История эстрадной студии мгу «наш дом» (1958-1969 гг.) Книга вторая лица «Нашего дома» Студийцы о себе и друг о друге оглавление
| Вид материала | Книга |
- История эстрадной студии мгу «наш дом» (1958-1969 гг.) Книга первая москва, 2006 оглавление, 5255.82kb.
- Что такое семья, понятно всем. Семья это дом. Это папа и мама, дедушка и бабушка… Это, 39.28kb.
- Указом Президента Республики Беларусь 2012 год объявлен Годом книги. Такое решение, 200.21kb.
- Демонстрационная версия рабочей программы по опд. Ф. 02 Физиология растений, 19.35kb.
- Речевая конференция «Я и моя семья», 99.78kb.
- А. Ф. Лосев история античной эстетики софисты. Сократ. Платон история античной эстетики,, 11197.2kb.
- Нашего урока: «Русский дом: жизнь и судьба сквозь годы испытаний»., 42.61kb.
- №3 «Влияние». Учебные материалы Майерс Д. Изучаем социальную психологию, 1415.24kb.
- Менеджмента направлен на поддержание благоприятной внешней среды организации, а также, 98.3kb.
- Василий Великий Творения. Ч. 3 Опровержение на защитительную речь злочестивого Евномия, 1780.2kb.
ЮЛИЯ РУТБЕРГ:
«МЫ ДЕТИ НОЧНЫХ РЕПЕТИЦИЙ»
Юля Рутберг родилась на излёте оттепели. В её характере и судьбе переплелись два времени: 60-е с их романтикой – время её родителей, и современность с бешеной гонкой на выживание. Юля Рутберг победительно шагнула в новый век, став одной из самых ярких отечественных театральных звёзд. Всё при ней. Бурный темперамент (Владимир Панков в одной из своих реприз заметил, что Юля - такая страстная женщина, что может забеременеть даже от Государственного Гимна), острая характерность, яркость и необычность внешних данных, характера, судьбы. И при всей ироничности и суперсовременной эксцентричности она всегда помнит, что родом – из 60-х, и готова отстаивать высокие романтические идеалы - умно, хлёстко, аргументировано (она к тому же совершенно не по-актёрски умна и образованна). Так что не только на шестидесятников пришлись все таланты. У нашего поколения тоже кое-что есть!
М.Розовский. Я помню Юлю на Петровке, в кроватке, запелёнутую. Если батон хлеба в полотенце завернуть – это была бы Юля. Когда я сейчас смотрю на неё, я счастлив. То, что Илюха не доделал в своей собственной биографии, восполняет и компенсирует Юля Рутберг. Дай ей Бог хорошей творческой жизни. Она очень умна, она очень тонка, и не дай Бог ей съехать в псевдоавангардный постмодернизм. Пусть она сполна выразит себя в театре большого стиля.
Юлия Рутберг. «Мы дети ночных репетиций, гастролей, премьер и «халтур». Сумели мы, видно, родиться в антракте, когда перекур. Отцов мы годами не знали. Был браком, наверное, брак. И матери нас не рожали, поскольку рожали спектакль». С этими стихами, написанными в качестве капустного приветствия к двадцатилетию студии «Наш дом» дядей Аликом Аксельродом, дядей Володей Панковым и другими студийцами, я впервые вышла на сцену. Слова эти запомнились мне на всю жизнь, потому что точно отражают суть наших отцов, которые были и остаются фанатиками искусства. Меня потрясает их раблезианское отношение к жизни. Они жаждут работы, жаждут деятельности и созидания. Они столько успевают! Это совершенно уникальное поколение! В те годы они создавали театр, репетировали спектакли и в результате переделывали ту действительность, были реформаторами театра и эстрады. А ещё успевали жениться, создавать семьи, рожать детей. И хотя, не будем ханжами, случались и романы, но они всегда несли ответственность за тех, кого приручили.
Мои родители, Илья Рутберг и Ирина Суворова, познакомились в «Нашем доме». Я для них до сих пор дитя. Хотя я абсолютно самостоятельный человек, мы прочно привязаны друг к другу. Меня всегда в семье любили, уважали, интересовались тем, что я делаю. Мне доверяли. Я жила в режиме наибольшего благоприятствования во всех моих начинаниях. Именно это дало мне силу и упорство. В какой-то момент я начала шляться в поисках радостей. Меня попросили звонить и говорить, когда я приду, и никогда не проверяли. Мои родители сделали самое главное: маленькое деревце, которое тянулось к солнцу, они только чуть-чуть подправляли, причём делали это так, что я фактически этого не замечала. Они были настоящими демократами. Я понимаю, что такое истинная свобода, именно благодаря моим родителям и тому кругу людей, в котором я росла. Все мои друзья стали друзьями моих родителей, а ближайшие друзья моих родителей стали моими друзьями. В их кругу ценились дарование, талант.
Мы с папой очень похожи и внешне, и характерами. Иногда у нас настоящий итальянский квартал - то мы орём до посинения, то тут же садимся пить пиво и петь грузинские песни. Очень отходчивые все. У нас в семье непрекращающаяся эстафета любви от одного поколения к другому.
Мама прекрасно образована музыкально, она дирижёр-хоровик. Но она осознанно посвятила себя семье, детям, сначала мне, потом Гришке. Создала изумительный дом, в который обожают приходить гости. Мы всегда накормлены, холены и лелеяны ею. Мама очень сильный человек. Если бы рядом с нами не было мамы с её живительной энергией, мы бы ничего не достигли в жизни. Она глядится в папу, она глядится в меня и счастлива. А мы многими нашими успехами обязаны именно ей.
Мои первые впечатления о «Нашем доме» связаны с людьми, которые его строили. Я помню кучерявого, голубоглазого, совершенно романтического дядю Сашу Филиппенко. Я помню безумно смешного и очень доброго дядю Сеню Фараду. Они меня маленькую много раз укладывали спать, когда на нашей кухне шли бесконечные разговоры об искусстве. Помню молодого дядю Мишу Филиппова, человека тихого юмора и темперамента, но мощнейшего актёра на сцене. Дядя Гена Хазанов, сейчас вальяжный и импозантный, был такой смешной тогда, патлатый и попугаистый. Дядя Володя Панков - искромётнейшего юмора человек. Тётя Женя Арабаджи, Оксана Кириченко - такие яркие женщины, просто фантастические леди, которые прекрасно пели и были так остроумны! Дядя Коля Песков был изумительным музыкантом, а дядя Коля Корндорф тогда только собирался в консерваторию, потом он стал замечательным педагогом. Дядя Миша Кочин - изумительный человек невероятного обаяния, темперамента, выразительности. Прекрасный дядя Саша Карпов - смешной, обаятельный, добрый. Славкин, пробующий себя в драматургии. Невозможный хулиган Розин. Чудесный Григорий Израилевич Горин… Это был парад индивидуальностей! Я до сих пор по детской привычке называю их дядями и тётями, но в последнее время мы становимся коллегами, и теперь это Геннадий Викторович Хазанов, Александр Георгиевич Филиппенко…
У меня сложилась разнообразная творческая жизнь. И в том, что мне удалось завоевать зрительский и журналистский интерес, заслуга и «Нашего дома». Я получила мощнейшую инъекцию и являюсь носителем культуры шестидесятых. В моей жизни в последнее время произошла удивительная вещь. Ко мне с огромным интересом повернулись шестидесятники: и актёры, и режиссёры, и драматурги. Я не оторвалась от среды, в которой выросла, не ушла в постмодернизм, левый или правый авангард. Я не прерывала связь времён, продолжая тему, которая досталась мне от родителей. В моей достаточно разнообразной жизни существует доминанта, которая определена поколением моих родителей. Для меня друзья родителей - это очень близкие люди. Я маленькой засыпала на пальто, пока они бесновались во время репетиций, как сейчас мой сын Гриша засыпает на куртках и пальто моих товарищей, пока беснуюсь я. Наверное, это плохо с точки зрения медицины, потому что ребёнок должен ложиться спать вовремя. Но вместе с тем, находясь среди таких людей, среди которых выросла я, он получает такие вещи, которые вряд ли можно почерпнуть только из книг или спектаклей.
