; 1999 400 с. Isbn 5-85234-100-2 Очерки и рассказ

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 7 8 9 10 11 12 13 14 ... 23

«Горький» промысел

Непременной чертой старого Ставрополя было присутствие на его улицах нищих. Их было немало в своем живописном рванье, они были у церкви, на пристани, на базаре и просто перед домами именитых ставропольских жителей. Были среди них и старые и молодые, мужчины и женщины, последние, как правило, с детьми. Нищих было так много, что дореволюционная статистика относила нищенство к разряду промыслов. Трудно было судить сейчас, насколько выгоден был сей горький промысел, но популярным был точно. Среди различных промыслов крестьян Ставропольского уезда нищенство оказалось на третьем месте, пропуская вперед только пчеловодство да труд батраков. 1.210 ставропольских крестьян профессионально занимались нищенством.

На ставропольских улицах среди нищих были и свои местные и пришельцы из дальних и ближних мест. Часто были в Ставрополе нищие из Карсунского уезда, где было село Русские Найманы, в котором около 300 человек занимались профессиональным нищенством. Да, для многих из них это была профессия. Осенью, когда выпадал первый снег, по первопутку они на лошадях отправлялись по селам. За зиму они четыре раза отправлялись в подобные «командировки», привозя каждый раз от 15 до 30 рублей деньгами и дополнительно воз муки и несколько пудов сухарей; за зиму их заработок составлял от 50 до 100 рублей.

Что толкало этих людей ходить из села в село побираться, христарадничать? Однозначного ответа на этот счет не может быть, поскольку у каждого была на это своя причина.

Конечно, в основе лежали экономические причины. Недостаток земли, невыгодность земельной аренды, опустошительные пожары, падеж скота, неразвитость промыслов и отсутствие возможности дополнительного заработка тоже способствовали этому. Отсутствие мужских рук в хозяйстве часто тоже было причиной нищенства, в результа

те бездетные старики и вдовцы с малолетними детьми вынуждены были просить на пропитание. Но среди нищих можно было встретить и тех, кто не хотел работать, пьяницы и т. д.

Никто, никогда не мог отделить истинно нуждающихся от тех, кто нищенствовал по «лени, привычке к пьянству и разврату» и занимались этим делом профессионально. Полупреступный мир нищих всегда вызывал укор и подозрение благополучной публики, которая догадывалась о колоссальных доходах всевозможных проходимцев, но, тем не менее, подавала, облегчая кошельки и души свои. В качестве оправдания у них была и существующая до сих пор легенда о том, что сам Христос в облике нищего обходил и проверял, кто и как милосердствует.

Несомненно, что среди тех, кого жизненные обстоятельства поставили перед необходимостью просить милостыню были и такие, кто предпочитал нищенству смерть, иной ведь отважится скорее на тайное преступление, нежели протягивать руки за подаянием. Разумеется, следовало различать просто нищих и «побирающих кусочки». Это были совершенно разные типы просящих милостыню. Нищий, во-первых, был профессионал своего дела, для него его промысел — ремесло, которого он не стыдится. И просит он милостыню громко. Порой назойливо. Нищий редко ходил по крестьянским домам, он больше отирался возле купцов, господ. Совершенно иные были «побирающие кусочки». Как правило, это были крестьяне, временно оказавшиеся в затруднительном положении, без хлеба. Они обычно тихо входили в избу и молча стояли у порога, шепотом приговаривая: «Подайте, Христа, ради!» Распространению нищенства в определенной степени способствовала и неразвитость системы общественного призрения.

Если внимательно приглядеться к нищим, то можно было среди них различить четко выделяемую специализацию. Своей многочисленностью выделялась группа нищих, которых называли «богомолы». Они всегда располагались на паперти у церкви. Они прекрасно понимали, что выходящий из храма, как бы он ни был богат и щедр, всем не даст, поэтому «богомолы» старались занять место поближе к выходу из храма. Их ремесло требовало, чтобы они были неряшливо одеты, оборваны и грязны.

«Богомолы» почти всегда враждовали с «могильщиками», которые промышляли на кладбищах. У кладбища они ожидали, когда привезут очередного «карася», так они называли покойника или родственников, пришедших проведать родные могилы. В этих случаях подаяние им было обеспечено. Между прочим, представители этой специфической группы нищих дошли, скорее всего возродились в наши дни. Нам не раз рассказывали, как родственники на поминальном обеде замечали совсем незнакомых им людей, которые с кладбища вместе со всеми приезжали на поминальный обед. Современные «могильщики» ничего не просят, они просто обедают.

