История эстрадной студии мгу «наш дом» (1958-1969 гг.) Книга вторая лица «Нашего дома» Студийцы о себе и друг о друге оглавление
| Вид материала | Книга |
- История эстрадной студии мгу «наш дом» (1958-1969 гг.) Книга первая москва, 2006 оглавление, 5255.82kb.
- Что такое семья, понятно всем. Семья это дом. Это папа и мама, дедушка и бабушка… Это, 39.28kb.
- Указом Президента Республики Беларусь 2012 год объявлен Годом книги. Такое решение, 200.21kb.
- Демонстрационная версия рабочей программы по опд. Ф. 02 Физиология растений, 19.35kb.
- Речевая конференция «Я и моя семья», 99.78kb.
- А. Ф. Лосев история античной эстетики софисты. Сократ. Платон история античной эстетики,, 11197.2kb.
- Нашего урока: «Русский дом: жизнь и судьба сквозь годы испытаний»., 42.61kb.
- №3 «Влияние». Учебные материалы Майерс Д. Изучаем социальную психологию, 1415.24kb.
- Менеджмента направлен на поддержание благоприятной внешней среды организации, а также, 98.3kb.
- Василий Великий Творения. Ч. 3 Опровержение на защитительную речь злочестивого Евномия, 1780.2kb.
М.Кочин: Под кого мы только не ложились, пытаясь выбраться на профессиональную дорогу! Заводили шашни с ЦК комсомола, чтобы сделать комсомольско-молодёжный театр и пусть под этой маркой, но работать. После фестиваля студенческих театров в 66-м году мы вели переговоры с Райкиным, который всю жизнь стремился влить в свой театр новую кровь, постоянно набирал ребят, но в конце концов подминал их под себя своим авторитетом. Он выслушал нас и понял, с кем имеет дело. Эти будут гнуть свою линию, его переламывать, а зачем ему это нужно?
О.Кириченко. Серьёзные противоречия стали возникать по поводу профессионализации, когда наши мальчики, работавшие в своих НИИ, стали чувствовать раздвоенность. С одной стороны, они были любимцами публики, выступали даже на радио и телевидении. С другой стороны, они не могли полностью реализоваться. И когда Марк в запальчивости кричал: «Я один всё делаю!», а ему отвечали: «Мы работаем!» - правы были и те и другие. Действительно, Марк единственный из нас был на ставке, пусть мизерной. И многое брал на себя, будучи единственным профессионалом в студии. А мы-то все были бесплатные! Но всё это были болезни роста, а не трагические события. Это была тяжёлая пора. Мы должны были решить для себя: становимся мы или нет профессиональным театром. А многие психологически были к этому не готовы. К тому же на нас давили…
А.Карпов. В октябре 1970 года прошёл Четвёртый Всесоюзный конкурс артистов эстрады. Мы с Семёном Фердманом стали его дипломантами, выступив с рассказом популярного в те годы дагестанского прозаика Аминова «Вассалам-вакалам», который нам поставил Марк. Номер имел такой успех, что нас везде с ним приглашали. Наконец-то о нас перестали пренебрежительно говорить: «Опять эти инженера пришли!» Нас заметил Росконцерт, и мы стали гастролировать. Наконец нас с Семёном взяли в Театр на Таганке как стажёров на испытательный срок. Поскольку мы хотели играть вдвоём, то нам дали роли двух богов в «Добром человеке из Сезуана» и двух могильщиков в «Гамлете». Мы уже начали репетировать, когда мне позвонил Райкин и снова позвал в свой театр. Я сразу спросил его насчёт Семёна, но Аркадий Исаакович сказал, что пока он может взять только меня одного, а дальше будет видно. Вот так мы разошлись. Семён вскоре выдвинулся в театре на Таганке, а я с сентября 72-го года стал актёром театра Райкина. Только два режиссёра могли позволить себе взять на штатную работу людей без специального актёрского образования, бывших инженеров. Мы с Семёном так его и не получили. Нашим актёрским университетом был «Наш дом». Весь свой актёрский багаж я наработал в студии, а всё остальное было лишь добавлением к уже имеющемуся.
У А.Райкина я проработал 17 лет. К Марку окончательно вернулся в 1991-м. Хотя ещё в 1988-м Розовский сделал «Концерт Высоцкого в НИИ», и я играл там вместе с А.Филиппенко. Марк пытался воссоздать атмосферу «Нашего дома» в Театре «У Никитских ворот». Но здесь работают люди другого поколения, других, мне кажется, взглядов. Хотя есть и актёры, пусть не имеющие прямого отношения к «Нашему дому», но имеющие отношение к сцене ДК МГУ на Герцена. В разное время они были участниками студенческого театра МГУ. Это Володя Пискунов, Саша Масалов. Косвенно относится к МГУ Юматов… И всё-таки, когда я пришёл в Театр «У Никитских ворот», я понял, что вернулся в альма-матер. Потому что здесь царит Марк Розовский.
ЭСТРАДНЫЙ МИКРОТЕАТР «ЗЕЛЁНЫЙ КУЗНЕЧИК»
И всё-таки профессионализация состоялась. Правда, уже после закрытия «Нашего дома». Эстрадный микротеатр, в котором после разгрома студии работали М.Розовский, А.Карпов, М.Кочин, В.Точилин, С.Фарада, - особая страница жизни студийцев.
А.Карпов. Когда возник «Зелёный кузнечик», мы были инженерами, а не актёрами, у нас не было даже тарификации! Так что на тот момент это было очень кстати. Правда, беря нас на работу, Сергей Владимирович Михалков поставил одно условие. Марк должен был поставить, а мы - сыграть его пьесу-водевиль «Зелёный кузнечик», которая нигде ещё не шла. Пьеса была очень слабая, и мы подозревали, что ради её постановки весь театр и был организован. Лишь благодаря титаническим усилиям Розовского и при нашем активном участии она была сделана. Мы там столько напридумывали! Всю цирковую буффонаду, эту знаменитую нашу пирамиду, когда мы наездников изображали на столе...
