История эстрадной студии мгу «наш дом» (1958-1969 гг.) Книга вторая лица «Нашего дома» Студийцы о себе и друг о друге оглавление

Вид материала

Книга

Содержание Нина лакомова Нина Лакомова. Анатолий макаров Анатолий Макаров. Мои шестидесятые Не по законам классического театра Эрвин наги Эрвин Наги.

Подобный материал:

• История эстрадной студии мгу «наш дом» (1958-1969 гг.) Книга первая москва, 2006 оглавление, 5255.82kb.
• Что такое семья, понятно всем. Семья это дом. Это папа и мама, дедушка и бабушка… Это, 39.28kb.
• Указом Президента Республики Беларусь 2012 год объявлен Годом книги. Такое решение, 200.21kb.
• Демонстрационная версия рабочей программы по опд. Ф. 02 Физиология растений, 19.35kb.
• Речевая конференция «Я и моя семья», 99.78kb.
• А. Ф. Лосев история античной эстетики софисты. Сократ. Платон история античной эстетики,, 11197.2kb.
• Нашего урока: «Русский дом: жизнь и судьба сквозь годы испытаний»., 42.61kb.
• №3 «Влияние». Учебные материалы Майерс Д. Изучаем социальную психологию, 1415.24kb.
• Менеджмента направлен на поддержание благоприятной внешней среды организации, а также, 98.3kb.
• Василий Великий Творения. Ч. 3 Опровержение на защитительную речь злочестивого Евномия, 1780.2kb.

Это был клуб, своеобразный коммуникационный узел. Ты приходил туда и встречал массу прекрасных, умных, талантливых ребят. А не так что - я, автор, отдал свой рассказ и пришёл только на премьеру. Это было интереснейшее общение, а не просто формальная работа автора с актёрами и режиссёрами. И, может быть, это общение и было самым важным для всех приходящих в «Наш дом». Уж не говоря о том, что студия определяла особый нравственный, социальный уровень.

НИНА ЛАКОМОВА:

«ПРАЗДНИК, КОТОРЫЙ ВСЕГДА СО МНОЙ»


О.Кириченко. Нина Лакомова - существо в высшей степени интересное, внутренне богатое. Когда мы только поступили, Ниночка, поскольку была высокая и стройная, играла роль строительного крана в спектакле «Мы строим наш дом». Она гордо стояла выше всех, светилась улыбкой и поворачивала свою красивую длинную руку...

М.Розовский. Нина Лакомова – моя тайная любовь. Самая длинноногая актриса «Нашего дома». Ах, как она была хороша! Одна фамилия чего стоила: Лакомова! Неспетая песня, одно могу сказать. А если серьёзно, сначала она выглядела как героиня: юная, живая, с хорошей фигурой, она очень эффектно смотрелась со сцены. Вскоре Нина выросла в очень интересную комедийную. Играя эксцентрические роли, она блистала. В «Сказании про царя Макса-Емельяна» она была просто необыкновенно хороша.

Нина Лакомова. Я родилась в Находке, в семье военного моряка. Моталась по всем флотам, кроме Балтийского, и школу закончила в Севастополе. В 1963 году поступила на филологический факультет МГУ. Закончив его, получила распределение в редакционно-издательский отдел Научно-исследовательского сельскохозяйственного института. Училась в аспирантуре и работала в отделе социально-экономических исследований, затем в институте социологии Академии наук. Последние несколько лет – в исследовательской группе Издательского дома «Коммерсант», маркетологом в журнале «Профиль».

Бегая по лестницам нашего здания на Моховой, я увидела объявление, что эстрадная студия «Наш дом» проводит новый набор. А я всегда мечтала быть актрисой, но не могла позволить себе потратить родительские деньги, чтобы поехать в Москву поступать в театральное училище. И вдруг это объявление! И я пошла на прослушивание. Меня поразили люди, которые там сидели. Розовского я знала по нашумевшему фельетону «Бабизм-ягизм в наши дни», который был напечатан в журнале «Юность». И вот передо мной сидит живой автор! Меня потрясло и то, что человек, который ведёт КВНы, Аксельрод, тоже сидит здесь. По фильмам было знакомо лицо и Ильи Рутберга.

