Geum.ru

Л. соболев его военное детство в четырех частях

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава 59. Луки и стрелы
Часть четвертая. Мирная жизнь
Подобный материал:
1   ...   52   53   54   55   56   57   58   59   ...   85

Глава 59. Луки и стрелы



Взглянув в сторону ивняка, Эдик вдруг предложил: «Давайте срежем прутья на луки. А стрелы сделаем из бамбука. Там, дальше есть крепкий и ровный бамбук. Он тонкий, как раз для стрел. Я его видел в прошлом году. Он уже высох и окреп. Пошли?» Никто не возражал. Каждый сам выбирал ветки ивы для лука, а бамбук для стрел. Проблем с этим не было – весь берег утопал в зарослях того и другого. Запасшись заготовками для нового оружия, они двинулись домой. Ленька тогда еще не знал, чем для него обернется эта новая затея.

Дома Эдик и Ленька с азартом строгали, очищали прутья от коры, сгибали их в дугу, стягивая за концы кто суровой ниткой, кто крепкой леской. Из бамбука получились отличные стрелы – ровные и крепкие. Плохо только, что не втыкались они ни во что и летели недалеко. Учитывая главный смысл нового увлечения, научиться стрелять в цель, решили утяжелить стрелы, снабдив их острыми металлическими наконечниками. Ничего лучше тонкой жести от старых консервных банок нельзя было придумать. Она легко резалась большими портняжными ножницами и хорошо сгибалась в длинный острый конус, который плотно насаживался на бамбуковый стержень, превращая его в настоящую стрелу.

Сделав по несколько стрел про запас, братья стали искать место, куда можно было бы повесить мишень. Ничего другого они не могли придумать, как только прибить фанеру к забору в конце картофельного поля. Картошка еще не взошла, а по центральной дорожке, между рядами, вполне, если идти аккуратно, можно было передвигаться к мишени и обратно. Встав у сарая, начали стрелять через все картофельное поле. Так увлеклись, что не поняли сразу, откуда раздается незнакомый голос с какими-то вопросами. Когда Ленька подошел к мишени, чтобы выдернуть стрелы, из-за забора послышался вопрос: «Можно мне к вам перелезть?»

Ленька сразу, без раздумий, согласился: «Давай, перелезай». Эта его отзывчивость потом еще много раз в жизни выходила ему боком. Люди очень редко бывают благодарными за твою доброту и отплачивают, к сожалению, злом. Этот случай оказался как раз таким. Парнишка перелетел через забор одним махом. Приземлившись перед Ленькиным носом, он нагло потребовал: «Дай пострелять». Это Леньке не понравилось. Ни поздоровавшись, ни представившись, сразу – «Дай, пострелять». Сам парень тоже не понравился ему. И откуда он взялся за забором? Раньше его Ленька не видел. В нем было что-то приблатненное и он это с удовольствием подчеркивал. Он был года на три старше Леньки, одет в какие-то полосатые штаны, прилегающую курточку и с клетчатой кепкой, натянутой на глаза. Не успев получить ответ, парень протянул Лёньке руку и представился: «Жора. А тебя как звать? Курить хочешь?» Он полез в карман куртки и достал пару бычков.

«Нет, не хочу. И ты не кури, а то бабушка заругает. У нас никто не курит», - твердо возразил Ленька, повернулся и пошел к сараю. Жорж устремился за ним. Эдик, поджидавший брата, выразил недовольство увиденным: «Чего ты там застрял? Кого ты за собой привел?» Жорж быстро выскочил из-за спины Леньки и развязно представился: «Жорж. Можно, Жора». Эдик не заметил его руки и сразу перешел в атаку: «Ты где живешь? Мы тебя здесь раньше не видели?» «А я к тетке в гости приехал. Она у вас на задах живет. Побуду недельку – другую. Дома надоело, вот я к ней и прибыл. Дайте стрельнуть», - он не замечал недоброжелательности братьев.