М.Розовский. Мы были в безвыходном положении. Нас разогнали, мы были никто. И стать театром у нас не было уже никакой возможности. И тогда я пошел рабом в Москонцерт с тем, чтобы ребята получили ставки профессиональных актёров. «Положил живот за други своя». Лично мне это было абсолютно не нужно. Но они получили ставки, а двое из них, Карпов и Фарада, стали дипломантами Всероссийского конкурса артистов эстрады. Эту дребедень, «Зеленый кузнечик», мы разукрасили шикарными номерами, которые не имели прямого отношения к тексту Сергея Владимировича Михалкова. Я помню, как пригласили на первый просмотр Михалкова. Мишка Кочин вышел и говорит: «Народный писатель Советского Союза, знаменитый детский поэт, лауреат Ленинской и Государственной премий, академик Академии педагогических наук, депутат Верховного Совета СССР, депутат Верховного Совета РСФСР, заслуженный работник культуры Башкирской ССР, главный редактор киножурнала «Фитиль»... Сергей Владимирович Михалков! Водевиль «Зеленый кузнечик»!» Переводил дыхание и вытирал пот со лба под смех зала. Михалков все это отслушал и говорит: «М-м-марк, н-на х... ты меня так па-па-зоришь? Н-ну, сними ты это н-на х...» Я говорю: «Сергей Владимирович, где вы видите позор? Я все из энциклопедии выписал», - «Н-но л-люди-то будут смеяться! С-сними н-на х..., я тебе сказал». Сняли на сдаче, в начале 70-го года, а когда повезли по стране, конечно, восстановили.
М.Ушац. Я был художником спектакля. Когда он вышел, Михалков бегал по министерству и кричал: «Теперь я понимаю, почему до этого провалилась моя пьеса: у меня не было хорошего режиссёра!» Мы ввели ещё четыре персонажа, сделали вставные номера, которые потом стали украшением эстрадных программ. Там был укротитель тигров, которого играл Карпов. А Кочин играл льва. Я ему сделал маску, а в сцене дня рождения он эту маску нахально снимал и, когда ему давали сосиски, протаскивал их через эту маску. Смешного было там много. Одна фраза, которую придумал Фарада, чего стоила: «Очень хорошо, что ты не пошёл на этот паллиатив!»
В.Панков. Среди безумно смешных номеров в этом спектакле был один очень знаменитый. Точилин, Торшин, Карпов, Фарада изображали наездников Кантемировых. Вскакивали на стол, один на другого, последним выбегал Фарада и, поскольку деваться уже было некуда, залезал под стол, как под лошадь. И все тряслись при этом - это было невероятно смешно!
ОКСАНА КИРИЧЕНКО И ИЛЬЯ ОБОДОВСКИЙ:
«ЭТИ ГОДЫ БЫЛИ САМЫМИ СЧАСТЛИВЫМИ»
Люди наиболее полно проявляют себя в экстремальных ситуациях. Такой проверкой стала для студийцев история разгрома студии. Оксана Кириченко была в инициативной группе, до последнего отстаивающей свой театр. Трудно поверить, не зная её близко, что в этой смешливой кокетливой девушке (такое впечатление складывается по студийным фотографиям) вдруг проявится такая отчаянная решимость, мужество, железная логика и ум. Это была война, в которой студийцы тогда проиграли. И всё-таки они выиграли – и сохранили в себе человеческое.
С той же энергией, с какой десятки лет назад она и её товарищи боролись за свой театр, Оксана Михайловна Кириченко откликнулась на просьбу о помощи в увековечении памяти этого самого театра. Она массу времени потратила на воспоминания, несмотря на ответственную и срочную работу.
Я появилась в тот момент, когда у Оксаны Михайловны «горел» перевод биографии Набокова, а её мужу Илье Михайловичу Ободовскому только что удалили зуб, и он рта не мог раскрыть. Тем не менее, визит «на минутку» затянулся на два с половиной часа. Хозяева начали вспоминать «Наш дом» – у них это получалось искренне и сердечно – и уже и про зуб забыли, и про Набокова. Потому что студия для них – воспоминание трепетное и священное.
Н.Лакомова. Мы много лет дружим с Оксаной Кириченко. Она очень часто собирала у себя наших ребят. А это ведь большое дело – собрать такую ораву и накормить! Оксана всегда умела повести за собой, организовать. Она сыграла большую роль в борьбе за театр.
М.Розовский. Передо мной томик, который называется «Владимир Набоков. Ада, или Эротиада. Семейная хроника. Перевод с английского Оксаны Кириченко». Оксана Кириченко пришла в театр «Наш дом», будучи студенткой филологического факультета. То, что она стала блистательной переводчицей, - неоспоримый факт, потому что роман «Ада» – итоговый роман Набокова, в котором он сам себя хотел превзойти. И этот так называемый роман-протей невероятно сложен для перевода на русский язык. И Оксана с этим прекрасно справилась. Я думаю, что чувство формы, которое привил ей «Наш дом», сказалось и на её литературном вкусе, и на её чувстве слова. При этом Оксана, во-первых, была одной из самых красивых девочек на сцене. Она была изумительно хороша собой. Во-вторых, она была умна. В-третьих, она была человеком зрелым. И, наконец, на неё всегда можно было положиться. Недаром в самые сложные моменты жизни студии, когда нас закрывали, именно Оксана Кириченко, будучи студенткой МГУ, приняла на себя миссию по спасению театра. И при этом она прекрасно играла. Оксана была участницей дорогого мне спектакля по первой моей пьесе «Целый вечер как проклятые». Это был её первый большой выход на сцену, и она играла как прекрасная профессиональная актриса. В «Сказании про царя Макса-Емельяна» Оксана играла главную женскую роль, великолепно пела, помимо русских и украинских песен, джаз (у неё прекрасный вокал и прекрасный английских язык). Она очень музыкальна. Оксана была, конечно же, лидером не только среди женской части нашего театра, но и лидером всего театра. Все наши мужички прислушивались к Оксаниному голосу и считали её авторитетом в нашем театре.
