История эстрадной студии мгу «наш дом» (1958-1969 гг.) Книга вторая лица «Нашего дома» Студийцы о себе и друг о друге оглавление

Вид материала

Книга

Содержание Сам себе эстрадный театр. Алексей шварц – Эрвин Наги. Александр шерель Александр Шерель. Театр трёх режиссёров Где рождалась эстетика свободы

Подобный материал:

• История эстрадной студии мгу «наш дом» (1958-1969 гг.) Книга первая москва, 2006 оглавление, 5255.82kb.
• Что такое семья, понятно всем. Семья это дом. Это папа и мама, дедушка и бабушка… Это, 39.28kb.
• Указом Президента Республики Беларусь 2012 год объявлен Годом книги. Такое решение, 200.21kb.
• Демонстрационная версия рабочей программы по опд. Ф. 02 Физиология растений, 19.35kb.
• Речевая конференция «Я и моя семья», 99.78kb.
• А. Ф. Лосев история античной эстетики софисты. Сократ. Платон история античной эстетики,, 11197.2kb.
• Нашего урока: «Русский дом: жизнь и судьба сквозь годы испытаний»., 42.61kb.
• №3 «Влияние». Учебные материалы Майерс Д. Изучаем социальную психологию, 1415.24kb.
• Менеджмента направлен на поддержание благоприятной внешней среды организации, а также, 98.3kb.
• Василий Великий Творения. Ч. 3 Опровержение на защитительную речь злочестивого Евномия, 1780.2kb.

САМ СЕБЕ ЭСТРАДНЫЙ ТЕАТР.

ГЕННАДИЙ ХАЗАНОВ.


А.Карпов. Самый младший у нас был Гена Хазанов. Я тогда был общественным директором театра и на отборах присутствовал как секретарь. Гена учился в 10 классе, и ребята ему сказали: «Мальчик, ты сначала подрасти, а потом приходи». И он вернулся к нам, когда стал студентом МИСИ им.Куйбышева!

Ю.Солодихин. Стало ясно, что Хазанов - очень хороший актёр, когда ни с того ни с сего, шаля, он сделал пародию на одну нашу билетёршу. Это была глуховатая такая, пожилая еврейская женщина. Говорила она сварливым, гнусоватым голосом: «Зачем вы взяли стул? Я же вам говорила: не ставьте стул на проход!» Хазанов так здорово её делал! А одно время он ходил в огромной грузинской кепке.

М.Кочин. С Геной Хазановым я впервые репетировал в сцене «Урок юмора». Когда на сцене по ходу действия дотронулся до его руки, то испугался. Она была каменная - такая степень мышечной зажатости. Хазанов начинал у нас, но ему не удалось по-настоящему поиграть в студии. Он был занят практически в одном спектакле – «Тра-ля-ля». Проработал всего несколько месяцев и ушёл в цирковое училище. Он с удовольствием везде рассказывает, что поступал в нашу студию три раза. С мамой приходил. Парень он замечательный. Колоссальной работоспособности и умный. Другого бы и не взяли.

А.Курляндский. Хазанов очень хорошо играл за футбольную сборную студии. Тогда он держался очень скромно: «калинарный техникум» был у него ещё впереди. И вдруг на поле я увидел другого Хазанова, который, расправив плечи, рвался вперёд. «Ого, - подумал я, - Этот парень далеко пойдёт!». Когда Утёсов искал для своей программы конферансье вместо Петросяна, мы с Хайтом привели к нему Хазанова и написали для него пародию на репортажи Озерова. Утёсов решил проверить Хазанова и попросил показать старика. «А?» - переспросил Хазанов, приложив руку к одному уху, чтобы лучше расслышать. «Старика покажи!» – «А?» Утёсов так и не понял, что Хазанов уже был в образе.

М.Ушац. Хазанов пришёл в студию мальчиком таким хиленьким. Марик ему поставил первые номера. Номер, с которым он выступал на Первом Всероссийском конкурсе эстрады, получил там первую премию. А Розовский на этом конкурсе получил приз за режиссуру.