Правда, между «богомолами» и «могильщиками» был период, когда они не враждовали. Этот период они называли нищенской «косовицей». Так они называли праздничные дни, когда была возможность больше всего заработать. Как правило, это было на Рождество, Пасху, когда церкви были переполнены народом или в родительские недели, когда православные люди посещали кладбища.

Среди нищих выделялись так называемые «ерусалимцы». Как правило, это были женщины. Одевались они в основном, в черное платье, были степенны в своих манерах, как и подобает духовному лицу. Они не просили на улицах, они приходили в дома купцов и рассказывали о том, что они видели на белом свете, о своих путешествиях в Иерусалим. Доверчивым и малограмотным купчихам они рассказывали о «египетской тьме», якобы заключенной в пузырек и о «зубе Бориса и Глеба», к которому она, грешная, уподобилась приложиться, и о «стружках гроба Господня», которые она вывезла из Голгофы и т. д.

Все эти рассказы нужны были для того, чтобы попросить денег на дорогу в Иерусалим, в другой семье — на свечу, которую необходимо поставить в Почаевской лавре, в третьей — продавали «землицу иорданскую» или лекарство «супротив запоя».

Были так называемые «горбачи», ходившие по домам и просящие: «Подайте, Христа ради, бедному больному: вчерась из больницы выписался... Ноженьки болят... Пожалейте, — затягивали они под окнами. Со слезами на глазах они рассказывали, что дома у них осталась жена и дети, которые больны тифом, оспой или другой заразной болезнью. Желая скорее избавиться от них, хозяева совали им в руки подаяние и выпроваживали из дома. Мало чем отличались от «горбачей» «барабанщики», стучащие в окна, но в дом не захаживающие.

Довольно часто в Ставрополь захаживали погорельцы, которые волнами накатывались по российским просторам. Погорельцы, как правило, семьями ходили. Российская деревня была деревянная, соломенная и пожары часто опустошали села. Поэтому погорельцев часто можно было видеть на улицах. Когда пожар был особенно большим, власти через общественность обращались и пытались организовать помощь этим погорельцам. Но поскольку это происходило довольно часто, то помощь с каждым разом становилась все меньше и меньше. В определенной степени количество кочующих погорельцев уменьшило введение страхования от огня.

Были еще «безродники», «бродяги», «складчики», которые принимали милостыню не только деньгами, но и яйцами, хлебом, вещами, продуктами. Встречались «севасто-польцы», утверждающие, что они поконтужены под Севастополем в Крымской войне.

Богатой выручка была у так называемых «рекрути-ков». Дело в том, что к солдатам, к служивым русское общество всегда относилось сочувственно, сострадательно. Призываемому на службу рекруту, примерно, за две недели до отправки на призывной пункт, военное присутствие вручало повестку. Вот эту повестку у новобранца «рекрутки» покупали на время до отправки за 3—5 рублей и за две недели успевали собрать до 25 рублей. Для подобного сбора иногда объединялись в артели, деля потом добытую выручку.

Характерной чертой, пожалуй, для всех групп, было наличие среди них калек. Безрукие, безногие, со страшными шрамами, с закатанными глазами и горбами, кого только среди них не встретишь. Некоторые, чтобы разжалобить людей, у которых они просили милостыню, специально растравляли свои раны купоросом или запускали до крайности болезнь. Среди калек было немало с «колтуном». Они производили особенно страшное впечатление своей ужасной нечистоплотностью. Гноящаяся шапка грязных волос не очень ослабляла попрошаек, но впечатление производила.

Особое впечатление производили дети-калеки. Скрюченные ножки, изломанные полимиелитом ручки, просили милостыню. Нередко профессиональные шайки нищих скупали подобных детей в деревнях себе в помощь. Таких детей они называли «родимчики». Ведь калека для семьи всегда большое несчастье, особенно для крестьян, где всегда требовались рабочие руки. Кроме того, дети-калеки не только лишний рот, но всегда требовали внимания, присмотра. Поэтому родители таких детей нередко отдавали в обучение к нищим, а те нещадно эксплуатировали их физический недостаток.

