Geum.ru

Л. соболев его военное детство в четырех частях

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава 15. Расстрел. Ленькин сон
Часть вторая. Оккупация
Подобный материал:
1   ...   12   13   14   15   16   17   18   19   ...   85

Глава 15. Расстрел. Ленькин сон



Постояльцы приходили мрачными и молчаливыми. Иоганн уже не демонстрировал ни злости, ни радости. Ни на кого не глядя, он сразу проходил в свою спальню и не показывался до утра. Рейнгольд не менялся – он был таким же молчаливым и невозмутимым, как и раньше. По выражению его лица ничего нельзя было прочесть. Сказывался, видимо, не только характер, но и должность. Он был холуем у своего господина, но умудрялся не терять природное достоинство.

По всему видно было, что он знает и понимает куда больше, чем выражает своим поведением. «Умеет приспособиться», - думала Вера. «Плохо это или хорошо? В его положении, очевидно, это единственно возможный вариант поведения. Не в антифашисты же ему идти. Смешно! Он ведь в армии находится. Солдат. По армейскому уставу должен подчиняться начальству и исполнять приказы. Значит, он воюет против своей воли? А эти, которые были советскими, а теперь работают на немцев и даже воюют на их стороне? Они ведь сами, добровольно пошли к ним в услужение! Ничего не поймешь в этой жизни», - неожиданно для нее самой мысли перекинулись на соседей по двору.

«По всем признакам нужно ждать скорого возвращения наших: немцы приуныли, а Настя повеселела. Девка своей несдержанностью может выдать себя. Ее ликование так и рвется наружу. Интересно, куда атаманы побегут? За новыми хозяевами? Больно нужны они им! Предателям никто не поверит – своих предали, предадут и чужих», - Вера, лежа на полатях, рассуждала обо всем, что хоть как-то вселяло надежду, отвлекало от беспросветной действительности. Не чувствуя времени, она услышала чей-то топот на крыльце и стук двери. Печка, загораживая вид на входную дверь, заглушала звуки. Вера быстро сползла с полатей и встала на ноги.

Из открытой двери на кухню ворвались клубы холодного воздуха. У порога стояла Настя. Оглядываясь и не видя никого, она спросила: «Есть кто дома?» «Есть, есть», - вяло произнесла Вера. «Вы что, спите что ли? Полдень уже на дворе», - удивилась гостья. «Слабость какая-то одолела. Вот мы с Леней и решили поспать подольше», - оправдывалась Вера. Из-за нее высунулся Ленька. «Настя, иди к столу», - пригласила она соседку. «Давно ты к нам не заходила. Кроме тебя никто нас и не попотчует новостями. Что на сей раз произошло? Рассказывай», - Вера в ожидании уставилась на Настю. Она была уверена, что Настя пришла не с пустыми руками. Просто так она бы не пришла. Вера ждала новостей. Хоть каких, хороших или плохих, лишь бы давали какую-то надежду на перемены. Этот застой, эта безнадежность скоро с ума сведут.

Подбадривая Настю и оправдывая заранее ее новые известия, Вера взмолилась: «Настя, только ты не тяни душу. Уже нет сил ждать. Мы тут задыхаемся от ожидания чего-то нового. Не может ведь так продолжаться вечно. Что-то должно произойти. Да и по Иоганну видно, что-то назревает. Что же, Настя? Говори!»

Настя тяжело опустилась на скамейку. Без всяких предисловий и дипломатической подготовки она заговорила тихим голосом: «Ты, Вера, уже сердцем чувствуешь, когда что-нибудь случается. Что тут скрывать? Ничего не скроешь. Весь город уже знает. Ведь это всех касается. Мало в каком доме не взяли одного, а то и двоих мужиков. При этих облавах по десять раз все прочесали под гребенку. Все подпольщиков да партизан искали. В школе уже не помещались, так из всех складов тюрьмы устроили. Тысячи человек посадили! И все мужчины, и взрослые парни.

