Geum.ru

Л. соболев его военное детство в четырех частях

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава 21. Новое место
Часть третья. В глубоком тылу
Подобный материал:
1   ...   17   18   19   20   21   22   23   24   ...   85

Глава 21. Новое место



Быстро насытившись, братья одновременно вскочили из-за стола. «Мам, мы пойдем?» - спросил Эдик. «Куда это вы сразу? Не успели разобрать вещи, отдохнуть и уже на улицу?» - мать посмотрела на них вопросительно. «Так мы же во двор. Посмотреть – интересно ведь. Да и на улице надо сориентироваться, здесь же нет войны, чего бояться?» - Эдик был решителен. Мать понимала, что здесь за них нечего бояться, но инерция страха еще жила в ней с тех самых долгих месяцев оккупации и длинной дороги к новому дому, к мирной жизни. «Ладно, идите. Осторожнее только везде. Вы здесь новички, ничего не знаете и вас не знают. Надо присмотреться ко всему. Идите, только не очень долго», - она устало махнула рукой.

Братья выбежали из избы. Эдик с ходу в первый же раз стукнулся головой о притолоку выходной двери, встав на ее порог пружинящим шагом. Чертыхнувшись, он потер затылок. С такими низкими дверями надо всегда быть начеку. Это как дверь в русскую баню. Там, правда, высота двери специально делается ниже стандартной, чтобы сохранить тепло при открывании, а у землянки просто сделать нельзя по-другому. Ведь порог коробки не опустишь ниже уровня земли во дворе – дождем зальет, а притолока придавлена к низу стропилами, поддерживающими нависающую на дверь крышу.

Поэтому дверной проем по высоте оказался меньше Эдикиного роста. Чтобы не стукаться о коробку, ему надо было очень низко опускать голову как при входе в землянку, так и при выходе из нее. Но при его живости и стремительности в движениях, Эдик часто забывал это делать и ударялся головой, причем, довольно сильно. Ленька, когда подрос, тоже стал подвергаться опасности расшибить себе голову об эту же притолоку, но такое с ним случалось редко в силу некоторой, присущей ему, предусмотрительности.

Эдик предложил обследовать усадьбу от ворот. Они вышли за ворота и оглядели улицу в обе стороны. Удивительное совпадение с Каменском бросилось Леньке в глаза. Так же, как и в Каменске, их теперешний квартал, в котором им предстояло жить, был последним на улице Повстанческой, если двигаться с Запада на Восток. И номера домов заканчивались в их квартале. Их дом был под номером 186. Чуть пройдя от ворот к дороге, чтобы не мешал палисадник, можно было справа увидеть конец квартала, до которого от их ворот просматривалось еще три-четыре дома. И в конце его даже на таком расстоянии видна была улица-набережная (она, на самом деле, называлась «Восточная»), отделяющая восточную окраину города от широкого и глубокого оврага.

Когда-то этот овраг был руслом реки, впадающей в Тобол. Но в силу каких-то тектонических движений в земной коре, река ушла глубоко под землю, оставив в память о себе широченный и глубоченный овраг. Его здесь называли яром. И он был почти круглый год сухим, кроме весеннего времени, когда от таяния снегов и майских дождей его пойменные места заполнялись водой, и образовавшийся ручей, напоминая людям о былом своем величии, по дну оврага проделывал путь до самого Тобола по восточной окраине города, что от улицы Повстанческой составляло никак не меньше пяти-шести километров.

Это был путь, по которому братья Соболевы со своими новыми друзьями все детство и отрочество летом бегали на Тобол купаться и рыбачить. Влево (как и в Каменске) улица вела к центру города. Но, если там их дом был угловым в квартале, то здесь ворота усадьбы были посредине квартала, а сам дом, то бишь землянка, находился в глубине двора. И если другие дома их квартала, да и соседних тоже, гордо выступали на красную линию, образующую квартал, то их землянка скромно пряталась за забором на расстоянии метров двенадцати-пятнадцати от него.