Оксана Кириченко. О театре я мечтала с детства. Когда училась в 10 классе, моя одноклассница, дочка Галича Алёна, уговорила пойти держать экзамен в вечернюю школу-студию при театре им.Станиславского. Меня приняли, и сначала я ловила бешеный кайф от самого процесса учёбы, про школу почти забыла. Но это первые полгода. Потом наступил момент охлаждения, который меня отдалил от идеи поступать в театральное училище. И я поступала на филфак МГУ, как и положено читающей девочке, увлекающейся поэзией и зарубежной литературой. С огромным трудом попала сначала на вечернее и первое время потратила на самоутверждение. А потом я поняла, что без театра не могу, и оказалась в Клубе гуманитарных факультетов МГУ на улице Герцена.
В студию «Наш дом» я пришла в 1963-м году. Тогда гремел студенческий театр МГУ. А о студии «Наш дом» я имела отдалённое представление по рассказам моей взрослой подруги, которая уже училась в МГУ. И пошла я поступать, уже на третьем курсе, именно в Студенческий театр. В комнатке, где записывали в театр, мне объяснили, что Студенческий театр сейчас на гастролях, а вот в студии «Наш дом» через день прослушивание: «Почему бы вам не попробовать показаться им? Чем вы рискуете? Не понравится, придёте к нам». Я пришла через день из чистого любопытства: просто посмотреть, что такое «Наш дом». И почувствовала знакомое по экзаменам в вечернюю школу-студию напряжение: раздуваются ноздри, хочется копытом рыть землю. И всё-таки я была уверена, что в эту дверь не войду. А в это время по коридорчику рядом с репетиционными комнатами, где проходило прослушивание, прогуливался какой-то пожилой джентльмен, похожий на интеллигентного провинциального актёра. Он подходит ко мне и говорит абсолютно поставленным голосом: «Девушка, что вы здесь, юная, делаете? Вы сомневаетесь? Что вы, перед вами открывается дверь в искусство!» И я как завороженная шагнула в открывшуюся дверь…
Хотя экзамен был несложный и проходил в один тур, дальше всё было очень серьёзно. Сначала - занятия пластикой, которые вела Ирина Валентиновна Бурова, вдова известного архитектора. В 20-е годы она работала в первых модерновых театрах. Но, судя по ней, нельзя было сказать, что когда-то она была суперсовременной для своего времени девушкой - очень тихая, застенчивая. Работала она весьма профессионально и доброжелательно, показывала сложные красивые движения, доступно объясняла.
В тот период в студию было вхоже многих интересных людей: актёров, писателей, композиторов, режиссёров. И, наверное, каждый из тех, кто бывал гостем «Нашего дома», проходил аналогичную школу. Во второй половине 50-х возникало много молодёжных образований, был некий выбор. Но к тому моменту, когда я пришла в студию, она испытывала кризис. Начались какие-то внутренние свары. Забегая вперёд, скажу, что мы тоже не избежали этого периода, но на другом витке. Но, когда я появилась, в студии происходила ломка. Театр уже не мог оставаться на капустном уровне, должен был развиваться. Люди заводили семьи, рождались дети. А поскольку во всех нас ещё жил юношеский максимализм, мальчики-режиссёры кричали: «Почему ты не пришёл на репетицию? Ты не имеешь права! Ты подводишь коллектив!» Появилась масса жизненных обстоятельств, с которыми мы не умели справляться. Нас учили, что идея всегда была важнее личности, семьи. Ты болеешь, падаешь, умираешь, но ты должен!..
Очень скоро после прихода в студию я стала пропускать занятия. Дело в том, что, когда я чувствую некую обязательность, заданную не мной, первым моим побуждением является желание эту обязательность нарушить. Свойство характера не самое лучшее для того, кто работает в команде. Короче говоря, я дождалась, что передо мной поставили вопрос: или ты ходишь, или мы тебя отчисляем. И вот тогда-то и началось самое главное – «Целый вечер как проклятые»…
Помимо спектаклей, у нас была масса капустников. Женские капустники писала и ставила я. Один из них мы назвали «Бабьё берёт и показывает». Мы пародировали друг друга и нашу действительность. «Ой, сейчас кто-нибудь придёт!» - говорил Розовский, опасливо оглядываясь на дверь. Когда на наш капустник пришёл Савелий, он был очень перепуган…
Театр у нас был в основном мужской. Актёры-мужчины были очень яркие и, главное, все разные. Эта команда отлажено работала, они прекрасно чувствовали друг друга. Брежневизм исковеркал судьбы многим. И честь и хвала тем, кто смог это выдержать, сохранить и развить свой потенциал. Так что мужчины у нас были удивительные, и дай Бог, если мы, девицы, им не мешали.
Кстати, о женской половине студии. Я пришла в «Наш дом», когда он был на переломе. «Старички» ушли. От старого поколения осталась одна Лиля Долгопольская, которая отлично вписалась в коллектив новых, молоденьких девочек. Принято считать, что театральный коллектив, тем более женский, - это сплетни, козни. А у нас был чудный девичий коллектив! За 6 лет ни подсиживания, ни подлостей. Мы очень дружили с постановочной частью. Это были не просто мастерюги, а люди, которые жили театром. Это были художники сцены в полном смысле этого слова. Особое единство ощущалось во время гастролей, когда приходилось без конца переезжать и давать иногда по три спектакля в день. Все озверевают, только курят и кофе, курят и кофе... И наша постановочная часть делала всё, чтобы обстановка была комфортной, без скандала, без гнусавого выяснения отношений. Мы все любили друг друга.