А на фронте, слышишь, у них, по всему видать, плохо. Застряли и ни на шаг дальше сдвинуться не могут. Наши, говорят, собрались с силой и не пускают их за реку. Вот-вот двинут назад. Как только Сталинград освободят, так и двинут на запад. Мимо нас не пройдут. Мы у них на пути. Немцы в бешенстве и злобе. На беззащитных бросаются. Тех, которых при облавах взяли и на складах держут, даже и расстреливать не хотят - говорят, сами замерзнут, склады-то холодные, не отапливаемые.

А тех, кого в школе держали, комитетчиков, комиссаров да пленных офицеров, недели две-три подряд расстреливали. Всех до единого убили. По ночам стреляли. И потом вывозили на машинах за город. В тех оврагах, что возле кладбища, и похоронили. Говорят, бульдозерами ровняли землю. Одна могила на всех. Сколько там народу! Весь город ревет горькими слезами. У кого мужья, у кого отцы и братья – все теперь вместе в одной могиле. И ты, Вера, не стесняйся, поплачь. Ему теперь не поможешь, но вспомнить хоть слезами, а надо. Отомстят еще за наши бабьи слезы».

При этих словах Ленька взглянул на Настю. По ее щекам катились крупные слезы, а глаза были красные. Он невольно перевел взгляд на мать. Та сидела неподвижно, уставившись в стену напротив. Леньке показалось, что она ничего не слышит. Глаза ее были сухие, лицо белое. Руки сжали пальцы в замок. Он понял, что слез сейчас не будет. Она их уже выплакала давно. Мать и раньше, до прихода Насти все знала. Еще с того дня, когда Иоганн победоносно объявил: «Я сегодня много ваших уложил!» Она уже тогда поняла, что речь шла о расстреле пленных. Сколько это продолжалось? Уже целый месяц прошел. У них солдат не хватает, всех отправляют в окопы, а высокие чины и занимаются расстрелами сами.

Так что Настя ничего нового Вере не сообщила. Она только подтвердила ее догадки. Этим она и успокоила Веру и лишила ее последних сил. Вдруг, покачнувшись, мать произнесла: «Помогите мне лечь. Мне надо полежать. Голова что-то закружилась». Настя вскочила с места. «Леня, помоги», - Настя обратилась к Леньке, а сама, подхватив Веру под руки и обняв за плечи, помогла ей встать и дойти до печки. Подсадив Веру на полати, Настя одернула одежду и вымолвила вслух, больше для себя, чем для них: «Бедная, ты ведь изголодалась вся. Еле на ногах стоишь. Одна кожа да ребра. У тебя сил нет не то, что на слезы, на жизнь эту проклятую. Чем же вам помочь?» Двигаясь к двери, Настя попрощалась: «Держитесь, Леничка. Может, я что-нибудь придумаю. До завтра. Я в обед забегу». Она ушла, а Ленька полез к матери на полати.

Как и обещала, Настя назавтра зашла к ним ближе к обеду. Она сама открыла двери и не удивилась тому, что ее не встречают. Знала, что мать с сыном за печкой и что надо будет ей самой похозяйничать на кухне. Она разделась, повесила шубу на гвоздь. Не разуваясь, прошла к столу, выложила на него из своей сумки мешочек с овсяной крупой и мешочек с сухарями. Рядом легли несколько пачек галет, булка черного хлеба и даже пять банок тушенки. Заглянув в печку и увидев там тлеющие угли, Настя подбросила на них дров и раздула огонь, присев перед топкой и надувая щеки. Потом проверила, есть ли в чайнике вода, и подвинула его на конфорку. Вытащила из сумки бумажный кулечек и высыпала из него в большую эмалированную кружку щепотку чайной заварки. Кулечек закрыла и положила на стол. Открыла одну пачку галет и потом пошла за печку.