Место между землянкой и забором, занятое теперь грядками с овощами, явно предназначалось для капитального дома, до строительства которого у хозяев еще руки не дошли. А перед забором, как раз напротив места, оставленного для будущего дома, располагался палисадник со всеми принятыми для таких сооружений признаками: штакетник с калиткой и скамейкой со стороны ворот, яблони-ранетки и цветы по периметру.

Если в Каменске и дома были каменные, то здесь одни деревянные, из кругляка, почерневшего от времени, другие – засыпные из щитов, под дранку для глиняной штукатурки и дальнейшей побелки. Такие жилища к осени становились все облезлыми от дождя, ветра и солнца и требовали обновления – подмазки и побелки.

Слева от ворот, за пешеходной дорожкой-тротуаром, ближе к дороге стоял колодец. Пока братья осматривались на новом месте, у колодца не пустовало – один-два человека с ведрами все время подходили на смену ушедшим. Ворот крутился, поскрипывая, при вытаскивании бадьи, и гремел цепью при опускании бадьи в колодец. Слышался хлопок дном ведра о поверхность воды, и новое скрипение извещало о неустанной работе источника жизни.

Братья подошли к самому колодцу. Ленька попытался заглянуть в него. Чья-то сильная рука удержала его за плечо. Старческий голос произнес: «Куды лезешь? Вишь, склизко как, от воды? Свалишься в колодезь, утонешь. В ем, чай, более десяти саженей будет. Не выберешься!» Ленька не понял и переспросил: «Каких саженей?»

Стоявшая рядом женщина пояснила: «Это будет двадцать метров в глубину. Даже больше. В одной сажени больше двух метров. Здесь так вода глубоко залегает. У нас ведь степи кругом, рек поблизости нет, а подземные реки очень глубоко протекают от поверхности земли. Вот почему колодец такой глубокий. Хотите водички колодезной испить? Вы ведь здесь новые, только сегодня приехали, так еще, наверное, и не пили свеженькой воды? А она у нас очень вкусная, но ледяная. Осторожно пейте, а то зубы заболят».

Женщина плеснула воды из поднятой бадьи на дно своего ведра и протянула его братьям. Эдик отхлебнул из ведра первым и не удержался от удивления: «Ух, ты, какая холодная. На, Лень, один глоток только, а то простынешь». Он наклонил ведро к Леньке, тот хлебнул воды с края и молча отстранился. «Как лед», - сказал он. «Спасибо», - Эдик вернул ведро женщине. «Пошли домой», - позвал он Леньку. Они шагнули за ворота во двор. Ленька повернулся к Эдику: «А откуда эта тетя знает, что мы сегодня приехали?» Эдик удивился: «А что тут таинственного? Она живет поблизости, а нас раньше не видела, вот и сделала выводы. А, может быть, даже видела, как мы приехали». От ворот во всю их ширину вглубь двора шла ничем не занятая дорога. Она хоть и поросла мелкой травой, но на ней отчетливо были видны следы колес от телеги и автомобиля. Заканчивалась эта дорога где-то аж за землянкой, где уже были хозяйственные постройки.

Слева от ворот, вдоль дороги до самой землянки тянулся забор из невысокого штакетника, образующий вместе с высоким забором, выходящим на улицу, соседским забором и передней торцевой стеной землянки, огородик сотки на полторы с грядками, засаженными первой зеленью: лук, укроп, редиска, чеснок и другая травка, употребляемая в салатах и при засолке овощей. Там же росли морковка, свекла, репа, редька.

Справа от ворот вдоль той же дороги тянулся забор из такого же штакетника, который напротив входной двери в землянку сворачивал под девяносто градусов вправо и упирался в стену другого соседского дома. Этот штакетник вместе со стеной дома и высоким забором, продолжающим ворота, образовывали еще один прямоугольный огородик сотки на три, весь засаженный помидорами, огурцами, капустой, еще какими-то овощами.

В конце землянки, сразу за сенями невысоким бугром над землей возвышался деревянный квадрат, являющий собой творило – вход в подземный погреб. Верхняя дверь квадрата откидывалась в сторону на петлях, а нижняя лежала на брусках, прибитых к стенкам люка, и вытаскивалась свободно. Пространство между этими дверями заполнялось мешками с сеном для изоляции от внешнего воздуха.