«Наш дом», так же, как «Современник», Студенческий театр МГУ, Таганка, был кометой Галлея, оставившей яркий след в нашем искусстве.
Участники «Нашего дома» часто говорят, что той внутристудийной дисциплины, того отношения к профессии, которому учили Марк Григорьевич Розовский, Альберт Юльевич Аксельрод и Илья Григорьевич Рутберг, они больше не встречали нигде. Их гражданственность проявлялась и в драматургии, и во введении в спектакль пластики, цветомузыки, многого другого. Всем своим творчеством они утверждали, что есть такие понятия, как дружба, любовь, порядочность. И в результате фокусировались на библейских истинах и настаивали на них.
Они иронизировали над той ситуацией, в которой жили, и уровень их иронии был очень высок, поскольку сами они были очень самоироничными людьми. Но они не пытались уничижать всё вокруг, а иронию преломляли через себя. В этом была их сила так же, как в высочайшей культуре. Это были такие образованные люди! То, чего так не хватает нашему поколению.
Острая социальная позиция «Нашего дома» была связана ещё и с тем, что они жили фактически в лагерной системе. Отсюда эзопов язык при утверждении человеческих ценностей. О том, что человек важнее массы, знаменитая миниатюра «А что я мог сделать один?» Всем, что они делали, они пытались разрушить в людях стадный стереотип и настаивали на том, что в человеке существует личность. Это было главным критерием при отборе участников студии. И, наверное, поэтому оттуда вышло такое количество невероятно талантливых людей.
Говорят, что романтизм шестидесятников сегодня устарел. Но тогда давайте растопчем барона Мюнхгаузена и сожжём книгу о нём, как это делали фашисты. Давайте уничтожим сказки Андерсена и предадим анафеме Льюиса Кэролла. Что было бы с планетой, если бы на ней не было альтруистов, фантазёров, оптимистов? Мне всё-таки кажется, что за нами кто-то наблюдает. И если нас оставляют в живых, то только потому, что появляются такие люди, как Эйнштейн, Пикассо, Феллини, Юрий Никулин, которые созидают, которые несут людям радость. Честь и хвала шестидесятникам за их мужество, за то, что положили всю жизнь на то, чтобы отстаивать добро.
«ЕМУ ДОВЕРЯЛИ ЗРИТЕЛИ».
ВЛАДИМИР ТОЧИЛИН
Владимир Точилин – актёр, режиссёр. Его единодушно называют актёром номер один в «Нашем доме». Он был необыкновенно талантлив. Остаётся поверить тем, кто видел его в «Гулливере» и «Максе-Емельяне», потому что жизнь его оборвалась рано, и составить представление об актёре Владимире Точилине по одной небольшой и не раскрывшей весь его актёрский потенциал роли в никому не известном фильме да старой, с шумами, магнитофонной записи «Макса-Емельяна» очень трудно.
В.Панков. Володя Точилин стал лучшим актёром «Нашего дома» – потрясающим актёром!
Ю.Солодихин. Он был звездой нашей институтской самодеятельности и первым ушёл к Розовскому. Он сам писал очень смешные тексты и был, видимо, талантливым режиссёром – ведь именно он «сделал» Ефима Шифрина. Володя был очень симпатичный парень. Он первым прочитал монолог студента кулинарного техникума и придумал этот характерный жест, потом использованный Хазановым. Он же читал потрясающий текст «Муха», который заканчивался словами: «Каждый сидящий «под мухой» славу воздать ей обязан». Володя входил в образ студента-бауманца «с приветом», который рассуждает о том, как много в сидящей на потолке мухе «гидро- и всякой динамики прочей». «Вот полетела куда-то, часто махая крылами. Видно, подъёмная сила муху лететь понуждает». Этот текст был опубликован в газете «Бауманец» году в 58-59-м.
А.Филиппенко. Володя Точилин был чрезвычайно талантлив. Какой прекрасный моноспектакль был «Гулливер»! В студии Володя был звездой…
Е.Арабаджи. Его учениками были Шифрин, Якубович. Они сейчас известны, а Володя... А ведь он был настолько талантлив! И в такой же степени скромен.
О.Кириченко. Да, Володя Точилин был лучшим у нас. Это актёр необыкновенный, драматически глубокий. Он мог быть и лирическим героем, и комическим - таких талантливых людей мало.
И.Суворова. Володя Точилин - уникальный талантище!
И.Рутберг. Про Володьку никогда не скажешь, что актёр. Очень спокойный, выдержанный, медленно говорящий. Выходил на сцену – и это был выплеск такого темперамента!
В.Розин. Володя Точилин был очень психологически тонкий актёр. У него было очень подвижное лицо…
Эрвин Наги. Появление на сцене Володи Точилина всегда было событием. Его чувство юмора, неповторимая интонация, поразительная способность к перевоплощению вскоре поставили его в первый ряд исполнителей. Особенно ярко дарование Володи раскрылось в поставленном Ильёй Рутбергом моноспектакле «Два путешествия Лемюэля Гулливера». В первом акте Гулливер ведёт беседу с лилипутом, запертым в птичьей клетке, а во втором – сам оказывается в клетке в руках великана. Володя замечательно передавал крайне противоположные состояния героя: абсолютная власть над лилипутом и абсолютное бессилие перед великаном. К сожалению, Точилин не успел реализоваться в качестве профессионального актёра. Володя ушёл из жизни совсем не старым. Не сомневаюсь, что его образ сохранился в памяти всех, кто его знал.
А.Карпов. Володя Точилин умер от сердечного приступа у меня на руках на Ленинградском вокзале. Ехал в Ленинград на семинар - он тогда уже ушёл из эстрадно-циркового училища и преподавал в Гнесинском на эстрадно-речевом отделении, которое сам создал. Он был замечательным режиссёром эстрады. А в «Нашем доме» он был лучшим актёром.
М.Кочин. Володька Точилин - мятущаяся личность, потрясающий актёр, не раскрывшийся до конца. Розовский под Точилина делал «Историю лошади»! Очень целеустремлённый был, ищущий. Польский учил, японский хотел освоить. Мы с ним большим теннисом начинали заниматься. Он штангу начал поднимать, качался. В «Гулливере» он играл по пояс голый - с таким красивым, накачанным торсом.
