Geum.ru

Л. соболев его военное детство в четырех частях

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава 40. Зеленый помидор
Часть третья. В глубоком тылу
Подобный материал:
1   ...   35   36   37   38   39   40   41   42   ...   85

Глава 40. Зеленый помидор



Постоянное отсутствие в рационе тяжелой пищи, такой как мясо, рыба, сыр, птица и крайне редкое появление на столе хлеба или каши создавало не только ощущение физической легкости, что мальчишкам, кстати сказать, очень необходимо, особенно при активном образе жизни, но и держало их в состоянии постоянной готовности сунуть в рот все, что с виду казалось съедобным. Проще говоря, чувство голода Леньку не покидало никогда. Та пища, которая была в доме, набивала живот, но не насыщала.

Пустой суп из овощей, щи из кислой капусты, иногда с горсткой крупы, а то и без нее, один два дня в неделю с хлебом, остальные дни – с картошкой «в мундире» вместо хлеба. Хоть он и понимал ситуацию по существу, но по своему вкусовому восприятию никак не мог согласиться с мыслью, что картошка – второй хлеб. Ему всегда напоминали об этом бабушка, или мама, когда рядом с тарелкой, наполненной щами, вместо куска хлеба или сухарей, ложилась картофелина «в мундире». «Картошка с картошкой», так он оценивал сочетание одного и того же овоща в тарелке и рядом с ней. Такое сочетание сытости не приносило. И хоть мозг быстро забывал об этом, желудок всегда помнил.

Однажды Ленька с Эдиком поливали огород, а бабушка подвязывала или обрывала разросшиеся плети. Поднимая ветки с земли, чтобы лучше разглядеть лунку, в которую надо было вылить воду, Ленька увидел, как ему показалось, совершенно красный помидор. Сигнал от голодного желудка был быстрый и однозначный: «Сорви, он уже поспел!» Рука невольно скользнула между ветвями, минуя многочисленные, но еще зеленые плоды, схватила этот единственный на весь куст краснобокий, уже заполнивший слюной от вспыхнувшего аппетита Ленькин рот, помидор и мгновенно оторвала его от ветки.

Не глядя на добычу, Ленька сунул помидор в карман штанов и продолжил работу. Только распрямившись, он оглянулся. Кажется, никто ничего не заметил. Ему стало не по себе от того, что он сделал. То, что он это сделал украдкой, без спроса, уже говорило за то, что его поступок был похож на воровство. А воровать он не любил. С другой стороны, сорвать из сотен других помидоров один и не с чужого огорода, а со своего, разве это воровство? Ведь потом, когда они все созреют бабушка, наверняка, даже будет просить его: «Внучек, ты бы сходил в огород, да сорвал к ужину десяток помидоров покраснее. Возьми, вон, миску, да в нее и нарви».

Так оно, конечно, и будет, но это уже тогда, когда красных будет много, а не один. «Но ведь я не буду и этот есть украдкой – я его с Эдиком разделю. Я и не собирался прятаться от брата. Какое же это воровство? И все же надо было спросить разрешения у бабушки – она, наверняка, разрешила бы», - Ленька пытался разобраться в том, что же он совершил. Пока он мучился сомнениями, их быстро разрешила бабушка. Она, передвигаясь от ряда к ряду, дошла до того куста, с которого был сорван этот злополучный помидор.

Зная, вероятно, на память, на каком кусте, сколько и каких растет плодов, бабушка вдруг не увидела знакомого, радующего ее глаза, такого близкого и родного, единственного на весь огород, первенца, созревающего быстрее всех, красного помидора, любимого детища, можно сказать. Она резко распрямилась и злым голосом почему-то сразу обратилась к Леньке: «Ты зачем сорвал помидор? Он ведь зеленый, ему надо было еще дня три на ветке повисеть! Ну-ка, дай его сюда!» Ленька весь задрожал от страха. В этом жутком чувстве были и позор публичного разоблачения в воровстве, и обвинение в порче результата общего труда, и указание на его, Ленькину ничтожную роль в этом труде, не дающую ему никакого права даже прикоснуться к чему-либо без бабушкиного на то разрешения.

Ленька полез в карман и дрожащей рукой протянул бабушке ненавистный помидор, который и, в самом деле, только с одного бока оказался покрасневшим, даже не красным, а бурым, а с другого – совсем зеленым. То, что произошло дальше, Ленька и потом долго еще не мог осознать. Вкладывая своей рукой помидор в бабушкину костлявую руку, он оказался в ней, как в капкане. Она сжала железными тисками своих пальцев Ленькин кулак, быстро наклонилась к земле и взмахнула над его головой невесть откуда появившимся в ее второй руке длинным поленом.