«Вы не слышите, как я тут хозяйничаю у Вас?» - спросила Настя. «Слышим. Да сил нет спуститься на пол», - тихо ответила Вера. «Спускайтесь, я вам поесть принесла», - позвала девушка. Мать и сын зашевелились. «Где же ты взяла все это богатство?» - удивилась Вера, прислонившись к печи и глядя на стол. «Потом, потом. Сейчас вам надо подкрепиться», - Настя, уходя от вопроса, помогла Вере сесть за стол. Ленька доковылял сам, пошатываясь и не чувствуя под собой ног от слабости. Настя разлила в их чашки чай из большой кружки и добавила кипятку. «Ешьте. И растяните эти все продукты недели на две-три. Я, думаю, этого срока хватит. Спрячьте все у себя за печкой, чтобы немцы не догадались. А я пойду. Времени у меня в обрез», - она встала, оделась и, ободряюще улыбнувшись, вышла.

Мать с сыном согрелись чаем и галетами. Отсыпав немного крупы, Вера сложила все остальное в одну сумку и, пошатываясь, отнесла за печку. С трудом водрузила сумку на полати. «Иди, Леня, полежи еще. Силы не сразу вернутся. Потом я еще кашу сварю», - она с трудом выговорила эти слова и помогла сыну забраться наверх. «Подтяни сумку к стене, к изголовью и укрой ее тряпками», - Вера помогла ему, подтолкнув сумку снизу. «Что Настя имела ввиду, сказав, что продуктов на две-три недели хватит? Чтобы мы ели понемногу, поэкономнее, больше, мол, ей не достать? Или через две-три недели уже и экономить не надо будет, не за чем? Ну, конечно, не за чем! Наши вернутся! Точно! Она знает. Она там все слышит. Ну, что же, растянем на этот срок. Теперь-то уж выдержим! Вот это новость, так новость! Она и сил прибавляет! Будем экономить и еду, и силы. А где же она это все взяла? А, ладно, потом. Сказала же она, что потом расскажет. А Эдик? Он ведь тоже вернется через две-три недели. Сейчас он не может – сразу сцапают. А наши придут и он вернется. Конечно, так оно и будет. Нечего сомневаться. Ну, что ж, будем ждать. У нас терпенья хватит. Осталось немного. Леня, вставай, каша уже доваривается. Поедим, да и завалимся спать. Будем силы беречь. Они нам еще ой как пригодятся», - мать повеселела.

Ленька, почувствовав перемены к лучшему, сполз на пол. Выкладывая свиную тушенку из банки в кастрюлю с жиденькой кашей и размешивая ложкой вкусно пахнущее варево, Вера подумала: «Надо кастрюлю растянуть на весь день. Три раза понемногу. Так и живот не разболится с непривычки и силы скорее вернутся. Голова кружится и ноги не держат. Леня, вон с полатей сам слезть не может. Истощал парень, одни косточки торчат. А каким крепышом был! Спасибо тебе, Настенька. Век помнить будем. Если бы не ты, мы бы с сыном сами с полатей не слезли. Помирать уже начали от голода. Все в сон тянуло. Вставать не хотели. Как же ты достала все это добро? Видать, отдала за него свое ожерелье из жемчуга.

Больше ведь у нее и не было ничего. А его, это ожерелье, заезжий моряк как-то подарил ей. Носи, мол, и жди меня. Вот вернусь из дальнего плавания и женюсь на тебе. А жемчуг носи и помни. Памятью обо мне пусть будет. До войны это было. Где он сейчас, моряк этот? Воюет, наверное, если жив, конечно. Настя и вешала-то его на шею раза два-три, а как война началась, спрятала. Другого-то у нее ничего и не было. Разве что колечко, да сережки дешевенькие. И откуда взять девчонке украшения? Школу только перед войной закончила. Учиться дальше хотела пойти, да не успела – война началась. И как они с отцом еще справлялись одни? Мать давно умерла, их одних оставила. Отец один дочь воспитывал. И неплохую девушку воспитал. Пошли тебе бог здоровья, добрая душа. За наше спасение воздаст тебе господь, а жемчуг моряк новый привезет. Сам бы живой вернулся».

