История эстрадной студии мгу «наш дом» (1958-1969 гг.) Книга вторая лица «Нашего дома» Студийцы о себе и друг о друге оглавление
Вид материала | Книга |
- История эстрадной студии мгу «наш дом» (1958-1969 гг.) Книга первая москва, 2006 оглавление, 5255.82kb.
- Что такое семья, понятно всем. Семья это дом. Это папа и мама, дедушка и бабушка… Это, 39.28kb.
- Указом Президента Республики Беларусь 2012 год объявлен Годом книги. Такое решение, 200.21kb.
- Демонстрационная версия рабочей программы по опд. Ф. 02 Физиология растений, 19.35kb.
- Речевая конференция «Я и моя семья», 99.78kb.
- А. Ф. Лосев история античной эстетики софисты. Сократ. Платон история античной эстетики,, 11197.2kb.
- Нашего урока: «Русский дом: жизнь и судьба сквозь годы испытаний»., 42.61kb.
- №3 «Влияние». Учебные материалы Майерс Д. Изучаем социальную психологию, 1415.24kb.
- Менеджмента направлен на поддержание благоприятной внешней среды организации, а также, 98.3kb.
- Василий Великий Творения. Ч. 3 Опровержение на защитительную речь злочестивого Евномия, 1780.2kb.
ГРИГОРИЙ ГОРИН:
«МЫ ДРУЖИЛИ «ДОМАМИ»»
С Григорием Израилевичем Гориным мы встретились в апреле 2000 года, вскоре после его шестидесятилетия. А в июне его не стало. Но он успел, как и его друзья-шестидесятники, создать такие вещи, которые сформировали мировоззрение не одного поколения. От его драматургии, рассказов, от общения с ним было ощущение тепла, доброты и нежности. Его пьеса «Дом, который построил Свифт», может быть, лучшая современная пьеса. Он сразу согласился поделиться воспоминаниями о «Нашем доме»: «Друзьям надо помогать». И был очень внимателен, искренен и трогателен.
В.Славкин: Гриша Горин был королём капустника Первого меда. Алик Аксельрод был на пятом курсе, а Гриша на первом. Гриша увлекался волейболом. Алику сказали, что есть на первом курсе парень, очень смешной, прекрасно читает свои монологи. И Алик, который был человеком методичным и целеустремлённым, пошёл на волейбольную площадку, нашёл Гришу и привёл его в студию. У нас говорят: Аксельрод нашёл Горина на волейбольной площадке.
М.Ушац: Гриша появился в то блаженное время, когда сформировалась наша студия. Когда начинали будущие знаменитые сатирики Хайт и Курляндский, Камов и Успенский, Горин и Арканов. Гриша поразил меня уже тогда своими безумно смешными рассказами, которые с большим успехом читал в клубе МГУ. Когда мы прощались с Гришей, все говорили, какой он замечательный драматург. А я хочу сказать, что Гриша Горин – великий наш классик, писатель-юморист. Потому что, по-моему, написать такой рассказ, над которым бы человек засмеялся в голос, может быть, посложнее, чем придумать длинную изящную пьесу. Гриша - блистательный драматург, великолепны его трагикомедийные спектакли. Но я ценил в нём прежде всего способность вызывать своими юмористическими вещами смех зрителей. А наивное выражение лица и чуть шепелявый голос делали его таким трогательным! И потом, спустя много лет, приезжая ставить спектакли в разные города, я везде, к моей радости, встречал спектакли Горина. Это удивительный человек!
В.Славкин: У нас в спектакле «Тра-ля-ля!» была сценка «Дискуссия на скользкую тему», которую написали Аркаша Арканов и Гриша Горин. Речь в ней шла о джазе, который оказывал на нас большое влияние, хотя и существовал в подпольном варианте. В этой сценке один деятель называл джаз – «жазт». Вместо «абстракционизм» тогда говорили «бстракт». Они ещё толком не знали, как что называется.
М.Ушац: Финал в этой сценке был такой: «Куда ни посмотришь, везде жаст. А пива холодного по три шестьдесят не найдёшь».