А.Макаров. Замечательно талантлив Хазанов. Но ему уже не нужно было оставаться у Марка и играть с кем-то в связке. Ему нужно было, чтобы на него ставили номера. А Марк уже ставил спектакли, где Хазанов мог быть грандиозной краской, но не центром зрелища. Даже если бы студию не закрыли, он всё равно бы ушёл. Как Высоцкий рано или поздно ушёл бы с Таганки, потому что не мог быть просто краской, пусть замечательной краской в гениальном спектакле.

А.Симонов. Гена Хазанов – человек амплуа, как и Володя Точилин. Это сейчас Гена стал играть РОЛИ, а до этого изображал ПЕРСОНАЖЕЙ. А это совсем другая штука. Любой артист может изобразить попугая. Один хорошо, а другой плохо, но - любой. А Гамлета или Чацкого может сыграть не любой артист. Гена – артист, который гениально изображает попугая или студента кулинарного техникума. Он сам по себе эстрадный театр. А в профессиональном театре он может быть приглашён на роль скорее потому, что популярен, нежели потому, что он блистателен как драматический актёр. Когда Гена Хазанов изображает кого-то на эстрадной сцене, он талантлив и блистателен.

А.Филиппенко. Дипломный спектакль Гене поставил Розовский. До сих пор эта миниатюра очень актуальна. Если бы я мог жонглировать, как Генка, я бы тоже её делал. Потому что история, описанная в этой миниатюре, повторяется в каждом театре, где мне приходится работать. Руководители обычно не терпят тех, кто выделяется на общем фоне. Надо, чтобы все были одинаковыми, ровненькими, серенькими. Жонглирую тремя мячиками, никто выше меня не прыгает, и все аплодисменты получаю только я один! Именно Марк поставил эту острую и интересную вещь. Гена начинал с пародий, которым научился на бесконечных наших «халтурах».

М.Розовский. Первый номер Гены Хазанова в его жизни – «Яблочкин». Эта сцена игралась в спектакле «Старье берем и показываем». Гена жонглировал тремя яблоками. «Весь советский народ принимает обязательства в честь 50-летия Советской власти. Я тоже решил принять обязательства. Хочу в ознаменование славной даты жонглировать научиться. Для начала хотя бы вот тремя предметами. (Начинает жонглировать, потом, что-то вспомнив, снова останавливается.) Мысль взять обязательства родилась у меня сегодня, после встречи с моим знакомым, который год назад кончил институт. Я его встречаю, спрашиваю, как дела. Он радостно начинает рассказывать мне. «Назначили, значит, меня начальником бюро. В бюро у меня работали три человека. Антонов (подбрасывает мячик), Анисов и Штрейфлинг (сорта яблок). Сначала все было хорошо. Ровно в девять утра бюро начинало работу. (Выбрасывает из руки три яблока и, ловя их в воздухе, жонглирует). Все трое в полную силу, не выбиваясь из ритма. Все это происходило потому, что я очень большое внимание уделял дисциплине. (Жонглирует при помощи колена, имитируя пинки)...» Это называется контрапунктная режиссура, прием, которым я очень часто пользовался. В «Вечере русской сатиры» это был самый главный прием. В «Яблочкине» пародировались социалистические обязательства, была показана жизнь бедного инженера в конструкторском бюро, пренебрежительное отношение к нему начальства.

А образ студента кулинарного техникума, который принёс славу Гене Хазанову, создавался так. Когда к нам пришёл поступать Володя Точилин, его спросили: «Ну, что вы можете?» И вдруг Володя говорит, заикаясь от смущения: «Можно я вам занюханного покажу?» Он сложил пальцы щепоткой (потом этот жест использовал Гена Хазанов) и сказал: «Рассуждение о мухе». И дальше шёл текст гомеровским гекзаметром о мухе, которая мешает на экзамене. Потом он этот свой текст читал в спектакле «Старьё берём и показываем». Этот образ занюханного студента с рассуждениями о мухе трансформировался в образ студента кулинарного техникума.