Ленька, понимая, что теперь уже деваться некуда, протянул ему свой лук и одну стрелу: «На, стреляй». Он в тайне надеялся, что парень промахнется и, опозорившись перед новыми людьми, поубавит свою спесь. Но, не тут-то было. Жорж, ловко вложив стрелу между пальцами левой руки, уже державшей лук, правой натянул тетиву и, почти не целясь, послал стрелу прямо в центр мишени. Ленька не хотел выражать обычный для него в таких случаях восторг, а Жорж, не дожидаясь похвалы, сам оценил свои успехи: «Ну, как! Здорово, да? Я всегда бью без промаха. Дайте еще стрелу». Но Эдик, уже откровенно злясь, стрелу не дал, а пошел на жертву, лишь бы избавиться от этого нахала: «Нет, ты нам перебил все соревнование. У нас нет времени на тебя. Возьми лучше себе один прут и пару бамбуковых палочек. Дома сделаешь лук и стрелы и стреляй из него, сколько захочешь».

Жорж, будто и не ожидавший иного поступка, тут же согласился с предложением Эдика: «Отлично! Где они у вас? А, вот. Сейчас выберем. Так, хорошо. Ну, пока, прощевайте. Ждите в гости уже вооруженного. Я вам еще не все чудеса показал». Он снова ловко перемахнул через забор и скрылся с подаренными заготовками для лука. Эдик вздохнул с облегчением: «Слава богу, исчез. Неприятный тип. Зачем ты его пустил к нам?» «Я же не знал, что он такой. Мне он самому не понравился», - оправдывался Ленька.

«Ладно. Давай дальше стрелять», - предложил Эдик. Они еще немного постреляли, когда пришли Николай с Генкой. В руках у них были луки и стрелы. Наконечников на стрелах, конечно, не было. «А как вы сделали эти наконечники?» - спросил Николай. Эдик махнул рукой в сторону скамейки: «Вон, смотри, лежат пустые банки из-под консервов и ножницы. Вырезайте, скручивайте и насаживайте на бамбук – получатся настоящие стрелы». Руденки недолго повозились с жестью и вскоре встали на изготовку для стрельбы. «Куда стрелять?» - спросил Николай. «Вон же, не видишь, что ли?» - удивился Эдик. «Так далеко?! Туда и стрела не долетит. А ближе некуда?» - взмолился Николай.

«Ближе некуда. Стреляй, долетит. Натягивай только тетиву посильнее», - Эдик уже готов был возмутиться нерешительностью друга. Оба брата промазали. У Николая стрела воткнулась в забор в метре от мишени, а у Генки вообще отскочила от забора и упала на землю. Когда Руденки принесли свои стрелы, Ленька посмотрел на их наконечники. Они были кривыми, примятыми, их концы согнулись крючком от ударов о забор. Ленька не выдержал и раскритиковал братьев: «Такие наконечники никогда не воткнутся. Они должны быть скручены в идеальный острый конус, а не в перо для школьной ручки». Эдик не смог удержаться от смеха: «Ленька прав. У вас что, руки кривые? Не можете сделать ровные наконечники? Посмотрите на наши». Николай обиделся: «Подумаешь тоже, какие мастера. Вот сейчас я сделаю не хуже ваших».

В самый разгар спора они услышали за спиной возмущенный бабушкин голос: «Это что еще за напасть такая? Кто вам разрешил картошку топтать? Нашли место для игры! Только картошку посадили, а они уже топчут ее. Вот, окаянные! Ну-ка, марш отседова! Убирайтесь, а то я вам все ваши копьянки переломаю!» Друзья безропотно ретировались и дружно побрели в яр, зная, что там никто ругать их не будет. Мишень они прихватили с собой. Настрелявшись вдоволь, они вернулись домой лишь к вечеру. Руденки успокоились и остались довольны после того, как Эдик подарил каждому из них по наконечнику, сделанному им самим про запас. Николай и Генка с этими наконечниками добились хороших результатов, все время попадая в мишень, и остались довольны собой.

