; 1999 400 с. Isbn 5-85234-100-2 Очерки и рассказ

Вид материала

Содержание

Гончарный промысел
Яблочный бизнес
Луковый бизнес

Подобный материал:

1 ... 6 7 8 9 10 11 12 13 ... 23

Гончарный промысел

Крестьянский быт, любая семья, будь-то богатая или бедная, не могли обойтись без продукции гончарных дел мастеров. Это был, пожалуй, самый выгодный для ставропольского крестьянина промысел. Поскольку развитие этого промысла зависело от сырья — пригодной глины, а она была далеко не везде, то географическое развитие гончарного дела диктовалось именно этим обстоятельством. На привозной глине гончары почти не работали.

Традиционными центрами гончарного дела в Ставропольском уезде были два села: на севере уезда в Новой Майне и в центре — Старая Майна. В первом селе гончарством занималось 58 семей, а во втором — 15 дворов. Причем, это были старинные центры гончаров, здесь этим промыслом занимались с начала 19 века. Понемногу гончары работали и в других селах, но их промысел не имел промышленного значения.

Орудия производства у гончаров были несложные: ножной гончарный круг, несколько самодельных и различной величины ножий, да проволока для снятия со станков горшков. В сараях, но в большинстве случаев в жилых избах, ставили гончарный круг, сюда же приносили в кадушках из творила приготовленную глину.

Ловкими, быстрыми движениями из бесформенного куска глины на глазах рождалась необходимая посуда. Снятый с круга горшок оставляли или же в этом помещении, или относили в сушильню, где ставили на нижнюю полку. Здесь посуда стояла до тех пор, пока при надавливании пальцем не оставалось следа. В таких случаях гончары обычно говорили, что горшок «провял».

Затем посуду ставили с нижних полок на верхние, где она находилась до тех пор, пока от удара палочкой не станет издавать чистый звук. После этого посуду ставили на обычную домашнюю печку и здесь она находилась до самого обжига. Вся без исключения посуда изготовлялась красная, для чего к глине примешивался сурик и купорос.

Гончар делал различной формы и величины горшки, специальные горшки для молока, которые у нас здесь называли балакири, делали сковороды, кастрюли, кувшины, рукомойники с двумя горлышками, различные миски, блюда.

Выделка того или иного рода посуды зависела от времен года. В мае—июне гончары больше делали кувшины, с которыми крестьянам необходимо было выезжать на полевые работы, на сенокос. В сентябре большое место в ассортименте занимали блюда, сковороды и горшки. Сразу же после нового года делали балакири, так как с этого времени начинали телиться коровы и спрос на балакиры повышался.

Сделанная посуда определенное время сушилась в сарае, дожидаясь очереди второго ответственного этапа — калки. Для закаливания изделий гончарного ремесла мастер строил на склоне оврага, на околице, или, как здесь говорили, «на выпуске» несколько одинаковой величины горнов, устраиваемых в вырытой яме, обложенной кирпичами, обыкновенно на двух домохозяев по одному горну, но поскольку устройство горна требовало 5—10 рублей (для крестьянина деньги немалые), то нередко строили горн сообща б—8 хозяев. Так как первый обжиг требовал большого количества дров, то бросали жребий, кому первому начинать. Чтобы избежать убытков, артель позволяла бесплатно обжигать какому-нибудь горшечнику в первую очередь. После него, пользуясь уже нагретым горном, хозяева затрачивали гораздо меньше дров. Очень важно было подобрать дрова для обжига: сосновые дрова сильно коптили, а осина давала мало жару, поэтому они не годились.

В горн ставилось обыкновенно до 500 различных посудин: 200 «варейных горшков», 50 жаровень, 50 балаки-рей, 20 рукомойников, 20 кувшинов, 20 мисок, 20 кастрюль, 100 круглых сковородок. В зависимости от опыта мастера посуду можно было уложить правильными рядами и тогда ее в горн входило больше, а если поставить в разброс — посуды укладывалось меньше, но зато качество обжига повышалось. Мастер, который дорожил своим именем, всегда делал так, чтобы повысить качество своего труда.