В процессе обучения, конечно, им передавали богатый опыт и психологию ремесла. Прежде чем приступить к сбору милостыни, они узнавали у местных жителей адреса щедрых благотворителей, их характеристики, режим дня, слабости и привычки. Приступая к работе, они точно знали, кто где умер, родился или женился, кому соболезновать, а кого поздравлять и кто сколько дает. Информация среди профессионалов распространялась моментально. Как-то летом 1894 года практически все нищие Ставрополя исчезли, словно их ветром сдуло. Оказывается, богатый сызранский купец Сыромятников по случаю смерти своей жены в течение 40 дней раздавал нищим богатые подаяния, израсходовав на это более 10 тысяч рублей. Громадные толпы оборванцев, среди которых были и ставропольские нищие, дневали и ночевали возле дома, неутешного в горе купца.

С милостыней почти всегда были женщины с больным ребенком на руках, хотя нередко в грязную тряпку вместо ребенка было завернуто обыкновенное полено. Еще больше шансов собрать милостыню было у тех, кто ходил по деревне с маленьким гробиком в руках. Они просили денег на погребение младенца. Впрочем, диапазон типов нищих был неограничен, некоторые старались помочь просящему старику на приданное невесте, сироте, внучке. Некоторые просили на павшую или угнанную лошадь, на билет для возвращения домой на родину. Некоторые просили, разыгрывая из себя благородного, пострадавшего за правду и т. д.

Тех, кто просил по копейкам, называли «марафонами», «бегуны» — отлавливали прохожих; «сидни», «стрелки на якоре» — безропотно поджидали свою жертву на определенном, постоянном месте. Свою особую группу составляли так называемые «певцы», зарабатывающие на жизнь пением жалобных песен и псалмов и нередко слезливыми песнями об арестантах. Аристократами были среди них те, кто обладал приличным голосом, это была гарантия постоянного и стабильного заработка. Их чаще всего можно было видеть на пристани.

Среди постоянно промышлявших «на рукопротяжной фабрике» молодых и подростков встречалось сравнительно мало. Быстрые ноги, физическая ловкость быстро уводили их в ряды воров. На «сидней» молодежь, соприкоснувшись с воровством, смотрела с презрением, как на людей, ни на что не способных, кроме как сидеть с протянутой рукой.

Конечно, время накладывает свой отпечаток на типажи и проблематику нищенства. Современные профессиональные нищие меньше всего рассчитывают на жалость окружающих. Сейчас в их работе больше всего присутствует социальная окраска. Тема беженцев таджикского региона, других точек ярче выражена. Не исключено, что и до нас дойдет начавшаяся усердно разрабатываться «чеченская тематика». Недавно одна из газет сообщала, как «приземистый, кряжистый парняга лет двадцати шести с искусно загримированным лицом, сплошь исполосованным страшными синевато-багровыми рубцами, с зияющим пустым глазом подвывал трагическим баритоном:

«Привет вам, мирные жители, от минометчика двадцать седьмого ударного батальона Кантемировской дивизии. Пленный я был в Чечне, почикали меня маленько на пытках, собираю на дорогу домой и лечение. У богатых не беру, у нищих и ученых не прошу. Кто даст, тому воздастся сторицей. Ты не деньги береги, дядя, сынов береги. Пусть лучше засудят за дезертирство живого, чем в гроб сырой, некрашенный кинут...»

Не ушли в прошлое и так называемые «сочинители». Раньше так называли сравнительно небольшую прослойку нищих, добывавших пропитание составлением жалостливых прошений и писем к богатым и чиновникам. Сейчас, видимо, с ростом грамотности, это «племя» увеличилось, впрочем, многое из прошлого еще встречается нам в жизни.

Знахарский промысел

Медицинское обслуживание ставропольчан до земской реформы 1864 года было плохим. Для лечения не хватало ни специалистов, ни медикаментов, ни средств. Лечение в ставропольской больнице было платным. За содержание одного больного в больнице необходимо было платить 50 копеек в сутки. Такую сумму не заработаешь за день на самой тяжелой работе, поэтому далеко не все пациенты могли платить за подобное лечение.

После образования местных органов власти (земств) в 1864 году на них была возложена забота о народном здравии. Причем все расходы земств подразделялись на «обязательные» и «необязательные». Финансирование здравоохранения, как впрочем и народного образования, относилось к разряду «необязательных», как сейчас говорят, по остаточному принципу.

Поэтому, чтобы как-то поправить положение со здравоохранением в 1890 году ввели, так называемый, больничный сбор. Люди, уплатившие такой сбор, пользовались бесплатным стационарным лечением, правда, только в случае инфекционного заболевания или, как тогда говорили, «прилипчивых болезней». Дизентерия, корь, холера, были постоянными спутниками ставропольского жителя. Такая «прилипчивая болезнь», как бытовой сифилис, практически лидировала в этом списке; 16% пациентов ставропольской больницы были сифилитиками.