А потом во «мхэтках» Сашка Карпов, когда волновался, начинал отрывать себе палец. Зал валялся от смеха. И Генка взял этот образ от Володьки, текст - от Фарады, жест с отрыванием пальца – от Карпова. Конечно, Гена развил этот образ, и десяток авторов участвовал в создании текста. Замечательный текст написал Лион Измайлов. Но подготовлен этот образ был в «Нашем доме». Так куются образы. Чарли Чаплин тоже собирал свой образ от многих. Потому что самое трудное – найти на эстраде маску.


АЛЕКСЕЙ ШВАРЦ –

ЧАРЛИ ЧАПЛИН ИЗ «НАШЕГО ДОМА»


М.Розовский. Лёша Шварц был очень комедийно одаренный артист. Пришёл он к нам из МАИ, потом стал режиссером научно-популярных короткометражных фильмов, которые были лауреатами многих конкурсов. Лёшка вообще был фантазер, любил рисовать. Он прекрасно владел искусством фиксации жеста.

Эрвин Наги. Лёша Шварц в авиационном институте был активным участником драматического кружка и – позже – сатирической программы «Телевизор». Был он статен, гибок, пластичен, его точные движения на сцене были близки к балетным. Во время ночных репетиций, когда мы все изрядно уставали, его просили: «Пройдись, Лёша, как Чарли!» И он замечательно копировал шлёпающую походку Чарли Чаплина, вертел в руках палочку, размахивал воображаемым котелком и, снимая нашу усталость, поднимал общее настроение.

Лёша Шварц тоже стремился к профессионализации. На актёрскую стезю вступить ему так и не удалось, но он оформил изобретение, совершенствовавшее технологию создания мультипликационных фильмов, и был принят на работу в студию «Союзмультфильм» в качестве режиссёра. Это могло бы послужить стартовой площадкой для дальнейшего развития, но его жизнь оборвалась преждевременно.

АЛЕКСАНДР ШЕРЕЛЬ:

«ЭТО БЫЛО ВРЕМЯ НАДЕЖДЫ»


Когда мы познакомились с Александром Аркадьевичем Шерелем, он после перенесенного инсульта почти лишился зрения. Удар он перенёс мужественно, и на привычном образе жизни это никак не отразилось. Он так же энергичен и остроумен, так же деятелен: по-прежнему выступает на радио и телевидении, готовит свои уже ставшие популярными передачи об истории радио. Выручает блистательная эрудиция и отличная память, а еще – жена Оля, много ему помогающая… Как-то среди ночи поймала по «Эху Москвы» передачу о радио военных лет. Энергичный голос, яркая, образная, сильная речь – Александр Аркадьевич! А ещё он элегантен и аристократичен и, что особенно ценят женщины, и щедр на изысканные комплименты.

Александр Шерель. Я, как и Розовский, учился в 170-й школе. Но если Марк хорошо учился, то я был жуткий второгодник - учиться не любил. Поэтому Марк поступил в МГУ, а я набрал 24 балла из 25 и не был принят на журфак. Меньше всего предполагал, что когда-нибудь стану профессором сразу двух кафедр журфака и автором основного учебника по радиожурналистике.

В 1989 году в качестве автора и ведущего я выступил в передаче «Старьё берём и показываем», приуроченной к 20-летию закрытия студии (редактор, режиссёр М.Ишимбаева). В основе этой программы - вечер в Доме актёра, посвящённый «Нашему дому». Для этого вечера была написана такая сцена. КГБ. Следователь говорит: «Внесите дела». И поручает это дежурной, которую изображает Илюша Рутберг. «Не могу, - говорит «дежурная». - Мне тяжести носить нельзя». Тогда вызывается караул и вносится огромная куча толстых папок - дела участников студии. Вся программа разделена на главы. Каждая глава посвящена тому или иному участнику «Нашего дома», ставшему знаменитостью, и называется «Из досье «Нашего дома». Такой-то (имя-фамилия)». Но на телевидении испугались упоминания органов, и сцену из передачи выкинули.


