Л. соболев его военное детство в четырех частях

Вид материала

Документы

Содержание Глава 29. Хлеб Часть третья. В глубоком тылу

Подобный материал:

• Тест по роману «Обломов» И. А. Гончарова., 55.06kb.
• «говорящих», 552.78kb.
• Волк и семеро козлят, 53.28kb.
• В. М. Шукшин родился 25 июля 1929 г в селе Сростки Алтай­ского края в крестьянской, 412.52kb.
• Роман в четырех частях, 6914.01kb.
• -, 14453.98kb.
• Тема: Автобиографическая проза для детей. Л. Н. Толстой «Детство», М. Горький «Детство»,, 487.03kb.
• Обломов Роман в четырех частях Часть первая, 5871.24kb.
• В. Б. Губин читайте хорошие книги справочник, 1601.75kb.
• В. Б. Губин читайте хорошие книги справочник, 1147.54kb.

Глава 29. Хлеб

Прогулка на реку, купание и палящее солнце сделали свое дело – детей так разморило, что они проспали чуть ли не до обеда. Их разбудил голос матери: «Вы все еще спите? Вставайте – пора. Скоро уже обед. Я успела сбегать и в милицию, и в собес. Прописала всех. Теперь мы с вами живем здесь на законных основаниях. В милиции сказали, что, не приди я сегодня сама, завтра бы участковый к нам пришел – три дня без прописки считается нарушением паспортного режима. Могли бы и наказать. Тем более, что сейчас время военное. В домовую книгу нас всех вписали и печатей понаставили. А в собесе не хотели сперва талоны давать. Потерпите, мол, до конца июня, а там, с нового месяца, включат нас в списки.

А я их спрашиваю, как без хлеба двадцать дней прожить троим, если я еще не работаю. Одна, такая вредная, говорит, так устраивайтесь на работу – будете сразу получать талоны. В общем, и направление на работу дали, и талоны дали на три недели этого месяца». Эдик сонным голосом спросил мать: «А на какую работу ты пойдешь?» «В столовую. В собесе одна женщина, которая была постарше других, посочувствовала мне и предложила поработать в столовой. Говорит, что и сама сытой будешь, и детей накормишь. Официанткой. Столовая при горсовете. В ней, говорят, обедает все городское начальство и их семьи. Поэтому там много хороших продуктов и опытные повара. Посмотрим. Не понравится, уйду», - рассказала Вера о своем походе.

Когда пообедали, мать разложила на столе талоны. «Эти – на хлеб, эти – на керосин. Керосин дают сразу на весь месяц. Я сама его получу. Надо идти с пятилитровым бидоном. Это в трех кварталах отсюда на той улице, что прямо с моста идет в город. Вам не дадут – керосин взрывоопасный. А за хлебом вы вдвоем завтра утром сходите. Это совсем рядом. Как по нашей улице влево к центру города пойдете, минуете наш квартал, потом – второй и в конце второго квартала, на углу будет хлебный магазин.

Увидите: в стене дверь, а рядом с ней большое окно, закрытое откидывающейся ставней – это и есть магазин. В это окно надо подать талоны и на них отпустят хлеб. Можно на все талоны сразу взять, если хлеба много привезут. Если же хлеба будет мало, продавец отоварит только половину талонов, то есть за три дня. Тогда придется через три дня снова идти. Говорят, там большие очереди. Надо подойти, занять очередь и ждать машину с хлебом. Из очереди уходить нельзя – назад не пустят, если куда-нибудь отлучишься. Ну, завтра разберетесь. Пойдете вместе. Эдик уже большой, сориентируется на месте. А ты, Леня, присматривайся ко всем порядкам. Раза два-три сходите вместе, а потом ты один будешь ходить. Тут близко – не заблудишься.

Да и город надо изучать. Вы ведь его не знаете еще. Бояться здесь нечего – война отсюда далеко. А через два года ты, Леня, пойдешь в школу, так она аж за центром города. Сам будешь до нее ходить. Я не смогу ни провожать, ни встречать тебя – работать буду. А про тебя, Эдик, я и не говорю – ты большой уже, сам разберешься. Правда, в августе надо будет определиться со школой. Есть две школы. Одна, имени Павлова, чуть поближе, вторая, имени Кирова, чуть подальше. Сам сходи и посмотри. Какая понравится, в ту и отнесешь документы», - Вера замолчала.