Оценивая состояние медицинского обслуживания в Ставропольском уезде, врач Е. А. Осипов, работавший в 70-х годах прошлого века в ставропольской больнице, говорил на XII международном съезде врачей: «В дореформенное время огромная масса русского деревенского люда не пользовалась никакой решительно врачебной помощью... Она повсюду лечилась у своих знахарей и знахарок...»

Отмечая это обстоятельство, Евграф Алексеевич был совершенно искренен, ибо в 1875 году на Ставрополь и 181 селение уезда приходилось 5 врачей (то есть один врач на 70 тысяч населения). Неудивительно, что большинство ставропольчан пользовались услугами местных знахарей и «бродячих врачевателей», появившихся в России в огромном количестве. Бывали случаи, когда больные впервые слышали слово «пилюля», «рецепт». Такие больные съедали рецепт вместо лекарства или прикладывали его к больному месту.

Знахари ходили из села в село и в зависимости от приветливости населения и нужды в лечении, останавливались для врачевания. Это была их профессия, в коей одни были искусными врачевателями, а другие — просто кочующие шарлатаны. Авторитет некоторых народных целителей был настолько велик, что нередко отвергалась медицина официальная. Один крестьянин рассказывал: «Мутила, мутила меня твоя фершалша. Порошков давала горьких-горьких. Лопала их, лопала моя Анка — с души от горечи тянет. Пищу жрать не могла. Повел я ее к бабке Ма-ланье. Та ее на горячий полок да березовым веником с солью нахлестала — и, как рукой, прочь. Возня одна с вашими учеными лекарями... Глянь-ка на Анку — ровно жеребец, одна бревно на воз валит! Даром на шестом месяце брюхатая...»

Народные врачеватели брались лечить любые болезни. Одна применяла передававшиеся из поколения в поколение способы лечения, другие лечили травами и подручными средствами, третьи — заговорами и заклинаньями.

Заговаривали от всего, чего хочешь: от лихих людей и о спасении, от запоя и при охмелении, при лечении лошадей, от лягания коровы при доении, от конкретной болезни и от всех болезней сразу. «Заговариваю я раба божьего (такого-то) двенадцать скорбных недугов: от трясавицы, от колючки, от свербежа, от стрельбы, от огневицы, от колотья, от дерганья, от моргания, от слепоты, от глухоты, от черной немощи... Все недуги откачнитесь, отвяжитесь, удалитесь от раба (такого-то), по сей час, по сей день, по его жизнь, моим крепким словом».

У

каждого знахаря были свои излюбленные методы лечения, которые, на их взгляд, давали необходимый эффект. Например, один такой народный врачеватель лечил от ревматизма следующим образом.

Весной, когда прел навоз, этот знахарь выкапывал в огромной куче навоза яму, сажал туда голого ревматика и забрасывал пустоты вокруг тела преющим навозом. Снаружи оставалась только голова больного. А поскольку в преющем навозе было горячо, как на полке в бане, то больной орал благим матом. В некоторых случаях лекарь накладывал вокруг головы и плеч больного тяжелые камни, чтобы он не смог вылезти из навоза. Такой способ лечения требовал выдержки и терпения не только от больного, но и от лекаря, ибо слезы и мольбы больного могли разжалобить лекаря. Шесть часов продолжался сеанс лечения, а их необходимо было принять не менее двадцати. Многим людям такое лечение помогало.

Крайне тяжелое положение складывалось с охраной здоровья матери и ребенка. Во всем уезде, а это свыше 200 тысяч населения, не было ни одного специализированного медицинского учреждения. В 1871 году в ставропольской больнице работало только две дипломированных акушерки, которых называли повивальными бабками, хотя по возрасту они были молодыми. Их обязанности очень четко определял врачебный Устав «...Повивальная бабка должна во всякое время, днем или ночью, от кого бы по должности своей призываема ни была, невзирая на лица, тотчас являться, и, по прибытии к родильнице, поступают ласково и расторопно, наблюдая всегда молчаливость, особливо в таких случаях, кои не терпят разглашательств».

Как специалисты, они прекрасно знали свое дело, были воспитаны на настольной книге акушеров того времени «искусство повивания или наука о бабичем деле» и тем не менее, к ним, казенным повивальным бабкам, обращались мало.

Посудите сами, в ставропольской больнице в 1891 году родилось только 24 ребенка, в 1892 году — 23 ребенка, в 1893 году — 20, в 1894 году — 13 детей и это в городе, где проживало около 3-х тысяч женского населения.