Театр трёх режиссёров


Все три наших режиссёра были глубоко верующими в искусство людьми. Они были убеждены, что искусство делает человека умнее, добрее, порядочнее, а значит прекраснее. У каждого были свои способы работы с актёрами. Илюша - человек необузданной фантазии. Он фонтанировал, показывая, как нужно играть, и это было гениально. «Чувак, - говорил он, - ты должен увидеть этот сервант! Чувак, ты что, не видишь этот сервант?» И Миша Кочин начинал видеть этот сервант. «Чувак, - обращался Илюша к Роберту Баблояну, - ты должен вылезти из этого яйца, как из...» И он подробно объяснял и показывал, откуда именно должен вылезти Роберт.

Алик был человеком проникновенным. А у Ильи и Марка многое уходило в темперамент, показ, в энергетику. Но всех троих роднило то, что они работали с фантастической внутренней отдачей. Эстрада этой отдачи не подразумевает. Немножечко все они играли в больших режиссёров. Но существование в момент репетиций для них было не менее важным, чем существование в зале, когда идёт спектакль.

Они действительно были командой. Это был театр троих. В процессе работы они очень многое рождали заново, вместе с актёрами. Из всех троих по-настоящему большим режиссёром - это моё глубокое убеждение - стал только Марк. Илюше, обладавшему великолепной фантазией, было труднее организовывать спектакль. Но он был очень крупным актёром.

У Немировича есть такое определение режиссёра: режиссёр - существо трёхликое. Во-первых, он педагог, показывающий, как надо играть. Во-вторых, он зеркало индивидуальных качеств актёра. И, наконец, он организатор всего спектакля. Марк, Алик и Илюша втроём составляли одного режиссёра. Режиссёр-педагог - это Илюша и Марк. В качестве зеркала индивидуальных качеств актёра был ценнее всего Алик. Самым сильным режиссёром-постановщиком был, конечно, Марк.

Они все были заинтересованы в знании любого выражения театральности. Книжка Мейерхольда была в равной степени ценна Алику, который, на первый взгляд, был далёк от этого, и Марку, который молился на неё. Они были очень хорошо образованны, они были людьми, которые, начиная своё дело, ступили не на приступочек театра, а на довольно высокую ступень технологии театрального производства, технологию мышления. У них сразу было очень театральное мышление.

Я не знаю, ссорились ли они когда-нибудь. По-моему, нет. ЭСТ был уже профессиональным театром со своими сложностями. Были свои примадонны. И ссорились, и ревновали, и столкновение амбиций было, как в любом творческом коллективе. Но я, знающий, что театр - место смурное, ругань в «Нашем доме» - помню. Ссоры - не помню ни одной.

Однажды мы ночью шли из студии. Мне кажется, что все, кроме Илюхи, были тогда влюблены в одну девочку - Ленку Вострикову. И пошли провожать её вчетвером в Трёхпрудный переулок (с нами ещё шёл Сашка Карпов, который жил дальше, на Герцена). Когда подошли к дому, все прощались по-доброму так: «Гад ты, гад!» А за минуту до этого беседовали «за искусство». Но и здесь не поругались! Потом оказалось, что Ленка поспорила с нашими девчонками, что все трое пойдут её провожать, и пообещала каждому из нас, что именно он проводит её до дому…

Это было время надежды. Мы были уверенны, что если ты душу свою не расплюёшь, не растратишь, тогда тебе есть с чем идти в будущее. При этом мы были чудовищно малограмотны! Мы искренне считали, что Бабаевский, автор «Кавалера Золотой Звезды», - хороший писатель... Это было время, когда страна просыпалась от спячки в условиях сталинского концлагеря, когда внове были элементарные человеческие чувства. Когда выяснилось, что Библия - хорошая, интересная книга…


Где рождалась эстетика свободы


С Клубом МГУ у меня связь почти генетическая. В 20-е годы мой отец, тогда студент биофака, будучи председателем правления студенческого клуба, не дал взорвать церковь Святой Татьяны, в которой разместился клуб МГУ. И естественно, став студентом университета, я первым делом отправился в клуб и застал там друга отца – Дмитрия Натановича Магита. И я стал болтаться в клубе. Мне понравился эстрадный театр университета, а я понравился театру. Был режиссёром-ведущим спектакля «Прислушайтесь - время!», то есть по сути дела - помощником режиссёра. На сцену я почти не выходил, меня выпускали только тогда, когда не хватало людей для толпы. В студии я пробыл с 61-го по 63-64-й год. Но и потом постоянно общался с ребятами, мы встречаемся до сих пор. Я очень дружен с ними. В «Наш дом» приходили удивительные люди! Наталья Горбаневская была машинисткой в студии, писала стихи для спектаклей вместе с Маринкой Веховой…