«А где талоны на сахар и на постное масло?» - спросил Эдик. Вера вздохнула: «Сказали, что нас никто не ждал и талонов не припас. Теперь включат в списки, но уже с июля месяца. Придется потерпеть. Я и не спорила. Этот товар особый, стратегический. Подлежит специальному контролю. Здесь они не виноваты. Скажите, говорят, спасибо еще за хлеб и за керосин. Я сказала: спасибо».

День прошел уже в привычном режиме: обед, полив огорода, заполнение бочек водой из колодца, встреча коровы с пастбища. Добавилось обучение процессу окучивания картошки. Бабушка сказала, что уже после первой прополки прошло две недели, опять появились сорняки и лучше сейчас тяпками их срезать, одновременно подгребая землю под каждый куст, чем потом руками рвать, если сорняк выше кустов картошки поднимется.

Леньке дали маленькую тяпку, и он пытался копировать ловкие, увесистые взмахи бабушки и мамы, которые умудрялись двумя-тремя гребками тяпки сделать из земли конус, поддерживающий куст со всех сторон. При этом срезались сорняки вокруг куста, а сам куст окружался взрыхленной землей. У Леньки ничего не получалось – он ходил вокруг куста в одну сторону, потом в обратную, но конус не получался, а только разваливался от очередного взмаха тяпки. Он пыхтел, искоса посматривал на мать, и все пытался понять, как это она так быстро продвигается между рядами, почти не задевая тяпкой кусты и оставляя их после себя торчащими вверх стройными метелками, будто перетянутые бечевкой веники.

У него же куст, после его танцев вокруг, только еще больше разваливался. Ленька, в конце концов, не выдерживал, клал тяпку на землю и руками сгребал землю к кусту. Вера еле сдерживала смех, но делала вид, что ничего не видит. Пока Ленька пыхтел в одном углу огорода, мать с бабушкой уже обошли его со всех сторон и похвалили: «Молодец! Хороший помощник растет. Вот только тяпка у него легкая – ею сильный удар не сделаешь. И уж больно мелко она тяпает. Когда подрастешь, станешь сильней, возьмешь тяжелую тяпку. Тяжелая тяпка глубоко в землю врубается, а легкая – только гладит ее».

Ленька многое понял из этого скрытого нравоучения и успокоился. Только тут он задался вопросом: «А почему Эдик не полол с нами?» Он поискал глазами вокруг и увидел брата, мастерящего что-то из досок. Тот возле сарая разложил какие-то доски, бруски, инструменты. Что-то рисовал на них карандашом и линейкой. Потом начал пилить ножовкой. «Что это ты делаешь?» - спросил Ленька. «Скамейку. Бабушка попросила», - ответил брат. Ленька предложил помощь: «Помочь тебе? Я могу подержать». «Только мешать будешь. Я сам управлюсь», - отказался Эдик от помощи. Ленька не обиделся, увидев, как тот сосредоточенно всматривается то в чертеж на бумаге, то в линии на доске.

Согласившись не мешать брату, Ленька побрел по двору в сторону ворот. Остановившись напротив колодца, Ленька долго наблюдал за процессом подъема воды, продвижения очереди и опрокидывания бадьи в расставленные ведра. Очнулся он от голоса матери: «Леня, ужинать!» Давно забытый призыв вернул его на землю. Он вдруг явственно осознал, что они снова, как и прежде, окунулись в привычную житейскую атмосферу, когда можно, не боясь никого, крикнуть на всю улицу, зовя детей домой: «Леня, домой! Ужинать пора!» Или: «Уже поздно, пора домой!» Как давно он этого не слышал! Даже отвык от такой непосредственности в поведении людей. А ведь это и есть настоящая жизнь, которая делает человека счастливым. Ему стало легко и приятно от такого простого восприятия мира.

