Geum.ru

Л. соболев его военное детство в четырех частях

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава 17. В дорогу. Прощание с друзьями.
Часть вторая. Оккупация
Подобный материал:
1   ...   14   15   16   17   18   19   20   21   ...   85

Глава 17. В дорогу. Прощание с друзьями.



Мать ушла, а Ленька от скуки стал бродить по дому. Ему было интересно зайти в те комнаты, вход в которые был запрещен целую зиму. Он осторожно открыл дверь в спальню, в которой жил Иоганн. Комната была как будто и та, и не та. Что-то изменило ее до неузнаваемости. Раньше здесь была спальня его родителей. Кровать тогда пышно заправлялась вышитым покрывалом и накидками на пуховом одеяле и на горке подушек. На стенах висели семейные фотографии. На столе стояла настольная лампа и лежала стопка книг. На тумбочке всегда лежала одна или две раскрытые книги. У противоположной стены стояли два шкафа – один с одеждой, второй - с книгами.

Сейчас шкафы были пусты. Настольной лампы не было. Кровать была заправлена солдатским одеялом, как и кровать Рейнгольда в гостиной. Фотографии со стены исчезли. Эта пустота делала комнату чужой. Ленька пошел в соседнюю спальню, которая считалась детской, но в которую их тоже не пускали, хотя в ней никто не жил. Она была не заперта. Ленька открыл дверь и удивился: на полу и на кровати в каких-то наволочках, мешках, узлах, навалом лежали вещи из соседней спальни, из гостиной и самой детской. Немцы снесли туда все, что мешало им устроиться по-своему, превратив комнату в кладовую.

Вероятно, они привыкли к походным условиям, и их раздражал домашний уют. А, может быть, им неприятно было видеть вещи людей, чей дом они, по существу, отобрали. Истинных же хозяев загнали за печку и разрешили там остаться, чтоб эту же печку и топить. Чтоб топить печи, убираться в доме, кипятить воду для кофе. В общем, чтобы прислуживать им. Если бы не это, то и выгнать могли на улицу. Ленька попытался среди узлов найти какую-нибудь детскую вещь, или игрушку, но добился лишь того, что один из узлов развязался, и из него посыпались книги. Одна из них больно ударила Леньку по ноге своим острым углом.

Ленька отскочил к двери и захлопнул за собой дверь. Видно, от этого шума проснулся Эдик. Он слез с полатей и, потягиваясь всем телом, глубоко вздохнул широко открытым ртом. «Здорово я поспал. А где мама? Ушла? Куда? А что поесть?» - он плескался под умывальником и забрасывал Леньку вопросами. Вытершись полотенцем, он сел за стол. Ленька поставил перед ним кастрюлю: «Ешь». Эдик набросился на ее содержимое. Остатки выпил через край кастрюли.

К обеду вернулась мать. «Ну, что, выспался!» - были ее первые слова. «Не замерз?» - она окинула сына изучающим взглядом. «Вырос из всего. Надо пересмотреть все твои вещи и выбрать в дорогу то, что покрепче. А то, что не будем брать, снесу на рынок. Что-нибудь да выменяю на продукты. Нам в руках много не унести, возьмем самое необходимое. А вот сухариками, да консервами запастись в дорогу, это было бы здорово. У местных куркулей наверняка кое-что припасено. Вот пообедаем и займемся разбором вещей», - мать говорила и вытаскивала из сумки, которую брала с собой, какие-то узелки и кулечки.