В.Славкин: Это типичная реприза Горина! Когда он начинает интеллектуально, а кончает простонародно.
Дискуссия на скользкую тему
(фрагмент)
Мужчина. Товарищи, я о главном хочу поговорить. А главное – это жаст. У нас сейчас куда ни пойдёшь – везде жаст. Радио включишь, там это – трам-трам-тари-тари-тари-там – жаст! Телевизор включаешь – «Фигаро здесь, Фигаро там». Где здесь, где там – непонятно, но понятно, что жаст. В кафе придёшь – там небель прямая и бры высят. В каждой, извините, бре по тридцать рублей народных денег. Что это, я вас спрашиваю? Жаст! А на стенках что творится в этих кафе? Сплошной жаст!…
Председатель. Товарищ, вы что-то путаете, что-то не так понимаете… Не жаст, а джаз, наверное…
Мужчина. Я ничего не путаю и ничего не понимаю… Я знаю одно – кругом жаст, а пива «Жигулёвского» в праздник не достанешь!
И.Рутберг. В день смерти Гриши Горина показывали его вечер в Останкино, где он сам и разные артисты читали его рассказы. У Гриши плохая дикция, он не актёр, и тем не менее было нечто, связанное с глубинным пониманием написанного. Это им рождено и глубоко понято и прожито.
Григорий Горин. Я учился в медицинском и «достался» «Нашему дому» благодаря Алику Аксельроду. Я тогда только поступил в институт, а он уже закончил, но оставался руководителем нашего студенческого капустника и набирал к себе в команду новых людей. К тому времени я уже писал басни, выступал у себя на курсе. Алик увидел меня и привёл в свой коллектив как автора. И я стал, как говорили ребята, фонтанировать: сочинял сценки, «мхэтки» - пародии на «мхатки», секундные сценки-полуанекдоты, главным образом из студенческой жизни. А Алик тайком зачастил в студию МГУ «Наш дом». Медицинский институт оставался у него как старая жена, а «Наш дом» стал новой любовницей. Мы очень ревновали, но Алик сказал: есть театр, который будет вам полезен. И я, а потом и Арканов присоединились к «Нашему дому», и многие наши сценки перекочёвывали туда.
В полном смысле слова постоянным автором «Нашего дома» я не был. Но возникали некоторые совместные выступления, где мы перехлестнулись с Розовским. Он подражал Райкину, надевал усы и очки и читал монологи. И я читал монологи - уже с компанией студии МГУ под рубрикой «Друзья «Нашего дома»». Самым популярным и одним из самых смешных был у меня монолог «Как я исправлял речь». Арканов и Левенбук, которые учились в медицинском на несколько курсов старше, меня увлекли эстрадой. И для денег мы стали заниматься эстрадой, а для души приходили в «Наш дом», который был авангардом студенческой жизни.
Плотно не получалось работать с «Нашим домом» потому, что мы создали свой театр «Крошка» при Центральном доме работников искусств, а потом – «Вёрстку и правку» при Центральном доме журналистов, тоже «капустный» коллектив. В ЦДРИ был режиссёр Алексей Полевой, а играли там Глузский, Хмельницкая, Панфёров, Сичкин. Мощный был коллектив! Пришли актёры из разных театров, но подражали в общем всё тому же «Нашему дому». Начальство умоляло нас делать сценки о сценическо-театральных событиях, а нас тянуло на нечто большее. В коллективе «Вёрстка и правка», которым тоже косвенно руководил Полевой, были в основном журналисты. Там чуть-чуть скорректировали тему, чтобы было связано с газетами-журналами, но главное оставалось всё то же - борьба с бюрократизмом. И тоже были неприятности с цензурой, острые оценки, безумный зал...
К Студенческому театру МГУ, где появился молодой Захаров, я относился спокойнее, хотя там были хорошие спектакли. «Карьера Артура Уи», например, был замечательный спектакль. Но у них всё делалось в формах, присущих традиционному драматическому театру. А «Наш дом» был более молодым и задорным. Было ясно, что это новая театральная форма. Розовский, Рутберг, Аксельрод этому способствовали.