Когда посуда была уложена, разводился огонь. Обжиг начинался со слабого огня, обязательно сырыми дровами, такой огонь назывался куревом. После чего огонь усиливали и доводили до красного каления, это когда температура достигала 700—900 градусов, чего нельзя было достичь ни на костре, ни в домашней печи.

Такой огонь поддерживался, примерно, 6 часов, а затем верх горна засыпали песком, а топку замазывали глиной оставляли на 2 суток. Потом вверху горна делали небольшое отверстие и постепенно горн остывал. Остывание продолжалось 4—5 суток, после чего можно было вынимать посуду.

Обжигание глазурованной (поливной) посуды было более продолжительным и требовало от мастера большего искусства, поэтому за это дело брался не каждый. Только после долгого опыта и приноравления к горну, дровам и прочим условиям, некоторые гончары достигали того, к чему стремились: к малой толике брака.

Перед посадкой в печь эту посуду обмазывали дегтем, чтобы затем для глазирования можно было покрыть ее тонким слоем (через сито) свинцового порошка и медной окалины. Наиболее простая и дешевая глазурь — красная — получалась от посыпки одним свинцовым порошком; белая — от посыпки свинцовым порошком, но перед этим она обмазывалась белой глиной и обтиралась тряпкой, смоченной жидким раствором белой глины; если посуду посыпали порошком медной окалины, то глазурь получалась зеленой, но посуду с зеленой глазурью делали не часто. Чаще всего делали зеленые узоры на красной или белой глазури. Очень много было поливной посуды, когда перед обжигом посуду смазывали крепким раствором соли, отчего на посуде получалась блестящая поверхность («муравленная посуда»).

Остывшую посуду бережно укладывали в телеги с соломой и отправляли на ярмарки и базары в ближайшие села. Продавали ее в Мелекессе и Старой Майне, но поскольку здесь гончаров было много, цена на их изделия была невысока. Гораздо выгоднее было продать в Ставрополе. Гончары продавали свой товар большей частью в розницу, очень редко — оптовым скупщикам. Оптовый торговец обычно покупал 100 посудин за 25 рублей.

В розничной торговле гончарная посуда шла на ставропольском рынке в зависимости от качества. Мелкие горшки продавались по 1—2 копейки за штуку, «варейные» горшки по 3—5 копеек, жаровни — по 5—7 копеек, бала-кири — по 2—3 копейки, рукомойники по 3 копейки, кувшины по 5—8 копеек, миски по 3—4 копейки. Блюда и сковородки продавали по 2—5 копеек. Цены на гончарную посуду по мере удаления от места выработки возрастали, отсюда вполне естественно было желание сбыть посуду на дальних базарах. Этого не могли себе позволить безлошадные гончары и мастер становился всецело зависим от лошади и домашнего хозяйства, которое без ущерба не может развиваться ввиду долгого отсутствия работника.

Какова же, говоря современным языком, экономическая эффективность работы гончарного мастера? Сделаем небольшой анализ. Для одного горна требовалась подвозка 2-х возов глины, что обходилось в 20—30 копеек, покупка 30 фунтов сурика по 12 копеек за фунт, значит 3 рубля 60 копеек; фунт купороса на 20 копеек и два воза дров на 1 руб. 50 копеек. Итого на один горн требовалось затратить 5 рублей 55 копеек.

Посуды же с одного горна продавалось на 13 рублей. Итого чистой прибыли получалось 7 рублей 45 копеек. Один мастер-гончар со специальным помощником или мальчиком-подростком в год мог приготовить посуды на 15 горнов, в одиночку на 6—8 горнов. Так что заработок гончара при производстве в 8—15 горнов равнялся от 60 до 112 рублей. Это был небольшой заработок.