А.Шерель. Для меня актёром номер один был Володя Точилин. Он был актёром колоссального нутра. Его судьба сложилась не очень хорошо. То, что он ушёл в цирковое училище, закрыло его актёрские способности. С моей точки зрения, он был актёром типа Игоря Кваши, Вали Никулина, Олега Борисова, Феклистова, Гарика Леонтьева, то есть актёром склада Михаила Чехова, умевшим находить острую форму. Искусство эстрадного театра - это традиционная тема в её остром повороте. И Володя Точилин умел эту тему реализовывать. Он гениально сыграл бы Иудушку Головлёва. Его отличала острота взгляда и многозначность чувствований при выполнении одной из главных задач системы Станиславского - вера в правду произносимого. В «Путешествиях Гулливера» он доверял всему, что делал. Притом, что у него не было бешеной пластики, как у Ильи Рутберга, он не обладал теми голосовыми данными, которые есть у Сашки Филиппенко. Но он был убедителен.
Я часто повторяю, что половина русского театра ХХ века не состоялась потому, что публика не доверяла тому, что происходит на сцене, а половина - потому, что люди на сцене не доверяли публике. Достоинство ЭСТовских актёров заключалось в том, что они приходили на сцену с раскрытой душой. Володя Точилин был именно таким актёром, и зрители доверяли ему, тянулись за ним. Он был замечателен в одном из лучших спектакле Марка «Сказание про царя Макса-Емельяна». Поиск добросердечия, которым отличались спектакли «Нашего дома», шёл от Алика Аксельрода и Володи Точилина.
А.Симонов. Для самодеятельности Володя Точилин был просто гений. Но на профессиональный театр он, на мой взгляд, не потянул. Для этого у него не хватало внешних данных. На него надо было специально ставить специальный, выигрышный лично для него репертуар. Он был человек амплуа. Я к Володьке очень хорошо отношусь, но он – одна из жертв стремления выйти в профессионалы и преувеличенного представления о собственных возможностях. У большинства премьеров «Нашего дома» были естественно преувеличенные представления о собственных возможностях. Потому что, будучи красками, мы все считали себя артистами, а общий успех кружил головы, и мы были уверены, что, раз ты выходишь на сцену, это и есть профессия артиста. Из нас Володя Точилин, действительно, был лучшим. Но он поломал свою судьбу. Может быть, ему надо было оставаться выдающимся артистом самодеятельности. Ведь продолжал работать Студенческий театр МГУ, и там Володя нашёл бы себе хорошее применение. Но – соблазн профессионализации его сгубил.
А Сашка Филиппенко не был первым среди нас, но он стал первым. Пусть не в театре, а в кино или художественном чтении. Что, это потому, что ему повезло, а Вове – нет? Это категорически не так! Но по отношению к одному профессионализация могла быть благом, по отношению к другим - злом. Так устроена жизнь. Когда ты с восторгом и упоением шагаешь по росистой траве, при этом ты давишь десятки насекомых. Такая судьба – у насекомых и у тебя. Расстановка сил здесь от тебя не зависит.
А.Макаров. Точилин – фантастически одарённый человек. Но на эстраде он не имел большого успеха. Может быть, потому, что в нём не было эстрадной яркости. Была внешность «непродажная»: он был маленького роста, отрицательного обаяния. Карцев тоже маленького роста, но у него бешеная эстрадная энергия. Может быть, время было не Володино. Ему нужно было дожить до другого времени. Он был глубокий артист, при этом эксцентричный. Марк считал, что Точилин бы лучше сыграл Холстомера, чем Лебедев. Как он играл Зощенко или Платонова в «Смехе отцов»!
А.Торшин. Хочется вспомнить стильную работу Володи. «На Володю» ходили. У него был большой круг почитателей. Помню, как говорил о нём Игорь Ицков, выпускник ИВЯ, зять Хрущёва, автор сценария киноэпопеи «Неизвестная война» и фильма «Маршал Жуков» (кстати, ему принадлежат слова куплетов с припевом «евреи, евреи, кругом одни евреи»). Однажды в минуту откровения Игорь Ицков с восторгом говорил о Точилине, что он «мог бы быть великим на Москве актёром. А вот что имеет: последнего места применения актёрского таланта лишается – разгоняют ваш театр». Тогда ещё компания против театра только начиналась, а уж Ицков знал – ему можно было верить.
М.Розовский. Володя обладал эксцентрическим талантом, равного которому я до сих пор не знаю. Такое я читал, пожалуй, только о Михаиле Чехове. Мы играли «мхэтки». Сотни раз мы с ним сидели рядом на кубиках, которые придумал Ушац. По ходу действия профессор задавал Володе какой-то неожиданный вопрос, и Володя, сидя на кубике, подлетал на какую-то невероятную высоту. Я не понимал, каким образом он технически это делает. Как он отталкивается? До сих пор для меня это тайна эксцентрического трюка. И это больше чем хорошая физическая подготовка. Это то, чем обладал Чарли Чаплин. В трюковых, ранних фильмах это демонстрировал Игорь Ильинский. У Володи Высоцкого это проявлялось, например, в роли Керенского. Это показывал Юрский в «Человеке ниоткуда». Талантливое исполнение трюков на сцене дано единицам. Володя был одним из них.
Володя Точилин обладал уникальной способностью к синтетической игре. Диапазон его был грандиозен, потому что он мог играть и эксцентрику, быть в образе занюханного студента и абсолютно развязного хама. Он был маленького роста, но это не было ощутимо. Он обладал замечательной фигурой и когда выходил на сцену в роли Гулливера и обнажал свой мускулистый торс, возникал поразительный обман зрения. Он казался человеком высокого роста.
Володя был, конечно, самоед. Типичный русский актер из тех, которые терзают себя. Он вечно страдал от того, что делает не то, не так. Пока он не доведет себя до изнеможения, не успокоится. Вот пример типичного поведения Володи. В час ночи звонок. С часу до трех мы с ним разговариваем. У него была медленная, мягкая и вкрадчивая манера разговора. Замечательный голос, басовитый. Он прекрасно пел. Мог солировать. В «Максе-Емельяне» он делал пародию на оперу, и это было качественно, профессионально. А ведь Володя не учился ни в каком театральном вузе! Мы его очень любили и уважали.
Когда погибла моя жена, он был на похоронах. А жить-то ему самому оставалось неделю. Когда он умер от сердечного приступа на Ленинградском вокзале, мне даже подумалось, что он, как мой друг, был в унисон моему горю, и, может быть, это ускорило его уход. Для меня это было шок за шоком. Всю жизнь мы несем горечь потерь Лешки Шварца, Алика, Сашки Залипаева, Володи Точилина…
Мы были все в неофициальной культуре, и поэтому запоздали все. В кино он не снимался. Был один странный фильм, в котором он все сделал хорошо, но это был не тот Володька, которого мы все знали как комедийного актера. Но он создал Ефима Шифрина. Если бы студия прожила еще хотя бы года три, Володя бы сыграл Холстомера в «Истории лошади», и это было бы событием. При его диапазоне и уровне игры Михаила Чехова это было бы поразительно. Но судьба распорядилась иначе. Мы не только не стали театром, нам всем размозжили черепа. Так что когда говорят, что Точилин не состоялся как актёр, я говорю: мы все не состоялись, в таком случае.