Я был капитаном команды КВН медицинского института, первым участником прямого эфира. Боролись с физиками. Садились в Москве в самолёт - съёмки начинались в аэропорту, - соревновались во время полёта, прилетали в Петербург и вечером заканчивали игру там. И это всё в прямом эфире. Алик судил игру. И я там проиграл. Это на меня очень морально подействовало, потому что я на целый ряд вопросов не мог быстро среагировать. Я более-менее наделён остроумием, но когда быстро надо отвечать, у меня не хватает наглости...
Я снова пересёкся с «Нашим домом», будучи членом жюри Первого Всесоюзного конкурса студенческих театров. Естественно, «Наш дом» получил первое место... Я видел все спектакли «Нашего дома», но больше всего понравился «Вечер русской сатиры». Это был наиболее острый спектакль студии. Он соединил настоящее и прошлое, и это всё произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Сатира на Советскую власть стала такой актуальной, что цензура заволновалась. На Всесоюзном конкурсе партийное руководство настаивало на том, чтобы студии не давали первое место. Говорили, что спектакли далеки от студенческой тематики. Задача руководства МГУ заключалась в том, чтобы оставить «Наш дом» на уровне студенческого театрика, который занимается безобидными капустниками. Вот, мол, играйте такие сценки, как «Экзамены», где Илюша Рутберг очень смешно работал то с Марком, то с Фарадой. Только не занимайтесь серьёзными вещами, не думайте о жизни. И мы в какой-то мере ощущали себя борцами, был элемент фрондёрства. Как существовал «Самиздат», так существовал и «Сампостат» - сами поставили, сами сыграли. И это вызывало страх и гнев властей.
К десятилетию студию мы с Аркановым написали пародийный номер «Прислушайтесь - мы, кажется, строим!» Говорить комплименты на юбилейном вечере считалось дурным тоном, и мы решили шутливо прокомментировать спектакли, разные эпизоды жизни студии. За десять лет родилось много баек, крылатых выражений. У них был администратор - Савелий Дворин, которому принадлежит гениальная фраза: «Прежде чем преодолеть трудности, надо их создать». Известную антимилитаристскую сцену из спектакля «Прислушайтесь - время!» мы пародировали так: вместо касок на голове были ночные горшки. «Мы объявляем войну американскому милитаризму!» Тогда было легко шутить. Чуть-чуть намекнёшь - уже смешно. И никто не обижался, наоборот, безумная радость была. Когда на человека пишут пародию, значит, он уже знаменит!
В какой мере останется «Наш дом» в истории отечественной культуры? В той мере, в какой останемся в ней все мы, наше поколение. Официальное искусство было настолько кондовым! А рядом вырастали полусамодеятельные коллективы. Они-то и занимались серьёзной сатирой. У меня всё, что делал «Наш дом», вызывало чувство большой солидарной радости. Они мыслили в том же направлении, что и я. И во многом благодаря «Нашему дому» я не остался на уровне автора студенческих «мхэток» или эстрадных сценок, а стал делать нечто большее и значительное.
«Наш дом» для меня - дом моих соседей, с которыми сложились нежные взаимоотношения. Я стал там своим, мы дружили «домами». Наиболее сентиментальная часть моей души связана с «Нашим домом». Это часть моей молодости, с которой связаны сентиментальные, тёплые чувства. И театр Розовского воспринимается мною как развившееся дерево на ростках «Нашего дома».
Григорий Горин
К двадцатилетию студии «Наш дом»
Мы живём в век мемуаров и воспоминаний. Я тоже решил познакомить вас со своими мемуарами. Вынужден читать их по бумажке, и это не потому, что боюсь что-нибудь или кого-нибудь забыть, а потому, чтобы, не дай Бог, лишнее не вспомнить. Мои мемуары просты и понятны, я не стану зашифровывать своих друзей под кличками «Ключик», «Мулат», «Грек», «Реаниматор»… (намёк на книгу В.Катаева «Алмазный мой венец – Н.Б.) Чтоб вы не ломали голову, кто есть кто?