Моя сегодняшняя компания на 90 процентов состоит из людей из «Нашего дома». Это и Саша Торшин, и Рутберги, с которыми мы соседи по даче и дружим уже поколениями. С Марком я с удовольствием поддерживаю отношения, но он страшно занят. Розин живёт от меня неподалёку, можем нередко видеться. Мы часто перезваниваемся с Филиппенко. Вообще, ребята мне часто звонят, видимо, есть у меня это свойство - выслушать и поддержать. Сеня Фарада звонил, когда ему было плохо. Он очень эмоциональный и ранимый... К Гене Хазанову у меня было отношение старшей сестры к младшему брату. Когда он «косил» от армии и лежал в больнице, я ему передачки туда носила.
Лучшие мои подруги - из студии. Ближайшая - по-прежнему Нина Лакомова. Я бы дружила с Лилей Долгопольской, если бы она не уехала в Америку, как и Лариса Грайцев, и наша костюмерша Лена Крамарова. Все девчонки у нас прекрасные: замечательная Наташа Бари, чудная Нина Тараторина, которая сейчас работает в институте языкознания. Оля Столбова, крупнейший лингвист, тоже из нашей постановочной части. Галя Гусева, которая делала прекрасный журнал «Другие берега», Лариса Грайцер, которую мы звали Мама Лара... Вообще, мы все уже семья. Братство сохранилось. По-прежнему 27 декабря - наш день, когда мы все встречаемся.
Я считаю, что те 6 лет, которые я там провела, были самыми яркими и счастливыми в моей жизни. Самыми главными. Теперь кажется, что тогда и солнечных дней было больше. Наверное, это связано с тем, что молодость всегда кажется чистой и свежей. Тогда мне казалось, что я могу сделать тысячу разных дел. Было ощущение наполненности жизни. И главным эмоциональным двигателем в жизни был «Наш дом». Он давал особую лёгкость: я была на виду, мною в то время любовались. А это для женщины очень приятно. Я на сцене чувствовала себя очень уютно. Зал для меня был не враждебная толпа. Зрители откликаются на твой посыл, и ты чувствуешь обратную волну тепла. А поддержка партнёров по сцене? Это ни с чем не сравнимо!
Вспоминаются гастроли в Новосибирске. Мы не собирались играть там «Вечер русской сатиры», но, не помню, по каким обстоятельствам, это пришлось сделать. И за одну ночь я должна была ввестись на две роли. Если Щуку в «Карасе-идеалисте» ещё можно было осилить, то монологи в «Театральном разъезде» Гоголя были очень тяжёлые. И всё это надо было выучить и отрепетировать за одну ночь. У меня было два партнёра – Саша Филиппенко и Саша Торшин. И вот авансцена, Эдик Арутюнов даёт свет. Я смотрю на Сашу Филиппенко и понимаю, что забыла текст. И я вижу, как у него верхняя губа дрожит, а в глазах такое желание мне помочь! И когда я почувствовала эту волну участия и поддержки, я успокоилась и всё вспомнила. И это ощущение партнёрства непередаваемо!
Я скучала по сцене и много раз думала: не пойти ли к Марку в театр? И не пошла. Потому что мне в жизни Бог дал один театр, в котором я могла работать, - «Наш дом». Другой театр – другие люди, другие отношения. Тех отношений, тех стен, в которых мы все существовали, уже нет.
Н.Б. И тут появляется муж Оксаны Кириченко, Илья Ободовский. И опять, как было с Панковыми, я думаю: ну какие же они разные! Общительная, подвижная, острая на язык Оксана Михайловна и сдержанный, обстоятельный, немногословный Илья Михайлович, со спокойным и внимательным взглядом голубых глаз. Но быстро поняла: они единомышленники, друзья, с полуслова понимающие друг друга и создавшие в своём доме спокойную, добрую атмосферу.
И.Ободовский. Я оказался на спектакле студии «Наш дом», и мой друг Саша Торшин, с которым я познакомился в туристическом походе по Кавказу, сказал: «Мы выпускаем новый спектакль. Не мог бы ты помочь с освещением, со световыми эффектами?» И я стал каждый вечер приходить в студию и делать всё, что просили. Мне очень нравились люди, нравилась атмосфера. Спектакль тогда выпускал Рутберг. Мы подружились и стали потом близкими друзьями. А в этом спектакле планировалась цветомузыкальная установка, которую делал парень из Физико-технического института. Но он потом куда-то пропал, а я остался. И цветомузыкальную установку приписали мне. Много раз потом я возражал, что моя заслуга здесь небольшая. Но это абсолютно ни на кого не действовало, и теперь ко мне прочно пристала слава автора цветомузыки.
Так я регулярно бывал в «Нашем доме», пока наконец в мае 1964-го года мне не позвонил Илюша Рутберг: «Старик, у тебя паяльник есть? Надо срочно для «Тра-ля-ля!» кое-что сделать!» Я снова приехал и помогал – а вся подготовка происходила, в основном, ночью. И вот тогда в вестибюле Клуба МГУ я увидел Оксану. Конечно, я её видел и до этого – на сцене. На это было всё равно, что смотреть на Джину Лоллобриджиду, - она была так же недосягаема! Конечно, Оксана на меня произвела сногсшибательное впечатление. Я просто обалдел. И наконец-то увидел, что называется, в кулуарах. «Цок-цок-цок» - каблучки по коридору. Я понял: ОНА идёт! У неё очень характерная походка была. Подходит и подсаживается ко мне: «Простите, пожалуйста, у меня магнитофон сломался. Вы не могли бы посмотреть?»