Вероятно, это полено, как и десятки других палок, использовалось ею в качестве опоры для ботвы. Сама, уже не соображая, что она делает, бабушка дернула Леньку за руку так, что он развернулся вокруг своей оси и угодил спиной под первый же удар поленом. Его обожгло от боли. Он закричал: «Мне больно!» и стал вырываться из ее рук. Не тут то было! Озверев, она сыпала на его худую спину удар за ударом, не в силах остановиться. Остановил ее Эдик. Стоявший возле бочек, метрах в пяти от них, он не сразу пришел в себя, не веря в серьезность происходящего.

Только увидев гуляющее по Ленькиной спине полено, Эдик швырнул на землю полные ведра, подскочил к бабушке и перехватил полено на взмахе, лишив ее очередного удара. Не думая о последствиях, Эдик дернул Леньку к себе, а бабушку, что было сил, толкнул от себя так, что она отлетела назад, еле устояв на ногах. Сгоряча она бросилась и на Эдика, закричав злым голосом: «У, безотцовщина!», но тут же сникла и махнула уже пустой рукой, полено из которой оказалось в руке у Эдика.

Эдик быстро потянул Леньку за калитку огорода и, повернув к себе спиной, зло проговорил: «Вот, змея! Бабушка, называется! Вся спина в крови. Кожу содрала! И кровоподтеки будут. Пошли, смазать надо, чтобы заражения не было». Ленька испугался йода больше, чем заражения: «Ой, не надо йодом! Еще больнее будет!» «Надо. А как ты хочешь? Надо потерпеть. Пощиплет и пройдет, зато быстро заживет. Ко сну уже подсохнет, ранки корочкой покроются», - он довел Леньку до двери в сени и оставил его во дворе. Вернувшись с бутылочкой йода, Эдик вынул из нее пробочку и прямо этой пробочкой начал наносить по спине штрихи, повторяющие линии ударов.

Ленька вскрикивал, скрипел зубами, ойкал, скрючивался и выгибал спину от боли, но Эдик был строг. «Пока все не смажу, даже и не думай, не отпущу», - обнадеживал он. За этим занятием застала их мать, вернувшаяся с работы. Пройдя через весь двор, она остановилась возле детей, собираясь было спросить одно, но, увидев Ленькину спину, обомлела от ужасающей картины, изображенной бабушкой и Эдиком, и спросила совсем другое: «Что это? Как это случилось? Кто тебя так исполосовал?»

В ее голосе появилась какая-то решимость, естественное материнское желание расправиться с обидчиком ее ребенка, поэтому она настаивала на откровенном ответе, обращаясь то к одному, то к другому: «Ну, что вы молчите? Говорите! Что произошло? Отвечайте сейчас же!» Мать уже вышла из себя. Делать было нечего и Эдик коротко буркнул: «Это бабушка его поленом избила за бурый помидор». Он замолчал в отчаянии, зная, что дальше будет ужасная сцена объяснения мамы с бабушкой и что это только внесет разлад в их семью, которую бабушка терпела, но так и не приняла в свое сердце. Мама сперва решительно повернулась и двинулась в огород, но, подходя к нему ближе, невольно замедлила шаг. Ей предстояло первое крупное объяснение со своей матерью. И из-за кого? Из-за внуков, любовь к которым у бабушки должна быть заложена в сердце, как говорится, на генетическом уровне. А в случае с ее матерью вместо любви, похоже, была только ненависть.

Вопреки ожиданию, криков со стороны огорода не последовало. Но отчетливо слышны были слова удивления тому, как у родной бабушки могла подняться рука на своего внука, какую надо иметь жестокость, чтобы пятилетнего ребенка избить до крови, да еще чем – поленом!? Бабушка, уже успокоившаяся, пыталась объяснить дочери, как важно сохранить на семена самый первый красный помидор, и что так делают все и всегда, чтобы в следующем году урожай был лучше нынешнего. И что теперь ничего не получится, так как помидор сорван еще зеленым и на подоконнике он не дозреет, а только сгниет.

Дети дальше не стали слушать эти безнадежные пререкания, понимая, что каждая из участниц спора будет считать правой только себя, и потому ушли в избу.

Часть третья. В глубоком тылу