Geum.ru

Л. соболев его военное детство в четырех частях

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава 80. Конец войне
Часть четвертая. Мирная жизнь
Подобный материал:
1   ...   72   73   74   75   76   77   78   79   ...   85

Глава 80. Конец войне



Радио действительно оказалось точкой притяжения для всей семьи. Связист оказался прав. Тарелку не выключали ни днем, ни ночью. Ночью, правда, уменьшали звук, но так, чтобы он не мешал спать. Глубокой ночью радио само выключалось. А в шесть утра будило всех своими позывными. Заканчивался апрель. Сводки с фронтов тревожили уже лишь ожиданием конца войны, а не ее исходом. В исходе никто не сомневался. Усиливалось нетерпение узнать о долгожданном, что держало всех в напряжении.

Территория страны вся была свободной от врага. Последние бои шли в Польше, Чехословакии и самой Германии. Тревожно и горько было от сознания того, что наши солдаты продолжают гибнуть уже на чужой территории, тогда как им пора было возвращаться домой и восстанавливать свою страну. Кругом была разруха и неустроенность, и так были нужны мужские руки для их ликвидации. Но не добить врага в его логове, значит и не победить вовсе. Это тоже всем было ясно.

И вот, наконец, пал рейхстаг. Гитлеру капут! Маршал Жуков принял от немецкого командования полную и безоговорочную капитуляцию. Конец войне! Все эти сводки и сообщения в устах Левитана даже из этой дребезжащей тарелки гремели с такой силой и торжественностью, что хотелось остановиться и замереть, не пропустив ни одного слова.

Молодцы все же те, благодаря чьим решениям и действиям в домах появилось радио. Трудно даже представить себе, чтобы в такое время оказаться лишенным той информации, которая шла по радио в конце войны. Бывают же на свете волшебники! Таким в воспоминаниях Леньки навсегда остался тот радист, что поставил им радио.

С окончанием войны движение на улицах города заметно оживилось. Появились потрепанные автомобили, едущие по утрам со стороны вокзала к мосту через овраг. Еще больше было телег с впряженными в них лошадками. Услышав об окончании войны, из пригородных поселков и из дальних аулов стали посылать на вокзал, к единственному поезду, приходящему каждое утро из Челябинска, тот транспорт, что оставался еще в хозяйстве. Цель у всех была одна: встретить поезд и забрать своих солдат, вернувшихся домой.

Но, поезда приходили, а солдат в них не прибавлялось. Как и раньше, в войну приезжали покалеченные, из госпиталей, без руки, без ноги, с ранением в живот, в голову. И по-прежнему это были единицы. Больше их не становилось. Массового возврата, подобного отправке на фронт, не было. Машины и телеги, посланные встречать своих, постояв несколько дней на привокзальной площади, не выдерживали дольше и уезжали обратно ни с чем. Через неделю-другую они снова возвращались с новыми надеждами, но опять уезжали с тем же результатом.

Организованного возвращения солдат с фронта не было. Постепенно к этой мысли стали привыкать, понимая, что на фронт посылали сформированные здесь части, да еще целыми эшелонами, а с фронта кто будет организованно возвращать тех, кто был призван из этих мест? Никто! Это и нереально сделать. Все должны возвращаться самостоятельно, стекаясь ручейками со всех фронтов и госпиталей в одном направлении – в направлении родных казахских степей. Смирившись с таким положением, все впали в состояние тягостного ожидания.

И все же нет-нет, да и появится в городе новый воин, а то и сразу несколько. На улицах все чаще стали мелькать фигуры в военной форме. Гимнастерки, кителя, галифе, прямые штаны с лампасами, морские – клеши, пилотки, фуражки с околышами и бескозырки с ленточками, сапоги и ботинки. Редко кто из них представлял собой бравого солдата. Один прихрамывал, но на своей ноге, другой вовсе без ноги осваивал костыли, утопая ими в уличном песке, третий без руки с заправленным за ремень рукавом гимнастерки. И на всех бинты, повязки, гипсы. Будто из госпиталей сбежали.