Когда меня спросили, какую прозу буду читать, я с юношеским бесстрашием и оптимизмом сказала, что прочитаю свой рассказ (написанный душной ночью не от большого, как теперь понимаю, ума, но от чистого сердца). Потом начались этюды…

Меня приняли, и начались репетиции. Было очень много занятий по пластике, пантомиме, движению. Меня вводили в концертный вариант спектакля «Мы строим наш дом». Я изображала подъёмный кран. Помню, когда я в первый раз взбежала на этот подиум, у меня тряслись колени, и я боялась, что это будет видно из зала…

Я была занята в спектаклях «Тра-ля-ля», «Вечер русской сатиры», «Вечер советской сатиры», «Сказание про царя Макса-Емельяна», «Старьё берём и показываем», «Из реки по имени Факт».

Но однажды возникла ситуация, осложнившая мне жизнь. Я честно ходила на репетиции, а потом началась сессия. А я была абсолютно уверена, что на время сессии всё остальное отменяется, и не пришла на спектакль изображать свой подъёмный кран. После сессии я узнала, что отчислена из студии. Очень переживала, а осенью пришла и попросилась обратно. Меня взяли без экзаменов на испытательный срок. И теперь я уже не пропустила ни одной репетиции и ни одного спектакля. Более того, когда на пятом курсе мой научный руководитель назначил мне срок показа работы, я сказала: «Не могу, уезжаю на гастроли». Он был просто в шоке!

Про ребят – абсолютное убеждение, что в каждом бездна таланта. Собрался коллектив безумно интересный. Потом уже я поняла, что спектакль – это здорово, но процесс репетиций – это фантастически интересно! У нас было четыре репетиции в неделю, почти каждую неделю спектакль. Перед сдачей спектакля были ночные репетиции…

У девочек почти не было ролей, играли мальчики. Большие роли были у Оксаны – в «Целый вечер как проклятые», в «Максе-Емельяне». Но все понимали, что роль Алёны она могла сыграть лучше других: пела прекрасно, к тому же блондинка синеглазая. А мы были фоном, но обиды не было никогда. И в тех кусочках, что мне доставались, я могла себя реализовать. К тому же мы все дружили, и для меня каждый приход в театр был как глоток воды. Каждая репетиция, каждый спектакль давал такой заряд, такую энергетику! И когда театр закрыли, все поначалу разошлись, каждый стал искать что-то своё, потому что было больно друг с другом видеться.

Ажиотаж вокруг театра был совершенно фантастический! Зрители через окошко в туалете лезли в зал, чтобы хоть как-нибудь попасть на спектакль. Когда нас закрыли, я не могла понять, как можно закрыть театр, в котором абсолютно бескорыстно и с полной самоотдачей работало около пятидесяти талантливейших людей! Мы не получали денег (то, что платили Розовскому, деньгами можно было только с большой натяжкой). Это была большая часть жизни для каждого, самая дорогая и значимая её часть. И вот так просто взять и уничтожить 50 с лишним человек?! Это были очень тяжёлые дни. И потом очень долго моя жизнь делилась на жизнь в театре и просто жизнь. И я благодарна судьбе за то, что мне выпало такое счастье – быть в этом театре, общаться с этими людьми. Мне важно было хотя бы раз в год, 27 декабря, увидеть всех и знать, что все живы, здоровы и благополучны. Слава тебе, Господи, можно жить дальше! Счастье, что они живут здесь, в Москве, и в любой момент можно позвонить, и тебе будут искренне рады.

Чем была студия в моей жизни? Студия и была моя жизнь. Это были мои университеты. Мы много спорили о философии, литературе, музыке. Благодаря студии я узнавала мир. Я была девочкой из благополучной семьи, комсомолкой-общественницей, причём искренне во всё верившей. А в студии мы узнавали запрещённых писателей, пели песни Кима и Галича – мы становились личностями. Жизнь в «Нашем доме» – самый яркий кусок моей жизни. Это праздник, который всегда со мной.


