Geum.ru

Л. соболев его военное детство в четырех частях

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава 75. Ожог
Часть четвертая. Мирная жизнь
Подобный материал:
1   ...   68   69   70   71   72   73   74   75   ...   85

Глава 75. Ожог



Но, как всегда, не обходилось и без приключений. Как-то, набегавшись до изнеможения на коньках перед Ленькиным колодцем, ребята начали расходиться по своим домам. Стоял теплый, тихий вечер. Все употели и сбросили верхнюю одежду на скамейку перед усадьбой Соболевых. Чтобы не простудиться, перед возвращением домой хоккеисты – конькобежцы разместились на скамейке, сняли коньки, одели свои телогрейки и шапки и начали прощаться. Ленька уже повернулся к своей калитке, когда Славка Другов, живущий через дом от Леньки, сразу за домиком Сони, у которой Ленька иногда ел свиные шкварки, неожиданно обратился к нему со странной просьбой: «Лень, ты не поможешь мне лампу заправить керосином. Электричества сегодня с утра нет. Говорят, авария на станции. Дома я один, мама на работе, уже темно и в сенях ничего не видно. Да еще лампа пустая. Мне одному в потемках даже страшно. Пойдем, а?»

Ленька без колебаний согласился, хоть усталость и тянула его в теплый дом, за стол с горячим чаем. Решив, что он быстро освободится, Ленька сказал Славке: «Ладно, я только коньки и телогрейку отнесу в дом, чтобы не мешались под рукой». И он умчался в свою избу. Вернувшись налегке, он зашагал к своему приятелю. На нем была шапка и куртка Эдика с длинными, подогнутыми рукавами. Она была с начесом изнутри, и Леньке после нескольких часов беготни на коньках в ней было даже жарко. Он чувствовал ручейки пота, текущие из-под шапки на шею и дальше вниз по телу. Подойдя к входной двери, Славка распахнул ее настежь, приглашая Леньку войти.

В сенях была кромешная тьма. Впечатление усугублялось еще и контрастом с только что наступившими сумерками на дворе. «Что делать?» - спросил Ленька. «Да, тут где-то была лампа и керосин в бутылке. Счас, я найду быстро», - шарил в потемках Славка, звякая бутылками. Что-то переставляя, обо что-то задевая, Славка зачем-то распахнул дверь из сеней в горницу, как будто от этого станет светлее. Ленька стоял в сенях между открытыми дверями – входной со двора и внутренней – из сеней в комнату. Несмотря на свое такое расположение, Ленька ничего не видел. Опустилась, как это часто бывало, такая темная ночь, что между двором, сенями и комнатой не чувствовалось никакого различия в освещении. Везде было одинаково темно.

Леньку начало раздражать безрезультатное шараханье Славки в своем родном доме, как будто он сюда первый раз попал. Ленька не удержался и спросил: «Что ты ищешь? Давай сюда лампу, а потом керосин. Нальем и все дела. Ты что, не знаешь, где у вас что стоит? Я у себя с закрытыми глазами все найду». Славка, несколько меланхоличный парень, даже не почувствовал в голосе Леньки нетерпения. Он все время что-то переставлял, звенел стеклом и бубнил: «Это не то. Это тоже. Счас, счас. Вот, наконец. Это керосин. На, держи эту бутылку возле себя, чтобы не спутать ее с другими. Теперь надо лампу найти. Ее мама где-то здесь, под столом держит, чтобы никто стекло не разбил. Мы давно ею не пользовались. С тех пор, как провели электричество».

Ленька молча слушал все это и злился оттого, что должен был стоять в потемках, не в состоянии ускорить поиск этой проклятой лампы. Наконец, раздался сдавленный голос Славки, явно говорящего из-под стола: «Все, нащупал. Надо банки убрать, чтобы лампу вытащить. Так. Вот она. Фу, слава богу. Возьми, Лень, поставь на пол возле себя». Теперь и лампа, и бутылка были у Леньки. Он вздохнул облегченно.