ПАНКОВЫ
Владимир Панков и Евгения Арабаджи познакомились в «Нашем доме». И вместе до сих пор. На первый взгляд, они очень разные. Красавица гречанка Евгения Афанасьевна Арабаджи – уверенная в себе бизнес-леди. Без конца звонит мобильный телефон, целый день за рулём – надо успеть в десятки разных мест. Взрывная, энергичная, лидер по натуре, на самом деле она мягкий и ранимый человек. Владимир Александрович Панков – спокойный, добродушный, улыбчивый. Он производит впечатление абсолютно неконфликтного человека. Кажется, что он сознательно находится в тени своей яркой, эмоциональной супруги. Но при этом Владимир Панков - один из лучших писателей-юмористов, остроумный, много и плодотворно работающий.
Владимир Александрович, услышав про готовящееся издание про «Наш дом», принял в его подготовке живейшее участие. С его лёгкой руки персонажами книжки стали Григорий Горин, Михаил Филиппов, Анатолий Макаров. Даже Людмилу Петрушевскую, у которой к «Нашему дому» отношение неоднозначное, и ту Владимир Александрович уговорил написать страничку воспоминаний. А то, что читатель эти воспоминания не увидит, – совсем другая история, и Владимир Панков здесь уже ни при чём. Его обаяние и доброта влечёт к нему людей. У Панковых много друзей, которые любят этот хлебосольный, гостеприимный дом, где каждый праздник превращается в феерическое действо, полное выдумки и юмора.
Меня не раз спрашивали: «Вы слышали про новогодние капустники у Панковых? О, это было потрясающе!» Эти домашние капустники начались в 1983 году и каждый раз имели определённую тематику. Однажды обыгрывалась тема воровской малины, и Владимир Панков заранее прошёлся по друзьям, стянув у каждого какую-нибудь безделушку, пропажа которой была бы сразу замечена. А в новогоднюю ночь торжественно объявил об открытии экспозиции, где каждый мог увидеть и получить назад свои вещи. Эффект был потрясающий! Он усиливался тем, что порядочного Панкова никто и подозревать не мог в мелком воровстве. А потом начинался импровизационный концерт, в котором солировали Евгения Афанасьевна вместе с дочерью Машей (сейчас она вместе с мужем, талантливым музыкантом и композитором, живёт в Мексике, где ставит спектакли в драматических театрах). Хозяйкам и гостям предлагались сочинённые Владимиром Александровичем смешные тексты, положенные на известные мелодии. Маша играла на фортепиано, и все пели, вдохновенно импровизируя.
Естественно, желающих попасть на эти капустники было так много, что для тех, кто не сумел прийти 31 декабря, устраивалось повторное представление на Старый Новый год. Однажды пришли Жванецкий с Карцевым, и Жванецкий, услышав придуманные Владимиром Панковым пародийные песенки и репризы, воскликнул: «Старик, с этим же надо на сцену выходить!» Материала было на десяток эстрадных юмористических программ. Многие фразы, придуманные Владимиром Панковым «ушли в народ», стали крылатыми.
Я сидела в их гостеприимном доме, угощалась разносолами, которыми потчевала Евгения Афанасьевна, явно решившая не выпускать меня из-за стола, пока всё не перепробую, и пыталась понять, что соединило этих двух таких разных, какими они кажутся поначалу, людей. Что держит их вместе четвёртый десяток лет? А что держит, как не любовь?
М.Ушац. Володя Панков пришёл в «Наш дом» чуточку позднее меня. У него уже тогда был свой особый почерк. Он не столько говорил о студенческих делах, сколько придумывал смешные обобщающие сцены. Один из его очень смешных номеров был «Ханжество». Помню, как сейчас, фразу «Иголкина бежит? Пусть бежит! От этого наши ряды только чище станут». Эту репризу мы часто повторяли. Мы встречались с ним на страницах «Крокодила». Он шлифовал своё мастерство, рос, рос и дорос до того, что стал наместником Михалкова в «Фитиле». Что меня в нём поражает - это величайший профессионализм, умение написать за неделю пьесу, не халтуря. Я был одним из счастливчиков, побывавших на его капустниках, которые он устраивал дома. Его жена Женя Арабаджи и его замечательная дочечка Маша закатывали такие концерты! А ещё у Володи мягкий, добрый характер, который нас с ним сблизил.
Ю.Солодихин. Володя Панков в нашей институтской самодеятельности… пел. Ему принадлежит стих от имени мужа, который немножечко гуляет налево, но, тем не менее, остаётся с женой. Он заканчивался такими строчками: «Ты поседела – ну так что же? Начнёшь лысеть сама собой. Но ты мне лысая дороже кудрявой девушки любой».
М.Розовский. О Володе Панкове можно сказать одно, и это будет самым главным: он образец российского интеллигента. Он мне напоминает чеховского доктора Дымова. Володя начисто лишён почвеннической формулы. Именно он украсил нашу еврейскую компанию своим присутствием и никогда никому не давал никого из нас обидеть. Он прекрасный товарищ, абсолютно безотказный человек, на него можно положиться. Володя – изумительно преданный человек. Он предан жене – Жене и всегда был предан студии «Наш дом». Он очень тонкий мастер, невероятно остроумный, с очень сочным чувством юмора, удивительно внутренне свободный и раскрепощённый. Он лихо пишет, и среди нас был самый продуктивный. Лёгкость его пера при скромности поведения потрясающая. Если нам что-то давалось с колоссальным трудом, кто-то просто «высиживал» шутки, то у Володи Панкова озорство, шутливость, свободная манера юмористически писать – в крови. Я не раз восторгался его умением фонтанировать, импровизировать на бумаге. Когда-то французский писатель Жюль Ренар в своём дневнике заметил примерно следующее: «Талант – вопрос количества. Талантлив не тот, кто может написать семь или десять страниц, а тот, кто напишет 350, и все они будут высокого качества». Володя напоминает мне именно такой фонтан юмора, в нём много находок, поразительного, сюрреалистического юмора. То, что не может никто, может Володя Панков.
ВЛАДИМИР ПАНКОВ:
«ВСЁ, ЧТО МЫ ДЕЛАЛИ В СТУДИИ,
БЫЛО СКРЫТЫМ ДИССИДЕНТСТВОМ»
Среди номеров, придуманных Владимиром Панковым и с огромным успехом идущих на эстраде, - «Концерт для смеха с оркестром» (совместно с Никитой Богословским), опера «Хирургиева ночь», где впервые появился Орбакас, который тогда был мужем никому пока ещё не известной Аллы Пугачёвой. В те годы Панков был чуть ли не единственным эстрадным автором (ещё не взошла звезда Жванецкого). Делал вместе с Конниковым, главным режиссёром Театра Эстрады, программы в этом театре и в «Эрмитаже». После закрытия студии, в 70-м году, ему предложили пойти в недавно организованный «Фитиль». Думал, что пойдёт месяца на два, а работает до сих пор.