На следующий день, после завтрака Ленька вышел во двор и еще не зная чем заняться, сел на скамейку возле сарая, подставив лицо теплому весеннему солнышку. Эдик, увлекшись какой-то книгой, сидел дома и не хотел от нее отрываться. Вдруг послышался хлопок со стороны забора в том месте, где вчера висела мишень. Ленька повернул туда голову и увидел бодро шагающего к нему по дорожке между рядками нового знакомого. Жорж своей вальяжной походкой давал понять, что он далек от всяких там предрассудков, вроде буржуйских законов гостеприимства, и потому сходу деловым тоном потребовал: «Повесь мишень, постреляем. Надо лук опробовать». Ленька, ошарашенный такой наглостью, все же сдержался и объяснил: «Бабушка не разрешает. Она нас вчера наругала и велела больше по картошке не ходить».

Но Жорж не унимался: «Так ведь ее пока нет. Я ее не вижу. Давай, немного постреляем. Мы быстро. Только лук опробуем и все. Она ничего не узнает». Ленька не собирался сдаваться: «Сказано, нельзя, значит, нельзя. Ты с той стороны мишень повесь на забор и стреляй. Может быть, тебе тетя разрешит ходить по ее огороду, а по нашему нельзя». Жорж оказался упрямее Леньки и не думал уступать просто так: «Там мне одному стрелять не интересно. Я хочу тебе показать свое мастерство». Ленька уже не хотел сдерживать себя: «А мне не надо показывать. Уходи, а то сейчас или бабушка, или брат выйдут. Они дома находятся. Тогда тебе придется вокруг квартала обходить – по огороду ходить они не разрешат. Так что, уходи, пока их нет».

Жорж, наконец, потерял самообладание и перешел на крик: «Ну и трус же ты. Я надеялся, что приобрету здесь новых друзей, но вы оказались очень не гостеприимны. Что ж, прощай, не состоявшийся друг. Не поминай лихом». Он развернулся и вихляющей походкой пошел к забору. Вдруг, перед забором он остановился, снов развернулся и, положив стрелу на лук, нацелился в Ленькину сторону. «А хочешь, я выстрелю в тебя? Ты будешь мне мишенью?» - вопрос прозвучал сколь неожиданно, столь и нелепо. Ленька, ни секунды не веривший в серьезность вопроса, даже не изменил интонации голоса: «Стреляй за забором по мишени, а я тебе не мишень».

Он мог бы, сделав один быстрый шаг вправо, скрыться за дверью сарая, заслониться стоявшей рядом фанерой, игравшей вчера роль мишени, или просто присесть, оказавшись недоступным для стрелы, но он ничего этого не сделал. Он только начал недоумевать упрямству Жоржа, уже твердо державшему Леньку под прицелом и со всей силой натянувшему тетиву своего лука. Вероятно, Жорж был не из тех, кому свойственны были раздумья или колебания. Не дав Леньке даже поверить в серьезность своих намерений, Жорж отпустил стрелу. Ленька стоял как загипнотизированный, не шелохнувшись и до последнего мгновения не веривший в возможность выстрела вообще. Разве мог кто-либо выстрелить в человека? Да еще не знакомого? К тому же, не сделавшему ему ничего плохого? Даже, наоборот, подарившему ему лозу и стрелы для лука? И вообще, разве у такого маленького мальчика, может быть столько злости на людей, что он запросто может выстрелить в себе подобного из лука? И откуда в его возрасте может появиться эта злость, граничащая с ненавистью?

Все эти мысли мгновенно пронеслись в Ленькиной голове, отвечая на все его вопросы только одним и тем же: «Нет и нет! Не может быть! Конечно, он не выстрелит! Просто хочет попугать. Обиделся, действительно, на наше негостеприимство. Странный, конечно, способ пугать людей, но все равно, не сможет он себе позволить выстрелить. Ведь наконечник у сильно пущенной стрелы входит даже в доску забора на два – три сантиметра! А в человека он целиком войдет. Жорж не может этого не знать!» Но напрасно Леньке так хотелось верить в лучший исход.

