». Мы редко сейчас видимся, все очень загружены. Но я ношу всех в своём сердце.