В центре города, на рынке, возле кинотеатров появились нищие. Неслась жалостливая, заунывная музыка. Безногие музыканты играли на своих гармошках ,сидя на доске с колесиками, будто на земле, пели хриплыми голосами и время от времени заглядывали в кепку или фуражку, лежавшую перед ними в уличной пыли.

Появились нищие и другого рода. Бродячие. Они шли поодиночке, по двое, по трое. А нахлынувшие откуда-то цыгане шли по улицам всем своим табором, бесцеремонно стуча во все ворота и буквально требуя от хозяев деньги, одежду, продукты. В отличие от цыган, первые были значительно скромнее, даже, можно сказать, стеснялись своего ремесла. На их стук в ворота и умоляющий голос: «Подайте на пропитание», или «Подайте, Христа ради», бабушка реагировала всегда одинаково сочувственно и звала Леньку: «Леня, открой ворота, впусти нищих-то. А я пойду соберу им чего-нибудь».

Это были, как правило, женщины, сильно обтрепавшиеся, с большими сумками-мешками, подвешенными на ремнях-веревках через плечо. Чаще они скромно останавливались сразу за воротами, в начале двора и там ждали подаяния. Иногда проходили по двору к входной двери и ждали там. Ленька, как бы предупреждая их от лишних шагов, сразу говорил им: «Подождите, сейчас бабушка что-нибудь соберет вам». После этой фразы они покорно останавливались и в дом не рвались.

Бабушка выносила завязанный узелок, протягивала его нищим, крестилась и говорила какие-то слова, похожие на молитву. Редко кто из нищих заглядывал в узелок, чтобы оценить подаяние. Бабушка клала туда обычно кусок хлеба, картошку вареную, овощи с огорода. Одним словом, еду. Нищие догадывались об этом и пятились к воротам, бормоча благодарности. Но так вели себя действительно голодные люди, выброшенные войной на улицу, оставшиеся без дома и без крова.

Не такими были цыгане. Ленька этого еще не знал, так как ему не приходилось с ними сталкиваться. Поэтому он однажды без всяких сомнений открыл калитку трем цыганкам, пропевшим из-за ворот жалостливую присказку, вроде «козлятушки, мои детушки, отопритеся, отворитеся». Не успел Ленька впустить их, как они, отталкивая его, ничего не спрашивая, понеслись прямо к входной двери землянки.

На его счастье именно в это время из двери им навстречу вышла бабушка. Молодые, сильные, увешанные как матрешки разноцветными юбками и кофтами, звенящие серьгами, монисто и браслетами, они чуть не смели старушку, вставшую на их пути. Бабушка, повидавшая их в своей жизни, быстро оценила обстановку и пошла на них тараном: «Вы куда, куда? В дом не пущу! Нечего вам там делать. Стойте здесь, а я вам соберу поесть в узелок».

Цыгане остановились и, пока бабушка им что-то собирала, успели заглянуть и в сени, и в сарай, и все метались по площадке перед избой, громко перекрикиваясь между собой и присматриваясь к тому, что там есть, подходящего им. Но подходящего ничего не было. Картофельное поле и овощные огороды за штакетником не создавали впечатления богатства. Цыганки явно были разочарованы, но ждали хозяйку. Бабушка вынесла узелок и подала им.

Старшая выхватила узелок из рук хозяйки и тут же развязала его. За этим последовал злой крик: «Зачем нам твоя картошка? В поле ее сколько хочешь! Нам деньги нужны! У нас дети. Их одевать надо, одежду покупать. Дай денег, бабушка». Бабушка, не смутившаяся такой наглостью, твердо ответила им: «Нет у меня денег. Да и откуда им взяться? У нас у самих двое детей. Их тоже одевать и обувать надо. Берите еду и идите с богом».