Я буду называть точный адрес, тем более что мои воспоминания приняли эпистолярную форму. Да, это письмо в прошлое, письмо в 58-й год. Советская литература привыкла больше к письмам в будущее, в 21-й век… «Здравствуйте, товарищи потомки!» Нет. Я стесняюсь обращаться к незнакомым людям и навязывать им свою дружбу. Я пишу только тем, кого знал и любил. Итак…
Письмо в 58-й год.
Москва. Моховая. МГУ.
Студия «Наш дом»
Здравствуйте, дорогие!
Здравствуйте, мои родные Алики, Марки, Илюшки, Володьки, Кольки, Сашки и Оксанки!
Вижу вас отсюда, издалека, ещё молодых и стройных, ещё бездетных и бесквартирных, ещё не начавших лысеть и менять зубы, ещё только влюблённых в тех, на ком потом женитесь и разведётесь.
Вижу нас всех, шумных и азартных, низвергающих и опровергающих, строящих грандиозные планы, потому что такое время, и все мы передовые, и все – авангардисты, потому что толком никто не знает, куда – вперёд!
И сам я тоже среди вас, ещё с другой фамилией, но уже с тем же именем и отчеством, в коричневом жутком пальто с накладными карманами и ватными плечами, в зелёной шляпе с надломом, которая только потом, через двадцать лет, станет модным стилем «ретро», а тогда – это просто шляпа, и других в магазинах нет…
И все мы ужасно смелые и ужасно острые, потому что легко быть острым в эпоху борьбы с тупостью, легко сочинять тексты, когда зал текста не слушает, а ждёт подтекст. О где ты, наша золотая юность, юность литературы и юность искусства, юность журнала «Юность», где уже разрешают печатать Вознесенского, а Рождественского ещё разрешают критиковать? «Как молоды мы были, как искренне любили, как верили в себя!» - скажет Пахмутова про нас на слова Добронравова.
Дорогие! Я пишу вам в конец шумных пятидесятых из конца суетливых семидесятых. И хотя из конца в конец всего двадцать лет, но уже так много всего изменилось, забылось, выправилось, уточнилось и отредактировалось. И сегодняшним студентам-студийцам, лауреатам разных премий, вернувшимся из зарубежных гастролей, не очень понятно, над чем вы там смеялись и острили, а главное, почему это делали бесплатно. И ваш наивный формализм уже формально разрешён, и противники модерна модернизировались и поумнели, и большие начальники, боровшиеся с джазом, нынче распределяют в своих кабинетах билеты на «Бони М»…
Зачем я пишу вам? Зачем беспокою ваши тени? Зачем ищу Алика и Марика, вместо того, чтоб позвонить Марку Григорьевичу или Альберту Юльевичу и пообщаться и «пересечься» вместе с семьями, как того требует наш статус кво?
Затем, дорогие, что нет нас здесь сегодня. Это только тела наши заполнили маленький тесный зал ВТО, а душой мы там – в пятидесятых, когда закладывается фундамент «нашего дома», а именно фундаментом он дорог всем, и пусть теоретики и искусствоведы прочертят линию, где пройдёт потолок.
Нет! Не юбилей сегодня, ибо юбилей, как сказал один мой сверстник, - это репетиция похорон. А нам рано о них думать. Сегодня просто вечер встречи, вечер друзей, почти школьный бал, и мы играем в почту…
И я пишу вам, и жду ответа, ибо человек не может жить только сиюминутным настоящим, он обязан переписываться с прошлым, если хочет побывать в будущем!
1978 г.
ЛИЛИЯ ДОЛГОПОЛЬСКАЯ:
«СТУДИЯ ДЛЯ НАС – СВЯТОЕ»
В студии она была от начала до конца. После её закрытия работала с М.Розовским в ЦДРИ, Литературном музее, Клубе медицинских работников (здесь вместе с А.Филиппенко она играла в «Свадьбе» М.Зощенко). «Когда театр Марка стал переходить на профессиональные рельсы, я уже работала инженером, и мне было как-то уже поздно идти на профессиональную сцену». В 1993 году уехала в Америку, но связи с друзьями не теряет. «Мы ходим на все спектакли Театра «У Никитских ворот», когда они приезжают на гастроли. Ощущения отрезанности нет».