Погреб был глубиной около пяти метров, а пол его представлял собой квадрат больше, чем три на три метра. Между расставленными на полу бочками с соленьями и ларями с овощами были выкопаны два приямка, наполненные льдом и закрытые соломой. От этого льда все соленья в погребе хранились до нового урожая, и даже остатки картошки, моркови и свеклы лишь слегка покрывались ростками и листочками новой ботвы. Молоко, сметана, масло, творог – все там было ледяным. Жарким летом Ленька с наслаждением охлаждался или салатом с холодной сметаной, или творогом с холодным молоком.

Но такое стало возможным без ограничения только после войны, да еще когда корова подросла и набрала силу. В тот же год, когда они приехали, их буренка была еще молодой и давала молока всего по пять-шесть литров в день. Его ни на что не хватало, а до конца войны – даже на налоги. Потом, когда корова уже заматерела, стала приносить через год теленка, молока надаивалось два полных подойника – утром пять-шесть и вечером – десять-двенадцать литров.

Справа от землянки, в конце дороги стоял сарай, где летом жила скотина, а на сеновале хранилось сено. Туда входило два грузовика сена, которые Вера покупала каждой осенью, но до весны его не хватало. Приходилось кормить корову картошкой, заваренной с отрубями, всякими остатками пищи с семейного стола и так продолжалось до нового подножного корма. Тогда спасало только пастбище, куда выгонялась буренка каждое утро, спозаранку и до глубокого вечера.

За погребом и сараем, на заднем дворе был огород с картошкой, обнесенный высоким дощатым забором. Это был квадрат земли соток на двенадцать. Вдоль забора росли подсолнухи, шляпки которых еще не сбросили желтых лепестков до приезда новых жильцов. Метрах в десяти за погребом стояла уборная. Между ней, соседским забором, землянкой и входом в погреб возвышался холм земли, вынутой когда-то из погреба и уже давно спрессованной временем. Холм порос колючим кустарником, через который страшно было продираться за ягодой. Это был шиповник.

Перед входной дверью в землянку, между сараем, забором соседей и штакетником, отделявшим посадки огурцов и помидоров, образовалась площадка размером пять на шесть метров. На ней мог разгрузиться грузовик, привезший сено, разместиться урожай картошки с дальнего, загородного огорода, или полный кузов дынь и арбузов с бахчей, которые семья засаживала, когда Вера стала работать в автохозяйстве диспетчером. На этой же площадке сушили овощи перед закладкой в погреб. Здесь же Ленька очень часто теплыми летними ночами прямо под открытым небом любил спать, устроив постель на предварительно разложенном на земле огромном брезенте.

Часто при таких ночевках случались сюрпризы: ночью небо затягивалось тучами и внезапно проливалось прицельным ливнем, от барабанящих ударов которого по одеялу Ленька вдруг просыпался, но в первое мгновение пытался еще глубже зарыться в одеяле. Потом, окончательно проснувшись, резко вскакивал, так как надо было быстро хватать всю постель вместе с брезентом в охапку и бежать в землянку. Но она, конечно, оказывалась закрытой, потому что женщины не доверяли сторожу, дрыхнувшему без задних ног перед дверью в дом с натянутым на голову одеялом. Вот тогда приходилось в голом виде попрыгать под дождем, перебегая уже от землянки к сараю, дверь которого, к счастью, на ночь не запиралась.

Осматривая усадьбу, братья углубились по тропинке, идущей между сараем и холмом земли над погребом, к уборной. Кстати, об уборной. Все огороды, а их было много в усадьбе, удобрялись органикой – перегнившим в специальных компостных ямах навозом и фекалиями. Если первому хватало одного года для превращения в компост, то для содержимого уборной надо было два года. Ленька долгие годы с недоумением слушал как мать с загадочной улыбкой, вместо слова «фекалии», говорила «кефали». Сначала он думал, что она не знает, как говорить правильно, пока не понял, что она так шутит, заменяя менее приятное на слух слово, более приятным, да еще и из веселой песни.