АНАТОЛИЙ МАКАРОВ:

«Я ПОПАЛ В ХОРОШУЮ КОМПАНИЮ»


Мы четыре часа проговорили в уютном баре Дома журналистов. Осталось счастливое ощущение родственной души. Ведь дело журналиста – сидеть и внимать собеседнику. А для собеседника очень часто человек с диктофоном – не больше чем предмет мебели. С этим приходится мириться – ты ведь идёшь не дискутировать, а слушать. И когда вдруг тебя начинают воспринимать не как бесплатное приложение к диктофону, а как человека, это трогает. Анатолий Макаров – очень хороший журналист, недаром входит в десятку лучших отечественных журналистов. Его имя было знакомо читающему человеку в любом конце бывшего Союза. В архиве А.Макарова сотни читательских писем, в которых – благодарность и признание в любви. Много лет он получал письма от одной своей преданной читательницы, пожилой уже женщины. Недавно пришло последнее письмо, в котором она сообщала, что дети увозят её за границу и с собой она берёт самое дорогое – статьи Анатолия Макарова… Он отзывчивый, внимательный к чужим переживаниям и мудрый человек. И очень скоро уже было непонятно, кто у кого берёт интервью. Получился просто хороший, дружеский разговор.

М.Розовский. О Толе Макарове нужно рассказывать долго, потому что это личность очень яркая. Я его знаю со школьных лет. Помню, ходил в его двор, и мы играли в пинг-понг. Судьба так распорядилась, что мы оба поступили на факультет журналистики, и Толя участвовал в капустниках, которые я делал там. Толя поступил не в студию «Наш дом», а в Студенческий театр и играл вместе с Эдиком Цирковером, и очень хорошо играл. И только потом удалось перетащить его в «Наш дом», где мы с ним вдвоём играли убойный номер-шлягер «Экзамены в разных странах». Толя Макаров вырос в блистательного журналиста и прекрасного писателя. Меня сближает с ним абсолютно одинаковое ощущение времени нашей молодости, оттепели и всего того, что происходило в стране после оттепели, понимание шестидесятничества как явления. Всё, что я читал у Толи Макарова об эстраде (у него есть эссе о мастерах культуры того времени), мне очень близко. Я испытываю радостное ощущение чисто читательское. У меня те же самые внутренние оценки описанных им людей и явлений, но вот он сумел сформулировать, а я этого не сделал. Жалко, что он как актёр рано отошёл от нас, уйдя в писательство и журналистику, но каждый выбирает для себя.

Анатолий Макаров. Сегодня, когда я обдумываю свою жизнь, вижу, что в ней были несомненные удачи, благодаря которым формировался характер. Такой удачей была школа №170. В школе мы делали капустники. За некоторые из них и сейчас можно посадить. Поскольку школа наша была в центре, в ней училось много актёрских, писательских детей. И 20-летие школы отмечали в старом, сгоревшем потом ВТО - родители помогли устроить. Выступал Рутберг, и я помню, что это было невероятно смешно…

После школы я поступил на факультет журналистики МГУ. Он был хорош, но я учился там в очень плохое время. После 56-го года, венгерских событий Никита Сергеевич решил, что нужно оздоравливать молодое поколение. На нашем факультете это особенно чувствовалось. Было принято постановление о том, чтобы на журфак школьников не принимали вообще, а принимали только людей со стажем, после армии. Армию сокращали, многих офицеров комиссовали и без экзаменов стали принимать в вузы. Поэтому на курсе Марка, закончившего журфак в 60-м году, были интересные ребята, а вот у нас… Потом, конечно, все утряслось, но поначалу было тяжело.


Мои шестидесятые


От тех лет осталось ощущение своей компании. Мы пели свои песни – Окуджаву, Высоцкого, Галича. Я только недавно смирился с песнями Пахмутовой – и то только на фоне сегодняшней жуткой попсы. А песни бардов не понятно как за один день облетали всю страну. Песня школьного друга Высоцкого, Игоря Кохановского, «Бабье лето», мгновенно стала известна всей Москве. По радио это не передавали, на пластинки не записывали… Дух вольности проникал в журналистику, литературу.

