Geum.ru

Л. соболев его военное детство в четырех частях

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава 76. Требования матери
Часть четвертая. Мирная жизнь
Подобный материал:
1   ...   69   70   71   72   73   74   75   76   ...   85

Глава 76. Требования матери



Перед Новым 1945 годом Вера устроила в доме генеральную уборку. Она одна из всей семьи лучше всех знала положение на фронте, так как слушала на работе радио, а дома его еще не было, бывала на летучках и на собраниях, читала сводки с войны, вывешиваемые на автобазе в коридоре. Возвращающиеся с войны, покалеченные, но пригодные для работы на автобазе солдаты и офицеры тоже рассказывали свежие подробности о фронтах. Предчувствуя скорый конец войне, Вера решила, что наступающий год будет особенным, и стала наводить порядок в доме. Начала она со стирки.

Когда такое случалось, передвигаться по землянке было очень трудно. В Ленькиной памяти навсегда врезалась картина, которая возникала при стирке. На плите весь день кипело белье в бачке. Пахло хозяйственным мылом. Клубился пар под потолком. Корыто стояло на скамейке со стиральной доской внутри. Мать, вся вспотевшая, наклонившаяся над корытом и трущая до изнеможения белье по доске, сбивала в кровь костяшки пальцев.

Еще грязное белье беспорядочной кучей лежало на полу под скамейкой, чистое было аккуратно уложено в тазу. По мере вырастания горки чистого белья над тазом, мать хватала таз, бежала с ним во двор и быстро, не давая морозу задубить сырое белье, развешивала, выравнивала и пристегивала его деревянными прищепками к веревкам, протянутым возле сарая. Стирка, начавшись ранним утром, затягивалась на весь день и, когда развешивалось последнее белье, первое уже вымерзало, освобождаясь от влаги, и почти сухим болталось на веревке.

Последнее, не вымерзшее и не досохшее белье заносилось в дом уже глубокой ночью и кое-как раскладывалось, вернее, расставлялось на стол, табуретки, сундук для высыхания. На ночь оставлять белье во дворе было нельзя – украдут. Цыгане, бродяги и еще, бог знает, какие воришки шлялись тогда по городу. Поэтому дом заполнялся морозным запахом свежего белья, приятнее которого вообще трудно себе представить что-либо. Такое было впечатление, что сама зима в дом вошла.

Ленька очень любил эти запахи и это белье, еще не сгибающееся, коробящееся и торчащее в разные стороны. Оно напоминало ему привидения из сказок, белыми прямоугольниками летающими в черной ночи. Мама обычно шикала на него, если он пробовал согнуть простыню или пододеяльник пополам. «Тихо, тихо! Сломаешь! Нельзя сгибать мерзлое белье. Пусть отойдет немного». «Немного отойдет», это значит, останется слегка влажным, что очень даже удобно для глажения чугунным утюгом, заправленным горящим углем.

Процесс глажения Леньке тоже очень нравился. Он происходил уже на следующий день в прибранной после стирки избе. Чуть влажное, не досохшее белье высокой стопкой раскладывалось на скамейке. Пар от утюга с шипением поднимался над столом, оставляя на простыне сухую полосу, с которой он только что испарился. А утюг уже прокладывал соседнюю полосу, оставляя за собой гладкий, широкий след. Разглаженное белье укладывалось в другую стопку, на сундук, ровную и белоснежную.

Вообще, в Ленькином сознании понятия чистота, аккуратность и порядок во всем ассоциируются с процессом стирки, глажения и укладки белья в шкаф. И причем, только в мамином исполнении. Он больше никогда в жизни не видел ничего подобного. Все стирают, все гладят, все хранят белье в шкафах. Но так, как это делала его мама, он не видел нигде. Ни стиральных машин, ни порошков, ни добавок, ни присадок, ни отбеливателей! Одно хозяйственное мыло, корыто, волнистая доска, утюг и руки! Для детского белья и рабочей одежды, естественно, самой грязной в доме, был бачок и печь для кипячения. И все!

При этом белье получалось такой белизны, что и крахмалить не надо. А она все же крахмалила рубашки, кофточки и блузки. И даже простыни и пододеяльники! В шкаф, а это был огромный трехстворчатый дубовый шкаф, белье укладывалось такими ровными стопками, что из них не выступал ни один уголок. Полки в шкафу никогда не меняли своего назначения, и нужное белье можно было найти мгновенно даже в темноте.

После глажения мама несколько вечеров сидела над штопкой порванного белья и умудрялась заделать дыры так, что их следов невозможно было потом найти на разглаженном белье. Касалось ли это носков и чулок, простыни, или воротничка рубашки, все получалось такого качества, что не стыдно было перед людьми штопаной одежды. Сильно изношенный воротник рубашки она заменяла на сшитый из полы и новый от старого отличить было невозможно. И это притом, что у нее не было еще швейной машинки и шила она вручную машинным швом, выдерживая до микрона размер стежка.