На утро следующего дня, сразу после завтрака, братья, взяв талоны и сумку, пошли за хлебом. Уже подходя к магазину, они поняли, что сегодня ничего не выйдет – народ тесной толпой облепил двери и окно магазина так, что нечего было и думать, чтобы пробиться туда. Они покружили вокруг бурлящей, колеблющейся массы и сумели понять только то, что люди все же стояли в очереди, но так тесно друг к другу, что ни войти в нее, ни выйти из нее уже было нельзя. Все, стоящие в этой очереди, были обречены держаться в таком состоянии ровно столько, на сколько хватит хлеба в магазине.

В таких очередях можно было, не задавая никаких вопросов, узнать все, что нужно, из реплик, которыми обменивались стоявшие рядом. Так братья узнали, что уже приехала машина и ее как раз сейчас разгружают со двора. Много ли хлеба привезли? А кто его знает! Все равно не уйдешь до самой последней булки. Хватит ли на всю очередь? Конечно, нет. Ясно, что очередь перейдет на завтра. Как всегда. Те, кто теснится уже у окошка, еще с вечера занимали очередь, а те, кто в конце подпирает, сегодня пришли. Первые, ясно, получат свой хлеб, а вторые – нет. Зато они завтра будут первыми.

И занимать надо очередь не сейчас, когда все лезут к окну и друг друга не видят и не слышат, а вечером, когда все успокоятся и магазин закроется. Тогда можно будет записаться в блокнот к старшему, а на твою ладонь напишут номер из блокнота химическим карандашом. Сориентировавшись, братья развернулись и пошли домой. Мать удивилась: «Что так скоро? Хлеба нет?» Бабушка же все поняла: «Очередь большая? Я же говорила, с вечера надо занимать». «Что же делать?» - недоумевала Вера.

Эдик решительно объявил: «Пойдем после ужина. Корову встретим и пойдем в магазин. Запишемся в очередь. Номера нам на ладони напишут, и можно будет идти домой спать. А утром надо там пораньше объявиться, до открытия магазина, пока очередь не сгрудилась у окна. Встанем в свою очередь и уже не отойдем ни на шаг. Лень, я правильно говорю? Там ведь все так делают, мы же с тобой сами слышали?» Ленька согласился, подтвердив слова брата: «Правильно, все так делают. И мы пойдем вечером очередь занимать. Только ночевать там не будем, там негде. А то некоторые там ночуют прямо возле магазина, сидя на земле».

«Не, мы вернемся домой попозже, когда нас запомнят в очереди. Мы вслух всем объявим, что пошли ночевать домой и вернемся только утром. Пусть только не пустят! Надо, конечно, пораньше прийти, чтобы все еще дремали и не теснились в очереди», - подытожил Эдик общее решение. Все на этом успокоились.

Вечером, после встречи коровы, когда уже на дворе смеркалось, братья пошли снова в магазин. Действительно, там было все спокойно: дверь и окно магазина были закрыты. Вдоль стены, прямо на земле сидели люди. Никакой очереди не было видно. Все спокойно переговаривались между собой, как соседи на завалинке, лузгая при этом семечки и выплевывая скорлупу прямо себе под ноги.

«Кто последний?» - спросил Эдик. Никто не ответил, не обратив на братьев никакого внимания. Эдик повысил голос: «Это очередь в магазин?» Кто-то из темноты лениво произнес: «Ну, в магазин. А тебе зачем?» Эдик терпеливо гнул свое: «Нам нужно занять очередь за хлебом. Утром мы приходили и нам сказали, что надо с вечера занимать». Тот же голос из темноты подтвердил: «Правильно сказали». «Вот мы и пришли. Так, кто будет последним?» - миролюбиво продолжал Эдик.

Последние слова подростка возымели свое действие на сидящих – всем стало ясно, что мальчишки здесь оказались не случайно, что они уже приобщились к их братству очередников, жаждущих одного и того же – хлеба. Напряжение среди сидящих спало – они почувствовали во вновь пришедших родственные души и успокоились. И тогда один из сидящих, исполняя негласное решение окружающих его участников, достал из нагрудного кармана гимнастерки блокнот и огрызок карандаша: «Как фамилия?» «Соболевы», - ответил Эдик. «Вы, что, вместе будете?» - спросил дядька с блокнотом.