Присев на корточки, Ленька поставил перед собой лампу, действуя на ощупь и ничего не видя. Осторожно, вместе со стеклом он открутил головку лампы от колбы и бережно стал поднимать ее, вытягивая фитиль. Потрогав его пальцами второй руки, Ленька убедился, что фитиль сухой. Вытащив головку и стекло, он отложил их на пол, подальше за свою спину. Нашарив рукой бутылку, потряс ее и понял, что она полная. Это была большая, литровая бутылка, заткнутая резиновой пробкой. Боясь задеть бутылку свисающими рукавами куртки, Ленька встал и стащил с себя куртку. Не видя ни одного гвоздя в стене, повесил куртку на распахнутую дверь.

Снова присев, Ленька взялся левой рукой за лампу, правой за бутылку и вдруг понял, что прольет керосин мимо лампы. «Слава, у тебя спички есть? Посвети издали, а то я ничего не вижу», - попросил он Славку. Ему нужен был хотя бы слабый свет спички, чтобы попасть струей из бутылки в отверстие лампы. Тот снова заскрипел столом, бурча при этом: «Где-то здесь на полке были спички. Я сейчас. Вот, нашел». Он повернулся к Леньке и начал чиркать первой спичкой. Она не загоралась. Он чиркал, а сам двигался к Леньке. Ленька в нетерпении вынул пробку из бутылки, ладонью левой руки сделал подобие воронки над отверстием стоявшей на полу лампы, а правой начал осторожно наклонять бутылку над лампой.

Кажется, струя из бутылки лилась прямо в колбу лампы, так как левая рука Леньки не чувствовала сырости. В это время Славка приблизился к Леньке, очередная спичка в его руке ярко вспыхнула и вырвала из темноты присевшего на корточки Леньку с лампой под левой рукой, а бутылкой в правой руке и ровную струю жидкости, переливающуюся из бутылки прямо в отверстие лампы через ладонь – воронку. В то же мгновение раздался хлопок, из рук Леньки вверх и в стороны ослепительно ярким цветком выросла вспышка пламени, капли ее разлетелись на 360 градусов, и все загорелось вокруг.

У Леньки вспыхнула майка на груди, шея и руки. Еще не чувствуя боли, он быстро присел и поставил на пол бутылку, уже не заботясь о судьбе ее и лампы, но все же боясь опрокинуть и пролить ее. Пытаясь сбить с себя пламя, Ленька проводил то ладонью правой руки по левой от плеча к кисти, то ладонью левой руки по правой от плеча к кисти. Но пламя, погасая под ладонью, за ней снова загоралось. У него горели грудь и руки, облитые бензином. Он уже по запаху и взрывообразному воспламенению паров жидкости понял, что это был не керосин, а бензин. Горели, висевшие на гвоздях в стене, телогрейки и другая одежда, горел пол. С удивлением Ленька заметил, что лампа и бутылка стоят на полу и не горят. Значит, вспыхнули только пары и та струя, что перетекала из бутылки в лампу. Рассуждать было некогда, так как все кругом полыхало, и надо было что-то делать.

Часть брызг улетела в открытую дверь комнаты и там, возле порога горели половики. Славка диким голосом, несвойственным ему в обычной жизни, заорал: «Пожар! Пожар! Помогите!» Ленька посмотрел на него и понял, что тот в шоке. Ленька почувствовал боль в местах, где у него выгорал бензин. Кроме голых рук и майки, облитых бензином, у него ничего не горело. Он вдруг сам заорал на Славку: «Туши огонь в комнате». Ему некогда было объяснять, как надо тушить. Он сам сорвал с двери свою куртку и прижал ее к себе. Пламя на руках и на майке погасло. Тогда он стал курткой накрывать и гасить пламя на висящей на гвоздях одежде. Потом накрыл лужицу, горящую на полу.

Нащупав лампу и бутылку, Ленька взял их и отодвинул к противоположной от комнаты стене. В сенях усиливался свет, идущий почему-то из комнаты. Привстав над заткнутой бутылкой, Ленька увидел ярко освещенную дверь комнаты. Славка, парализованный, стоял в сенях перед открытой в горницу дверью и не шевелился, освещенный бликами света и загипнотизированный огнем. Ленька кинулся к двери и от порога увидел горящую дорожку, ведущую к окну, а в конце нее уже горели занавески, свисающие почему-то прямо на дорожку. Не долго думая, Ленька схватил дорожку за ближайший к порогу конец и бросил его к окну, сложив дорожку пополам.