М.Розовский. Лиля Долгопольская - это наша Раневская.
Ю.Солодихин. Лиля Долгопольская была примой в характерных ролях. Очень весёлая, виртуозная жанровая актриса.
Эрвин Наги. Не могу забыть исполнительницу комических и сатирических ролей в спектаклях ЭСТа Лилю Долгопольскую. Её характерная внешность, удивительно выразительные мимика и жесты, безусловно, ставили её в первый ряд исполнителей. Ну а вне сцены Лиля всегда была готова прийти на помощь друзьям. У неё дома собирались отмечать праздники. Душевное расположение Лили всегда вызывало симпатию как у публики, так и у тех, кому приходилось общаться с ней в жизни.
Е.Арабаджи. Это была замечательная характерная актриса. Она вышла замуж за человека, семья которого уезжала в Америку. Перед ней встала жуткая проблема, ведь она лишалась самого главного в своей жизни - сцены. И тем не менее она уехала - боялась потерять семью. Уехала, но осталась прежней. Ушац, который гостил у своей дочери в Нью-Йорке, рассказывает, что встретил случайно её там. И вот на следующий день раздаётся звонок в дверь, стоит Лиля с кошёлками, как в Одессе. Там селёдочка, картошка. Она, жена солидного человека, уж во всяком случае не легкомысленного, как наши студийцы, пришла праздновать свой день рождения к Ушацу! Это яркий пример того, как мы экспортируем своё понимание жизни, своё понимание дружбы и традиций.
Лилия Долгопольская. Я так любила эту студию, что в шутку говорила: «Если меня отсюда выгонят, я соглашусь даже мыть полы, только бы быть в студии!» Я училась в строительном институте и принимала активное участие в самодеятельности. И один наш бывший студент, узнав, что на улице Герцена организуется эстрадная студия, предложил мне попробовать туда поступить. Я тогда понятия не имела, кто такие Аксельрод, Розовский (Рутберга видела по телевизору в выступлениях «Первого шага»). В тот день мы с девчонками сбежали с лекций, сходили в кино, а потом я думаю: дай-ка зайду в Клуб МГУ. Был октябрь, уже довольно холодно. На мне было какое-то красное страшное пальто (58 год!), которое я повесила на вешалку и заглянула в пятую комнату, где проходило прослушивание. Первая, кого я увидела, была Женя Арабаджи, вальяжная красавица, королева. И сидели важные молодые люди – режиссёры. Боже, куда я попала! Надо что-то читать, показывать! Я перетрухала и хотела сбежать, но на моё пальто повесили сверху кучу другой одежды, и я не могла его найти. Пришлось остаться… Я играла в студии и работала. После ночных репетиций шла на работу – и ничего! Репетиции были в радость, а уж спектакль – тем более!
Надо сказать, что первые наши спектакли строились из этюдов. Давали на определённую тему этюд, и мы его разыгрывали по группам, а режиссёры смотрели, что получается, и брали лучшие куски. В спектакле «Мы строим наш дом» были две сцены про любовь– одна лирическая, другая – сатирическая, про мещан. Я была худенькая тогда, и меня поставили в первую сцену, какие-то цветы под музыку бросать. И когда я стала на полном серьёзе это играть, режиссёры покатились со смеху и быстренько перевели меня в сатирическую сценку.