Вера во всем и всегда оставалась такой чистоплотной и аккуратной. Естественно, что она прививала эти качества и детям. Причем, в любых мелочах. Ленька часто вспоминал, как однажды она отругала его за то, что он после мытья головы вытер в ушах кромкой махрового полотенца. «Никогда не вытирай в ушах кромкой полотенца, а вытирай махровой его частью», - услышал он недовольство, высказанное ею. Он не понял причины и, будучи человеком любознательным, решил уточнить ее, хоть и боялся вызвать гнев матери: «А почему нельзя кромкой вытирать? Махровая часть толстая и она в ухо не лезет». «А потому нельзя, что после твоего вытирания на кромке полотенца остается сера из ушей. Ее потом не отстираешь», - раздраженно ответила мать.

Леньке стало стыдно. Не за то, конечно, что он портил полотенце, а за то, что так плохо промывал уши, коли в них оставалась сера. Через много лет, уже имея своих детей, он узнал, что в том случае с полотенцем и он, и мать проявили элементарную безграмотность. Не надо накапливать серу в ушах, чтобы только при мытье головы вспоминать о ней. Ее надо регулярно вычищать из ушей ватными палочками, тем более, что сера выделяется постоянно и, если ее не чистить, забивает уши пробками.

Правда, маминой безграмотности в этом вопросе, есть оправдание. Принципы общения с населением нашей медицины строились на основе железной концепции: «народ безграмотен, и просвещать его бесполезно». Но такие мамины оплошности нисколько не умаляют общую пользу от воспитания ею детей в духе своих принципов чистоты, аккуратности и порядка. Не во всем ее требования прививались быстро. Если взять, к примеру, обувь или штаны, то она одержала полную победу над Ленькой только перед школой.

Сколько она не требовала чистить брюки и обувь ежедневно, Ленька частенько «забывал» это делать. Перед школой же, когда она готовила сына к первому классу, среди других требований о соблюдении аккуратности и порядка, прозвучало и такое: «Брюки и ботинки будешь чистить каждый вечер, чтобы утром на это время не тратить. Уроки сделал, портфель собрал, проверь одежду. Если забудешь почистить, утром разбужу на час раньше. Будешь чистить утром и невыспавшийся пойдешь в школу».

А это уже было самым страшным наказанием для него. Ленька знал, каково ему утром встать на час раньше, тем более, что, зачитавшись вечером интересной книгой, он всегда насильно загонялся матерью в постель и никогда не высыпался. Поэтому он сам старался после ужина почистить одежду, вымыть руки и скорее усесться за книгу, чтобы урвать побольше времени для чтения.

Что касается чистки брюк, то все делалось просто. Брюки, щетка и руки – другого ничего не надо, за исключением случаев, когда нужен был бензин, чтобы вычистить пятна мазута, неизвестно откуда попавшие на манжеты брюк. А вот с ботинками всегда было сложнее. Чистка их проходила в два этапа. Сначала Ленька над тазом или просто возле сарая сырой тряпкой счищал с ботинок грязь. Чаще всего тряпки для этого было мало и приходилось делать это щепкой, так как грязь уже была засохшей и твердой как камень. Очищенные ботинки обязательно надо было протереть влажной тряпкой и просушить.

Помытые и протертые ботинки сразу драить ваксой не разрешалось – мокрая насквозь кожа сначала должна была высохнуть. Иначе она не впитывала в себя никакие жиры. После определенной паузы, нужной для высыхания кожи, Ленька втирал в нее глицерин в качестве пропитки, иногда солдатскую ваксу, а уж поверх этого – гуталин, то есть мазь для обуви. При этом строго соблюдался порядок: глицерин втирается тряпочкой, вакса – маленькой щеточкой, а после подсыхания кожи крем надраивается до блеска большой мягкой щеткой.

Последняя операция требовала навыка и движений по легкости и скорости, близким к виртуозным. Этого было добиться не просто, и Ленька, доводящий всегда и во всем свои навыки до совершенства, учился этому искусству у уличных чистильщиков, сидящих в центре города и чистящих обувь желающим прохожим. Можно было сколько угодно любоваться их легкими, изящными, едва касающимися ботинок взмахами щеток, оставляющими после себя сверкающие солнечными пятнами кожаные поверхности обуви.

Ленька подолгу смотрел на них, учился, запоминал, пытался дома повторять всю последовательность их движений, но в конце чистки всего одной пары обуви с горечью понимал, что уже на второй паре его руки занемели бы от того напряжения, которое они испытывали в своем стремлении подражать мастеру. Так Ленька обучался по требованию матери разным приемам и навыкам, которые стали для него потом привычкой на всю жизнь.

Часть четвертая. Мирная жизнь