Большинство женщин не обращались в больницу по финансовым соображениям, а многие пациентки и в силу обыкновенного невежества. Один из ставропольских священников рассказывал, что ему в 90-х годах прошлого века одна из женщин признавалась: «Я, батюшка, грешница: лекарство из аптеки пила». Для суеверных крестьян имело значение и то, что акушерки, в большинстве своем девушки, могли их сглазить. Акушерки применяли инструменты, а это считалось грехом.

Основная масса ребятишек рождалась в домашних условиях, без помощи медиков, зачастую в антисанитарных условиях. Медиков в этих случаях заменяла местная бабка-повитуха, которая была в каждом селе, а в Ставрополе их было несколько. Этих женщин никто не избирал и не назначал, они сами добровольно принимали на себя, нигде не записанные, но прекрасно осознанные ими обязательства. Бабка не могла отказать в просьбе придти к роженице, ибо это рассматривалось как непростительный грех.

Повивальная бабка пользовалась большим авторитетом. Без знаний, по свойственному русскому народу сметливости и сноровке эти бабки были очень искусны. Повивальной она называлась потому, что умела правильно «свить» новорожденного «повивальником», чтобы он не барахтался и не царапался, и спал спокойно и учила этому молодую мать. Бабки были мастерицы по части женских и материнских забот. Недаром говорили: «бабка походит — всякому делу поможет». А мастерство каждой отмечали: «у всякой бабки — свои ухватки».

О почитании бабки-повитухи свидетельствовал народный обычай «рукомытие». На девятый день после родов бабка посещала принятого ей новорожденного, и они с матерью, перепеленав младенца, совершали совместно «размывание рук» — мыли руки в одной лохани или тазу, вытирали их одним непременно новым полотенцем, которое бабка тут же получала в подарок.

Вообще надо заметить, что за труд бабкам обычно не платили, но обязательно их одаривали. Дарили платок, мыло, полотенце, материал на кофту. Крестьяне говорили, что грех непростительный, если не одаришь. Иногда мужчины помогали бабкам вспахать полоску земли, привезти дров или сена в знак благодарности, ибо, как правило, они были пожилыми женщинами, чаще всего вдовами.

Дважды в год в Ставрополь и окрестные села приходило много крестьян, особенно с низовьев Волги на заработки. В первом случае, эти люди были заняты погрузкой зерна, муки на отправляющиеся хлебные караваны по Волге, а во втором — на уборку хлебов в качестве батраков-сезонников. Понимая, что «день год кормит» они трудились очень напряженно, почти весь световой день. У этой категории тружеников очень популярны были банки, которые им ставили «бродячие» врачеватели.

Эти банки были наподобие стаканчиков с выпуклым, округлым дном, в котором имелось отверстие с краями, плотно затянутыми лайкой (кожей), которая снималась и, при надобности, вновь натягивалась. Сухие банки ставили просто: прикладывался стаканчик к телу, снималась лайка и «лечащий» с силой губами втягивал в нее кожу, после чего вновь прикрывал отверствие. «Отдув» наливался кровью, синел, и это считалось, как впрочем и сейчас, средством от простуды.

К

ровососные банки представляли собой более сложную процедуру. Сначала ставилась сухая банка, срывалась и на опухшем месте делалась насечка. На надрез наводилась банка, из которой «лечащий» насасывал кровь до половины банки. Особенно такую процедуру любили грузчики. От фунта до 3-х пускалось крови. Если кровь жидкая, прозрачная — прекращали операцию; густая и темная — продолжали. Брали за эту операцию 60 копеек, почти половину дневного заработка грузчика

Весьма популярной среди ставропольчан была «ставка пиявок». Их ставили от запоя, от сильного охмеления, при ударе, при приливе крови к голове и при неспособности к учению. Чаще всего ставили за уши, к вискам — реже. К копчику и на спину. Некоторые специалисты, доводя свое мастерство до виртуозности, чтобы пиявки были «злее» сажали их перед употреблением в кислый хлебный квас. Эту операцию они называли «монашку постным накормить». Пьяницам для вытрезвления ставили по одной пиявке за уши и к вискам, серьезным больным, по усмотрению врачевателя, до 15 и более.

