Geum.ru

Л. соболев его военное детство в четырех частях

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава 54. Угоревшие
Часть третья. В глубоком тылу
Подобный материал:
1   ...   47   48   49   50   51   52   53   54   ...   85

Глава 54. Угоревшие



Зима вступила в свои права. Снег накрыл всю землю и лежал уже прочно, не поддаваясь низкому негреющему солнцу. Легкий дневной морозец к ночи крепчал так, что печи стали топить два раза в сутки – утром и вечером, иначе тепла не хватало. Утренняя топка не вызывала проблем, так как все уже бодрствовали, бабушка была дома и, как бы между делом, в нужный момент закрывала дымоходы, никого не беспокоя.

Вечерняя же топка отличалась от утренней повышенной ответственностью. Связано это было с тем, что она по времени длилась дольше, чтобы тепла от хорошо прогретых кирпичей хватало на всю длинную, зимнюю холодную ночь. Поэтому и заканчивалась поздно. Все уже ложились спать, а в печах еще полыхал красно-синими языками спекшийся, не прогоревший уголь. Бабушка, никому не доверяя в этом ответственном деле, вставала каждые полчаса, тихонько открывала топку, стараясь не греметь, сгребала кочергой разлетевшиеся по колоснику угли в кучку, и снова закрывала топку. После каждой такой процедуры она чуть-чуть прикрывала поддувало и вьюшку на дымоходе, сообразуясь с необходимой тягой для нормального горения еще оставшегося угля.

Так она вставала несколько раз за ночь. Иной раз, если ночь была особенно морозной, печи, сильно загруженные с вечера, не прогорали чуть ли не до самого утра. В таких случаях бабушка закрывала дымоходы уже на исходе ночи, а, встав утром раньше всех, снова подбрасывала в топку дров или сразу уголь для утренней топки, опять открывала дымоходы и поддувала. И вся эта канитель была связана не столько с тем, чтобы обеспечить экономичное горение дров и угля, сколько с необходимостью закрывания дымоходов только после полного выгорания угля в печах. И не только на решетке топки, но и провалившегося сквозь нее в поддувало.

Иначе не миновать беды – продолжающее тлеть топливо, вместо трубы, если ее закрыть преждевременно, начнет заполнять угарным газом, то есть окисью углерода, весь дом. А так как этот газ тяжелее воздуха, он расползается по всем комнатам и, начиная с пола, поднимается вверх, вытесняя из дома весь воздух. В лучшем случае, все спящие проснутся с дикой головной болью, отравленные газом. В худшем – никто не проснется вообще, так как этот газ смертельно ядовит. Все зависит от того, долго ли довелось спящему дышать этим газом.

Даже при всей своей ответственности, бабушка, сломленная усталостью, иногда закрывала дымоходы раньше положенного времени и проваливалась во сне, уже «махнув на все рукой». В таких случаях вся семья до обеда мучилась от головной боли. Слава господи, худшего не случалось. Все-таки семья была не пьющей, и бабушка с мамой не теряли головы, помнили об ответственности, несмотря на вечную усталость. А вот для пьющих семей эти вечерние топки были сущим наказанием. Не успела наступить зима, а отовсюду поползли слухи об отравлениях угарным газом. Как всегда, люди плохо воспринимали смену времен года, требующую смены привычек.

Как-то воскресным утром к Соболевым, только что вставшим из-за стола, ворвались братья Руденко. И с порога, наперебой начали звать Леньку и Эдика с собой: «У вас на задах вся семья угорела. Вчера, в субботу, говорят, они чей-то день рождения справляли, напились самогонки, а печку закрыли рано. Утром к ним соседка достучаться не могла и позвала участкового. Тот взломал дверь, а в доме дышать нечем – весь полон газа, все почернело и прокоптилось. Когда проветрили, всю семью на улицу вынесли. Так они сейчас там на столах и лавочках все и лежат. И дети, и взрослые. И родственники, которые в гости к ним приехали. Народ туда со всех сторон идет смотреть. Пошли с нами».

Все эти новости братья Руденки выдали на одном дыхании, после чего только повторяли: «Ну, пошли. Пошли, что ли, а то их увезут». Вера удивилась такому любопытству парней: «Вам что, на мертвецов так хочется посмотреть? Не видели разве еще? Зачем это вам? А вы что засобирались? Тоже любопытство разбирает? Страшно ведь. Не боитесь, что напугаетесь? От одного вида угоревших страшно становится. Не ходите вы. Останьтесь дома. Лучше в шахматы поиграйте. Да и холод вон какой на улице».