Дорожка сразу погасла. Пробежав по ней к окну, Ленька сдернул с гвоздиков горящую штору и бросил ее на дорожку. Та продолжала гореть. Тогда он сложил дорожку еще раз и погасил пламя. Рядом, в метре от дорожки и окна, стоял круглый стол со свисающими чуть не до пола углами скатерти. Подумав, что она тоже могла загореться, Ленька сгреб с пола уже обгоревшие дорожку и штору и в полной темноте двинулся к двери. Он вынес эти тряпки во двор и бросил их на землю. Вдруг Ленька осознал, что небо посветлело, и все предметы в сенях, во дворе и комнате стали видны в бледном свете рано взошедшей луны. То ли она взошла, то ли тучи ушли, разбираться было некогда.

Пожар был ликвидирован, Ленька начал приходить в себя и тут только почувствовал обжигающую боль на груди под майкой и на предплечьях рук от кисти до сгиба локтей. Взглянув на руки, Ленька даже в лунном свете увидел вздувшуюся в пунцовом цвете кожу рук и понял, что здорово их обжег. Боль с каждой минутой возрастала. Вместо простого поверхностного жжения, Ленька уже чувствовал глубинную, пронизывающую боль. А саму вздувшуюся кожу жгло и щипало. Он пытался дуть на нее, махать руками, все было бесполезным. Боль не давала думать, и все же он отметил, что грудь под майкой лишь слегка пощипывает. Вероятно, пока выгорал бензин, сама майка не горела, до тела жидкость не просочилась и кожа не пострадала.

Правда, как станет ясно потом, это ему казалось по сравнению с болью в руках. Понимая, что он здесь уже не помощник, Ленька шагнул в сени, поднял с пола свою куртку, потрогал на голове шапку и бросил Славке: «Успокоился? Да, очнись ты. Огонь потушен, все обошлось. Взошла луна, и стало светло, видишь? Без лампы все видать. Приберись до прихода матери, а я пойду». И Ленька пошел со двора за ворота Славкиного дома.

Руки разламывались от боли. Он боялся к ним прикоснуться и поэтому куртку не одевал, а лишь набросил ее на спину и завязал рукавами на шее под подбородком. Сгоряча, почему-то боясь идти домой, Ленька пересек улицу и пошел к угловому дому напротив, где жил портной, армянин, шивший шапки, фуражки и кепки. Пройдя пару раз через дорогу туда и обратно, Ленька понял, что так руки не спасешь, а простуду прихватишь капитально, охладив грудь через тонкую майку – зима все же стоит. К тому же, он где-то догадывался, что здесь не простой ожог, вроде того, что бывает с пальцем, задевшим раскаленную плиту или со слизистой во рту, обожженной горячим чаем. Надо что-то делать!

Больше не колеблясь, Ленька двинулся к своим воротам. Когда он вошел в избу, мать, а она на его счастье оказалась дома, сидела за столом и уже привстала ему навстречу, готовая набросится на него за долгое отсутствие. Но, увидев странный маскарад из завязанной на шее куртки, всего перепачканного сажей сына и торчащие вперед ярко-красные руки, Вера вскрикнула и подвела Леньку к горящей лампе. Не спрашивая ни о чем и не говоря лишних слов, она решительно распорядилась: «Опусти руки. Так. Куртку одеваем сверху через голову, не продевая в рукава, чтобы не задеть руки. Локтями будешь растопыривать ее. Где телогрейка? Накинем сверху. Не замерзнем, на улице тепло. Идем в больницу».