Выкладывая на стол свою добычу, Вера рассказала о походе в Горсовет: «Никого из старого начальства нет. Появился новый, с одной рукой, в гимнастерке, солдатском полушубке и шапке-ушанке. Один рукав заправлен за ремень. Говорит, он временно поставлен. Никого из бывших не знает. Оказался знакомым только один завхоз. Был где-то ранен в голову, комиссован подчистую. Через всю щеку шрам, глаза нет. Он меня сразу узнал, объяснил начальнику, кто я такая. А тот выслушал его, потом меня, да и развел руками: «Чем я, Вера, могу тебе помочь? Ничего у нас пока нет. Да и было бы, не смог бы помочь – паек положен только работающим. А ты с детьми дома сидишь. Понимаю, что за отца, а как оформить? Вот, Федотыча попроси, может, он чего в своем хозяйстве найдет, а я, извини, ничем не могу помочь. Вот разве, что с местами на баржу, когда соберетесь в дорогу, помогу. А пока до ледохода как-нибудь перебивайтесь. Извини. У меня дел полно, я пойду, до свидания».

«Хорошо, Федотыч знал и уважал отца. В каких-то подвалах, там у него есть тайные кладовые, нашел вот залежалый овес для конюшни припасенный, сухари задубевшие, видно, из армейских запасов, а самое ценное – каша с тушенкой, аж десять банок и сгущенки пять банок. Растянем до отъезда. А в дорогу он пообещал собрать что-нибудь еще. Недели две-три надо пережить. Пока река очистится, да причал соорудят новый», - мать все пересыпала и переложила в банки и поставила их в буфет, стоявший на кухне.

«Ну, вот, теперь все на виду будет. Прятать больше не от кого. Сейчас пообедаем и займемся делом. Вы просмотрите все книги, учебники, свои игрушки и отберите самое ценное. Только самое нужное. Вам же и тащить. Папы больше нет – некому чемоданы таскать. А я отберу только одежду самую нужную и крепкую. А постельное белье снесу на рынок. Нам не нужно лишнее в дороге. Все здесь придется бросить. Может, что Насте оставим, да вот завхозу дадим еще за их помощь и заботу», - так приговаривая на ходу, Вера сделала обед, и усадила семью за стол. На первый раз не пожалела целой банки консервированной каши с тушенкой. Добавила в нее своей крупы и получила целую кастрюлю кулеша. Приятно было кормить детей, не ограничивая их в еде. Запили еду кипятком со сгущенкой. Давно так вкусно не ели. Вера умиротворенно окинула взглядом свою семью. Нахлынули грустные воспоминания. Как много произошло за такое короткое время!

То вслух, то про себя, Вера перебирала в памяти случившееся за полгода, пытаясь осмыслить все и понять, как быть дальне: «Теперь, наконец, опять все в сборе. От некогда большой, полноценной семьи осталась ровно половина. И было это совсем недавно, когда их было шестеро – трое взрослых и трое детей. Каких-то шесть месяцев назад. Отец погиб как солдат. А мать его, добрая баба Мария, за что? От голода ведь. Что и давала я ей, не брала – детям велела оставить. Да и по сыну тосковала. Еще живого его оплакивала, знала, что уже не увидит больше. Материнское сердце подсказывало, что ушел он из ее жизни. А без него цепляться за свою жизнь не хотела, да еще отбирая пищу у внуков.

Увязалась вот за младшеньким и погибла безвременно. А осталась бы со старшими сыновьями, может, живой была. Один на Украине, второй в Москве жили. Не знаю, куда эвакуировались, но будто бы в Среднюю Азию. И она бы с ними поехала – до сих пор жива была бы. А у нас вот как вышло. Конечно, поехала с нами, потому что здесь внуков аж трое, а там что, только у старшего одна девочка была. У среднего и вовсе детей нет. Хотела своему любимцу помочь. Младшему. Они оба друг друга любили - мать и сын. Это всегда так было. Все знали и замечали. Вот и помогла. С младшеньким своим, теперь в одной земле лежать будет. Хоть и в разных могилах, а все же в одном городе.

А Сашенька-то за что погиб? Не будь войны, разве дали бы ему умереть? Ведь всего-то дизентерия какая-то, понос, по-народному. Подумаешь, не видаль какая! С каждым случалось и не по разу. Только до войны и врачи были, и лекарства разные. Всегда проходило. И таблетки, и травы. А тут – ни врачей, ни лекарств. Сначала просто послабило, а потом все больше и больше. Маленький, сил нет, чтобы бороться. И питание никудышное. Он и растаял на глазах. Вижу, что умирает, а сделать ничего не могу. Хуже испытания не придумаешь. Половину семьи война унесла. Трое здесь останутся, а трое дальше пойдут счастье свое искать. Найдут ли?»