«Мы братья, из одной семьи. Нам нужен один номер в очереди», - пояснил Эдик. «Ладно. Подставляйте ладони», - дядька записал в блокнот их фамилию и, помусолив слюной карандаш, вывел обоим братьям на ладони один и тот же номер – 111. «Вот, вишь, какой хороший номер. Счастливый. Запомнить легко. Только не смывайте, а то, если завтра не успеете хлеб свой получить, по этому номеру вас в новую очередь перепишут. Уже на послезавтра. Там уж вы почти первыми будете», - делая свои записи, дядька обстоятельно комментировал свои манипуляции. Закончив, он снова вернул блокнот и карандаш в карман и забыл про мальчишек, откинувшись к стенке магазина.

Братья отошли в сторону и тоже прислонились к глинобитному забору, сделанному как продолжение стены магазина и огораживающему его территорию. Постояв немного на ногах, они устали и присели, как и все, на землю. Наступила ночь. Не горел ни один фонарь. Только в окнах домов тускло светились желтыми огоньками керосиновые лампы. А если окна были закрыты ставнями, сверкали узкими полосками только щели между рассохшимися досками. На небе не было ни одной звездочки. Темень стояла такая, что своих ног невозможно было разглядеть.

Разговоры смолкли. Слышалось посапывание мирно спящих мужиков. Ленька еще раньше обратил внимание, что женщин в очереди не было. Видно, они оставались дома, а в ночной промысел отправляли мужчин. Невольно возник вопрос: «Откуда здесь столько мужчин? Идет война. Казалось бы, все мужики должны быть на войне, а их здесь вон сколько. Странно. Может быть, они все освобожденные?» Ленька уже клевал носом. Эдик тоже ронял на колени и снова поднимал голову.

Вдруг раздался тихий, но четкий голос ответственного за очередь: «Пацаны, вы здесь что ли? Шагайте домой. Там хоть выспитесь по-человечески. А утром пораньше, часиков в шесть-семь, чтобы здесь уже были. Как раз очередные начнут подходить, станут искать свои места, и вы встанете на свое место. Будет что-то вроде переклички. А опоздаете к этому времени, не пустят, потому, как все разберутся, сплотятся в очередь и уже с места не двинутся. Ну, шагайте. Вы меня слышите?» Ленька, все слышавший, ответил: «Слышим». «Ну, вот и шагайте», - повторил уже сонный голос.

Ленька растолкал Эдика: «Пошли домой. Нам разрешили». Эдик мгновенно очнулся, взял Леньку за руку, поднялся во весь рост и потянул за собой брата. Ленька напряг уже размягшее тело, вскочил и, не вытаскивая руки из руки брата, поплелся за ним в темноту. До дома они добрели, можно сказать, на ощупь, ориентируясь по огонькам в окнах, иногда натыкаясь на палисадники и спотыкаясь о кучи песка или проваливаясь в ямы на дороге. Улица, такая ровная и мягкая от песка днем, ночью казалась покрытой сплошными рытвинами и ухабами.

Калитка была открыта – их явно ждали. Они ее закрыли за собой. В кухне горела лампа, дверь в сени им навстречу распахнула уже переволновавшаяся мать: «Куда же вы пропали? Я уже сижу, гадаю – придете вы домой, или там будете ночевать. Вот наказание-то с этими очередями!» Дети, перебивая друг друга, посвятили ее во все происшедшее и попросили разбудить их в шесть часов утра. Через минуту в доме была тишина – все спали.

Рано утром, не завтракая, только сполоснув лицо холодной водой, братья уже помчались к магазину. Они прибежали как раз вовремя – у магазина шевелилась толпа людей, выкрикивающая на разные голоса номера свои и своих соседей по очереди – все пытались разобраться по порядку номеров и запомнить друг друга в лицо. Народ все подходил. На ладонях записывали номера тем, кто вставал в хвост. Рассмотрев номер на ладони опоздавшего, его втискивали в уже выстроившуюся цепочку людей.