Так рассуждая, Вера пошла стягивать сына с полатей. Необычно ласковым голосом позвала: «Просыпайся, сыночек. Пора ужинать. Нам Настенька дала пищу, чтобы мы не померли и на ноги встали. Значит, надо жить. Будем поправляться, да сил набираться. А сил-то много понадобится. Какие еще испытания встретятся? Может, дорога окажется длинной?»

Леньке в ее вопросах послышалась загадка. И при чем здесь дорога? «А какая дорога?» - спросил сын. «Это я так. Пока только мысли одни. Эдик вернется, тогда и решим. Да и немцы еще здесь. Уйдут они скоро, это ясно. А после них что будет? Наши погонят их до самой границы, а, может быть, и дальше. Ой, сколько сил на это уйдет! Война-то не скоро закончится. Все пойдет на фронт, на победу. И танки, и самолеты, и еда всякая, и одежда. Сколько надо всего! А мы чем тут жить будем? У нас здесь ни кола, ни двора, ни курочки какой, ни огородика. А я одна что могу? С папой мы были здесь как у себя дома. Он был начальником, инженером. Его уважали. Через него и нам уважения хватало. А без него кому мы здесь будем нужны? Мы ведь здесь чужие. К тому же у меня ни специальности, ни работы. А вас ведь поднимать надо. Учить, одевать, да кормить. Война еще не скоро кончится. Вон куда немец дошел! Когда его вытурят из страны? Ох, еще не скоро! Армию надо снабжать, чтоб сил хватило у нее. Не до нас будет. Самим, без помощи государства нам тяжело будет здесь. А сейчас, наоборот, государству помощь нужна.

Вот и думаю я к маме подаваться. К бабушке твоей. У нее какое-никакое, а свое хозяйство: и коровушка, и курочки, и огород. Значит, и молочко, и яички есть. А про овощи и говорить нечего. Картошки, свеклы, моркови и капусты на весь год хватает – от урожая до урожая. Погреб глубокий, метров 5-6, холодный. В нем все лето хранятся овощи, даже к осени не прорастая. А весной и лучок, и редисочка, и зелень всякая. Все свое. Эх, да что там говорить! Надо туда нам ехать. Мать родная не выгонит. Да и я там своя для всех. Родилась ведь и выросла на глазах родни и соседей. Там и вы быстро поправитесь. А бабушка стряпуха отменная. Все умеет постряпать и испечь. У нее русская печка не хуже нашей. И даже больше размером. Она в ней подовый хлеб печет такой, что прижмешь булку к столу, аж горбушка с донышком сойдутся, а отпустишь, она распрямится, станет как прежде. Вот так, сынок. Вспомнила я свое детство. Давно это было. Лет двенадцать я там не была. И далеко это отсюда, ох как далеко. Ну, ничего, доберемся. По свободной-то земле, чего не добраться? Как-нибудь уж», - Вера замолчала, озабоченная своими планами.

«А папа где?» - Ленька озадаченно посмотрел на мать. «Как где?» – удивилась она. «Ты разве не понял? Настя ведь рассказывала, что расстреляли его», - Вера растерялась от неожиданного вопроса сына. «Кто расстрелял папу?» - не унимался Ленька. Мать в бессилии опустилась перед ним на скамейку и притянула к себе: «Немцы, которые арестовали папу и держали его вместе с другими в школе, помнишь? Мы еще ходили смотреть на него. Он в окно выглядывал. Помнишь?» «Помню. А зачем его расстреляли? Что он им сделал?» - продолжал выяснять Ленька. Вера пыталась подобрать слова понятнее и проще, при этом не напугав сына: «Папа и другие пленные, что были вместе с ним в школе, боролись с немцами. Они в них стреляли, бросали гранаты в машины, рельсы подрывали, чтобы поезда не проехали, переправы через реки взрывали или разбирали. Вот за это их и арестовали. Сначала их в школе держали и не хотели убивать. Их хотели заставить работать, чтобы наши у них рабами были. А наша армия силы собрала со всей страны и повернула на немцев. Немцы удержаться уже не могут и начали отступать. Скоро они все побегут назад. К себе, в Германию. И из нашего города убегут. А наши солдаты снова к нам в город вернутся. Вот и решили всех пленных расстрелять, чтобы их за собой не везти и здесь живыми не оставлять. Немцам самим бы убежать и в живых остаться. А тут еще пленные. Большая обуза для них. Выпустить пленных они тоже не могут – знают, что те сразу начнут снова против них воевать. Вот и постреляли всех. Три недели стреляли и хоронили. Ночами стреляли и вывозили на машинах за город. В оврагах хоронили. Папу твоего расстреляли вместе со всеми. Нет у нас больше папы». Вера поперхнулась. Слезы навернулись на ее глаза.