Все занялись своими делами. Вера перетаскивала из детской спальни узлы и мешки в гостиную, выкладывала их содержимое на пол и начинала раскладывать по трем кучам: с собой в дорогу, на рынок и новому хозяину, которого поселят в дом. Кто это будет, Веру совсем не интересовало. Дом был жактовский, кому захотят, тому и дадут. Она с семьей тоже в этом доме хозяйкой не была.

Братья пытались выхватывать из рук матери разные вещи и восклицали при этом: «Это мне! Это мое! Я это не оставлю!» Вера, понимая, что сейчас объяснять и доказывать что-то рано, не спорила с ними. И все же не удержалась от замечания: «Вот определится все с транспортом, с местами, тогда и займемся багажом. А сейчас просто перебрать надо все, чтобы знать где, что лежит. А главное, надо для рынка что-нибудь найти стоящее. И еще консервов выменять. Сала побольше, да сухарей. А что еще возьмешь в дорогу? Даже крупа не нужна – где ее варить? Конечно, кастрюльку возьмем в дорогу, можно и кашу сварить, если ночевать будем там, где печка топится или костер горит. Посмотрим, еще время есть».

Она уже вся была в дороге, но вдруг вспомнила о своем скитальце. «Эдик, ты ведь почти два месяца скитался по снегам, да по чужим избам прятался. Наверняка, со своими дружками участвовал в этой стрельбе по патрулю и по комендантше из миномета? А потом вместе со всеми бегал от облавы? Рассказывай уже. Чего теперь скрывать?» - мать с уверенностью в голосе, что называется, брала его на пушку.

Эдик уже спокойно, зная, что его рассказ не вызовет сейчас каких-либо эмоций у матери, стал рассказывать, не забывая при этом, как и Ленька, сортировать вещи, сыпавшиеся на пол из узлов: «В патруль мы стреляли. У кого были винтовки, все и стреляли. А кто попал, не знаю. Тот сразу свалился. И мы скрылись, как увидели, что он упал и не шевелится. А миномет делали вместе с отставшим от Красной Армии солдатом. На самом деле, он сержант. Его Глеб привел. Он все знает и все делает сам, своими руками. Мы ему только приносили разные куски труб, всякие железки, хомуты, фланцы, болты, гайки.

Мы ведь на водокачке все знаем, где что найти. А он не местный, ничего не знает. В погребе у Глеба делали, чтобы снаружи звуки ударов молотком не было слышно. И стрелял он. Он ведь в армии минометчиком был. Заранее присмотрели место, откуда удобно стрелять будет. Ночью туда все снесли, а утром дождались комендантшу и выстрелили. Мина сразу попала в карету. Первая же и сразу – в цель. Там еще осталось штук пять. Больше не понадобилось. Мы после взрыва мины все – врассыпную!

Потом, ночью все попали под облаву. Они пошли по ближним к комендатуре домам, а мы с Васькой у Глеба ночевали. Вот нас и взяли. А бежать мы заранее договорились. Мол, как только будет удобный момент, глянем друг на друга, подмигнем, значит, надо бежать. Только этот момент наступил аж на третий день. Три дня нас в каком-то сарае морозили. Закоченели бы мы там, если бы не сено. Мы в него залезали и прижимались друг к другу. Так и грелись. А то без еды и тепла не выдержали бы долго. Нас никуда на допрос и не водили вовсе. Видно, без нас было, кого допрашивать.

В облаву много взрослых похватали: партизаны, солдаты и офицеры отставшие и переодетые. А нас на четвертую ночь погрузили на машину и повезли. Мы знали, куда нас везут. Хоть и темно, и снег метет, а дороги-то знакомые – прямиком на кладбище. Подмигнули друг другу и стали ждать удобной минуты. Как только машина в снегу забуксовала, мы сиганули за борт. Васька молодец, с одной рукой, а прыгает лучше всех. За нами остальные, как по команде, тоже начали прыгать за борт, да в разные стороны бежать.