Но надо заметить, что хороший мастер редко работал без подмастерья, ученика. Родители старались своего сына-подростка пристроить к хорошему мастеру, ибо владение каким-либо ремеслом, в котором было заинтересовано сельское общество выделяло и материально и нравственно среди односельчан. Нам известны несколько условий, заключенных крестьянами с мастером при отдаче своих детей «для выучки» ремеслу. В одном из этих условий выговаривалось, что мастер обязан только кормить мальчика и «сшить ему рубашку», в другом — родители выговаривали «не бить сына слишком жестоко» как делают дурные хозяева, которые своих учеников бьют «незаслуженно, ругают в пьяном виде и утруждают непосильной работой». А чтобы мальчик из-за побоев не вздумал прежде срока сбежать от учителя-мастера, последний ставил в условии статью, дающую ему право за побег ученика взыскивать с родителей 25 рублей. Ради справедливости надо отметить и то, что ученики мастера не только помогали своему учителю, он и помогали сохранить уникальные приемы работы умельцев.

Сейчас пришли другие времена, появились другие материалы, технологии, приемы работы, мы постепенно привыкаем к ним и непонятно, почему ностальгически смотрим на сохранившиеся балакири. Изделия гончарных дел мастеров сейчас на рынке практически не увидишь, они перекочевали в художественные салоны для немногих, хотя раньше служили всем.

Наличие глины в том или ином селении давало развитие и кирпичному производству. В основном кирпичи в Ставропольском уезде делали в пяти селах: Старое Микушкино, Старом и Новом Уренбашах и Помряски-но. Хотя кирпичники были и в Мусорке, Ташелке и других селах. Всего 66 человек профессионально делали кирпичи.

В 1863 году в Ставрополе было 5 кирпичных заводов; они принадлежали купцу Макаренкову, мещанам Егору Кондратьеву, Семену Чекмасову. Небольшие они были, давали всего 26 рублей прибыли за летний сезон. Позже число кирпичных заводов в Ставрополе выросло до восьми. Все они были с одним горном и давали все вместе 200 тысяч кирпичей в год. Завод Каляганова в Подстепках имел 2 горна и выпускал 180 тысяч кирпичей в год. Кирпичный завод в Нижнем Санчелеево был самым крупным, он выпускал 240 тысяч кирпичей в год.

Особенно интенсивно кирпичное производство стало развиваться в 90-е годы прошлого века. До этого лес был сравнительно недорог и крестьяне возводили свои дома деревянными, в 1867 году во всем уезде было только 3 крестьянских дома, возведенных из кирпича. Возросшее количество пожаров, подорожание материала из дерева подтолкнули население к производству кирпича. В одном только селе Помряскино было 5 кирпичных заводов и 40 крестьянских дворов были заняты на этих заводах.

Собственно говоря эти кустарные заведения трудно назвать заводами. Это были небольшие сараи с большой четырехугольной печью, крыша у всех была соломенная. Рабочими на помряскинских заводах были, как правило, татары из села Уразгильдино, плата которым начислялась поштучно — 3 рубля за тысячу кирпичей. Татары в свою очередь нанимали себе помощников, платя им от 65 копеек до рубля за тысячу кирпичей. Последний контингент рабочих набирался исключительно из сирот-подростков или безземельных и безлошадных крестьян.

Делали кирпичи только в летнее время — с мая по сентябрь. Настоящий рабочий — «мастер» только формовал кирпич, а помощники месили, подносили глину формовщику и складывали сырой кирпич в сарай для просушки. Кирпичи делали 5 вершков длины (вершок равнялся 4,4 см) и 2,5 вершка в ширину, но из-за плохой прокалки кирпичи были не особенно хороши. Экономическая выгода была следующая: владелец имел от 30 до 50 рублей с каждых 10 тысяч проданных кирпичей.

Яблочный бизнес

Бывая в селах Ставропольского района, поражаешься убогости приусадебного участка: или одна картошка, или два—три кустика смородины да куст сирени. А ведь став-ропольчане умели выращивать хорошие сады, иногда плодоводство ставили главным делом в хозяйстве.