Владимир Панков. Вместо того чтобы делать диплом, я занимался спектаклями в самодеятельности МВТУ вместе с Розиным, Точилиным, Фарадой, Солодихиным. Мы были дикими юмористами, остроумными невероятно. Розин соблазнил пойти в «Наш дом», и мы отправились поступать туда всей нашей шайкой. Рабочий день заканчивался, и мы после работы сидели до утра, бредили - нащупывали тему. И столько рождалось тогда просто классных штучек! Спали два-три часа в сутки, напряжение было фантастическое.
Был у нас актёр Могилевский, который остался в истории одной своей замечательной выходкой. Однажды во время ночной репетиции он улёгся спать на рояле... Жили так месяцами, а всё кипели! Основная работа у меня была в авиации, у Илюшина. И, поскольку имел ключ от комитета комсомола, то приходил туда и во время производственной зарядки отсыпался…
В то время организовать такую студию - это всё равно, что цветочку пробиться сквозь асфальт. Всё запрещалось. Я недавно просматривал случайно попавшую в руки газету «Правда» за 49 год и подумал: до чего тупая, прощу прощения, была страна - просто ужас! Когда началась оттепель, мы с удивлением увидели: что-то стало можно! И, конечно, этим воспользовались, чтобы сказать о наболевшем. Всё, что происходило на сцене «Нашего дома», было скрытым диссидентством.
В 1966 году был первый фестиваль Студенческих театров. Все как на богов на нас смотрели! И хотя были интересные спектакли, например у МАИ, сделанные Эдиком Успенским и Феликсом Камовым, спектакли «Нашего дома» были на две головы выше. Была виртуозная актёрская игра.
Я пробыл в студии не до конца: уже родилась дочка, и я беспокоился больше о том, как заработать денег, крутился, как чумовой. Я продолжал вращаться около студии, но уже не так много времени ей уделял. Хотя, конечно, закрытие студии - это была наша общая беда.
«Наш дом» был для нас всем. На одни гастроли мы со Славкиным поехали осветителями, чтобы не отрываться от студии. Дружба была настоящая, сотворчество. Придумывали спектакль все вместе: и актёры, и художники. И не было никакой конкуренции. Это были мозговые атаки. И все мы научились с тех пор самообразовываться. Стремлению всё познать тоже научил «Наш дом».
Студия для нас как лицей. Мы не можем оторваться друг от друга, стараемся чаще встречаться. Стоит кому-то обратиться за помощью - откликнутся все. Это братство. Когда Марк делал «Никитский хор», я бросился писать для него тьму номеров: «Нищую», «Дебилушку».
Мы учились работать во всех жанрах. Потом те, кто вышел из «Нашего дома» легко адаптировались на телевидении, потому что могли делать и ток-шоу, и комедийные передачи, и детские - Фарада, Точилин снимались в «АБВГДЕйке». Я делал либретто оперетт, опер, писал мюзиклы. Все мы прошли через эстраду. И всё это благодаря тому, что у нас была школа «Нашего дома», в которой мы научились понимать, что мы хотим сказать и как.
Главное открытие студии – это поиск нового театрального языка. Это стремление ловить то, что ещё не сказано, то, что носится в воздухе. Это постоянный поиск. Мы в «Нашем доме» предугадали клиповую культуру. Но современные клипы при всей своей зрелищности и яркости имеют один недостаток - они бессмысленны. Первые спектакли «Нашего дома» состояли из коротких ярких сцен, насыщенных глубоким смыслом.
А ещё студия сыграла большую роль в моей личной жизни: она дала мне жену. Женя Арабаджи училась на экономическом факультете МГУ. Она до сих пор дружит с Аллой Иошпе, Ией Савиной, с которыми параллельно начинала на одной сцене ДК МГУ. Познакомились мы с ней в «Нашем доме». Я её увидел первый раз в спектакле «Мы строим наш дом». Она играла одну из невест в «Комсомольской свадьбе» с Розиным. Влюбился, надо сказать, не сразу: красавица, она казалась такой недоступной. Я был тогда новенький, робкий, а у неё поклонников была масса - кто их считал! А роман начался на гастролях в Астрахани. Мы должны были уже ехать домой, когда решили махнуть на Азовское море, благо оно было близко. И шайкой в пять-шесть человек мы поехали в Мариуполь, откуда родом моя жена. В доме мы все не помещались, и я сказал, что буду спать на улице. А у них на улице спать не было принято: бандитизм, мало ли что? Женины родственники восприняли меня как жуткого героя. Этим я неожиданно привлёк внимание Жени. Начался роман, и вскоре мы поженились…
Е.Арабаджи. Мне некогда было заниматься романами. И я очень сожалею об этом, потому что ушло время, когда можно было накапливать опыт. Мои родители дрожали, отпуская меня сюда: вот сейчас я, такая хорошенькая, пущусь во все тяжкие. Но мне повезло, я попала в Клуб МГУ. И всё. Я ничего больше не видела и не слышала. У меня была масса ухажёров. Но я тогда ничего в этом не понимала. В студии был лозунг: «Личная жизнь в своём коллективе». Нам не позволяли никуда удаляться, да и времени не было бегать на свидания. Это определило любовный и семейный ориентир.
Мне очень нравятся слова Ролана Быкова, сказанные им по другому поводу, в разговоре с Железниковым о «Чучеле»: «Не ветвись, копай вглубь». Мне кажется, в межличностных отношениях это очень важно. Вовсе не значит, что твой любимый человек неинтересен. Просто ты смотришь поверхностно. Если тебе для освежения чувств нужна другая юбка, у тебя дыхание больно короткое. Наверное, моя позиция чисто женская, потому что женщине свойственно придерживаться постоянного партнёрства. И всё-таки копать вглубь гораздо интереснее, чем скакать по верхам.
Я вышла замуж за Володю Панкова, потому что это был ответ на любовь - очень красивую. В наших отношениях много было поэзии. Мне настолько важна была студийная атмосфера, настолько важны были люди, которые меня в студии окружали, важны как семья, что Володя как член этой семьи органично стал моим мужем. И наша семейная жизнь стала продолжением жизни в студии. Мы жили в центре, снимали квартиру на Трубной, ребята шли к нам после репетиции ужинать, ночевали. А когда родилась дочь, я вся переключилась на неё, вся перелилась в неё. И когда она однажды в запальчивости крикнула: «Ты никогда не любила! Ты никогда не жертвовала собой», - это было очень оскорбительно. Потому что я жертвовала. Собой. И все свои женские желания подавляла - сначала ради дела, потом ради семьи.
Я в семье и швец, и жнец. Иногда я взрываюсь и удираю куда-нибудь в деревню, но быстро возвращаюсь к быту. И, надо сказать, делаю это с удовольствием. Люблю, когда полон дом друзей, и готова целый день стоять на кухне.