Фрицы, пока автоматы прилаживали для стрельбы, пока нас разглядывали сквозь метель, глядь, а никого уж и нет – все разбежались. Они давай стрелять вкруговую, ну, в одного попали – он, видно, за борт зацепился, или замешкался что-то. Пожилой он был, да сильно слаб. А мы потом собрались в станице у Глебовой бабушки. У нее и затаились. Днем отсиживались в подполе, ночью выходили подышать. Соседи не знали. Там, как и в городе, тоже полно предателей, казаков». После этого рассказа все надолго замолчали, каждый думал о своем.

На следующий день, ближе к обеду пришли Глеб и Васька. С порога оба поздоровались, потом Глеб сообщил: «Тетя Вера, я попрощаться зашел. Завтра уезжаю. На курсы снайперов меня берут. В окопы, говорят, рано, а снайпером, пока научишься стрелять, будет самый раз». Вера удивилась: «Глеб, тебе ведь только шестнадцать. Как ты их уговорил? Да, Глебушка, я тебе за Эдика очень благодарна. Не ты, пропал бы парень. Никогда этого не забуду, хоть и не увидимся теперь. Река вот только тронется, и мы уедем отсюда».

Глеб смутился: «Ну, что Вы, тетя Вера. Мы ведь друзья, а для настоящих друзей взаимовыручка – дело святое. А про возраст, я прибавил год. Мне теперь не шестнадцать, а семнадцать. Да и по виду не определишь. Мы вот что хотели. Сходить всем вместе к реке, на наш пляж. Там и попрощаемся. Ваши быстро вернутся. Да и бояться сейчас некого – везде свои. Можно им пойти с нами?» Глеб вопросительно посмотрел на Веру.

«Ну, конечно, ребята. Идите. Только, давайте, сперва попрощаемся. Обниму Вас обоих. Береги себя, Глеб. Вернешься, доучишься и заживешь счастливой жизнью. У тебя ведь она вся впереди еще. А ты, Васенька, в рубашке родился, значит, долго жить будешь. Трижды заново родился – теперь всех переживешь. Учись на инженера, хорошим инженером будешь – способности у тебя большие. Ну, идите. Всего вам в жизни хорошего. Прощайте и не забывайте нас», - она проводила всех до двери, а для своих добавила: «Только не долго! Я обед уже готовлю».

Парни вышли за ворота и свернули направо, к реке. Весна явно не хотела отставать от военных. Те спешили на Запад, а весна – на Север. Небо было чистым. Солнце пригревало как в апреле. Ветерок дул теплый, южный. Ручьи весело журчали вдоль дороги в сторону реки. День – другой и снега в городе не останется.

Они подошли к набережной. Ленька волновался – всю зиму он не был здесь. Перед ним открылась забытая картина: ледяная гладь широкой реки, местами еще покрытая ровным слоем снега, местами с уже обнаженными ледяными проплешинами, но везде усеянная рыбаками. Там были и мужчины и женщины, одинаково жаждущие хоть что-нибудь выловить для своих голодных семей. Подледный лов, почему-то самый активный именно весной. Наверное, потому что теплее сидеть на перевернутом ведре, не то, что зимой. А может быть, рыба, изголодавшаяся подо льдом, идет на крючок без всякой приманки? Скорее всего, и то, и другое верно. Главное, что эта мирная картина настраивала на привычный лад, успокаивала и обещала, что все плохое осталось позади, а дальше будет все только хорошее.

Постояв у пляжа, ребята немного прошли в сторону порта. Дойдя до поворота, остановились у обрыва, с которого далеко вправо просматривалась широкая речная гладь. Все было белым с темными проталинами. На месте порта уже суетились люди. На телегах подвозили бревна и доски. Сгружали и укладывали в штабеля. Готовили материал для обустройства причалов.