Стрела просвистела через все тридцать метров огорода и вонзилась в верхнюю Ленькину губу, ровно под его носом и застряла между верхними резцами, раздвинув их в основании челюсти и коснувшись наконечником языка. Хорошо еще, что Ленька не ловил стрелу открытым ртом, а то она угодила бы ему прямо в горло. Что это было, случайность, закономерность, но выстрел оказался на удивление метким. Ленька взревел от боли. Через мгновение, услышав его крик, во двор выскочил Эдик. Добежав до Леньки, стоявшего к нему спиной, Эдик увидел торчавшую из его лица стрелу, чуть ли не всем наконечником погруженную в верхнюю губу.

Он бросил взгляд на забор, где все еще в позе стрелка с луком в руке стоял оцепеневший Жорж с неизвестными для братьев в его голове мыслями – то ли злорадства, то ли раскаяния, то ли страха от содеянного. Одного шага Эдика в его сторону хватило, чтобы Жорж, придя в себя и бросив лук, одним прыжком перемахнул через забор и скрылся навсегда из их жизни. Эдик снова повернулся к Леньке. Оценив обстановку, он для верности попросил: «Открой рот и покажи язык». Ленька открыл рот, из которого потекла кровь.

Эдик залез к Леньке пальцами в рот и потрогал наконечник, застрявший в зубах. Он попытался вытянуть стрелу, но бамбук, сжатый с двух сторон наконечником, не поддавался. Тогда Эдик шагнул в сарай и через секунду вернулся с кусачками: «Терпи. Я сейчас кусачками захвачу наконечник и быстро выдерну его. Я упрусь в твой лоб левой рукой. Напрягись и стой крепко расставив ноги». Ленька дрожал от боли и запоздалого страха. Эдик уперся левой рукой Леньке в лоб, правой осторожно зажал кусачками копьянку и дернул ее со всей силой. Они оба чуть не упали. Стрела была на земле, а из освобожденной раны хлынула кровь.

Началась дикая боль, от которой Ленька запрыгал и застонал. Его колотила дрожь. Чего тут было больше – зубной боли, боли от разорванной губы, озноба от появившейся температуры – Ленька не понимал. Или вид обильно текущей крови, быстро наполнявшей его рот, пугал его? Ленька был вне себя от всего этого. Эдик, велев ему ждать, пошел в дом и через несколько минут вышел с банкой густо разведенного марганца, ватой и бинтом. Он дал Леньке банку и сказал: «Набирай глотками марганец, полощи во рту и выплевывай». Проделав так несколько раз, Ленька умыл лицо этим же раствором. После этого Эдик смочил одну ватку в марганце и заложил Леньке между зубами и губой, вторую – в йоде и приложил ее к ране на губе. Ленька запрыгал от жгучей боли.

Поверх ваты Эдик положил квадратик бинта, сложенного раза в четыре, и заклеил все на губе лейкопластырем, взятым в аптечке. «Иди, полежи. Языком изнутри придави ранку, чтобы кровь перестала идти», - распорядился Эдик. Ленька, шатаясь, безропотно побрел в избу, дошел до кровати и осторожно лег на спину. Он три дня не мог ни говорить, ни есть, ни улыбаться. Только осторожно, запрокидывая голову, как курица, вливал к себе в глотку питье, стараясь не задеть верхнюю губу.

Эдик, сам имевший шрамы на подбородке, полученные от осколков стекла во время бомбежки в Каменске, ловко справлялся со сменой повязки на Ленькиной губе. Неделю не отступала зубная боль и не затягивалась рана на губе. Когда все срослось, остался на губе шрам на всю жизнь, а зубы так и остались, раздвинутыми у основания и наехавшими друг на друга у режущих кромок. Ленька не помнит реакции матери и бабушки, так как они с братом не посвящали их в подробности случившегося.

Часть четвертая. Мирная жизнь