Эдик быстро нашел свою очередь. Имея опыт выстаивания в очередях еще по прежним годам, он объявил впереди и сзади стоящим очередникам, что они будут вместе с братом под одним номером. Тех устроило такое объяснение. Правда, один из них, уже много раз бывавший здесь, посоветовал: «Вы пока стойте вместе. А когда хлеб привезут, вся очередь так давнет на окно, что младшего могут задавить. Лучше, если он в стороне обождет, а ты, старшой, в очереди один останешься. Чего вам обоим-то здесь стоять? Все равно талоны у одного, верно ведь? Ну, вот так и сделайте. А пока постойте вместе. Да из очереди уж не выходите, хоть и тесно. Надо ждать машину в очереди. Она только покажется из-за угла, все как попрут, не то что влезть, вылезти не сможешь – прижмут со всех сторон».

Все вышло так же, как и вчера. Часа три братья подпирали стенку, переминаясь с ноги на ногу и дожидаясь машину. Потом, когда машина приехала и ее стали разгружать, вся очередь сжалась в одну неделимую массу, готовую противостоять любым попыткам протиснуться в нее посторонним. В десять часов из магазина с трудом вытолкнули наружу щит, прикрывавший окно для выдачи хлеба, так как передние были приплюснуты к этому щиту напирающей сзади толпой. Первые из очередников все сразу засунули руки с талонами в окно. Из окна раздался окрик: «Уберите вы свои руки, всем, враз я все равно не отпущу! Подавайте талоны по очереди!» Руки испуганно дернулись назад.

Довольный голос из магазина успокоил очередь: «Сегодня хлеба много – всем хватит». Очередь качнулась назад и обмякла. Напряжение исчезло. Сообщение о большом количестве хлеба сделало всех добрее и любезнее. Очередь заулыбалась и расслабилась, готовая ждать сколь угодно долго своего часа. Старший по очереди громко повторил, что хлеба сегодня хватит всем, чем окончательно успокоил очередь, которая послушно отступила и вытянулась в одну длинную цепочку. Некоторые прислонились к стене, готовясь к долгому ожиданию.

«Сегодня – не то, что вчера – нормальная очередь», - облегченно вздохнул Эдик. Он это сказал для Леньки, но ответил ему тот, что был за ними: «Это зависит от старшого, и от количества хлеба. Когда хлеба много, то и народ спокойнее становится. А когда хлеба мало, все как собаки, глотки готовы друг другу перегрызть. Человеку много не надо, но то, что ему положено, отдай, не унижая его достоинства. Бытие определяет сознание. Вот такая диалектика вещей». Ленька в душе согласился с ним, хоть и не понял последних слов.

Несмотря на порядок в очереди, братья простояли в ней до самого обеда. Эдик протянул в окно талоны только в час дня. Продавщица, уже знавшая всех в лицо, взглянула на Эдика, на талоны и бросила на весы четыре булки хлеба. Потом сняла их и, отрезав от пятой булки четвертушку, взвесила ее отдельно. Водрузив довесок сверху булок, она двинула все четыре кирпича по подоконнику к Эдику и предупредила братьев: «Это вам на всю неделю. На этой неделе больше не приходите. В следующий понедельник приходите».

Эдик быстро переложил булки с подоконника в сумку и вырвался из очереди. Они зашагали домой. Ленька не выдержал: «Давай довесок съедим». Эдик на мгновение задумался, но тут же согласился: «Давай. Только дома скажем». Он вытащил из сумки и разломил довесок пополам. Ленька откусил корку. Хлеб был теплый, но безвкусный, не то, что бабушкин. Он сжал мякишь пальцами – тот слепился в комок. Ленька сунул хлеб в карман брюк.