О.Кириченко. Он решил, что я его кадрю. А у меня действительно магнитофон сломался. Я долгое время считала, что его зовут Яша. Народу вокруг много крутилось, всех не запомнишь по именам. Надо сказать, что состояние влюблённости в творческом молодом коллективе совершенно естественно. Никакое творчество без этого немыслимо. А Ободовский отличался от наших студийцев капитальностью и серьёзным взглядом на жизнь. Эта его обстоятельственность и победила. Когда я не могла выбрать между тремя поклонниками, я решила сбежать от всех в студенческий лагерь в Пицунду, в каком-то ущелье. Решила, что там отдышусь, заведу себе новых поклонников, просолюсь, просмолюсь на солнце, а потом буду решать.
Но моя хитрая мама Ободовскому дала мой адресочек. Он в то время занимался альпинизмом и, прихватив с собой для храбрости двух друзей-физиков (один тогда уже был чуть ли не лауреатом Ленинской премии), протырился в это ущелье. А надо сказать, что физики-ядерщики были тогда страшно модны. Они были желанными гостями во всех компаниях. Общение с физиками обещало некую жизненную перспективу. Я была настолько молода, что мне было безумно приятно выпендриться перед своим окружением. И они увели меня с собой из этого лагеря.
Началась кочевая жизнь. Вообще, 60-е годы связывают с серьёзными социальными сдвигами, с открытиями в науке, искусстве. Но мало кто говорит о том, что для нашего поколения это была просто молодость с её романтикой походов, костров. Мы обошли с рюкзаками чуть ли не всю страну. И такую видели красоту!… В то лето мы зайцами плавали на теплоходах и ездили на поездах. Денег не было, и мы придумали бизнес: включали на базарах плёнку с только что появившимися «тюремными» песнями Высоцкого. Продавцы рыдали, а ребята говорили: «Песню послушал? Гони арбуз!»… Потом ещё год я находилась в раздумьях. Но Ободовский отвечал моим представлениям о жизни. И в 1965-м году мы поженились.
И.Ободовский. Я чётко понимал, на что иду. Оксана была прима в студии. Она и по характеру – прима, абсолютный лидер. Я много лет не мог понять, почему такая красивая, талантливая, умная женщина выбрала именно меня. А однажды понял, что я единственный человек, с которым она могла прожить больше двух дней подряд. У меня не было конкурентов. Ухаживали за ней многие, но очень быстро бы отлетели. А я сумел найти золотую середину между проявлением собственной инициативы, умением принимать решения и умением вовремя дать возможность покомандовать Оксане.
Н.Б. На прощание мне показывали фотографии: студийные, семейные. На многих – сын О.Кириченко и И.Ободовского, который учился в Америке, а теперь живёт и работает в Германии. Когда Оксана Михайловна едет навестить сына, видавшие виды таможенники теряют дар речи: в багаже сплошные трёхлитровые банки – с вареньем и солёными огурцами. Родителям сына явно не хватает, и их друзья теперь получают вдвое больше тепла, на которое щедры эти люди.
О любовных романах
О.Кириченко. Их было много. И перекрёстных, и каких угодно. Но всё это было очень целомудренно, романтично, в чём-то сентиментально. На наших глазах происходил переброс записочками, безумные переживания, несостоявшиеся любови, неоправдавшиеся ожидания. Но на моей памяти не было ни одного случая, чтобы кто-то из-за кого-то из студии уходил. Романы возникали в основном, естественно, во время гастролей. Свободная жизнь, ощущение нового места, авантюрный дух… Новые сексуальные ориентации у нас в театре не появлялись. Всё было достаточно традиционно и, я бы сказала, рутинно. Наверное, поэтому все потешались над Алланом Гинзбергом, американским поэтом, про которого все знали, что он гомосексуалист. Не было ни сочувствия, ни интереса.
Были очень красивые пары. Например, роман Филиппенко с Наташей Зимяниной, был очень красив. Она поехала с нами на гастроли как аккомпаниатор, потому что училась одновременно в МГУ и в фортепианном классе Дубовой и Сергеевой. Мне кажется, что любовь эта была абсолютно искренней, несмотря на то, что она была дочерью члена Политбюро ЦК.
Свадьбы Рутберга с Суворовой и Розовского с Ингой были устроены в театре. Постоянно влюблялся в кого-то Точилин. У меня был не очень состоявшийся роман с Кочиным. Мой муж, физик нашёл меня в театре. За два года до того, как я пришла в театр, его привлёк Рутберг делать цветомузыку для своего спектакля.
НИКОЛАЙ КОРНДОРФ –
КРУПНЕЙШИЙ КОМПОЗИТОР НОВОЙ ВОЛНЫ
Пока рукопись этой книги готовилась к публикации, Николай Корндорф скоропостижно скончался в далёкой своей Канаде. Играл в футбол, и сердце не выдержало. При всём трагизме вот финал, достойный истинного шестидесятника, студийца «Нашего дома». Он и за студию играл в футбол отчаянно и азартно… Николай Корндорф, даже уехав в Канаду, поддерживал связь с Юрием Солодихиным, своим студийным другом. Юрий Валентинович передал мне эссе Н.Корндорфа «Часы с Юрием Солодихиным», тут же оговорив, что здесь есть и про него, но это, дескать, не самое важное, зато много про «Наш дом». Ни разу не видев Корндорфа, по этим многостраничным воспоминаниям можно легко составить представление об авторе: серьёзный, вдумчивый, дотошный человек. Его воспоминания, очень подробные, местами кажутся чересчур глубокомысленными, а потому вызывают улыбку. Но в них очень много моментов, дающих точную и достоверную картину жизни тех лет – студийной и общественной.
