Geum.ru

Л. соболев его военное детство в четырех частях

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава 27. Кормилица
Часть третья. В глубоком тылу
Подобный материал:
1   ...   22   23   24   25   26   27   28   29   ...   85

Глава 27. Кормилица



Пока ели, убирали со стола, перемывали в подогретой в тазу воде посуду, на дворе сгустились сумерки. В кухне стало темновато. Но лампу бабушка решила не зажигать – «керосин надо экономить» - и стала всех поторапливать: «Выходите, выходите во двор. Пора идти, а то опоздаем». Она вытерла и убрала последнюю чашку в нишу над духовкой, взяла с полки в сенях замок с ключом, повесила его и закрыла на входной двери в землянку. Все двинулись за бабушкой.

Она бодро семенила впереди семьи вниз по Повстанческой, свернула направо и пошла по уходящей под уклон ленте Восточной улицы. Братьям это место уже было знакомо. На перекрестке улиц они уже были и помнили вид на недалекий отсюда мост. Но упавшие вечерние сумерки мешали отчетливо разглядеть спускавшийся вместе с ними слева от дороги широкий склон яра, густо покрытый зеленой травой и кустарником. Справа вдоль дороги тянулись деревянные и глинобитные дома, образующие линию последних кварталов Восточной окраины города.

Быстро темнело и детали строений не были видны. Только белые, голубые и серые квадраты передних стенок домов еще изображали правую полосу улицы Восточной. Да, закрывающие их наполовину, палисадники и ворота со скамейками как-то еще разнообразили архитектурный ансамбль окраины провинциального города.

Улица шла вдоль домов, а они, удаляясь от них, спускались наискосок вниз по откосу прямо к мосту. Вся дорога была вытоптана копытами и ботинками. Ориентиром служила колея, выдавленная телегами и машинами. Когда подошли к мосту, с другой его стороны от горки послышалось мычание коров. Топот копыт нарастал. К мосту стадо уже неслось бегом. Так как на узкий мост все животные сразу вбежать не могли, самые прыткие из них, сбегали справа и слева от моста вниз в русло текущего под мостом ручья, задерживались на мгновение хлебнуть на ходу водицы, но, подпираемые сзади, неслись вперед и рассыпались в чаше раздвинувшего свои стены оврага.

Ленька подумал: «Как можно здесь найти свою корову? И темно, и разбрелись все по траве, и за кустами попрятались. Ничего не видно». Но бабушка сразу же вывела его из этого состояния тревоги. Он услышал ее призывный ласковый голос: «Красавица моя, кормилица, где ты, отзовись. Твоя хозяйка пришла!» Повторяя эту фразу на разные лады, но с тем же призывным и ласковым оттенком, она кинулась вниз к ручью в самую гущу стада. Пока Вера с детьми стояли в нерешительности возле дороги, снова послышался бабушкин голос: «Ох, ты моя умница. Красавица моя. Пойдем домой. Я тебя с ребятами познакомлю, с моими помощниками. Они теперь тебя будут отводить в стадо и встречать с ним».

Бабушка неожиданно вынырнула из темноты прямо перед дочерью и внуками, похлопывая по шее невысокую, справную, молодую корову, красно-бордового цвета с белым брюхом. Даже в темноте можно было увидеть, что она полностью соответствует тем эпитетам, которыми наградила ее хозяйка. Справная, круглобокая, с красиво посаженной головой, с похожими на ухват круглыми, ровными рогами, чистым и тяжелым выменем.

Вера, желая погладить корову, протянула к ней руку и только произнесла: «Красавица моя», как та, мотнув головой, сверкнула на нее левым глазом и побежала к дому прямо по дороге. Все пытались поравняться с ней, но красавица трусила впереди всех на два-три корпуса, не давая никому приблизиться. Даже хозяйка, смешавшись с незнакомыми людьми, вызывала у нее сомнения. Корова бежала вперед, чуть поворачивая голову и кося на хозяйку то левым, то правым глазом, в зависимости от того, где та оказывалась в этот момент.

В таком темпе они быстро преодолели затяжной подъем по Восточной к верхней точке яра и свернули по своей улице влево. Ленька то и дело переходил на бег, отставая от всех, и был еще в начале своей улицы, когда Красавица уже мычала перед воротами их усадьбы. Когда он зашел в ворота, во дворе уже никого не было. Слышалась возня возле сарая. Подойдя туда, Ленька увидел распахнутые двери в сарай. Корова уже стояла в своем стойле и хватала губами траву, брошенную в кормушку. Загремел подойник. Бабушка подошла к стойлу и прогнала всех: «Потом, потом налюбуетесь. Сейчас идите, а то не даст молока. А разозлится, так и разольет еще, взбрыкнув копытом на чужих. Вы пока еще чужие».

Она вытолкнула всех за двери и прикрыла их. В темноте, ориентируясь по ей одной различимым теням и просветам, бабушка вытерла корове вымя чистым мокрым полотенцем и уселась рядом с ней на маленькой скамеечке. Послышались характерные удары струек молока о подойник. Сначала это были звонкие, одинокие, бьющие в дно подойника начинающимся дождем частые струйки- выстрелы. Потом звон молоточков, набрав ровный темп, стал глохнуть по мере заполнения ведра молоком. А через несколько минут уже слышались только редкие удары ослабевающих струй о поверхность пенящегося молока, наполнившего ведро.