Самым садовым местом до революции в Ставропольском уезде считали большое село — центр волости — Хря-щевку. Это было действительно большое село. В 1900 году здесь стояли 2 церкви и две церковно-приходские школы, проживало 6.034 человека (по переписи 1897 года). В селе действовало три завода (кожевенный, овчинный и кирпичный), паровая мельница, две маслобойки, 35 ветряных мельниц. Накладывала свой отпечаток на село и хлебная биржа с пароходной пристанью.

Хрящевка считалась по праву яблочной столицей уезда. Двести крестьянских дворов этого села имели яблоневые сады, в которых росло 16.834 яблони. Нехитрый подсчет подсказывал, что на двор приходилось по 84 яблони. Конечно, здесь были и садоводы, владеющие 7—15 деревьями, но были и сады в которых росло по 700 яблонь. Правда, таких больших садов было немного, всего 5—6, остальные уступали им по размерам.

Яблоневые сады в Хрящевке располагались за селом, в одном месте, занимая собой площадь надельной земли около 20 десятин. Выращивали различные сорта яблок: анис, черное дерево, бел, хорошавка, мальт, боровинка, скрут, решетка и другие. Сейчас эти названия даже для опытного садовода звучат незнакомо, в этом нет ничего удивительного, многие из названных сортов уже выродились.

Кажется такая история произошла с яблоками сорта «Черное дерево», впрочем его еще называли Поволжским или Царским шипом. Это был старинный русский сорт. Плоды желтовато-зеленые со слабым полосато-красным румянцем, среднего размера. Урожайность этого сорта была небольшая, зимоустойчивость — средняя. Яблоки «черного дерева» были сладко-кислые на вкус. Вроде бы ничего особенного, тем не менее яблоки черного дерева считались самыми лучшими в хрящевских садах. И самыми дорогими: если настоящий анис продавался от 50 копеек до 1 руб. 10 копеек за пуд, то яблоки черного дерева устойчиво шли по полтора рубля за пуд.

Анис выращивался в основном алый или розовый, очень красивое и вкусное яблоко. Оно отличалось своей универсальностью: его употребляли и в свежем виде, и мочили, и сушили, варили варенье, делали домашнее вино. Деревья аниса хорошо выдерживали здешние зимы, ибо родина его разведения была под Симбирском, по большому счету недалеко от Хрящевки.

Идеальным крестьянским яблоком, растущим в хрящевских садах, считался сорт красная репка. Этот сорт плодоносил в раннем возрасте и по стойкости против ветров не уступал анису. Главным центром торговли этого сорта была Сызрань.

Была у этого сорта одна особенность, которая отличала его от других. Созревала красная репка, примерно, за месяц до Преображения (19 августа по новому стилю). Преображение или Спас яблочный широко праздновался. В церкви освящали яблоки и как бы официально разрешали первый раз в году их есть. В народе говорили: «На второй Спас и нищий яблочко съест». А до 19 августа как бы не разрешалось. Владимир Иванович Даль очень мудро разъясняет смысл запрета тем, что «до сих сроков яблоки... редко вызревают, и что ребятишек трудно удержать от незрелого лакомства, если не настращать их». Как видим, причина вполне бытовая, самая прозаическая. Так что мальчишки рады были такому сорту, хотя и вкусовые качества красной репки были невысоки.

Определенной популярностью среди садоводов пользовался сорт боровинка. Это чисто русский сорт, а ценили его за зимостойкость, раннюю и обильную урожайность и высокую товарность плодов. Яблоки боровинки крупные, расписные, достигали 200 граммов. Очень хороши были для варенья. Характерной отрицательной особенностью боровинки являлась хрупкость скелета, она очень страдала от ветров и почти всегда нуждалась в подпорках. Обильно плодоносила хорошавка. Сорт был очень стойкий, и яблочки хорошие: снежно-белые, сочные, на вкус кисловато-сладкие.

Опытный садовод знает, сколько труда и забот необходимо приложить, чтобы яблоневый сад начинал давать доход. Хрящевские садоводы умели получать неплохой доход. Хорошая яблоня при тщательном уходе давала до 5—6 пудов яблок, но это были отдельные экземпляры. Если же взять хрящевский сад средней величины (в 50 яблонь), то он в лето при средней плодовитости яблок в 3—4 пуда с яблони давал от 150 до 200 пудов.