Глеб вздохнул: «Будем прощаться. У меня много дел, а времени мало. Надо все успеть, да еще и встать завтра рано. Обнимемся и поклянемся не забывать друг друга».

Все прижались друг к другу, обхватив спины соседей руками. Потом сжали кисти рук в один узел и хором пообещали: «Клянемся помнить всегда!»

Глеб резко отвернулся и стал удаляться быстрым шагом. Василий печально произнес: «Пока, ребята. Мы еще увидимся. Не уезжайте, не попрощавшись. Ну, я пошел». Он тоже повернулся и пошел, оглянувшись только в конце квартала и помахав рукой. Братья вернулись домой.

Со следующего дня и до самого отъезда Вера крутилась как белка в колесе. Дел было много. Прежде всего, надо было отобрать вещи. Больше двух чемоданов ей самой не поднять. Эдику – чемоданчик, с которым отец в командировки ездил, и его рюкзак. Хватит ему. А Лене холщевую торбу приспособим на спину вместо рюкзака.

Еще холодно, особенно по ночам, значит, на себя теплую, даже зимнюю одежду оденем, а в чемоданы сложим все, что на весну и на лето нужно. Пока доберемся, конец весны будет. Кроме того, в Казахстане, хоть и Северном, в это время уже жарко бывает. Одежда летняя будет нужна.

Так рассуждая, Вера быстро набила чемоданы и рюкзаки тряпками. Оглядывая полы, полки и кровати, на которых были разложены все их вещи, она в растерянности вздохнула: «А это все куда? Кому оставлять? Раньше хоть багажом можно было отправить, а сейчас, какой багаж – самим бы добраться!» Из оставшегося стала отбирать то, что могут взять на рынке. Постельное белье, покрывала, плед, одеяла. А книги? Какие у нас замечательные книги! Нужны ли они сейчас кому-нибудь? Ладно, недели две еще есть, постою по часику каждый день. Кому что надо, тот за тем и придет. Таков рынок. Что будут брать, то и назавтра понесу. А мне нужны сухари, да консервы.

Вера снова сбегала в Горсовет. Начальник однорукий уже переоделся в шинель – говорит, дел много, в шинели легче бегать. Пообещал на первую же баржу или пароходик, что будет, места им достать. Не знает только, до куда доплывут, а где на железную дорогу пересядут. Дам, говорит, письмо - отношение к городским властям, чтобы помогли вдове коммуниста, погибшего от рук немецких захватчиков, добраться с детьми малыми до бабушки в Кустанай. Подпись, мол, и печать поставлю. Говорит, что больше ничего сделать не может. Да нам больше и не надо ничего. Как только лед сойдет, и причал поставят, надо будет снова пойти к нему за письмом и билетами.

Непрерывно размышляя, Вера бралась то за одно, то за другое дело, не забывая покормить детей и дать им на день какое-нибудь новое задание: перебрать книги, сказки хорошие и школьные учебники отложить и стопочкой перевязать, а остальные – для рынка; ботинки почистить, сапоги вымыть – в дорогу, чтобы чистыми из дома выйти; пробежаться по городу, посмотреть, не открылись ли какие магазины и что там за деньги можно купить, а не за талоны, которых у семьи нет.

Сходила Вера снова к Федотычу, завхозу Горсовета, привела его в дом. Показала, что, кроме трех чемоданов и рюкзаков, все остается в доме. Предложила ему распорядиться их добром по его усмотрению. Рояль, сказала, лучше при нас увезти в Горсовет, а то в пустой дом мародеры сразу нагрянут. Все разграбят. Помню, мол, период безвластия, когда, наши ушли, а немцев еще не было, что творилось в городе!?