ЕВГЕНИЯ АРАБАДЖИ (ПАНКОВА):
«МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ БЫЛИ В «НАШЕМ ДОМЕ»»
М.Ушац. Женя Арабаджи как была самой красивой девушкой у нас в студии, так и осталась. Такие они с Володей были разные, но поженились и до сих пор вместе. У них очаровательная дочка. А теперь Женя стала бабушкой, и такой молодой и красивой бабушки я никогда не видел и, наверное, уже не увижу. Женя очень яркая была актриса, запоминающаяся.
М.Розовский. Женя, имея удивительную стать, греческий профиль, а также фас, выглядела невероятно экзотично и всегда была образцом женской красоты и обаяния. К тому же она прекрасно пела. Будучи солисткой оркестра лёгкой музыки Клуба МГУ и имея большой успех, она, тем не менее, очень срослась с «Нашим домом». Они с Володей Панковым составляют изумительную пару. Володя – мягкий, абсолютно не строптивый, податливый, рафинированный российский интеллигент. Это дополняется Жениной строптивостью, точностью, организованностью. Недаром она показала себя прекрасным организатором, работала бок о бок с Роланом Быковым, была его правой рукой в Фонде. Женя – плоть от плоти «Нашего дома».
Евгения Арабаджи (по мужу Панкова). С первых дней учёбы на отделении истории и экономики Индии экономического факультета я принимала участие в художественной самодеятельности факультета. На одном конкурсе самодеятельности меня заметил Анатолий Кремер и пригласил в качестве солистки в руководимый им оркестр лёгкой музыки Клуба МГУ. Для меня это был храм! Сорок человек в оркестре, который играл настоящую музыку, музыканты - студенты консерватории. Многие стали известными. Вадик Новиков - трубач, играет в оркестре Большого театра. Лялечка Приз, жена Сандрика Светлова, сына Михаила Светлова, - замечательная альтистка. И ребята из оркестра, и все, кто окружал меня в клубе МГУ, были яркими, неординарными личностями. Будучи солисткой такого сильного коллектива, куда пришли потом начинающие Алла Иошпе и Ирочка Подошьян, я вкусила сладость успеха. К счастью, моё строгое воспитание позволяло держать себя в руках и не кичиться успехом. Хотя, если честно, причины для звёздной болезни были. Когда я выходила из метро на станции имени Кагановича (теперь «Охотный ряд») и шла к клубу, вслед шептались: «Арабаджи! Арабаджи идёт!»
В студию я попала благодаря Алику Аксельроду. Он тогда вёл «Вечер весёлых вопросов» на радио и был дружен с нашим оркестром, вёл наши концерты, ездил с нами на гастроли. Как и Ролан Быков, который в то время был руководителем студенческого театра МГУ. Алик вёл первое отделение, а Ролочка - второе. Они состязались друг с другом в шутливых прозвищах. Алик говорил: «Абжа, на сцену!» «Поёт Евгения Обворожи!» - ответствовал Ролан.
Так что я пришла в студию, не просто имея за плечами большой опыт. Я была примой, солисткой. И когда мне ребята - Алик, Илья и Марк - предложили быть как все, мне пришлось выбирать. Ведь предполагалось, что все актёры в «Нашем доме» будут равными, никаких звёзд у нас не будет. И в самом деле, Панков был автором, но на спектаклях работал осветителем. Славкин, тоже автор, таскал декорации. Ушац, уже тогда известный художник, тоже был в постановочной части. Мы делали кто что мог. Если нужно было покрасить сачки из марли для сценки «Съезд лодырей», никто не отказывался и не кичился тем, что он, например, писатель. Все сидели, мыслили, все, как мы говорили, бредили. И из этого бреда что-то потом получалось. Каждый чувствовал себя автором, потому что каждый имел что сказать. Мы отдавали студии всё, и старались делать это по высшему классу. Каждому доверялось открыть хотя бы одну ноту в общей мелодии спектакля. И ты мог задуматься в поиске, и все трепетно ждали, что ты предложишь. Однажды на репетиции Ушац поймал минуту моей задумчивости и одним махом запечатлел на промокашке. Я эту промокашку храню много лет, она лучше, чем любой портрет.
Так вот, когда Аксельрод сказал: «Иди к нам. Мы затеваем интересное дело». И мне пришлось сделать выбор. Потому что Кремер поставил вопрос так: «Или там, или здесь». Меня тянуло к интересным личностям. А каждый из участников «Нашего дома» был личностью незаурядной. Марк Розовский нёс опыт работы в капустниках. Алик Аксельрод был просто кладезь идей. Илья Рутберг давал нам блистательные уроки пантомимы, был предельно пластичен. Со своим жизненным опытом пришёл Володя Точилин. В авторском коллективе были замечательные ребята - Юлик Венгеров и Женя Харитонов. И такой исходил от них всех поток личностного обаяния! В студию стекались люди, имеющие потребность высказаться и имеющие возможность что-то дать миру. И многие оставили прежнюю работу, ушли в искусство.
Я у каждого из них училась. Мы учились всему и взахлёб. Потому что для актёра важно не только лицо и речь, а внутреннее содержание. Мы много читали, бегали на все выставки, ездили в другие города на спектакли. Не было расстояний. И времени не было тоже. Репетиции могли быть до утра. Утром слегка умоешься и идёшь на лекцию. Это самообразование было от потребности, а не по обязанности, поэтому давало намного больше, чем образование в вузе. Хотелось, выходя на сцену, не выглядеть самодеятельностью, ремесленничеством. Если пластика, то она должна быть отточена - тут Рутберг, слава Богу, был. Если слово, то мы учились у ребят из «Современника»: Анатолий Адоскин преподавал мастерство.
В студии я на всю жизнь получила убеждение: что бы я ни делала, должно быть на высшем уровне. Разобьюсь, но сделаю всё так, чтобы никто не мог придраться. Делать всё так, как будто в последний раз, с мыслью, что никто, кроме тебя, это не сделает лучше, – этому учил «Наш дом».
Мы гордились своей гражданственностью. Потому что ощущение причастности ко всему, что происходит в обществе, спасало нас от мещанства, себялюбия, эгоизма. Ты обязан быть причастным. Если бы всё, что мы могли, но не сумели сыграть, было бы реализовано на профессиональной сцене, это стало бы явлением из ряда вон выходящим.
Администрация МГУ говорила с пренебрежением: «Зачем университету еврейский театр?» Но вскоре студия стала ярким явлением, к которому тянулась молодёжь. Именно воспитание молодёжи было целью Клуба МГУ. А мы несли культуру. Мы познавали жизнь и пытались её изменить. Это был зов. Каждый выходил на сцену, чтобы привлечь людей, которые сидели в зале. Это не были зрители, это были соучастники, которые в большинстве своём стали нашими друзьями. Это был свой зритель, который не расстался с нами и через десятки лет после закрытия студии, приходя на наш традиционный сбор 27 декабря, если мы проводили его в ЦДРИ или Доме актёра.