В «Нашем доме» рождалась не столько новая эстетика, которая на самом деле не была такой уж новой, в чём-то повторяя «Синюю блузу», в чём-то - эстрадные спектакли Райкина. Главным было то, что в студии рождалась новая идеология, другая духовность. Мы из рабов обстоятельств, строя, догм становились людьми, верующими в общечеловеческие ценности. Вот в чём было значение ЭСТа, если говорить о его содержательной стороне. А если говорить о форме, то, конечно, это было бесконечное проявление эстетики свободы, доверия к аудитории, свободного обращения к ассоциациям. Те же «Басни-цветасни», придуманные Витей Славкиным и Мишей Ушацем, были замечательны. Казалось бы, ничего не происходит. Но появлялись на сцене люди с квадратами, и зритель понимал: это о борьбе цвета с серым миром. Или сцена «Добро? - Добро!», написанная Славкиным. Это же сцена-предчувствие, сцена-предвидение! Предугадывание брежневского времени, когда все всё воровали.

Театральное пространство - штука очень хитрая. Оно может сжиматься в зависимости от того, что происходит на сцене, а может в воображении бесконечно расширяться. Сцена «А что я мог сделать один?» была чудовищна по пародийности на якобы бессилие народа. А народ просто нашёл себе повод отмалчиваться, он ходил и делал «гур-гур»…

Маленькая сцена университетского эстрадного театра превращалась в гигантскую территорию страны, пространство расширялось. Десять человек, которые маршировали по сцене со словами «А что я мог сделать один?» представали не просто символом, а эмблемой. Рождалось ощущение концлагеря. Я однажды спрашивал у зрителей, что они представляют себе во время этой сцены. Представляли Красную или Дворцовую площадь...

Однажды мы сыграли эту сцену на гастролях в Астрахани. Я вышел из летнего деревянного театра, где шёл спектакль, и увидел человека из обкома комсомола, который нас принимал. Он стоял белый, с трясущимися руками: «Это про всю нашу страну, про каждого из нас!» Он стоит, трясётся, бедный безгрешный парень, а фантазия-то у него всё равно работает!

Эстетика «Нашего дома» заключалась в том, что большинство художественных решений было ориентировано не просто на внешнее восприятие. Говоря: «Здесь будет песня» – «Здесь будет сервант», актёры видели это, и вслед за ними это видел зритель. Это была принципиально новая эстетика, ориентированная на фантазию зрителя. И эта эстетика до сих пор в режиссуре очень грамотных, очень известных режиссёров получает своё развитие.

Когда Оксана Кириченко, скрытая от глаз зрителей занавеской, говорила: «Макс-Емельянушка», - то в этом был такой женский посыл, такая неуёмная женская тоска! Ну никакое обнажённое тело, никакая откровенная эротика с этим не сравнится. Конечно, это была апелляция к нашей фантазии, к способности нашей души, как говорил Пушкин, к вдохновенному приятию впечатлений.

Или игра с сердцем. Была сцена, где в руках у персонажей появлялось маленькое, светящееся красным огоньком сердце. Конечно, все понимали, что оно тряпичное. Но накал страстей в зале возникал такой, словно актёры играли с живым, настоящим сердцем. То, что в юности казалось невероятным открытием, сегодня воспринимается сгустком фантазии.

Студия для меня - то бродило (было такое русское слово), которое определило мою жизнь ничуть не меньше, чем «Современник» или Центральный детский театр, в активе которого я был ещё школьником. Это та душевная закваска, тот поиск, о котором говорит в нашей передаче про студию Алик Аксельрод. Это поиск свободы. Однажды на французском телевидении меня попросили дать определение понятию «советский человек». Я сказал, что советский человек – это человек, у которого хватательные рефлексы сильнее инстинкта самосохранения. Так вот, студия «Наш дом» отучала от хватательного рефлекса.