Федотыч согласился с ее доводами и назавтра уже организовал вывоз рояля. Ленька стоял в стороне и, глядя на рояль, чуть не плакал. Он не ожидал, что вся эта процедура передвигания, переноса из гостиной в кухню, перевертывания его и откручивания ножек, привязывания крышки веревкой, протаскивания в вертикальном положении через выходные двери – все это вызовет воспоминания о счастливых днях с бабушкой и Сашей. Он, как тогда, увидел доброе, улыбающееся лицо бабушки, подпрыгивающего от радости братика в своей кроватке, веселую музыку и свои собственные звуки «гоп-гоп» на закорках у бабушки.

Леньке было грустно, и слезы вот-вот готовы были вылиться из его глаз. Странно, но его успокоил веселый голос одного из грузчиков: «Это еще что! Вот, концертный рояль, он не то что в дверь, а и через снятую крышу в комнату не вошел бы. А этот считается домашним. Мы разные рояли таскали. А пианинов, тех и не счесть». Ленька переключился на новые мысли и уже пытался представить, какие же еще бывают рояли. Интересно посмотреть на самый большой. Только где такие ставят? Он не знал.

На следующий день Федотыч приехал на телеге и занес в дом большую хозяйственную сумку. С грохотом он опустил ее на пол и выдохнул: «Вот, Вера, вам на дорогу. Здесь консервы: сгущенка, тушенка и каша с тушенкой. Крупы еще овсяной положил. Сухарей армейских. Часть здесь съедите, остальное с собой возьмете, в дорогу. Сначала будет тяжело тащить, а потом каждый день по баночке будете съедать – быстро полегчает. Эту сумку оставлю вам. Так ее и погрузите на баржу, с продуктами. Она крепкая, потому в хозяйстве пригодится. Говорят, будет катер буксирный. Баржу потянет до Волгодонска, а там пересядете на пароходик. По Цимлянскому морю до Калача на нем доплывете. Как там дальше, не знаю. Вам надо на Сталинград, а от него уже поездом. Раньше, до войны от Калача до Сталинграда по каналу Волго-Донскому пароходы ходили. А сейчас, кто его знает. Там, вон какие бои шли! Все разрушили, разбомбили! Ну, в Калаче и определитесь. Не забудь, Вера через день - другой за билетами прийти. Желающих ехать много. Места будут рвать, как собака на драку. Не зевай. Ну, пока, до свидания».

Эдик и Ленька, обегав весь город, рассказали матери, что в магазинах ничего не было. Даже спичек. А Вера похвасталась, что выменяла на рынке сала и сухарей. Решила, что теперь хватит на дорогу. Да, больше им и не унести.

Ночью услышали грохот, похожий на разрывы снарядов. Но это ломался лед. Утром мальчишки сбегали на реку и потом рассказали: «Льдины встают вертикально, громоздятся, выстраивая заторы, а на повороте с пляжа к пристани уносятся с большой скоростью. Дальше за причалом, где Донец расширяется, лед уже идет спокойно – там широко и просторно, заторов нет. Берега все от снега очистились. Дня через три река совсем освободится. Причал в бухте строят, там лед бухту обходит и не мешает работать. Скоро уже и катер баржу потянет к нам с Залива».

Вера снова сходила в Горсовет. Дали ей билеты – не билеты, а разрешение на посадку и проезд с детьми и вещами на катере и пароходе, выполняющими рейс от Каменска-Шахтинского до Калача-Донского. Дали еще и письмо к местному начальству в пунктах следования с просьбой оказывать помощь семье погибшего. А Федотыч пообещал Вере приехать на телеге и довезти их до причала: «Вы, Вера, все в дорогу соберите и будьте готовы к отъезду в любую минуту. Чемоданы пусть у порога стоят. Как только буксир подадут с баржой, я за вами приеду и отвезу на пристань. Не беспокойся, не прозеваем, я первый буду знать, когда надо ехать. Чтобы только вы не замешкались. Поняли меня? Вот и ладно. Ждите, буду громко стучать в дверь», - он успокоил Веру, провожая ее домой.