Средняя цена яблок за пуд держалась 75 копеек. Значит, доход составлял 115—150 рублей. Но в Хрящевке было 5—6 садов, получавших 300—400 рублей чистого дохода. У них торговля яблоками шла круглый год. Хранили яблоки в сухом погребе от Рождества до Пасхи, предлагая их покупателям. Некоторые умудрялись сохранить их до нового урожая, переложив яблоки сухой золой и просеянным толченым углем.

Конечно, сам по себе приличный доход не приходил, требовалось приложить немало усилий для поддержания сада. Вовремя подрезать, уберечь яблони от различных болезней и вредителей, подкормить их — каждую необходимо было потрогать, поговорить с ней. По многолетней привычке это делали в специальные дни.

14 января в Васильев день обязательно в полночь необходимо было потрясти яблони для хорошего урожая. Второй раз это делали 15 февраля на Сретенье. Была такая примета: если в этот день был ветер, то он предвещал плодородие деревьев. Но независимо от этого в этот день, придя с заутрени, садовник руками тряс каждую яблоню, чтобы она была с плодами.

Но приметы приметами, а конкретный физический труд всегда сопутствовал садоводу. Как говорится, «на Бога надейся, а сам не плошай». К концу прошлого века все чаще и чаще случались в наших местах засухи. Полить большой сад без водопровода — нелегкое дело. Приходилось нанимать временных работников, а желающих подработать было немало. Каждый, нанимающийся на работу, заключал через волостное правление договор. За регистрацию договора брали 20 копеек в мирские суммы. Хозяин мог подвергать своих рабочих вычету за прогул, за небрежную работу, за грубость и неподчинение хозяину. Других вычетов нельзя было делать, да и вычеты не могли превышать двойной платы за прогульный день.

Зимой с садом тоже хватало работы. Главная опасность грозила со стороны зайцев, больших любителей яблоневой коры. В этом случае также приходилось нанимать специального караульщика с оплатой 3—5 рублей за зиму, смотря конечно, по размерам сада. А сколько было хлопот с сохранением молодых деревьев от заморозков.

Но, как всегда, реальная опасность подстерегала садоводов не со стороны погоды или зайцев, а со стороны человека. Любители считать деньги в чужом кармане появились не вчера, они были всегда. Часть хрящевских жителей, увидев, что садоводы получают какой-то доход, бросились тоже разводить сады, завезя хорошие саженцы из Саратовской губернии, в частности, мальт Бо-гаевский.

Другая часть односельчан, не умеющих, а главное не желающих выращивать сады, направили свою энергию на то, чтобы навредить садоводам. Все в соответствии с расхожим анекдотом. Когда у завистливого американца сосед построил приличный дом, то американец в сердцах заявил, что он построит лучше и красивее. А русский в аналогичной ситуации коротко сказал: «Спалю, паразита!» Только этим можно объяснить решение, принятое сельским обществом Хрящевки в 1883 году о том, чтобы владельцы садов уплачивали по 15 рублей с каждой десятины сада в пользу сельского общества.

Садоводы пытались вразумить завистливых односельчан, что яблоневый промысел неустойчив. Яблоня один год родит, а второй — отдыхает. А где гарантии от садовых болезней, погоды, других напастей? Не уговорили. Тогда садоводы предложили вместо налога взять у них на эту сумму землю из-под своего сада. Трудно удержаться от аналогии, когда после войны, в 1946 году правительство обложило налогом любой кустик, торчащий в усадьбе сельчанина, люди в наших местах вырубили сады.

Тогда в Хрящевке сады вырубать не стали, но охоты у многих поубавилось, и постепенно хрящевские садоводы прекращали сами заниматься этим промыслом. Они стали сдавать в аренду свои сады приезжающим прасолам из Симбирской губернии, которые сами ухаживали за садами, делали сбор яблок, продавая их летом в Мелекессе, Ставрополе, Самаре.