Авангардом советской журналистики был журнал «Театр». На первый взгляд, сугубо официальный, адресованный театральной общественности, он на самом деле читался всей интеллигенцией. Интересно, что идеи свободы проникали не через литературную критику, а через театральную. Театральные журналисты – блистательные люди, надо сказать, - первыми начали писать о театре так, что были налицо все общественные проблемы. Они были превосходны прежде всего как литераторы, в их статьях не было и тени теперешнего дешёвого стёба. Они поддерживали всяческие искания молодых режиссёров, относились к ним с большим уважением и очень много сделали для утверждения либерально-демократических идей. В журнале «Театр» были первые рецензии на спектакли Ролана и Марка. Но как это было трудно пробивать!..

А «Юность», откуда вышли все эти ребята – поэты и прозаики! Аксёнова после первой же публикации узнала вся страна… Когда началась Таганка, я уже работал в «Неделе». «Неделя» тогда была единственным еженедельником. Её все любили, знали, читали, за свежим номером стояли толпы. Для меня «Неделя» была абсолютным продолжением студии. Представьте себе: «известинское» здание в центре Москвы, на Пушкинской площади. Огромная комната, полная сотрудников – молодых людей не старше двадцати пяти лет. И кто только сюда не приходил! Высоцкий, Галич, Искандер, Анчаров… Люди приходили просто так, пообщаться. Вечером мы не хотели уходить домой. Одновременно делали газету и хулиганили, разыгрывали друг друга, писали капустники, выпивали… И такая жизнь продолжалась года четыре с 60-го по 64-й, до снятия Аджубея, который нас любил и прикрывал. Так что это действительно было продолжение студийной жизни.

Смешно, но это я открыл Фазиля Искандера. Вот сижу я в редакции, мальчик в китайских штанах по 6 рублей (мы эти штаны перешивали под джинсы). Мне 21 год. И приходит поэт из Сухуми. А стихи всегда было труднее напечатать, даже в то поэтическое время. И я спросил: «У вас есть что-нибудь из прозы?» Он говорит: «Есть». Так в «Неделе» был напечатан первый рассказ Искандера.

В 64-м году в «Неделе» родилась идея: один человек пишет начало романа, а другие, не сговариваясь, сочиняют его продолжение. Начинал Катаев, продолжали Аксёнов, Казаков, Войнович, Искандер, Владимов. Участвовал в этом проекте и автор «Юности» Илья Зверев – потрясающий человек, очень талантливый, блистательный остроумец. Он умер молодым, а дочка его, Маша Зверева, сейчас сценарист. Назывался этот роман, по-моему, «Смеётся тот, кто смеётся». Жаль, до сих пор ни у кого не дошли руки его переиздать… Это была одна компания, сообщающиеся сосуды. Всё перетекало друг в друга. Например, пьесу Войновича «Хочу быть честным» ставил Марк Захаров в Студенческом театре.

Параллельно в Одессе возник театр «Парнас-2» одесского судостроительного института, где работали Жванецкий, Карцев, Ильченко. Это был почти точный аналог «Нашего дома». Нечто подобное было и в Ленинграде, где работали Гиндин, Рыжов и Рябкин, писали капустники. Был грандиозный капустник БДТ. Был прекрасный эстрадный автор Женя Добровольский. Много хорошего было!

Очень важно попасть в хорошую компанию. Поскольку все виды искусства связаны и имеют одно и то же основание, то всё самое яркое в 50-60-е годы рождалось из одного и того же «сора». Кто-то шёл в музыканты, кто-то в певцы, кто-то в писатели, кто-то в артисты. Но все питались одним сознанием, выросли на одной социальной базе. Потому что жили все примерно одинаково. И было ощущение братства, некой обособленности от властей предержащих. Они сами по себе, мы сами по себе.

В 70-е годы я очень дружил с братьями Ибрагимбековыми. Один из них, Рустам, был режиссёром, снявшим «Белое солнце пустыни», другой, Максуд, – блестящим прозаиком. Они были совершенно замечательными ребятами. При этом Максуд был членом партии. Кавказцам вообще присущ этакий обаятельный цинизм, и они не боялись вступать в партию: надо быть со всеми в ладу и, чтобы делать карьеру, вступить в партию. Их противостояние властям было чисто эстетическим. А для нашего круга вступление в партию было невероятным. Конечно, никто бы и слова не сказал тому, кто подавал заявление, чтобы перебить пятый пункт. Но в принципе это было заподло.