Ленька подглядывал в щель прикрытой двери и не столько видел все это, сколько чувствовал по звукам, бабушкиным словам, ее передвижению за коровой вместе с подойником и скамейкой. Вскоре она вылезла из-под буренки и вышла из сарая. Увидев Леньку, позвала: «Пойдем в избу. Парного молочка испробуешь». Ленька молча пошел за ней. В избе уже горел свет. Лампа стояла на столе. Эдик сидел за столом и пытался читать какую-то книжицу, полуистлевшую, с осыпающимися от ветхости уголками страниц и черно-коричневым переплетом. Как потом выяснилось, это было «Слово божие».

Увидев книжку в руках у Эдика, бабушка строго сказала: « Положи на место. Вам нельзя читать такие книжки. Вы – безбожники. Неверующие, значит». Ленька ничего не понял, когда увидел недоумевающего Эдика, ставившего черную, опадающую чешуйками полуистлевших страниц, книжицу на полочку, прибитую в углу над сундуком. Чуть выше полочки со стоящей и раскрытой посередине книжкой в этом же углу висела иконка с ликом какого-то святого под стеклом. Это был Северо-Западный угол кухни.

Бабушка поставила ведро на скамейку и вытащила из ниши над духовкой большой эмалированный бидон с крышкой. Натянув на его горловину марлю, она осторожно наполнила его доверху молоком из только что занесенного подойника. Заглянув в подойник, бабушка успокоилась: «Слава богу, осталось хоть детишкам попробовать». Она поставила на стол кринку и, накрыв ее марлей, слила в нее остатки молока. Потом бросила марлю в подойник, поставила его на скамейку, рядом поставила бидон уже закрытый крышкой. Достала из ниши над печкой три кружки и разлила в них из кринки все молоко. Торжественно ставя перед каждым кружку с молоком, похвасталась: «Пейте. Парное молочко самое полезное. Вы ить ни разу еще парного не пивали. Теперь порадуйтесь».

Все трое взялись за кружки. Ленька потянул в себя теплую, жирную, сладкую, пахнущую коровой и какими-то травами, чуть желтоватую жидкость. Наполнив рот, он не мог проглотить даже первого глотка. С полным ртом он отвел от себя руку с кружкой и нерешительно поставил кружку на стол. «Ты чего?» - не поняла его, пристально наблюдавшая за ними, бабушка. «Аль не понравилось?» - очень удивилась она. Вынужденный отвечать, Ленька заставил себя проглотить молоко. При этом он с трудом сдержал, передернувший его горло, знакомый рвотный рефлекс.

«Не вкусно, что ли?» - не унималась бабушка. Ленька был способен только выдавить из себя: «Тошнит». «На тебе, тошнит его», - бабушка уже начала возмущаться таким кощунством, когда Вера остановила ее: «Ну, что ты, мама. Знаешь, ведь не все люди любят парное молоко. Его и правда тошнит от жирного и сладкого. Зато он любит холодную, густую, кислую сметану. Не свежие жирные сливки, а густую, чуть кисловатую сметану. Мы там, еще на Украине, на рынке брали. Ему нравилось. Я то знаю своих детей. А еще ему нравился варенец. Ну, как твое кислое молоко. Вот сделаешь, он с удовольствием съест и еще попросит».

Бабушка успокоилась. Потом вздохнула: «Где же я возьму молока на сметану и на кислое молоко? Видишь, сколько наша красавица дает? Она только второй год как доиться начала. Перед войной успела я телкой ее купить. Маленькая совсем была. Нонче ей уже три года будет. Войдет в силу, тогда и будет молочко. А сейчас она дает всего шесть литров. Пять им, а остатки нам. Ну, тогда вы допейте молочко. Он и не тронул его совсем». Вера предложила ей: «Так ты сама и допей, а мы свое уже выпили»,

Бабушка деликатно замахала руками: «Нет, нет. Вы и пейте. Я каждый день хоть кружку, да выпью. А вам теперича надобно поправляться. Пейте, на меня не смотрите». Для убедительности она сама взяла и решительно разлила Ленькину кружку по двум другим. Вера с Эдиком не стали отказываться от добавки. Леньке было стыдно, но он не мог преодолеть вдруг всплывших в памяти вкусовых воспоминаний о мамином грудном молоке, навеянных этим парным молоком. Ему показалось, что материнское и коровье парное молоко чем-то близки по сути, по назначению. Одно для ребенка, второе – для теленка. И это ощущение чужого, не твоего, вызванное парным молоком, объясняло его отвращение. Вот, когда молоко, а лучше сметана или масло остынут и, уже не несут в себе тепло коровы, тогда другое дело. Их можно есть – они отвращения не вызывают.

Бабушка вдруг всем объявила: «Ложитесь-ка спать. А я отнесу в погреб бидон с молоком». «Рано еще», - чуть ли не в голос проворчали Эдик с Ленькой. «Ничего не рано. Мы здесь всегда рано ложимся и рано встаем. Вместе с солнышком. В четыре утра коровку надо уже к мосту отвести, а то стадо уйдет. Да, и керосина нету, чтобы сидеть. Так что, пока я хожу в погреб, чтобы все были по своим углам». Она вышла, а мама стала стелить детям постели.

«Хотите, спите на кровати, хотите – на полатях. Я и там, и там постелила. Можно вместе спать, можно врозь. Места хватит. В самом деле, давайте спать. Устали ведь с дороги. А завтра дел много - надо отдохнуть хорошенько. Сегодня вы и половины той работы не видели, что здесь делается каждый день», - мать все пыталась объяснить детям причины раннего отхода ко сну. «Спокойной ночи. Привыкайте к новому месту», - сказав это, она зашла в соседнюю комнату. Послышался скрип ее кровати.

Часть третья. В глубоком тылу