Ю.Солодихин. Коля Корндорф – интеллектуальный малый. Однажды, когда наши дети были ещё маленькие, - у него сын, у меня дочь – он говорил: «Представь себе, что через 20 лет мой сын соблазнит твою дочь и она забеременеет. Что ты будешь тогда делать?» В Канаде он написал оперу по заказу Мюнхенской оперы. Он играет в церкви, пишет музыку то ли для игральных аппаратов, то для телевидения. Коля – антибогемен. Спортивен. На гастролях в Крыму они играли в футбол. Приходят с игры - у Филиппенко огромный красный фингал: Коля вделал. А нам вечером играть спектакль!
М.Розовский. Коля Корндорф был совершенно исключительного дарования музыкант. Это все мы чувствовали. Его привёл к нам в театр Максим Дунаевский. Но если Максим изначально был мастером эстрадного музицирования и композиторства, то Коля уже тогда дал ясно понять, что он композитор прежде всего серьёзной музыки, который приходил к нам, чтобы пошалить, поозоровать. Я помню, с каким азартом он играл в футбол с нами! И умер-то Коля после футбольного матча, в Канаде, где он жил последние годы. А его симфонии уже исполнялись в Европе. Коля Корндорф – один из крупнейших композиторов новой волны, возникшей после Шнитке. И я думаю, что его симфонические произведения будут неоднократно исполняться на мировых сценах, но и в нашей консерватории. А в «Нашем доме» он просто сидел за роялем и подбирал наши мелодийки, в том числе, кстати, и мои. Я ему лично очень обязан песенкой «Кихелэх и земелэх». Мелодию к ней я придумал сам, но именно Коля помог мне разработать и оформить её музыкально. Кроме того, Коля был настоящий студиец. Будучи музыкантом, он перетаскал декораций во всех наших поездках больше, чем любой рабочий сцены. До сих пор перед моими глазами картина, как в Новосибирске, в Академгородке, Коля таскает наши ящики, кубы, чемоданы, щиты… Коля Корндорф был безупречный студиец.
МИХАИЛ КОЧИН:
«ЛУЧШЕ СТУДИИ У МЕНЯ В ЖИЗНИ НИЧЕГО НЕ БЫЛО»
Михаил Михайлович Кочин сразу располагает к себе людей. Уже после первого телефонного разговора стало ясно: это свой человек. Очень с ним легко. Странное дело: на экране и парадных «кохиноровских» снимках он, со своей львиной гривой благородных седых кудрей, такой импозантный, серьёзный - не подступишься. Этакий Фридрих Энгельс. А в жизни - весёлый, по-хорошему простой, умеющий спокойно и толково поддержать, гостеприимный. Какой он меня угощал окрошкой! Сам приготовил!.. От общения с ним осталось ощущение уюта и покоя. Уютный район Покровки, уютная старая квартира, такой уютный хозяин... Внимательный к людям и отзывчивый, он всегда помнит о друзьях. И действительно, по справедливому замечанию М.Г.Розовского, «Кочин помнит всё». Студия для него - очень дорогое, сокровенное воспоминание. Ещё бы, он пробыл в ней от первого до последнего дня. Все фотографии и программки хранятся не где-нибудь на даче или антресолях, а аккуратно помещены в альбомы и всё время под рукой. На стене в одной комнате - большой фотопортрет Владимира Точилина, в другой - фокомпозиция из «Макса-Емельяна»: смешные молодые Точилин, Филиппенко, Фарада и он сам, поющий «Кихелэх и земелэх».
И.Рутберг. Какой актёр Миша Кочин! От Бога!
В.Панков. Кочин – невероятно органичный актёр. Любую роль ему дайте - он словно для неё родился. Это замечательное качество!
И.Суворова. Миша Кочин очень хороший был актёр, лирический и серьёзный.
А.Курляндский. С Мишей Кочиным мы каждое утро ездили в институт на трамвае, идущем от Курского вокзала на Шлюзовую набережную. Стояли обычно на задней площадке и трепались. Кочин только про «Наш дом» и рассказывал, он был фанатиком студии и увлёк своими рассказами нас. Так что Миша Кочин – наш крёстный отец в студии. Он был и остаётся очень хорошим актёром. Безумно смешно смотреть, как он и его товарищи по «Кохинору», с бородами, солидные, со студенческим запалом выходят со своими карандашами на плече. Кочин, Точилин, Торшин, Фарада, позднее Филиппенко, Хазанов – их я считаю звёздами «Нашего дома»
Ю.Солодихин. Кочин – генератор реприз в быту, на репетиции.
В.Розин: Миша Кочин пел совершенно потрясающе «Кихелэх и земелэх». Ему такую долгую овацию устраивали! Это, наверное, один из самых талантливых наших актёров. В «Кохиноре» он был на первых ролях! Если я всё делал весело, Володя Точилин очень серьёзно, то Миша Кочин очень разумно.
Эрвин Наги. Его прекрасный голос с богатыми модуляциями, поразительная дикция, манера подавать каждое слово как на ладони, осязаемо, зримо, - всегда увлекали своей выразительностью. В «Сказании про царя Макса-Емельяна» Миша пел «Кихелэх и земелэх». В те годы еврейская тематика была, мягко выражаясь, непопулярна, поэт Моисей Тейф, автор этого стихотворения, практически неизвестен. Это монолог еврея, пережившего геноцид, но потерявшего всех родных, мучительные воспоминания о погибшем сыне. Миша пел так, что становилось страшно, и зрители после этого номера обрушивали на него шквал аплодисментов.