Руденки взмолились: «Нет, не холодно совсем. Да мы ведь и не долго. Только взглянем и назад. Ну, пошли, что ли». Эдик с Ленькой уже были одеты. Мать махнула на них рукой: «Идите уж, смотрите. Будто в оккупации на мертвых не насмотрелись. Только не задерживайтесь долго». После ее слов друзей как ветром сдуло.

Дом, где угорела целая семья, находился не «на задах» у Соболевых, как сказали Руденки, а через два квартала от них, но, действительно, на осевой линии их двора. Толпа любопытных, стоявших возле дома, милицейская машина, скорая помощь – все это парни увидели сразу же, завернув во вторую улицу после Повстанческой. Во двор протиснуться было трудно, но еще труднее было добраться до покойников, взглянуть на которых они и прибежали сюда. Подныривая под локти стоявших, проползая между их ногами, Ленька, наконец, очутился прямо перед головой мертвеца, лежавшего на столе посередине двора. Различить, кто это был, мужчина или женщина, Ленька не мог, так как все лицо его было черным от копоти, а тело по самый подбородок закрыто одеялом. Лежавший на столе, вообще мало чем походил на обычного человека, и поэтому не вызывал у Леньки откровенного страха. Он почему-то показался Леньке похожим на обгорелое полено, запеленутое в тряпки. И все же стоять нос к носу с мертвецом было неприятно. Ленька через минуту уже пробирался назад сквозь ту же толпу.

Выбравшись на свободу, он тут же услышал от стоявших кругом соседей все подробности случившегося. Не считая деталей, братья Руденки изложили, все верно. Да и какие здесь нужны были подробности? Собрались, напились, упившись, завалились по разным углам спать, а среди ночи кто-то, уснувший, видимо, на полу, замерз, встал и заботливо прикрыл дымоход, сберегая тепло, уходящее в трубу. Оказалось, что сделал он это очень рано – было еще много не прогоревшего угля. Газ, вместо трубы, пошел через топку в дом и всех отравил. Никто не проснулся.

Еще стоя перед первым столом, Ленька окинул взглядом все пространство за этим столом. Увиденная картина потрясла его больше всего – он мог насчитать не меньше десяти трупов, но быстро ретировался, не став этого делать. А здесь, в свободной обстановке, в толпе зевак он услышал, что из двенадцати человек, было трое малышей. Все вокруг только и вздыхали: «Мальцов жалко. Эти-то, забулдыги, что жили, что не жили – все никакого толку от них – вечно в пьяном угаре. Что бабы, что мужики, все одинаково пили с утра до ночи. А хозяйка с хозяином по очереди сидели возле аппарата – все гнали и гнали самогон. И куда только в них помещалось. Правда, они и приторговывали им. Рано или поздно, с ними все равно что-нибудь случилось бы. Или кондрашка хватил бы от беспробудного пьянства, или в тюрьму посадили бы за самогонку. Правда, в таком случае, хоть детей бы спасли. А так, дети ни за что пострадали. Жалко детей – ведь не жили совсем еще».

Ленька успел несколько раз выслушать одно и то же от разных людей, пока из толпы не выбрались его брат и друзья. Не произнеся ни слова, все четверо быстро протиснулись сквозь толпу и очутились за воротами на улице. Домой они шли молча, не обмениваясь впечатлениями. Ленька же про себя отметил: «Конечно, сами во всем виноваты. Но все же, как можно быть такими безответственными? Хоть один из них, но должен был следить за печкой. А то вон сколько сразу народу погибло. А дети, те и вообще не пожили на этом свете. Чем они-то были виноваты, что у них такие родители? Родились, прожили совсем чуть-чуть, ни надышаться не успели, ни на солнце насмотреться, а только открыли глаза и снова закрыли, уже навсегда. Вся жизнь их была впереди. Так она и осталась нетронутая. Как глупо все получается у наших людей».

Леньке долгие годы приходили на память черные бесформенные маски, которые он увидел на месте лиц у лежавших по всему двору угоревших людей. А уж когда ему самому приходилось топить печи, эти маски всегда всплывали перед его глазами, как напоминание об ответственности, взятой им на себя перед людьми, спавшими в доме.

Часть третья. В глубоком тылу