Geum.ru

Л. соболев его военное детство в четырех частях

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава 13. Миномет. Облавы. Побег
Часть вторая. Оккупация
Подобный материал:
1   ...   10   11   12   13   14   15   16   17   ...   85

Глава 13. Миномет. Облавы. Побег



Потянулись однообразные зимние дни. Мать с сыном почти не разговаривали. Ленька уже давно чувствовал виноватым только одного себя и поэтому не обижался на ее молчание. Это ему наказание за жадность! Не пожадничал бы, ничего бы не случилось. Да и чего обижаться? Он все же дома, в тепле. Хоть и голодный, но все же можно терпеть. Мама раз в день что-нибудь да сварит: то супчик, то жиденькую кашку. А Эдик? Он вообще неизвестно где. Мерзнет, наверное, на улице? Да, нет! У Глеба, или у кого другого прячется. У него ведь много друзей. Такими рассуждениями были наполнены все Ленькины дни. Эдик и фантастические сцены его приключений не выходили из головы. И за все страдания брата Ленька казнил одного себя.

О чем думала мама, он не знал. Знал только, что несколько ее походов за город кончились ни чем. Она каждый раз комментировала свою неудачу одинаково короткой фразой, вроде этой: «Бесполезно. Земля как камень, ни до чего не докопаешься. Такого мороза давно не бывало». Оправдавшись такими объяснениями перед сыном, Вера опять надолго умолкала, часами просиживая за столом то со штопкой в руках, то с шитьем. Она умела все делать своими руками. Износившийся ворот рубахи заменит сшитым вручную из подола. Рваную пятку носка заштопает на электрической лампочке так, что не отличишь от нового. Стежки у нее ложились так, что и на машинке лучше не сошьешь.

Через три года, когда Леньку собирали в первый класс, мать сшила ему вручную белую в полоску рубаху. В ней было все, что надо: воротник, манжеты, две длинные планки, усеянные пуговицами, разрезанные и обметанные петлями. Работа была такая тонкая и кропотливая, так что матери хватило ее недели на две. Но шить новое ей приходилось редко. Больше всего чинила и реставрировала старое. Тем более, что изнашивалось все, как правило, быстро, особенно у мальчишек, а нового на замену не купишь. Вера часто с досадой восклицала: «На вас все как огнем горит! Не успеваешь покупать». Ну, при этом добавлялись, конечно, неприглядные характеристики пострадавших вещей: сбитых об камни носков или оторвавшихся подошв ботинок, продранных на коленках штанов, только вчера первый раз одетых, оторванных лацканов у курточек или посеянных рукавиц и так далее, и тому подобное.

Виновники, а это были все те же Ленька с Эдиком, как всегда, молча ждали окончания очередного разноса, зная, что им ничего не будет и, что родители купят новую одежду или эту починят. Ленька вспоминал о тех счастливых временах, когда матери не надо было штопать каждую дырку, чтобы спасти разваливающуюся вещь. Это было не так уж и давно – до войны всего лишь. Теперь же она вынуждена была этим заниматься постоянно, так как ничего нового купить было нельзя. А имевшиеся в доме хорошие вещи она давно снесла на рынок. Для своей же семьи осталось одно старье, уже изрядно поношенное. Его перед одеванием обязательно надо было заштопать. Этим Вера и занималась целыми днями.

В один из таких морозных дней, когда мать сидела за столом со своей обычной штопкой, а Ленька возился на полу под вешалкой, возле печки со своими злополучными гальками, кто-то затопал на крыльце, отряхивая снег. Тяжело заскрипели на холоде входные двери, и в дом вошла Настя. Вокруг ее головы, покрытой шалью, овчинного тулупчика и валенок сразу образовалась туча пара. «Ох, как у вас тепло», - вместо приветствия произнесла гостья. Вера подняла голову от стола и вяло возразила: «Это тебе с мороза тепло, а я вот зябну. Не знаю, чем согреться».

На плечи матери была накинута истонченная от долгой носки старая серая шаль. Новую, белую, пушистую и сверкающую на солнце серебряными искрами, которую Ленька любил погладить своими руками, мама давно обменяла на продукты. Теперь ее носил кто-то другой, а мама донашивала то, что уже было списано, но хорошо хоть не выброшено.

Настя распустила узел стянутой на груди шали, расстегнула верхние пуговицы шубки, села на скамейку, стоявшую у двери. «Я не надолго. Забежала на минутку. Новости есть. Дай, думаю, забегу и расскажу, а то вы сидите тут взаперти и ничего не знаете», - начала она. На лице Веры появилась тревога. Настя сразу ее успокоила: «Да, ты, Вера, ничего такого не думай. Пока еще волноваться не о чем. Что будет завтра, узнаю, скажу. А сегодня только начался переполох». Вера не вытерпела: «Что ты все вокруг да около! Говори, что случилось?»