Цыганки не сдавались, придумывая новые подходы: «Давай, бабушка, мы тебе погадаем. Всю правду скажем. У вас кто еще не вернулся с войны? Скоро все вернутся, живы и здоровы». Бабушка начала сердится: «Идите, идите. Мы сами знаем все про свою семью и про войну. Не хотите еду, не берите, другие возьмут. Теперь много голодных ходит. А вы, видать, не голодаете, так и не просите. А денег у нас нет».

Она буквально выталкивала цыганок со двора. Те пятились, но не уходили. Тогда бабушка закричала на них: «Ну-ка, уходите, а то сейчас соседей позову». На ее удачу бабушкины крики услышала соседка, вечно обвинявшая Соболевых то в пропаже кур, то яиц, а то и овощей, которых у Соболевых было даже больше, чем у нее. Она закричала из-за забора: «Что у тебя там случилось, а, соседка?» Бабушка, обрадованная неожиданной подмогой, ответила ей громче необходимого: «Да, вот, цыганки одолели. Деньги требуют. Я их гоню, а они не уходят. Пришли ты ко мне своих мужиков, а то мне с ними одной не сладить».

Соседка, вошедшая в роль, решила подыграть бабушке и завозмущалась еще больше: «Ах, вы, окаянные! Деньги им подавай! Счас я им подам! Степан! Ну-ка, поди сюда! Бери Петра и иди к соседям. Цыганок помоги прогнать со двора». За забором послышался мужской голос: «Счас пойдем. Петька, где ты там? Пошли!» Ленька знал, что там есть лишь одноногий Степан, и никакого Петьки нет, но и услышанных голосов оказалось достаточно, чтобы цыганки тут же ретировались.

Они, наконец, повернулись и пошли к воротам, но на бабушкины подталкивания сзади продолжали огрызаться: «Не толкай. Сами уйдем. Вот жадная старуха. Детишкам копейку пожалела. Дай хоть три рубля. На конфетки детям». Бабушка, захлопывая за ними калитку, успела на это ответить с обидой: «Вам на конфеты надо, а у нас на сахар нету. Жадная старуха! Вот и подавай таким! А ты, Ленюшка, больше цыганам ворота не открывай. Все украдут, а то и отберут! Вот ведь какой народ!»

Ленька был буквально шокирован этой сценой с цыганками. Все время пребывания их во дворе, с момента появления и до момента исчезновения, оставило в его памяти ощущение какого-то шума, крика, угроз, мелькания цветных одежд, а так же обманные движения и готовность стянуть, украсть все, что плохо лежит. Этот визит цыган для Леньки стал хорошим уроком на всю жизнь.

Он как-то сразу усвоил одно правило – не связываться с ними, не подпускать их к себе, не заговаривать и обходить их стороной. При этом всем своим видом надо показывать полное к ним безразличие, тогда они и сами не подойдут. Потому что, если свяжешься с их компанией, а Ленька видел как это происходило с другими, то обчистят как липку, ничего не оставив в карманах.

Тревожное ожидание, которым в последнее время жила бабушка, в связи с возвращением солдат с войны, прервалось радостным событием. Вовкин отец и бабушкин сын Иван вернулся домой. Его не задерживали, потому что конец войны застал его в госпитале. Оттуда его и комиссовали по ранению. Как говорится, подчистую. На войне он был шофером, а после ранения на руках у него остались срезанные и укороченные, где на одну, где на две фаланги, пальцы. Баранку ему крутить уже не доверят, а механиком на автобазу возьмут. Об этом сообщил Вовка, прибежавший к бабушке с новостью о возвращении ее сына.

Вовка прибежал к ним только на следующий день. Так приказал отец: «Надо отдохнуть с дороги, да в порядок себя привести, чтобы матери показаться». Бабушка при виде внука всплеснула руками, заохала, запричитала и побежала впереди него к ним домой. Сначала она обиделась на то, что он, сын сам не пришел, а внука послал. Потом согласилась, что в дороге он «шибко устал». И, забыв обиды, помчалась к сыну сама. Иван, видно, не любивший ходить по гостям, на Ленькиной памяти, появлялся у них один - два раза, да и то по делам. Поэтому Ленька редко видел его.

Часть четвертая. Мирная жизнь