М.Розовский. Миша Кочин – это титан нашего театра. И самое удивительное, что этот титан вырос (я надеюсь, он не обидится) из среднего артиста, не подававшего больших надежд. Но оказалось, что у него врождённый слух на юмор. У него было качество, чего многим нашим комикам не хватало. Он мог быть одновременно и комедийным артистом и резонёром. Он мог вести любой концерт и вообще был очень разнообразен в своём актёрском амплуа. Он начал набирать силу на спектакле «Целый вечер как проклятые», а затем стал участником абсолютно всех наших творческих побед. Миша очень хорошо работал в «Пяти новеллах в пятой комнате» у Алика Аксельрода. В «Городе Градове» он прекрасно читал текст от автора. Очень хорош был Кочин в «Сказании про царя Макса-Емельяна» в роли графа Агриппы. Он был первым исполнителем песенки «Кихелэх и земелэх». И, конечно, Миша был абсолютным лидером нашего театра. Он был очень дружен с Володей Точилиным. Всегда говорили: «Кочин-Точилин, Точилин-Кочин». Эта пара совершенно блестяще делала «Карася-идеалиста». Они составляли необычайно комедийную, умную, тонкую пару. Это прозвучит печально, но, мне кажется, в Кочине погиб большой мастер. После закрытия театра он не пошёл на профессиональную сцену. И, наверное, не ошибся, потому что стал архитектором, лауреатом Государственной премии. Преуспел в своей основной профессии и при этом стал одним из авторов и ведущих артистов «Кохинора». Взяв на себя множество функций в этом коллективе, он мгновенно стал в нём заметной фигурой. Грех так говорить, но «Кохинору» очень повезло, что студию «Наш дом» закрыли, потому что к ним пришёл Кочин и стал украшением этого блистательного коллектива.
Михаил Кочин. Меня всё время тянуло лицедействовать. С первого дня учёбы в Московском инженерно-строительном институте (МИСИ) я начал заниматься самодеятельностью. Нас подхлестнул Московский фестиваль молодёжи и студентов. До этого было всё покрыто мраком, и вдруг такой глоток свободы! Начиналось шестидесятничество: «Летят журавли», «Современник», студенческий театр МГУ, студия «Наш дом» - первые ростки оттепели. На фестиваль съехалось много студенческих театров - да каких! До этого и в нашей студенческой жизни было много интересного. Был капустник Первого медицинского института, откуда вышли Алик Аксельрод, Горин, Арканов, Мотя Левинтон и много ещё народу. Был мощный СТЭМ МЭИ, откуда Илюша Рутберг. И у нас в МИСИ была крепкая самодеятельность.
В студию меня привела в 1957 году Лиля Долгопольская, с которой мы вместе учились и были в одном коллективе в капустнике. Она услышала, что набирают в эстрадную студию МГУ, пошла туда и потянула меня: «Там так интересно!» Я выполнил все задания, после чего меня отправили домой со словами: «Вас известят». Такая была тактика - держали в подвешенном состоянии. Много лет спустя выяснилось, что против меня были двое из нашей великой троицы. Только один был «за». И каждый из них потом говорил: «Это я был «за»!» Так я и не знаю, кто это был на самом деле. Наверное, я действительно фигово показался. Да я и не строил никаких иллюзий на свой счёт, потому что поначалу ничего из себя не представлял. Потому что всё, чем я сейчас обладаю в актёрском плане, воспитывалось и развивалось именно в студии.
В первом спектакле играл Лёша Авдеев, он пробыл у нас меньше года, Света Главач, жена Пескова, Света Далеева (довольно долго у нас была, яркая такая девчонка), Кулагина, Женя Куликова (замечательная девочка, но была недолго), Ира Лось (она из первых, тоже рано из студии ушла). Володя Провкин просто замечательный был человек, он, по-моему, на баяне играл в сцене «Целина». Рудина, Фокин тоже очень недолго были. Марианна Вехова писала стихи для нас. Лёня Абрамычев архитектор. Юра Малков был заведующим постановочной частью, человек с рабочей косточкой, умеющий всё делать. Витя Полеес - наш световик, добрейший души человек, работяга, который мог днями и ночами просиживать за работой. Толю Чернышёва, совершенно потрясающего парня, переманил потом Юткевич в Студенческий театр, обещал ему главную роль в пьесе Гоши Полонского. Олег Чайка стал художником. Павел Слободкин, основатель ансамбля «Весёлые ребята», недолго был в студии. У нас он в оркестре на «Ионике» играл. Венгеров был прекрасный малый. Женя Мисаилов, первый композитор студии, совершенно замечательный человек, пришёл к нам из МВТУ, где был участником Неаполитанского оркестра. Он, правда, недолго у нас был…
К нам попадали люди, жизнью отобранные. У нас было понятие: «наш человек». Своих мы сразу чувствовали. Во-первых, он должен быть талантлив. Во-вторых, самобытен. А в-третьих, должен был соответствовать тому духу, который вырабатывался в «Нашем доме». Духу студийности, братства, общих идей, устремлений. Всё было на этом густо замешено.
Впрочем, были и перебежчики. Один очень даже известный - Владимир Иванович Точилин, который уходил в Студенческий театр, но быстро вернулся к нам. А с той стороны перебежчиков не было - кишка тонка у нас работать!
Совершенно легендарная личность Роберт Баблоян. Он работал только в первом спектакле, но запомнился многим. Такой пижонистый, в остроносых ботинках. Помню, на репетиции пантомимы «Мы строим наш дом» что-то не получалось. Илюша нервничал, бегал туда-сюда, согнал с кубика Баблояна, забрался и стал что-то показывать. Пиджак скинул, остался в одной рубашке. Потом остановился, переводя дыхание, и в наступившей тишине Баблоян потрогал его рубашку и спросил: «Илюша, нэйлон?» Илюша чуть в обморок не упал.