Попытки же завести подобные сады в самом Ставрополе каждый год терпели неудачу в силу различных причин. Одна из них состоит в том, что городская Дума не верила, что на ставропольских песках можно было организовать хорошие сады и не выделяла под это землю. А небольшие фруктовые сады в Ставрополе были у Старкова, Дерябина, Дробыш-Дробышевского, но ни один из них не имел промышленного значения.

Луковый бизнес

В жизни ставропольчан, впрочем, как и у жителей других городов, нередко случалось массовое увлечение каким-либо промыслом. В 18 веке жители Ставрополя выращивали арбузы, которые по свидетельству известных путешественников, «здесь нарочито урождаются». С изменением экономической ситуации менялись и условия того или иного промысла.

В 60—70-х годах 19 века подавляющее большинство жителей Ставрополя увлеклось выращиванием лука, за что и город получил название «лукового городка». Недаром тогда говорили, что «кто не нюхал луку — тот не истинный ставропольчанин». Разумеется, не одни гурман-ные свойства привлекали ставропольских жителей к выращиванию лука, хотя лук, как продукт питания, был украшением стола. Про самого последнего бедняка говорили, что «голь последняя и та лук в щи есть». Да и богатые знали пословицу: «Кто ест лук, того Бог избавит от вечных мук». Лук, как товар, породил всеобщее увлечение. Лучшие «луковщики» при среднем урожае в год выручали от пятисот до тысячи рублей чистого дохода, затрачивая при посеве 100—150 рублей, не более. Именно это не оставляло в покое многих обывателей города.

Известный русский философ Иван Ильин в статье «О частной собственности» отмечал подобную черту русских людей. «Количественное неравенство имущества безусловно и вредно: собственное неравенство человеческих сил, способностей и желаний все равно скоро опять приведет к имущественному неравенству. Имущественное неравенство преодолевается не переделом богатств, а освобождением души от зависти; естественным братством, доброжелательством; искусством довольствоваться тем, что есть, помышлением не о тех, кто «богаче меня», а о тех, кто «беднее меня», уверенностью, что богатство не определяет человеческого достоинства и творческого трудолюбия. Воспитание должно давать людям уметь духовно переносить неравенство...»

Сейчас трудно сказать, кто первый поставил выращивание лука на промышленную основу. Для себя, немного для рынка ставропольские жители растили лук издавна. Все началось с бессоновского лука.

До революции самым крупным экспортером лука в России были крестьяне Курской губернии, здесь был центр знаменитого стригуновского лука из села Стригуны, а на втором месте находились пензенские крестьяне. Прекрасный мячковский лук выращивали в Мячково Московской губернии. Вообще следует заметить, что в 1913 году в России насчитывалось около 100 сортов репчатого лука. И если с курскими и московскими торговцами ставропольские купцы встречались нечасто, то с пензенцами шла довольно оживленная торговля. В 12 км от Пензы, вблизи реки Суры, располагалось большое село Бессоновка. Прекрасные здесь были места, пойменные, заливные луга. Недаром здесь все занимались выращиванием лука. В 1913 году в Бессоновке производили до 1 млн пудов лука-репки и севка, причем около 650 тысяч пудов предназначалось на рынок. В среднем одна десятина посевов лука давала крестьянину до 210 рублей чистого дохода.

Ставропольчане быстро смекнули: места-то ведь похожи на наши, тоже пойма, те луга, тот же климат. И взялись за дело. Семена обычно покупали в пензенском селе Бессоновка, потому что бессоновский лук способен был переносить самые дальние перевозки и длительное хранение, что делало его выгодным торговым продуктом. По сохранности, или, как говорят агрономы, по лежкости с бессонов-ским луком могли соперничать только ростовский репчатый да мстерский из Владимирской губернии. Кроме того, высокая витаминозность создала ему заслуженную славу. Он в полной мере оправдывал народную мудрость «лук — от семи недуг».