Сейчас я часто ловлю себя на мысли, что внутри сидит недопетая музыка и болит здесь, в горле. Музыка - до сих пор предмет моих внутренних переживаний, до сих пор притягательна. Всё-таки я потеряла то, в чём могла себя выразить более ярко. Потому что в студии, несмотря на то, что все были вроде бы наравне, солистами были мужчины. Наиболее яркие, гротескные образы играли ребята: Точилин, Кочин, Розин, Шварц. Такие яркие, интересные личности! А кто знал тогда, что Саша Филиппенко станет таким потрясающим актёром? Что станет выдающимся актёром Мишенька Филиппов? Что Геночка Хазанов, который пришёл к нам с трясущимися ручками, с мамой, станет художественным руководителем Театра Эстрады?..
«Наш дом» - это дом, где я родилась. Я знаю точно, что мои университеты были здесь, на этой сцене, в этих репетиционных комнатах, с этими людьми. Всё, что я имею сегодня, впитано благодаря «Нашему дому». Я несу это в себе. И это дало мне в миллион раз больше, чем я получила в университете. Мы учились друг у друга, у великих мастеров. Было ощущение постоянного развития, которое окрыляло. Мы все одной крови. В сегодняшней жизни многое стало можно. Но тогда рушится тот идеализм, который нас объединял. Все мы сейчас часто идеализируем театр и себя в нём. На самом деле у каждого есть свои сильные и слабые стороны. Но есть вещи постоянные: достоинство, порядочность. Нас объединяло в студии именно это. Мы жили по тем нравственным законам, рамки которых установили для себя сами. Был заложен некий нравственный кодекс. Нельзя обмануть, нельзя хитрить, нельзя стяжать. И если сегодня человек отступает от этих заповедей, я начинаю думать: он таким стал или в те годы кривил душой? Как больно разочаровываться в членах своей семьи! Кто сохранил этот кодекс чести? Конечно, Алик. Из оставшихся - Карпов. Кочин. Ушац. Розовский…
Время, когда люди жили в страхе и молчали, ещё может наступить. И надо будет иметь силы высказаться, проявить себя. Это трудный выбор, если у тебя есть семья и тебе есть, чем дорожить. И тем не менее, я уверена, что многие наши студийцы сумеют сделать достойный выбор.
ЭДУАРД АРУТЮНОВ:
««НАШ ДОМ» – БРАТСТВО ТВОРЧЕСКИХ ЛЮДЕЙ»
К просьбе поделиться размышлениями о студии он отнёсся ответственно. Он вообще очень серьёзный, обязательный и отзывчивый человек. И хотя состояние не располагало к идиллическим воспоминаниям – болезни одолевали в тот момент – тем не менее, добросовестно записал, что мог. При этом по профессиональной привычке инженера-конструктора стремился к лаконичности. Но не только поэтому, а ещё – по скромности: «Я был всего лишь осветителем». Что лишний раз подтвердило мысль: в «Нашем доме» не было «ни малых, ни избранных», а все одинаково болели за студию. Для Эдуарда Арутюнова и сегодня дело чести - помочь всему, что связано с памятью «Нашего дома».
М.Розовский. Эдик Арутюнов – один из самых преданных студийцев, которые оказались в постановочной части отнюдь не случайными людьми. Работать в самодеятельности, да ещё в постановочной части – для этого нужно иметь подвижнический характер, которым и обладает Эдик. Мы говорили, что у нас самая высокообразованная постановочная часть в мире: все с высшим образованием. Эдик прекрасно делал свет. Если бы «Наш дом» не был разрушен, а профессионализировался, то он, безусловно, стал бы в нём крупной фигурой. Он был в нашем театре опорный человек, потому что где бы мы ни играли, всегда были проблемы со светом. Нужно было уметь подогнать световую партитуру спектакля на выездной площадке, и Эдик блестяще с этим справлялся. Он очень ответственный человек, преданный студии. Он переживает за всех нас, хранит в сердце любовь к театру и его истории, стопроцентным участником которой является.
Эдуард Арутюнов. В студию я пришёл в 1964 году. Пришёл случайно. Осенью 1964 года в Москве гастролировал Пражский молодёжный театр «На Забрадли». Они привезли в Москву спектакль «Пантомима на Забрадли». Под впечатлением от этого спектакля я пришёл в клуб МГУ – хотел узнать, есть ли там студия пантомимы. И узнал о студии «Наш дом». Как всех поступающих, меня «просмотрели». Узнав, что я радиоинженер, предложили стать осветителем. Для начала поручили навести порядок с осветительной аппаратурой и освоить пульт управления освещением сцены и зрительного зала. Так, с 1964 года, со спектакля «Старьё берём и показываем», и до ликвидации студии в 1969 году, я участвовал во всех спектаклях.
Уже со спектакля «Вечер русской сатиры» световая партитура стала настолько сложной и насыщенной, что одному мне во время спектакля было трудно справляться: не хватало рук. Тогда я привёл в студию себе в помощники Виктора Белоусова, который впоследствии стал и радистом. Вместе со мной осветителями работали Лариса Грайцер и Галина Козычева, Маша Ивашенцева и Оля Столбова.
Когда я пришёл в студию, у меня за плечами уже было оконченное Рижское авиаучилище по специальности «радиолокация, навигация и связное радиооборудование аэропортов». Я работал в конструкторском бюро Московского авиационного завода, а вечерами учился в Авиационном институте. Поэтому совмещать всё это с работой в студии было сложно, но можно при строгой организации всех дел.
Студии я благодарен за то многое, чему я научился в ней, и прежде всего – научился жить в коллективе по общепринятым правилам некоего братства творческих людей. Не прийти на спектакль даже по самой уважительной причине для меня было совершенно недопустимо, так как замены мне не было. Пару раз я приезжал на спектакль, когда зритель уже сидел в зале. Первый раз это было вызвано моим участием в сдаче на заводе моего объекта приёмной комиссии, а второй – по причине сдачи экзаменов в институте, когда я после того, как взял билет, попросился сразу отвечать, чтобы не опоздать на спектакль.
Наверное, прав был А.И.Герцен, утверждая, что «театр – высшая инстанция для решения жизненных вопросов». Опыт, приобретённый мною в студии, и сейчас помогает мне в решении многих жизненных вопросов, и за это я благодарен студии «Наш дом», и прежде всего – её режиссёрам.
АЛЕКСАНДР ВИЛЬКИН:
««НАШ ДОМ» КАК ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ»
Я ждала Александра Михайловича Вилькина возле аудитории, где он принимал экзамен у студентов режиссёрского отделения Щукинского училища. Пока шёл экзамен, вахтёрша вводила меня в курс дела: «Александр Михайлович - огромного роста мужчина, молодой, русской внешности. Вы его сразу узнаете: нос у него большой, красный. Но мы всё равно его очень любим». Цвет носа объяснялся жестокой простудой. Однако это не помешало Александру Михайловичу Вилькину работать в привычном напряжённом ритме. После экзамена мы отправились в его офис в Доме актёра на Арбате. То и дело в кабинет запросто заглядывали актёры «Вишнёвого сада». Он с ними пикировался с показной строгостью, но чувствовалось, что в этом театре добрая, по-домашнему уютная атмосфера. Появилась заплаканная девочка-костюмерша. Сдаёт экзамены в Щукинское, а экзаменаторы «завалили». «Что за несправедливость!» - вспыхивает Вилькин. Разговор прерывается - он под проливным дождём, кашляя, мчится в училище. Хорошо ещё что оно напротив в переулке. «И вот так он болеет за каждого из нас, - говорит оставшаяся со мной, чтоб я не скучала, актриса. - Прямо как за родных детей. Мы его даже за глаза называем папой. У нас тут действительно как большая семья. И жена, и дочка Александра Михайловича здесь работают. Он и сам прекрасный актёр, замечательно Тартюфа играет». В общем, славный человек Александр Михайлович Вилькин. Такой серьёзный и важный внешне, на самом деле он по-отечески очень нежный, заботливый и какой-то очень уютный. И семья у него замечательная: гостеприимная, приветливая жена и порывистая, искренняя, душевно щедрая – в родителей – дочь Татьяна.