Бабушка их встретила торжественно: «Вот и кормильцы наши пришли. Вижу, с добычей. Ну, мойте руки и садитесь обедать. Щи вчерашние уже разогреваются». Пока все мыли руки и усаживались за стол, бабушка понюхала хлеб, отщипнула кусочек и попробовала на вкус: «Да, это тебе не домашний. Ну, сколько хватит, свой поедим, а из этого сухарики насушим. Он сухариками-то в супе лучше идет. Я всегда так делаю. Он ведь и сырой, и кислый. От него живот вздует, ежели так есть». Она разлила по мискам вчерашние щи. Сегодня они были еще вкуснее. Как, говорится, настоялись. Ленька долго не понимал этого феномена, не зная, что под словом «настоялись» подразумевается диффузионный процесс обмена вкусом и запахом соседствующих в супе овощей, который делает все блюдо богаче по содержанию. Ему же на ум от слов «суточные щи» приходила одна и та же ассоциация со словами «прокисшие щи». Наверное, потому, что в щах была квашеная капуста. И в памяти обязательно всплывала картина из времен оккупации, когда соседка- атаманша хотела угостить их вчерашними щами, а мама устроила ей за это скандал.

Нарезая на куски круглую подовую булку хлеба, испеченного вчера в русской печи, бабушка похвасталась: «Вишь, свой-то хлебушек и седни еще ножом не режится – как воздух дышит. Не то, что этот кирпич сырой. Воды добавляют, чтоб потяжелей был». Она в подтверждение своих слов положила круглую булку на стол и надавила на нее сверху. Ее кулак провалился до самого стола. Убрав руку, бабушка довольно засмеялась: «Назад вернулась булка-то! Глянь, как живая. Всю неделю не черствеет. А эта завтра же заплесневеет, если не подсушить. Придется немного протопить печку, да и насушить сухарей. Так хоть хлеб не пропадет. В ем пшенички совсем нет. Одна рожь. Вот он такой кислый, да сырой. В сухарях-то кислоты и сырости не останется – все выгорит. Вот они и хранятся долго».

Ленька было попытался что-то спросить про хлеб, но Вера, увидев его открытый рот, строго взглянула на сына: «Все, хватит разговаривать. За столом все молчат. Забыли: когда я ем, я глух и нем?!» Она погрозила Леньке своей ложкой. Он уткнулся носом в миску. После обеда бабушка попросила Леньку: «Ленюшка, ты принеси из сарая полешек три-четыре дров. Больше не надо – под сводом топки со вчерашнего еще жар стоит, да и головешки не все истлели. Подогреем и поставим хлеб на сухари. Вчерась был бы хлеб, так и топить бы не пришлось. Поленица за стойлом, сам увидишь, в конце сарая».

Ленька и сам уже знал, где что есть в сарае. У самого входа, справа от двери, - стойло для коровы, чтобы далеко ей не ходить. Прямо напротив двери – лестница на сеновал. Слева от двери – ларь с углем, за ним до конца сарая – нарубленные из чурбаков и уложенные в поленицы березовые дрова. Их оставалось полторы поленицы. Явно, на следующую зиму не хватит. Ленька положил в согнутую в локте левую руку четыре полена и прижал их сверху правой рукой. Аккуратно опустив дрова на пол перед печкой, он спросил: «Ба, а когда еще дрова привезут? Там на зиму не хватит».

Бабушка удивилась: «Ух, ты, какой глазастый! Все разглядел. И точно, не хватит. Да и угля не хватит. Надо в гортоп заявку отнести новую, на всю семью, да и заплатить. Тогда к осени и привезут. Теперь в домовую книгу вас вписали, можно и пойти. Должны принять заявку. А раньше я на одну себя только заказывала, вот мне и привозили помаленьку. Сейчас будет побольше. Дак ить, привезут-то бревнами, а пилить на чурбаки самим надо. И колоть тоже самим. Или нанимать кого. У кого есть в доме мужики, им проще. А я-то нанимаю. Была помоложе, сама управлялась, а ноне сила не та. Вот ты, Ленюшка, подрастешь, сам напилишь и наколишь, а пока мал, наймем мужиков. Ходют тут по осени, подряжаются на всякие работы».

Часть третья. В глубоком тылу