Настя неожиданно рассмеялась: «Да, комендантше весь зад деревянными щепками утыкали!» «Как это? Кто?» – мать теряла терпение. Настя осторожно подбиралась к сути: «Вы не слыхали, что комендантша - большая любительница конных выездов. Она то одна, а то и с мужем очень любит прокатиться по мостовой на русской тройке, запряженной в карету. Давно стоял такой черный экипаж на рессорах в конюшне при горсовете. Вот она и заставила мужа подновить его, да запрячь в него тройку лошадей. Теперь регулярно по центру города она раскатывается в своей карете.

Когда погода хорошая, нет ни ветра, ни дождя, комендантша верх коляски отбросит назад и сидит как королева, не пошевелится. Только глазами зыркает по сторонам. А муж рядом сидит. По сравнению с ней он худее ее в три раза. Рядом с супругой его и не видать вовсе. Ну, так вот, сегодня часиков в десять утра, когда она только выехала из двора горсовета, то есть комендатуры, вдруг что-то как засвистит. В комендатуре все подскочили к окнам. Я тоже пыталась рассмотреть через стекло, что там случилось, но окна-то все замерзли – ничего не увидишь. А потом – бах, взрыв, крики, вопли! Одним словом, кто-то издалека, не ясно из какого квартала, выстрелил из миномета самодельной миной и попал прямо в карету.

Мина была сделана из каких-то дощечек, стянутых обручами из толстой проволоки, и начинена всякими гвоздями и гайками. Так как мина попала в заднюю часть кареты, прямо под сиденье, то комендантшу не убило, а только изрезало ей всю задницу щепками и гвоздями. Коменданта с ней не было, а то бы и ему досталось. Ее отвезли в госпиталь. Комендант еще от нее не вернулся. Что будет теперь, не знаю. В ближайших от комендатуры кварталах пока ничего не нашли. Но они этого так не оставят. Опять будут облавы, а, может, и того хуже. Все же власть пострадала, не простой патруль! Ну, вот и все, что я хотела вам рассказать. Побегу, мне пора. Если что будет нового, узнаю, расскажу. А пока до свидания. Еще к себе домой надо забежать». Настя вышла. В воздухе повисла тягостная тишина. Слышны были только ходики на стене.

Следующие трое суток Вере показались сплошным кошмаром. Она не находила себе места. Настя почему-то не появлялась. Новостей, кроме нее, узнать было не от кого. Вера даже порывалась сама пойти к соседке, но благоразумно удерживала себя, понимая, что может подвести не только себя, но и добрую девушку. Казаки, что живут в домах напротив, все находятся в услужении у немцев. Увидят взаимные визиты Насти и Веры, заподозрят сразу двух женщин в сговоре против власти и донесут на них своим новым начальникам. Тогда беды не миновать. Схватят и не выпустят. А что будет с детьми, если ее арестуют? И Настю ни за что обвинят.

Вера по вечерам, когда немцы возвращались с работы, даже пыталась задержаться на кухне, чтобы лишний раз попасться на глаза Рейнгольда. Вдруг он что-то знает и захочет поделиться с ней. Пусть он даже ей про Эдика задаст какой-нибудь вопрос. Она, правда, так боится этих вопросов, но сейчас ей нужно было какое-нибудь известие, хоть косвенно что-то говорящее о пропавшем сыне. Но напрасно мать засиживалась по вечерам на кухне дольше обычного, делая вид, что наблюдает за печами. Рейнгольд, уложив полковника, молча ложился сам и не обращал на Веру никакого внимания.

Они оба, полковник и ефрейтор, в последнее время были мрачнее тучи, и не произносили в доме ни одного слова. Правда, они и бывали дома только по ночам, но даже в те короткие минуты, что собирались по утрам на работу, а вечером возвращались с нее, не открывали ртов.

Мать терзалась от волнения, не находя себе покоя. Ленька слышал, как по ночам она, тяжело вздыхая, то и дело переворачивается с одного бока на другой. Днем, сидя с рукоделием на коленях, она почти не шевелила пальцами, в нетерпении поглядывая то на дверь, то на окно, явно ожидая скорых известий. Мать вскочила из-за стола и бросилась открывать двери, когда услышала за ними знакомый топоток.