М.Розовский. Саша Вилькин у нас только начинал. Сейчас он вырос в большого режиссёра, стал народным артистом России, обогнав многих из нас. И дай ему Бог! Он ведёт нынче прекрасный театр «Вишнёвый сад». В Театре на Таганке, до того, как заняться режиссурой, он был актёром-героем. Уже одно то, что из «Нашего дома» Саша Вилькин попал в Театр на Таганке и играл главную роль в трифоновской пьесе «Обмен», говорит о нём, как об артисте, который вышел в первые актёрские ряды Театра на Таганке. Тем не менее мы его считаем своим человеком… Недавно Саша Вилькин разразился целой серией пародий и эпиграмм, и я подпрыгнул от счастья, потому что это было проявление духа «Нашего дома».
Александр Вилькин. Вспоминая то недолгое время, когда судьба дала мне возможность встретиться с людьми из студии «Наш дом», я пытаюсь найти образ, который бы адекватно выразил то, чем была для меня эта студия. Рассказывать об этом так же трудно, как о первой любви. Это что-то очаровательное, прелестное и не поддающееся логическому определению. Я был влюблён в студию. Мне повезло: Первый медицинский институт, в котором я учился, находился рядом с клубом МГУ, на Моховой. Я попал в студию году в 61-м, в тот момент, когда она уходила от капустнических спектаклей. Шёл показаться в Студенческий театр МГУ, но попал в эстрадную студию МГУ. Мне так понравились люди, которых я там встретил, что я решил, что хочу жить в «Нашем доме». Сама атмосфера, в которой происходило прослушивание, была совершенно изумительной. Был там свой Станиславский-Сулержицкий: интеллигентнейший, умный, сдержанный, очень образованный, тонкий Алик Аксельрод. Был свой Мейерхольд - он и внешне на него был похож - Илюша Рутберг. И был свой Брехт - Марк Розовский, очень энергичный, пишущий человек с заострённым социальным комплексом. Эта троица производила на нас, молодых, совершенно ошеломляющее впечатление.
Одновременно со мной в студию пришли Аида Чернова, Юра Медведев, Володя Виноградов, Лена Вострикова. И нас решили сразу вводить в спектакль «Прислушайтесь - время!»… Какие люди нас окружали в студии! Это была удивительная среда. Я был счастлив, что попал туда.
В какой-то момент я понял, что должен делать своё дело, и организовал театральную студию в Первом медицинском институте «Пирамиды». Помню, мне было очень приятно, когда на премьеру моего спектакля в этой студии, «Вечер зарубежной новеллы», пришли Алик Аксельрод и Илюша Рутберг. Алик тогда поставил очень хороший спектакль «Пять новелл в пятой комнате». Это был один из самых первых камерных спектаклей - интеллигентный, тонкий, умный. Тогда в студии наметилась тенденция к другому актёрскому существованию, более профессиональному, уходящему от «синеблузности» к психологичности. Это был по-прежнему очень острый театр, в котором отчётливо стало видно движение к профессионализации, но я уже из него ушёл.
После закрытия студии я продолжал дружить с Леночкой Востриковой, Аидой Черновой и Юрой Медведевым, общался с Володей Точилиным. Мы и сейчас часто видимся с Аидой, перезваниваемся с Юрой Медведевым, который теперь живёт в Америке. С Илюшей Рутбергом мы вместе работали в цирковом училище, делали спектакли. У нас с ним была интересная совместная работа по Ильфу и Петрову в Театре миниатюр. Илюша осуществлял пластическую режиссуру. И когда меня как режиссёра били за идеологическую невыдержанность, в противовес ставили в пример Илью. Мы с ним на эту тему веселились. Встречаемся и с Марком. С Сашей Шерелем мы написали пьесу по повести Носова «Усвятские шлемоносцы», которая шла в Театре Советской Армии.
В своё время я помог Семёну Фараде войти в работу на Таганке. Я тогда ставил «Женитьбу Бальзаминова» по Островскому. Это был спектакль из трёх частей: «Гроза», «Женитьба Бальзаминова» и «На всякого мудреца довольно простоты». Я ставил вторую часть и Семёна взял на роль свахи.
Когда стало известно, что «Наш дом» закрывается, приехали все. Я увидел Марка, у которого от переживаний выпали два передних зуба. При всей своей энергии он был в тот момент абсолютно беззащитен, и мне очень хотелось как-то поддержать его, защитить. Мне казалось, что он не сможет возродиться. И всё-таки талант его и мужество дали ему возможность не только возродиться, но и создать свой театр, корни которого – в «Нашем доме».
Но «Наш дом» не умер. Он существует в каждом из нас, неважно, в какой области мы сегодня работаем. Мы узнаём друг друга по выражению глаз. В том первом нашем импульсе рождалась энергия целого движения. Она была наивна, но она рождалась. И в каждом из нас этот импульс остался, как бы иронично ни относились сегодня к тем годам.
Ощущение не умеющего плавать человека, который вдруг поплыл, осталось на всю жизнь. Совсем не важно, как и сколько ты проплывёшь. Тут главное сознание, что ты умеешь плавать. С этим связана наша позитивная позиция, социальная активность и уверенность, что ты всё сможешь.
Благодаря счастливому случаю я попал в эту среду и благодарю тех, кто создавал эту среду, эту атмосферу, внутреннюю этику, тех, кто знакомил нас с хорошей литературой, с интересными людьми. Отношение моё к этим людям остаётся самым нежным.
В момент моего существования в студии это всё ещё был студенческий театр, который прорывался в иную плоскость. Тогда была тенденция довести уровень народных театров до профессиональных. Лозунгом была мейерхольдовская фраза о том, что театр спасут дилетанты. Может быть, он имел в виду, что, когда профессионалы увидят, до какого маразма могут довести театральную идею дилетанты, они спохватятся и всерьёз займутся своим искусством. Да, участники «Нашего дома» были дилетантами, но это был счастливый дилетантизм. Потому что заново открыть колесо – это счастье. Хотя в студии изобрели и много действительно нового.
Я не могу сказать, что корни моего театра лежат в «Нашем доме». «И всё же, всё же, всё же…» Первый раз я влюбился в детском саду. Я до сих пор помню имя той девочки – Галя Галченко. Но говорить, что вся моя жизнь продолжается под знаком этого увлечения, неправильно. А вспоминать люблю. Студия тоже первая любовь.