«А как его расстреляли?» - Ленька хотел узнать все подробности. Мать испугалась. Зачем ему все знать? Как ему рассказать? Она сама не знает подробности. Вера думала, что сын еще тогда все понял, когда об этом Настя рассказывала, и теперь знает, что отца у него больше нет. Она еще удивилась про себя такому смирению с его стороны. Отнесла это на счет слабости, голода и безразличия. А он, оказывается, ничего не понял из рассказа Насти. Теперь же проявилось обычное для него желание докопаться до самой сути, чтоб была полная ясность. Эта сыновья дотошность раньше нравилась матери - любознательный – это хорошо, знать будет много, думать логически научится, в жизни всегда пригодится. Но в этой ситуации, зачем ему подробности? И отмахнуться нельзя. Имеет право знать, отец ведь его. А как рассказать?

Подумав, Вера не нашла ничего лучшего, как на прямой вопрос дать прямое объяснение. Она давно знала, что иносказательность для детей не годится – они не умеют делать выводов, а тем более, догадок по ассоциативным связям. Ребенок, а для Леньки это особенно характерно, лучше мыслит конкретными категориями и, чтобы ему все стало ясно раз и навсегда, надо говорить просто и конкретно. И Вера начала, несмотря на жестокость самой правды, свои короткие, как выстрелы, объяснения: «Пленных к забору ставили и стреляли в них из автоматов. Пули в них попадали и они умирали». «А папа где стоял?» - сын требовательно посмотрел на нее. Теряя терпение, мать с трудом выдохнула: «Вместе с другими, у забора». «А ему было больно?» - возник новый вопрос. «Нет, не было, потому что пуля попала ему прямо в сердце, и он даже не почувствовал ее. Сразу умер», - Вера надеялась, что больше вопросов не будет. «А кровь у него шла?» - Леньке еще не все было ясно. «Конечно, шла. Ведь вся кровь у человека идет от сердца. Потому он и умирает сразу, когда в сердце попадает пуля. Сердце останавливается, разорванное пулей, и уже не может перегонять кровь по телу. Кровь же, вместо сосудов вытекает в ту дырочку, которую пробила пуля. Кровь вытекает наружу, а без крови человек жить не может. Теперь тебе все ясно? Ну, иди, поиграй, у меня дел много», - мать решительно оборвала излишнее любопытство сына, умышленно ошарашив его жестокими анатомическими подробностями.

Ленька под впечатлением рассказа матери об отце залез на полати и долго вспоминал все, что она ему рассказывала. Ее слова обрастали в его голове дополнительными подробностями. Общая картина расстрела с участием солдат, вооруженных автоматами, и большого количества пленных, толпившихся у забора, расплылась в безликую панораму, а на передний план выступил только один отец. Помня о крови, которая вытекала из сердца отца, Ленька уже представлял его не в черной куртке, которая была на нем в день их последней встречи и прощания, а в белоснежной рубахе, на которой ярко красной краской полыхала кровь. Он думал не о зиме, не о морозе, на котором теплая, черная куртка лучше согреет, чем одна белая рубаха. Он думал о крови, которая била красным фонтаном, прямо через белую рубаху, из сердца его отца.