Так мы сформировались за эти годы. Конечно, не надо думать, что все были такие уж борцы, но, говоря пушкинскими словами, была тайная свобода. Да, мы не выходили вместе с диссидентами на демонстрации, но в компанию тех, кто наверху, не лезли, их карьеру не делали. Когда мне в «Известиях» предложили вступить в партию, я раз отвертелся, два отвертелся, и от меня отстали. Но сказали: будешь получать только 120 рублей…


Не по законам классического театра


В 1958-м я пришёл в Студенческий театр МГУ. Играл в пьесе Павла Когоута «Такая любовь» маленькую, но всётаки роль. Там было всего четверо героев, но грандиозная массовка. Ход Ролана заключался в том, что всё внимание зрителей сосредоточивалось на массовке… А через год я перешёл в «Наш дом». Участвовал в спектаклях «Мы строим наш дом», «Прислушайтесь – время!».

Актёры «Нашего дома» были эстрадные ребята. Штукари. Каждый пришёл со своим эстрадным номером. Хорошо, Сенька Фарада стал потом драматическим актёром. Хорошо, что Саша Филиппенко вырос в лучшего в России артиста, читающего прозу. Он и Юрский продолжают те традиции чтецкой школы, которая была очень сильна в дотелевизионную эпоху. Тогда были гениальные чтецы, а сегодня, кроме Юрского и Филиппенко, нет никого. Но Филиппенко, Филиппову повезло – они выросли в грандиозных артистов. А сколько было в студии людей, которые пришли с номером в надежде на краткий успех - сорвать аплодисменты, мелькнули и исчезли.

Да, мы с Розовским тоже начинали именно так. Но гораздо лучше я себя чувствовал в Студенческом театре. Потому что эстрада есть эстрада. Всякая богема «хороша». И всё-таки нравы драматической театральной богемы получше. Эстрадные ребята поначалу были этакими лабухами. И только потом, когда Розовский начал делать свой странный театр, с афиш исчезли слова «Эстрадная студенческая студия» и появилось название «Театр-студия «Наш дом»», потому что стало ясно, что «Наш дом» перерос эстрадные рамки. И многие ребята-актёры и авторы не захотели уже оставаться в узких границах эстрадного жанра.

Гриша Горин с Аркановым ведь не захотели быть авторами эстрадных миниатюр и даже целых эстрадных представлений. Они могли продолжать в том же духе, получать большие деньги и ни о чём не думать. Превратились бы в милых, хороших людей – обывателей. Ведь были же Поляков, Ласкин – милые, умные люди. И имя им – легион. Тому же Райкину писали десятки авторов, которых никто не знал – это братская могила. Они хорошо зарабатывали и ни на что не претендовали. Жили по законам эстрады. Но первым выбился Миша Жванецкий…

У меня есть собственное определение эстрады. Для эстрады важна установка на успех – мгновенный. А будут ли думать люди об увиденном и услышанном с эстрады потом, - её совершенно не волнует. На эстраде нельзя уйти просто в раздумья. Это не значит, что эстрада ниже – просто это другая природа.

Тогда не было деления на массовую культуру и элитную, как теперь. Ни Утёсов, ни Бернес, ни Райкин не считали свой жанр низким, а видели себя в контексте всей великой культуры и ориентировались на это. А Марку удалось из эстрады сделать настоящее искусство. В студии была создана особая атмосфера – атмосфера интеллектуальной жизни. И важно было даже не столько то, что ты конкретно сделал для студии, сколько то, что привнёс в создание этой атмосферы.

Студия продемонстрировала пример иного театрального мышления. Марк начал ставить прозу, а Любимов сделал потом это своим главным ходом. То есть ставить не то, что написано специально для театра, а, условно говоря, телефонную книгу. И Розовский, и Любимов, действительно, могли взять телефонную книгу и сделать из неё зрелище. Их театры жили не по законам театра классического. Они разрушали традиционную театральную форму. И сейчас все лучшие спектакли Марка строятся таким образом.


ЭРВИН НАГИ:

«КАЖДЫЙ ОЩУЩАЛ СВОЮ ПРИЧАСТНОСТЬ

К ОБЩЕМУ ДЕЛУ»


М.Розовский. Эрик Наги – человек с инженерным, поистине немецким умом, очень чёткий, очень организованный, дисциплинированный и преданный нашей театральной идее, «Нашему дому».