Я участвовала во всех гротесковых сценах. Не участвовала только в «Максе-Емельяне», потому что в это время репетировала «Целый вечер как проклятые». Но когда студия ездила на гастроли в Грузию, Витя Трахтенберг, игравший одного из клоунов, не смог поехать. Розовский кинул мне его костюм и сказал: «Будешь играть!» Я видела этот спектакль миллион раз, очень любила, и была счастлива, что удалось в нём сыграть. Там был такой момент, когда все клоуны подставляют спины, и одна из наших девочек должна была по этим спинам пробежать. И я должна быть в их ряду. «Щас я встану! - думаю я. – Не дождётесь!» Семён стоял первый. Я подбежала к нему и присела у него под локотком. Вот такой экспромт. Марк Григорьевич всегда поощрял импровизации, если они хорошо сделаны. Он и сам большой импровизатор.
Розовский сравнил меня с Раневской. Мне это очень лестно, но при всей моей любви к Раневской подражать ей никогда не приходило мне в голову. Я всегда была сама собой. И, наверное, действительно была смешной на сцене.
В первое время существования студии репетиция начиналась… с зарядки. Мы надевали спортивные костюмы и под музыку делали небольшую физкультуру. Потом мы пели. А когда уже были достаточно разогретые, начинались этюды.
В студии не было ни зависти, ни ревности. Каждый имел роль по себе. У каждого была интересная работа. Публика валом валила в «Наш дом». Мы стояли в очереди, чтобы взять билеты для своих знакомых и друзей.
Студия – это самые лучшие годы в моей жизни. Это было прекрасно! Не знаю, как бы я жила потом, если бы не было студии. Пока я была здесь, мы всё время встречались. Даже сейчас, уже в Америке, Яша Боязный со своей женой Евой Крамер каждый год приезжает 27 декабря ко мне, и мы отмечаем день рождения студии. Теперь к нам присоединится и Наташа Бари. Студия для всех нас – святое.
«ЗАКВАСКА ЯВНО В НЁМ РОЗОВСКАЯ».
АЛЕКСАНДР КАРПОВ
О.Кириченко. Саша Карпов - чудный человек, добрейший, очаровательнейший, абсолютно безотказный.
Эрвин Наги. Саша Карпов великолепно одарён музыкально (на мой взгляд, это его качество реализовано не полностью).
М.Розовский. О Саше Карпове можно говорить как об артисте «Нашего дома» – в самых высоких степенях. О нём можно говорить как об артисте театра Райкина, потому что именно его Аркадий Исаакович выбрал для своей труппы после закрытия «Нашего дома». И, наконец, о нём можно говорить как об артисте Театра «У Никитских ворот». Он работает всегда и везде по высшему классу. Это артист совершенно уникальной индивидуальности. Иногда он напоминает Чарли Чаплина, иногда - Зиновия Гердта… Неважно, кого он напоминает. Его индивидуальность – собственная. Когда Карпов в гротеске, переиграть его невозможно. Ему под силу самая крайняя степень гротескного существования на сцене. И когда он попадает в седло роли именно в гротесковом своём самовыражении - ему равных нет. Когда-то, после закрытия студии «Наш дом» я соединил их с Семёном Фердманом и поставил им «Вассалам-ваккалам». И они имели большой успех, потому что это были два комика, причём оба – рыжие. Ни один из них не подыгрывал другому, играли на равных. Это была удивительная пара, и жалко, что она развалилась раньше времени. Не случись этого, тогдашняя советская эстрада обрела бы совершенно удивительный дуэт очень смешных, комедийных артистов. Но авторов для них тогда не было, и Семён ушёл в Театр на Таганке, Саша – к Райкину. Идея не была воплощена в жизнь по объективным обстоятельствам, о чём сегодня можно только сожалеть.