Сама она быстро набросила на себя пальто, повязала платок и шагнула вперед. Скорой помощи в то время не было, поликлиника уже была закрыта, оставалась только горбольница. Она находилась на пути к вокзалу, минутах в двадцати ходьбы от их дома. Ленька не помнил подробностей разговоров с врачами. Помнил только, как все засуетились, когда он открыл руки. Его сразу потащили по длинному коридору и завели в какой-то кабинет. Ожог оказался высокой степени. Кожу смазали маслянистой жидкостью. Ленька орал благим матом, когда ватка ползала по его руке. Кожа местами тут же сползала вслед за ваткой, открывая сочащееся мясо. Врач сказал, что повязки накладывать нельзя. Кожа, мол, все равно слезет и, чтобы не затягивать процесс заживления, лучше держать руки открытыми, сидеть дома и три раза в день мазать сгоревшие места мазью.

Он сурово посмотрел на Леньку и пообещал ему: «Этой ночью ты не уснешь – боль не даст уснуть, да и руками побоишься задеть за что-нибудь. Надо ждать, пока заживет кожа. А заживет она тогда, когда обгоревшая слезет, а под ней появится новая пленка. Вот тогда сразу станет легче. Наберись мужества и терпения. Хватило же ума пожар устроить, теперь лечись. Правда, я слышал, ты и погасил все сам? Значит, и теперь справишься. Тем более, что площади ожогов не очень большие. А почему повязку не хочу делать? Да, чтобы кожу не попортить. Так потерпишь, зато рубцов не будет. А сделаем повязку, под ней всякое может случиться. Сделаем тебе на прощание еще обезболивающий укольчик, а дома будешь вот эти таблетки принимать. По одной таблетке три раза в день. Ну, вот и все, герой-пожарник. Можешь идти домой. Забирайте сына, мамаша».

Врач еще что-то сказал на прощанье Вере и закрыл за ними дверь кабинета. В коридоре мать снова одела Леньку тем же способом, щадя обгоревшие руки, и они двинулись домой. Ленька подумал: «Хорошо еще, что кожа слезла на внутренней стороне предплечий, а не снаружи. Тогда как бы я оделся? Так хоть куртку можно локтями раздвигать в стороны, от себя. И обожженные места не задевает. Летом бы, куда ни шло, а сейчас голым не пойдешь». Боль слегка утихла. Но он понимал, что это не от действия мази, а от укола. Пройдет его действие, и снова заболит. Он оказался прав – уже перед домом начало саднить руки.

Перед длинной ночью, в состоянии полного неведения, можно было бы испугаться. Ночью всегда страшно. Болит, а что делать не ясно. Все спят. Будить нельзя. Да и что спрашивать, непонятно. Но та определенность, которую предвещал врач, успокаивала Леньку. Его всегда успокаивала определенность. Знание перспективы, даже, если она не веселая, но ясная, уже успокаивало, не приводило в нервозное состояние и помогало собраться с силами. Как врач и предрекал, Ленька не спал всю ночь, не зная, как и куда пристроить руки. Он, конечно, весь измучился. Неизвестно, от чего больше, от болей в руках или от невозможности заснуть. Но терпел и ждал окончания ночи, никого не тревожа, так как знал, что так и должно быть.

Мазь оказалась очень сильной, и через сутки предплечья покрылись тонкой розовой плёночкой. Неделю Ленька не выходил из дома, боясь поранить, поцарапать, испачкать кожицу на ранах. Когда она окрепла, то приобрела сначала розовый цвет, потом стала белой, как бумага. Эта кожа резко контрастировала с остальной, загорелой до черноты, отделяясь от нее четкой линией, указывающей площадь, облитую бензином.

Много лет эти части предплечий были бледнее остальной кожи рук и плохо загорали. На пляже, на улице всем сразу бросались в глаза его белые пятна на руках. Ленька не знал, куда спрятать руки в такую жару, если идешь в майке. Он думал, что, подобно шрамам от стрелы на губе и от бензовоза на коленях, на руках тоже останется память из детства на всю жизнь. Но постепенно, в течение нескольких лет пятна сравнялись по цвету с окружающей их кожей, тоже стали загорать, а шрамы не появились. Доктор поступил правильно, не наложив на руки повязки. Правда, Ленька еще долго мог разглядеть на руках контуры бывшего ожога, но постепенно и они исчезли.

Часть четвертая. Мирная жизнь