Н.Б. Эти воспоминания студиец Эрвин Наги, заведующий постановочной частью «Нашего дома», ныне житель Дюссельдорфа, записал в июне 2001 года по просьбе М.Г.Розовского.

Эрвин Наги. После многолетнего перерыва мне повезло: я попал на спектакль Театра «У Никитских ворот» под руководством Марка Розовского, приехавшего на гастроли в Германию. Встретились и с самим Марком Григорьевичем. Нахлынули воспоминания о днях зарождения этого славного театра, об атмосфере в коллективе энтузиастов и, главное, о людях, бескорыстно вложивших душу в это благородное дело.

В годы учёбы в Московском энергетическом институте (МЭИ) мне приходилось участвовать в подготовке самодеятельных спектаклей и капустников. Изготавливал декорации, разрабатывал и исполнял сценические трюки. Партийные органы пристально следили за содержанием самодеятельных песен, стихов, пародий, сценок, за характером их постановки. В Советском Союзе для самодеятельных коллективов распространяли периодические издания с «идеологически выдержанными» материалами. Уровень их был крайне невысок. И вот эта система принуждения и контроля резко ослабела. Не исчезла, нет, осталась, конечно, но после ниспровержения «вождя народов» основы идеологии несколько расшатались, а ей ревнители как-то растерялись.

… Как-то у меня дома зазвонил телефон.

- Привет, чувачок! Дом культуры гуманитарных факультетов МГУ на Герцена организует Эстрадный студенческий театр! – услыхал я ликующий голос Ильи Рутберга. – Директор ДК Савва Дворин доверил нам – Алику, Марку и мне руководить этим делом!

- И это - железно? – поинтересовался я в принятой тогда форме.

- Железно, чувачок, железно! – подтвердил Илья. – Всё согласовано с парткомом. Но, чувачок, ты нам очень нужен, кто же нам будет делать постановку, если не ты!

В это время я уже в полную силу работал на промышленном предприятии, но отказаться от многолетнего увлечения не смог… Сейчас, по прошествии множества лет, время становления ЭСТа ушло, казалось бы, в безмерную даль прошлого. Возвращаясь мыслями в ту пору, я встречаю тех, с кем обсуждал эскизы декораций, придумывал трюки, репетировал, отмечал праздники, выезжал на природу, участвовал в спектаклях, и ощущаю себя одним из тех, кто составлял этот славный коллектив.

Первая встреча с основателями ЭСТа произошла в некоей коммунальной квартире, кажется, на улице Осипенко. В темноватой комнате собралось несколько человек. Отчётливо помню Аксельрода и Рутберга. Обсуждали принципы работы и очень серьёзно – формирование взаимоотношений в коллективе. Не помню, чтобы было произнесено слово «студийность», но много говорили о взаимовыручке, о том, чтобы авторам текстов не было зазорно помогать постановочной части, а тем, в свою очередь, при необходимости выходить на сцену в массовках… Словом, чтобы каждый ощущал свою причастность ко всем деталям общего дела.

На первых же репетициях стали проявляться пристрастия наших режиссёров. Марк Розовский тяготел к сценической переработке литературных и поэтических произведений. Илья Рутберг увлёкся пантомимой – жанром, в то время практически отсутствовавшем на советской сцене. Характерной для него была и совершенно безудержная фантазия: разрабатывая какой-либо эпизод, он мог вовлечь в действие количество исполнителей, не помещавшееся на площадке. В таких случаях исправление сложившейся ситуации брал на себя Альберт Аксельрод…

В нашей постановочной группе работал Серёжа Колат. Очень болезненный, физически слабый, но с золотыми руками. Серёжа всегда с тихой улыбкой брался за изготовление требуемого реквизита. Я не помню случая, чтобы он отказался или не выполнил просьбы режиссёра к очередной репетиции. Почти весь реквизит первого спектакля был обеспечен им.

В постановочной части работал и инженер Виталий Полеес, энтузиаст в самом высоком смысле этого слова. Его энергия, даже азарт, с которым он устремлялся выполнять требуемое, будь то перемена задников на штанкетах или изменение положения нашей конструкции, - всё это вызывало улыбку и всегда заражало окружающих желанием сделать дело быстро и с удовольствием.