Александр Карпов. У нас в МИСИ был коллектив под названием «СНиП», которое расшифровывалось «Строительные нормы и правила» - вуз-то строительный! Мы с Осей Эппелем делали цыганское ревю, с которым прогремели на всю Москву, стали лауреатами первого районного фестиваля в Сталинском районе, который потом переименовали в Бауманский. Со своими будущими товарищами по «Нашему дому» познакомился и сблизился на Всемирном фестивале молодёжи и студентов в Москве в 1957-м году, в общих концертах. С Розовским, например, мы впервые встретились в большой аудитории Медицинского института на концерте, который вёл Альберт Аксельрод, студент этого вуза в то время. В рамках этого фестиваля был международный театральный фестиваль, в котором я принимал участие. Семинары на нём вели самые разные люди, съехавшиеся со всего света - для Москвы это было невиданно! Приехал английский театр «Макбет». С актёром этого театра, Генри Гербертом, я сидел рядом на семинаре, и в конце концов меня прикрепили к нему: две недели я его возил по Москве, выучил английский язык, который не мог выучить за пять лет учёбы в институте и десять лет учёбы в школе. Я переписывался с ним потом 3 года…
Розовский пригласил несколько человек из нашего «СНиПа» на Моховую, дом 1 - для разговора. И когда мы туда приехали, оказалось, что организуется «Наш дом». Самое интересное, что в первый состав исполнителей я не попал. Меня вообще в «Наш дом» приняли не как актёра, а как автора. Когда много лет спустя я напомнил об этом Розовскому, он не поверил. У меня был однокашник Лёня Эпштейн, который в 76-м году в числе первых уехал в Штаты. Мы с ним принесли и прочитали свою миниатюрку, которая очень понравилась Аксельроду. Он был главный любитель формы, и ему понравилась наша задумка с шариками. Меня взяли на стажировку, потом я стал дублировать Лёшу Шварца в спектакле «Мы строим наш дом». Вскоре стал участвовать во всех спектаклях, кроме «Целый вечер как проклятые» и «Пять новелл в пятой комнате». В первом было всего четыре исполнителя, во втором весь текст читал Миша Кочин, единственную мужскую роль играл Андрей Свободов, красивый мальчик, антипод мне, высокого роста, а все остальные роли были женские.
В «Нашем доме» я переиграл много ролей, и все они были одинаково значимы для меня. «Заметит критика московская, актёра всуе похвалит. Закваска явно в нём розовская, но крайне райкинский розлив», - это эпиграмма сотрудника театра «У Никитских ворот» Марка Медведовского. Я был и остаюсь характерным актёром. Как про меня говорили – «яркий гротесковый артист». Соответственно и роли у меня были такие же.
Я работал ведущим инженером института «Промстройпроект» Госстроя СССР, занимался проектированием цеха запчастей автомобильного завода в Тольятти вместе с итальянцами. Поскольку летом «Наш дом» уезжал на гастроли, то я старался всякую работу до лета спихнуть. И если не успевал - отказывался от работы, которая могла помешать мне выполнять мою основную работу в театре. Хотя я за «Наш дом» никаких денег, естественно, не получал. Из-за этих отказов у меня долго не было продвижения по службе. Совмещать институт и студию было нелегко, но ничего, как-то совмещал.
После того, как в 1966-м году «Наш дом» стал лауреатом фестиваля студенческих театров, А.Райкин, бывший председателем жюри фестиваля, пригласил нас к себе в номер на двенадцатый этаж гостиницы «Москва» и предложил на базе «Нашего дома» создать в Москве филиал Ленинградского театра миниатюр, которым руководил. Это означало отказ от основной работы и переход в профессиональный театр. Этот проект долго муссировался, а потом сам собой заглох. Отчасти по организационным причинам, отчасти потому, что нам хотелось быть самостоятельными. Второе приглашение от Райкина я получил году в 68-м. Я от него тоже отказался. Потому что был ещё один проект - в 67-м году под эгидой ЦК комсомола на базе «Нашего дома» планировали создать общемолодёжный профессиональный городской театр. Уже было готово штатное расписание, мы уже знали, сколько будем получать денег. Было подготовлено решение о предоставлении нашему театру актового зала гостиницы «Юность» на «Спортивной». Этот проект уже подписал Лен Карпинский, второй секретарь ЦК комсомола. Оставалось принести его на подпись Павлову, первому секретарю ЦК комсомола. Но вмешалась большая политика. Это был конец оттепели, Никита Сергеевич Хрущёв посетил выставку в Манеже, разгромил Фалька, и с этого момента всё покатилось под уклон. Мы остались у разбитого корыта.
Другие студийцы вспоминают об этом эпизоде так.