Наступил апрель. Прошло еще несколько дней. Семья жила буквально на чемоданах. Отъезд задерживался. Что-то было не готово - то ли причал, то ли катер. Вера сходила к Насте. Попрощалась заранее на случай, если не увидятся в день отъезда. Сказала ей, чтобы забежала и взяла себе на память все, что захочет. А то потом Федотыч опечатает дом, и в него уже не попадешь. Настя после обеда зашла и взяла себе настольную лампу – она ей давно нравилась. «И красивая, и нравится мне. Вас будет напоминать, когда включу ее. Каждый день – утром и вечером», - улыбнулась она с грустью.

Вера спохватилась, озаренная умным предложением: «Настя, лампу-то взяла, а книги, чтобы читать под лампой, не берешь. Ты забери все. Потом дома разберешься. Какие нужны, оставишь, а нет – в городскую библиотеку снесешь. У нас много хороших книг. Да мы взять не можем, а в Горсовете пропадут. И не казенные они, а все наши. С Украины еще привезли, а часть здесь купили. Бери, Настенька. Вот и мальчики тебе помогут их перетаскать. Эдик, Леня, помогите тете Насте».

Вера, обрадованная возможностью хоть как-то отблагодарить Настю за ее доброту и дружбу, нагрузила руки детей стопками книг, и они понесли их к Насте. Та шла впереди с лампой. За полчаса перетаскали все книги. А в придачу отнесли и разобранную этажерку, которую семья привезла с собой с Украины. Почти все книги помещались на этой этажерке. Насте в ней будет удобно книги держать.

В середине апреля, ранним утром, Федотыч забарабанил в двери: «Просыпайтесь. Ехать пора. Карета подана!» Все быстро оделись. Чемоданы, сумка и рюкзаки давно стояли у двери, готовыми к отъезду. Вера дополнительно к ним сложила в свою хозяйственную сумку, вычищенную и вымытую после походов за овощами, остатки продуктов, чашки, ложки, кружки, миски. Даже кастрюльку положила на случай приготовления пищи в походных условиях. Потом усадила всех рядом с собой на скамейку: «Федотыч, присядь с нами на дорожку». Присели, встали, окинули взглядом последний раз свое жилище и вышли из дома.

Вера отдала ключи Федотычу. Тот запер двери, которые на замок никогда не закрывались, поставил вещи в телегу и дернул вожжи: «Но! Поехали!» Лошадка медленно тронулась с места. «Стойте! Подождите!» - они услышали Настин голос. Она выскочила из ворот, запахивая на ходу легкое пальтишко. «Рано вы уж больно. На пристани ждать будете. Катера еще не слышно. Забыли? Он ведь обязательно гудеть будет. Весь город разбудит. И я бы услыхала – от гудка проснулась бы. А так, чуть не прозевала вас. Уехали бы, не попрощавшись. Ну, давайте обнимемся».

Настя крепко стиснула в своих объятиях Веру, потом детей, каждого по очереди. Запустила руку в карман пальто и, вытаскивая сжатый кулак, насыпала братьям в карманы по несколько горстей жареных семечек. «Это вам на дорожку. Больше нечего. Не забывайте. Доберетесь, напишите. Прощайте», - она наклонилась, поцеловала в лоб Леньку и Эдика. Распрямилась и чмокнула Веру: «Прощай, Верочка. Будь счастлива». Боясь наворачивающихся слез, повернулась и побежала к дому.

Телега тронулась дальше. У пристани уже было полно народу. И отъезжающих, и провожающих, и просто любителей поглазеть на движение в порту. Катера еще не было, но весь свежевыстроганный причал уже был забит людьми и скарбом. Федотыч пошел на разведку. Вернулся с помощником, сухоньким, юрким мужичком неопределенного возраста. Он прихрамывал одной ногой, был в белесых от многочисленных стирок когда-то зеленых галифе и гимнастерке, фуражке с надломанным козырьком и почему-то в черном бушлате. Поздоровавшись, он взялся за чемодан. С его помощью протиснулись к самому трапу.