Иногда такой азарт приводил к комическим ситуациям, не предусмотренным сценарием. Так, однажды я менял лёгкую выгородку за закрытым занавесом. Виталий, бывший на занавесе, открыл его чуть раньше, чем следовало, и я вынужден был остаться на сцене, спрятавшись за небольшую ширму. Исполнители эпизода, по ходу действия заходя за ширму, интересовались:

- А ты что тут делаешь?

Или просто:

- Иди отсюда!

Конечно, всё это шутя и, к счастью, незаметно для публики.

Поддерживая принципы нашего коллектива, постановочной группе активно помогали и авторы. Один из них – Юля Венгеров – впоследствии стал руководителем постановочной части.

Вспоминая наших девушек, прежде всего, должен сказать об их самоотверженности. Ведь мы уже не были студентами. Практически все, за редким исключением, работали и имели нормированный рабочий день. Поэтому репетиции происходили в вечернее время и выходные дни, а в ответственные моменты организовывали и «всенощные». Разумеется, женской части коллектива такой режим выдерживать было труднее, и, тем не менее, я не могу вспомнить случая, когда кто-либо из них выражал неудовольствие по поводу происходящего. Женя Арабаджи, Наташа Бари, Галя Иевлева, Ира Суворова… Их энергия, обаяние, доброжелательность, постоянное стремление безукоризненно выполнить указание режиссёра всегда поддерживали дружески деловую атмосферу.

В начале 60-х обстоятельства на основной работе сложились так, что мне пришлось оставить ЭСТ. Трудно сейчас говорить о том, чего я себя лишил, но горечь некоей утраты по этому поводу сохраняется во мне по сей день. «Наш дом» просуществовал до 1969 года. Всё это время я поддерживал связь с ЭСТом, бывал на его спектаклях…

28 апреля 2001 года. Германия, Дюссельдорф-Ратинген. В городском театре спектакль государственного Театра «У Никитских ворот» под руководством Марка Розовского. Дают «Песни нашей коммуналки». Зал полон. Актёры поют, танцуют, общаются между собой, вводят в спектакль публику. Всё прекрасно – текст, декорации, мизансцены, вокал и музыкальное сопровождение, темп спектакля! Всё – высокопрофессионально. Но как радостно почувствовать во всём этом освобождённое дыхание «Нашего дома», озорные его коленца и подмигивания:

- Мы-то с вами знаем!

Знаем, конечно. Знаем. Каких сил стоило, какого упорства требовало то, чему мы являлись свидетелями. Именно свидетелями, а не просто зрителями. Важно и дорого, что Театр «У Никитских ворот» сохранил и донёс вольный дух, весёлую критичность и жизнеутверждающий оптимизм студенческого эстрадного театра при ДК МГУ «Наш дом».

Важно и дорого, что Театр «У Никитских ворот» знакомит со своим мироощущением не только Россию, но и зарубежье. В любом конце света, где будут распахнуты «Никитские ворота», публика, побывав за ними, получит заряд бодрости, хорошего настроения и прикоснётся к Высокому Искусству.

На сцене были совсем другие люди – не знакомые мне замечательные артисты и музыканты. И за сценой были совсем другие люди – не знакомые мне самоотверженные рабочие сцены, реквизиторы, радисты, светотехники, и я им всем безмерно благодарен. На этом спектакле я был счастлив. Счастлив тем, что видел и слышал, счастлив, что помолодел на сорок лет. Счастлив тем, что он вернул меня в круг близких людей, лица и имена которых наполняют меня гордостью за хотя и очень скромную, но всё же причастность к «Нашему дому».

Алик Аксельрод, Илюша Рутберг, Марк Розовский, Миша Ушац, Серёжа Колат, Коля Песков, Юра Малков, Володя Точилин, Лёша Шварц, Юля Венгеров, Лиля Долгопольская, Саша Карпов, Галя Иевлева, Миша Кочин, Женя Арабаджи, Сеня Фердман, Виталий Полеес, Оксана Кириченко, Володя Розин, Ира Суворова, Наташа Бари… Да простят меня те, кого память моя не удержала.