Но многие крестьяне занимались самолечением, ведь практически каждый крестьянин знал целебные свойства некоторых трав и растений. Причем эти знания передавались из поколения в поколение. Так, для борьбы с алкоголизмом широко был распространен весьма простой способ лечения. «Чтобы человек не пил пива, ни вина, возьми губы (нарост) осиновую и березовую кору... истолки да смешай, дай ему пить дважды или трижды, не станет пити и до смерти». Можно было сделать водочную настойку и из лесных, зеленых клопов, живущих в малине. Эти маленькие зеленые насекомые обладали весьма резким и неприятным запахом. Говорят, что такое лекарство внушало отвращение к алкоголю. Сейчас хочется в это поверить, но что-то мешает этому. Документальных свидетельств об эффективности того или иного знахарского рецепта найти очень трудно, так как знахари никаких «скорбных листов» (историй болезни) не писали. Этим они здорово отличались от современных медиков.

Но среди «бродячих врачевателей» очень часто встречались и явные шарлатаны, которые промышляли под маской народной медицины. Например, 27 сентября 1865 года в Ставрополе допрашивали персидского подданного Мирзу Аб-баса. Этого 22-летнего молодого человека, плохо говорившего по-русски, задержали и привезли из Новой Бинарадки. Он ездил по селам уезда и практиковал «лечение» глазных болезней. При обыске у него обнаружили большое количество пакетиков с порошками, которыми он лечил. Пригласили Ставропольского городского врача Гамбурцева, чтобы определить лечебные свойства порошков. Врач заявил: «Химический состав, ровно и название медикаментов, отобранных от персидского подданного Мирзы Аббаса для освидетельствования, неизвестны, почему я не могу сказать, в какой степени они вредны для здоровья при употреблении...»

Порошки пришлось отправить в Самару на экспертизу. Оттуда ответили, что пакет № 1 «сахар с примесью уксуснокислой меди», в пакете № 2 «сахар с примесью киновари и сернистой ртути».

За такое лекарство жена рядового Михеева отдала этому Мирзе последние деньги — 3 рубля серебром. По тем временам это были большие деньги. Примерно, такие же суммы дали Афинья Иванова, Пелагея Сафронова, Агафья Дмитриева, Авдотья Андреева, Анастасия Григорьева, Варвара Митрофанова. После расследования Мирзу выслали из России, поскольку это было прямым нарушением статьи 220 врачебного Устава. «Никто как из российских, так и иностранных, не имеющих диплома или свидетельства... не имеют права заниматься никакой отраслью врачебной практики в России. Иностранные врачи, желающие заниматься врачебной практикой в России, обязаны сверх того, непременно знать русский язык».

А вот к местным знахарям этот российский закон почти не применялся. Возьмем опять тот же врачебный Устав. Его статья 226-я гласила, что люди, не имеющие права заниматься врачебной практикой, могут быть наказаны мировым судьей, «однако, правило это не применяется к лицам, которые по человеколюбию, безвозмездно помогают больным своими советами и известными им средствами лечения». А знахари редко брали с односельчан деньги, чаще всего их в благодарность кормили, угощали, приносили в качестве благодарности продовольствие и подарки. Любопытно, что хитрый Мирза Аббас знал это положение, потому что в начале следствия он упорно настаивал, что «больному помогал без всякого возмездия», но люди подтвердили, что деньги ему давали. Причем большинство пациентов на следствии признали, что «лекарство его нисколько не помогло», «пользы от его лекарства мне вовсе не было», «чувствую все также, как и прежде».

Наказывали же явных шарлатанов. В сентябре 1860 года ставропольский уездный суд судил трех сибирских крестьян Шабаева, Мусейнова и Налилова, которые «промышляли» лечением лошадей в ставропольских селах. Но суд не смог доказать их вину, поскольку «лекарства по медицинскому освидетельствованию, кроме сулемы, у них оказались невредными». Их строго предупредили и отпустили. Тем не менее ставропольские власти были весьма встревожены все увеличивающимся числом «бродячих врачевателей». Так, 30 декабря 1861 года в селе Городище появились два крестьянина Гордей Васильев и Алексей Иванов, которые, по словам местных жителей, «домогались кого-либо обмануть через посредство лечения людей и скотины». Волостной старшина отправил их под стражей в Ставрополь в полицию для разбирательства, однако дорогой они сбежали и следы их в истории затерялись.

...Пришли другие времена и сейчас знахари, целители не убегают от властей, не прячутся в глухих деревеньках, а выступают в больших залах, их рекламируют в газетах, они представляются с добавлением мыслимых и немыслимых титулов и званий. Как и раньше они продолжают врачевать наше Тело, но все чаще и чаще стараются повлиять на наш Дух, чего раньше они не делали.

Blog

Содержание