Настя без улыбки и бодрости сразу тяжело опустилась на скамейку. Собравшись с духом, начала с полуправды - полувранья, лишь бы успокоить Веру: «В общем, была облава. Кого только не похватали. И взрослых, и мальцов – всех подряд брали и кидали в тюрьму. Пытали, избивали. Да, чуть не забыла, нашли в одном дворе, всего в квартале от комендатуры, под сваленной на него поленницей, самодельный миномет. Говорят, так здорово сделан! Из трубы, взятой на водокачке. Для лафета приспособили стальную крышку люка. Короче, этот миномет и наделал шума. Кто его мог сделать? Тут без взрослых умельцев не обошлось. А рядом с минометом – куча мин в ящике уложена. Зачем столько наделали? Неужели думали, что в центре города им дадут пострелять? Один выстрел сделали и все. Правда, как метко! Вот ведь специалисты-артиллеристы!» - Настя увлекаясь рассказом, не могла удержаться от восторгов.

Но Вера, не разделяя ее чувств, вернула девушку в действительность: «Ну, а дальше то что? Где арестованные? Кого арестовали? Эдика нет среди них?» Настя, как могла, успокаивала Веру: «Я ведь не знаю, кого арестовали. Их много, арестованных-то. Облава была целые сутки. Но я главное хотела рассказать. Повезли целую машину подростков за город. Ну, к оврагам, ты знаешь, где это. В сторону кладбища. На расстрел повезли. Их продержали три дня в тюрьме, а вчера вечером, уже темно было, повезли за город. В грузовике повезли. В кузове мальчишек человек двадцать, говорят, да конвоиры с автоматами.

Вот они едут по дороге. Темно, холод, поземка кружит, ничего не видно. Только фары слегка дорогу освещают. Ребята, видно, сговорились пока сидели в кузове, они ведь все местные, друг друга хорошо знают. Им слов не надо, жестами умеют объясняться. Ну, так вот, когда машина оказалась в голой степи, все и посыпались из кузова в разные стороны. Автоматчиков было только двое. Они давай палить в разные стороны, а что толку? Говорят, только одного старика убили. А, может, и сам неловко с машины прыгнул. Детвора же, вся, от мала до велика, разбежалась кто куда. Вроде, среди них был подросток с одной рукой, так он прямо через борт как сиганет, оттолкнувшись одними ногами, и прямо в степь. Никого не поймали.

Машина остановилась, походили, постреляли и вернулись ни с чем. Вот и все. Если Эдик был с ними, значит, и он сбежал. Так что, Вера, ты не переживай. Они уже давно все где-то попрятались. У всех же по станицам есть родня. Спрячут, не прогонят, чай. А Эдик с друзьями. Он у них свой. Уж до весны не долго – отсидятся по погребам. А немец мрачный. Все ходят, как тучи. И, думаю, не из-за этого миномета. Подумаешь, одна игрушечная мина и испуганная комендантша. У них на фронте не очень-то. Вот главная причина их тоски. Ладно, я побежала. Опаздывать нельзя. Хватятся еще. Они сейчас злые, подозрительные. Лучше на глаза не попадаться. Пока. Как что узнаю, забегу».

Настя вышла, плотно прикрыв двери и оставив бедную мать под впечатлением гнетущей неопределенности в душе от ее рассказа. Вера, пытаясь из новой информации извлечь хоть что-то утешительное для своей измученной души, не заметила, как начала рассуждать вслух, как бы разговаривая сама с собой: «Но, если все мальчишки сбежали, так, значит, и Эдик сбежал. Он, наверняка, был там. А где ему еще быть? Они всегда и везде все вместе. Настя же говорит, что Васька Крюков спрыгнул с машины, хоть и с одной рукой. А у Эдика же две руки, неужто ему труднее было выпрыгнуть за борт, чем Ваське? Конечно, сбежал. Ну, и слава богу. Настя права, где-нибудь прячутся и пересидят до весны. А там, может, и наши вернутся». Вера почти убедила саму себя, но под ложечкой продолжало ныть.

Ленька, внимательно прислушивавшийся к словам матери, вдруг усомнился в ее рассуждениях: «Тетя Настя не говорила ничего про Ваську». Вера тупо переключилась на Леньку: «Ну и что, что не говорила? А кто, по-твоему, был без руки? Кроме Васьки, некому больше. И выпрыгнуть из машины на одних ногах, без помощи рук мог только он. Вспомни, какой он сильный был – одни мышцы. Васька это, нечего и сомневаться». Мать замолчала, успокоенная логикой своих собственных слов. Ленька больше не возражал ей. Наверное, она права. Конечно, только Васька с его мощными ногами и кряжистым телом мог сигануть за борт, не опираясь руками о борт. Ленька повеселел от единодушия с матерью.

Часть вторая. Оккупация