Незаметно для себя Ленька уснул. И ему приснился сон. Будто он идет по дороге. Слева от нее – бесконечные степи. Справа – пропасть, край которой начинается в нескольких метрах от дороги. И тянется эта пропасть, повторяя все изгибы дороги, далеко вперед. Так же, как слева видна бесконечная степь, так справа видна эта бесконечная пропасть. И если влево от дороги пойти, то под ногами все время будет твердая земля и сухая трава. А если вправо пойти, то сразу окажешься на краю пропасти и не увидишь ни дна ее, ни конца и ни края. Только серое марево поднимается откуда-то снизу пропасти, как бы подчеркивая ее бесконечность. Его не удивило, что слева над степью сияет солнце, а справа над пропастью сгущается тьма и плывут черные тучи.

Ленька идет по дороге, сам не зная, куда и зачем, и вдруг слышит далеко сзади очередь автоматных выстрелов и крик отца: «Леня-а-а!» Голос отца, искаженный пространством, заполняет весь его мозг. Ленька пытается оглянуться и не может. Какая-то сила толкает его вперед. Он не слышит звука шагов, но всей спиной чувствует приближение отца. Боковым зрением Ленька видит появление сначала рядом, справа, потом уже впереди, быстро пробегающую мимо него фигуру отца. Он в белоснежной рубашке, заправленной в черные брюки. На ногах черные, блестящие ботинки. Голова ничем не покрыта, ворот рубахи распахнут, а прямо из сердца через белую рубаху, в направлении его движения вырывается фонтан красной крови. Отец, не снижая скорости, пробегает мимо сына и, не останавливаясь, только чуть повернув к нему голову, опять кричит: «Леня-а-а!»

Отец быстро удаляется по прямой и вдруг, оказавшись перед резким поворотом дороги влево, взлетает над пропастью и кричит в третий и последний раз: «Леня-а-а!» Ленька видит, что отец не упал в пропасть, а поплыл над ней, плавно поднимаясь вверх. Белая рубаха стала теряться в сером мареве, плывущем над пропастью. Голос отца доносится до Ленькиных ушей уже одним слабеющим звуком: «А-а-а». Ленькина рука вытянулась вперед, вслед за пробежавшим мимо отцом. Он хотел схватить отца за рубаху, но пальцы не слушались его.

Ленька, не замечая поворота дороги, с вытянутой вперед рукой двигался за отцом, прямо к пропасти. Не почувствовав края обрыва, он шагнул в бездну и, расправив обе руки, как большая птица крылья, полетел. Он не падал в пропасть, но и не поднимался вверх. Вдруг его испугало то, что летит он в сплошном тумане. Уже не видно было ни белой рубахи отца, ни крови, бьющей из его груди фонтаном. Голоса отца не было слышно совсем. Ленька всем своим существом почувствовал, что он один во всей этой бесконечной пелене. Он в страхе закричал: «Папа-а-а!» и резко начал падать в пропасть. Ленька проснулся.

«Что ты, что ты?» - Ленька услышал тревожный голос матери. Она была рядом на полатях и гладила его по спине. Ленька долго не мог снова уснуть. С тех пор ему снился этот сон, чуть ли не каждую ночь, на протяжении многих лет. Потом он уже не так пугался его, так как даже во сне знал, что это всего лишь сон. Ленька научился будить себя, чтобы остановить это страшное видение, но никак не мог совсем избавиться от этого сна. Он не мог заставить именно этот сон исчезнуть и не возвращаться к нему снова и снова.

Много лет мирной жизни понадобилось, чтобы его память на первое место поместила другие картины, веселые и не очень, но сумевшие заслонить собой те страшные воспоминания, что остались от жестокой войны. Для этого понадобились довольно сильные потрясения, переживания и просто новые впечатления. На них, как это ни странно, оказалась богатой и мирная жизнь.

Часть вторая. Оккупация