Сразу за сараем начиналось картофельное поле. Еще не успел закончиться май, а кустики картошки ровными рядками уже покрыли все поле. Так и хотелось шагнуть в рядок и, как по тропинке, пойти дальше до самого забора, отделяющего это поле от таких же картофельных полей, но принадлежащих уже соседям, живущим «на задах» и своими домами выходящими на параллельную улицу. Братья в нерешительности остановились перед густо зелеными, аккуратно окученными кустиками картошки, оглядываясь по сторонам.

Ленька вздрогнул от неожиданного оклика: «Вы там по картошке не ходите! Видите, я только вчера окучила ее? Вот зарастет сорняком, тогда пойдете пропалывать ее. Я вас научу. А без надобности не ходите на поле – вытопчете все». Братья повернули головы вправо на бабушкин голос. Там, за сараем, не замеченная ими раньше, в высоком кустарнике, бабушка обрезала ветки каких-то растений. «Что ты там делаешь?» - Ленька бесцеремонно прервал бабушкины назидания. «Шиповник тут у меня зарос весь, не продерешься. Надо старые ветки обрезать. Молодым дать дорогу для роста», - последовал ответ. «А почему ты с голыми руками, он ведь колючий?» - Ленька показал свою осведомленность в растениях.

«Меня эти колючки не берут. Мои пальцы словно железные, не чуют уколов. Да и не привычная я в рукавицах работать. Всю жизнь голыми руками любую работу делаем. Так сподручнее – пальцы все чувствуют, не то, что рукавицы», - бабушка с удовольствием поделилась с внуками своим опытом. Воспользовавшись подходящим случаем, она тоже полюбопытствовала: «Вам по сколько лет будет? Эдик, ты в какой класс пойдешь нонче учиться?» «Мне в июле будет одиннадцать. Пойду в третий класс», - он потупил голову. «А почему в третий, тебе уже в пятый, поди, надо?» - удивилась бабушка, убедив знанием арифметики своих внуков. «А я не учился и два года потерял. Немцы были в городе – школы не работали», - объяснил он.

«Так немец у вас был только с прошлой осени, а до того разве школы не работали? У нас вон все школы работают, хоть и война идет?» - она опять не поняла внука. Эдик, в свою очередь, удивился ее непонятливости: «У вас здесь нет войны. Вы только живете по законам военного времени. Вам труднее, чем до войны было, но все равно у вас мирная жизнь. И учителей здесь много эвакуированных – почему бы школам не работать. А там идет настоящая война. Пока немцы были сильнее, они заняли много городов и установили свои порядки, все позакрывали: и школы, и больницы, и фабрики, и заводы. Да и как можно было учиться, если кругом наших людей убивают и в тюрьмы сажают?» «Я это понимаю», - посочувствовала ему бабушка и продолжила: «Как же ты с малышами учиться будешь? Вон ты как вытянулся. Переростком все будут кликать».

«Ну, и пусть. Я привычный – там меня тоже дразнили сперва. А, когда врезал одному-другому, перестали», - Эдик гордо распрямился, подчеркивая свой рост. Бабушка переключилась на Леньку: «А ты, Ленюшка, когда в школу пойдешь? Тебе сколько годков уже?» «Мне осенью пять будет. Так что, я пойду в школу через два года. А ты, бабушка, одна живешь? Где дедушка?» - Ленька неожиданно для всех перевел разговор на другую тему. «Дедушки уже давно нет. Он еще до войны помер. А я с тех пор и живу одна-одинешенька. Да и то сказать, привыкла уже – вон сколько лет прошло! Тяжело, конечно, всю работу одной делать. Все одна, да одна. Силы уже не те, чтобы все успеть. Ну, вот теперь вы приехали, станете помогать – полегче будет. Ну, ладно, заговорились мы. Мне работать надо, а вы пока идите, отдыхайте. Да далеко не уходите, к ужину возвращайтесь», - бабушка закончила затянувшийся разговор. Братья развернулись и пошли к воротам.

Часть третья. В глубоком тылу