Нину Толчанову прозвали Сирийский лётчик. Был такой анекдот. «Знаешь, почему Сирия на Израиль не нападает? Лётчик заболел!» А Нинка всё время спрашивала: «Какой лётчик, какой лётчик?» За что и получила своё прозвище.
А параллельно работала колоссальная авторская группа. Какие там были имена! Хайт, Курляндский. Аркашка Хайт учился со мной параллельно, на другом факультете: я на факультете промышленного и гражданского строительства, а он - теплогазоснабжения и вентиляции.
Лёня Якубович и Володя Семага были у меня на подхвате в команде КВН МИСИ, которой я руководил в 65-66 годах. Лёня тоже пытался к нам в студию поступать, но его не приняли. Но я-то лентяй, а Лёнька - молодец, настойчивый, бил в одну точку и стал тем, кем стал.
А в общем, хотя и среди женщин были хорошие актрисы, но мужики в студии были просто великие. Хотя из меня артист так и не получился. Я, наверное, слишком нос задирал, считал, что профессиональная эстрада - это несерьёзно. Товарищи мои попроще были - и стали народными и заслуженными артистами. А ещё я жутко ленивый оказался. И потом, приобщившись к такому потрясающему братству, каким был «Наш дом», трудно было воспринимать что-то другое. Лучше студии у меня в жизни ничего не было. Даже «Кохинор» я ставлю ниже. Это был не просто театр, а клуб невероятно интересных людей. Это действительно был наш второй дом - не по названию, а по сути. Да нет, первый! Мы там спали, ели, дружили, женились. Потому что некогда было искать романы на стороне. Одно время было полностью посвящено театру, потому что начался этап мощных спектаклей. И только когда закрыли театр, можно было оглядеться по сторонам…
После закрытия студии я год работал в микротеатре «Фитиль», играл в спектакле «Зелёный кузнечик». Затем вернулся в архитектуру, инженерил и просидел так лет пять. А потом меня позвали в авторскую группу «Кохинора», и с 1974 года я был в этом коллективе и автором, и актёром. Пробыл там больше 25 лет. Я всю жизнь работаю на самодеятельность, кроме того года, который мы провели в Москонцерте.
АЛЕКСАНДР КУРЛЯНДСКИЙ:
«СТУДИЯ ОПРЕДЕЛЯЛА
НРАВСТВЕННЫЙ И СОЦИАЛЬНЫЙ УРОВЕНЬ ЭПОХИ»
Я первый раз пришла к нему в мастерскую. На верхней площадке меня встретил высокий человек с густой кудрявой седеющей шевелюрой, в шортах и домашних шлёпанцах. Он вовсе не был похож на писателя-юмориста в привычном понимании. Никакой не злоязычный и не экспансивный, а добродушный, спокойный, серьёзный, мягкий в общении, любящий животных – одну книжку даже посвятил… своему коту Сюзику. Он очень тёплый человек, глубокий и тонкий. С ним как-то очень легко и комфортно.
М.Розовский. Саша Курляндский был тогда для нас неотделим от Аркаши Хайта, и о них надо говорить как о талантливейшем авторском дуэте. В те годы было поветрие писать вдвоём – наверное, под влиянием Ильфа и Петрова. Горин и Арканов, Камов и Успенский, Хайт и Курляндский. И я счастлив, что все эти три авторских дуэта имели отношение к студии «Наш дом». Пусть они работали с нами не столь активно, как другие авторы, но мы дружили и старались вовлечь их в нашу орбиту. И хотя у них были другие интересы, за что мы их ревновали и немножко даже осуждали, но они всё равно были нашими людьми. Хайт и Курляндский – это была золотая пара, потому что оба умели писать смешно. Мы изощрялись в изобразительных решениях и в нахождении визуальных форм театра, нам хотелось зрелища. А эта парочка умела делать словесную репризу, и делала это просто блистательно. Мы бесконечное количество раз сыграли их сценку-пародию на телевидение «Репортаж из студенческой столовой». Это был один из самых смешных номеров за всю историю «Нашего дома». В нём блистал и Миша Кочин, и Лиля Долгопольская. Её на «халтурах» подменял я. Она была Масина, а я – Масин, директор столовой… Хайт и Курляндский начинали вместе и были большими друзьями. И то, что они разошлись и стали работать отдельно, почувствовав грандиозные силы, говорит о том, какая мощь дарования была заложена в каждом.
Александр Курляндский. Мои родители были инженерами-строителями и хотели, чтобы я пошёл по их стопам. Поэтому после школы, где было замечательно весело и где я издавал рукописный журнал «Клизма», поступил в Московский инженерно-строительный институт на факультет теплогазоснабжения и вентиляции. В институте познакомился с Аркадием Хайтом, который был на курс младше. Мы с ним как-то дежурили в народной дружине. Я, как старший, второкурсник, был главой «тройки», а Хайт был у меня в подчинении. И Хайт тогда поразил меня своей смешливостью. Он всё время хохотал, быстро и громко говорил… А потом надо было писать очередной капустник, и мне сказали, что на первом курсе есть смешной, остроумный парень. Это оказался всё тот же Хайт. Мы стали с ним сочинять капустники, с которыми прославились по Москве.
В «Наш дом» нас с Хайтом году в 58-59-м привёл Миша Кочин, однокашник по строительному институту. Нас встретили Аксельрод, Розовский и Рутберг. Для нас это были такие звёзды! Просто Станиславский, Немирович-Данченко и Мейерхольд. Мы написали несколько сценок, которые вошли в спектакли.
Отправной точкой «Урока юмора» послужили слова кого-то из классиков, кажется Маяковского, о том, что когда-нибудь юмор будут изучать в школах. Учителя там играл Рутберг. «Репортаж из студенческой столовой» они играли на всех «халтурах». Ребята говорили: «Ваш «Репортаж» нас кормит».