В это время раздался протяжный гудок, который все дружно встретили криками «Ура!» Из-за поворота, откуда-то с низовьев Донца появился катер. Над ним извивался, поднимаясь вверх, легкий дымок. Показалась баржа. Она была открытой, однопалубной, предназначенной для перевозки грузов. Теперь на ней поплывут беженцы и переселенцы.

Подплывая и причаливая, катер уже не гудел. Но и от первого, протяжного гудка проснулся весь город. Набережная, склоны крутого берега, вся акватория пристани были густо усеяны людьми. От участия в самом привычном, самом естественном для портового города, самом будничном акте проявления мирной жизни, какой всегда была посадка–высадка пассажиров, никто не хотел отказаться. Гудок слышали все. И все пришли на его призыв. Гудок извещал о продолжении мирной жизни.

Как шла посадка, Ленька вряд ли бы смог восстановить в своей памяти. Давка, крики, ругань, оторванные пуговицы, пробка на трапе, беготня на палубе, захват мест поближе к борту – все это пронеслось в сознании как одно мгновение. Все, как раньше, будто и не было оккупации. Если бы не Федотыч с его помощником, им бы не видать и клочка на этой посудине. Он очухался лишь тогда, когда увидел себя, сидящим рядом с братом на своих чемоданах, а мать, вцепившейся в поручень у борта и противостоящей толпе, теснившей ее с занятого места на детей.

Наконец, чей-то громкий голос, через усилитель, попытался усовестить наседавших: «Граждане, успокойтесь, наконец! Куда вы все двигаетесь? Не видите что ли, дети ведь малые у вас под ногами! Взгляните вниз. Остановитесь! Зашли на палубу, ну и располагайтесь там, где стоите. Теперь это ваше место. Других мест нет, и не будет. Здесь все в равном положении. Скажите спасибо, что хоть эти места получили. Посмотрите, сколько еще желающих уехать осталось на берегу. А мы вернемся назад не скоро. Кроме нашего, пока нет катеров. Успокоились? Теперь будьте, как дома. Неделю ведь будем все вместе. Желаю всем счастливого пути!»

Такое мирное напутствие всех разом успокоило. Все вспомнили, что это первый рейс в этом году и что, действительно, им повезло. Заерзали, задвигали сумками и чемоданами, располагаясь поудобнее. Слова капитана о недельном сроке путешествия каждого отрезвили и настроили на роль обычного пассажира. Удобство, беспечный отдых, желание извлечь как можно больше положительного из поездки – вот, что теперь должно озаботить их. И все озаботились этим, каждый, конечно, по-своему.

Эдик, увидев, что их уже не сталкивают с собственных чемоданов, а рядом с повеселевшими лицами устраиваются их невольные попутчики, встал во весь рост и, держась за поручень, стал вглядываться в береговой откос. «Ой, смотрите, Васька. Васька-а-а!» - он закричал и замахал руками. Общий галдеж заглушил его голос. «Васька-а-а!» - что было силы заорал Эдик снова. «Чего орешь над самым ухом?» - возмутился кряжистый мужик, давно притиснувшийся к борту. «Там наш друг. Расстаемся ведь навсегда», - Эдик в отчаянии смотрел на крутой берег, где у самого спуска стоял, вглядываясь в толпу, их Васька.

«А, друг. Ну, тогда, слушай, как надо звать друзей. Васька-а-а-а!» - сосед, сделав ладони рупором, прогремел на всю пристань. Все взорвались разноголосым смехом. И тут Васька увидел их. Он замахал целой рукой, подпрыгивая на месте: «Эдик! Леня! Я здесь! Я вас вижу! Прощайте и пишите!» Им только казалось, что они слышат эти слова. Из-за общего гвалта разобрать было нельзя ничего.

Раздался протяжный гудок. Баржа дрогнула и плавно отвалила от причала. Мать с сыновьями долго махали Ваське, прощаясь с ним, с городом и целым отрезком жизни, таким коротким по времени, но таким страшным по наполнившим его событиям. Они тогда не знали, что воспоминания об этом будут преследовать их всю жизнь. Путешествие в эту жизнь началось.


Часть вторая. Оккупация