Каковы же были затраты ставропольских жителей при занятии луковым промыслом? Первоначально семена лука-севка покупали в Пензе по цене от 90 копеек до 2 рублей за пуд. При доставке семян в Ставрополь их уже продавали по 3—4 рубля за пуд. На десятину земли требовалось в зависимости от сорта, от 15 до 20 пудов семян. Особое внимание требовала земля под посев. Лук требовал хорошей пойменной, мало истощенной земли, в Ставрополе такую землю называли «чищебой».

Если не было своей земли, то приходилось арендовать. Обычно десятина земли сдавалась в аренду от 10 до 16 рублей. Чтобы вспахать одну десятину, платили обычно около б рублей. Чтобы два-три раза выполоть за лето посеянный лук, необходимо было нанять 40—60 человек, обычно женщин и девушек, которым платили по 20 копеек в сутки. Такое же количество женщин требовалось и для уборки урожая.

Лук старались убирать в первой половине сентября до заморозков. В народном календаре 8 сентября считался не только рождеством Богородицы, но и днем начала уборки лука. Этот день еще по-другому называли: луков день. Опоздание с уборкой приводило к снижению лежкости, поскольку после полного усыхания листьев при наличии влажной почвы вновь начиналось отрастание корней. Для уборки старались выбирать сухую, ветренную погоду, чтобы просушить лук на свежем воздухе. Солнечная сушка способствовала не только высыханию, но и обеззараживанию луковиц. Затем их 2—3 недели сушили в сараях.

Под высокой крышей сарая подвешивался и связанный в пучки стреличник. После того, как стреличник просыхал, приступали к выколачиванию чернушки. Здесь тоже были свои правила. Многолетний опыт говорил, что чернушка хорошо вымолачивалась в ясные, солнечные дни и больше чем наполовину оставалась в шапках (семенах головках) в пасмурные дни. После уборки лук вязали в пле-теницу, состоящую, примерно, из 50 луковиц. Теперь только оставалось продать лук на осенних или зимних ярмарках.

Много луку отвозилось в Самару, в степные места, где можно было продать товар подороже. Особо крупный, отборный лук возили в большие города на проходящие ярмарки: Казань, Нижний Новгород. Хотя в Нижнем приходилось испытывать острую конкуренцию. Там в арзамасских селах Кичанзино и Красное растили прекрасный арзамасский лук, но и здесь наш лук находил своего благодарного покупателя.

Доход же от лука был таков: с одной десятины земли при хорошем урожае обычно собирали от 70 до 100 возов лука; в каждом возу до 200 плетениц, а каждые 20 плете-ниц или 1000 луковиц продавались от 1 до полутора рублей. Бывало и дороже.

Если хозяин серьезно занимался луковым бизнесом, это было заметно по его быту. В своем доме он устраивал очень глубокий подпол, в котором хранился крупный лук, так называемый лук-матку, дающий при посадке семена (чернушку). Лук-матка требовал для своего хранения пониженную температуру, примерно, как картофель.

На полатях, под потолком хранился лук-севок, получаемый в год посева чернушки. Севок надо было хранить в течение всей зимы при температуре 15—18 градусов тепла. Высаженный в грунт севок давал крупный репчатый лук, из которого, в свою очередь, отбирался на семена и лук-матка. Но поскольку овощ требовал затемненного хранения, то в домах промысловиков частенько были прикрыты ставнями окна.

К 90-м годам луковый промысел в Ставрополе стал заметно слабеть. Однозначного объяснения этому не может быть. С одной стороны, возросла конкуренция в результате увеличения производства лука в других местах, а с другой — отношение к луку самих жителей к этому промыслу. Земля под посевами лука истощалась и уже не давала многократных прибылей. Ведь у нас прибыль в 5—6 процентов не считали за прибыль. Эйфория получения сверхприбылей улетучилась. Необходимо было кропотливо, буднично наращивать навыки ведения луководства. Но проще оказалось подождать пришествия нового, легкого и модного промысла. В душе-то они были хлебопашцы.

Blog

Содержание