Geum.ru

Л. соболев его военное детство в четырех частях

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава 18. К бабушке
Подобный материал:
1   ...   15   16   17   18   19   20   21   22   ...   85

Глава 18. К бабушке



Дорога к бабушке показалась ему бесконечной. Ленька невольно сравнивал ее потом с тем ночным походом на склад за вином. И хоть то путешествие длилось всего два-три часа, а это двадцать-тридцать дней, Ленька их невольно сравнивал. Та же непредсказуемость событий, те же бесконечные ожидания, та же утомительная скука движения, то же однообразие мыслей. Несмотря на то, что у него не болело, как тогда, ухо и вообще ничего не болело, Леньке иногда казалось, что он сейчас упадет и больше не встанет. Силы порой покидали его. Он давно заметил, что, если он действует согласно своих собственных замыслов, то может крутиться целый день, не уставая.

Но здесь надо было двигаться, останавливаться, лежать, сидеть, караулить вещи, есть, пить и все это по чьей-то воле – этого не выдерживала его нервная система. Такое может выдержать только робот. Поэтому Ленька избрал для себя, единственно спасающее его, состояние полусна – полубодрости. Он всю дорогу пребывал в таком состоянии и потом ничего определенного о дороге вспомнить не мог. Запомнились только этапные события, а мелочи даже не зафиксировались зрительной памятью, хотя именно она всегда помогала ему звено за звеном вытаскивать целую вереницу событий давно забытого прошлого.

На барже, по Северскому Донцу до Волгодонска с разными остановками на ремонт катера, они двигались не меньше недели. Скуку и тоску вызывает это бесконечное движение между двумя унылыми берегами. А если добавить сюда многочасовое сидение на своих чемоданах и невозможность встать, побегать и размять затекшие ноги и руки, то и вовсе вспоминать не захочешь. Ничего не сварить, не разогреть. В туалет не сходишь по-человечески – баржа рассчитана была не на людей, а на грузы и небольшую команду. В общем, как говорят, второй раз бы ни за что не сел на такой транспорт. Но, это только говорят так, а в жизни приходится и не с таким сталкиваться.

В Волгодонске пересели на пароход, идущий по Цимлянскому водохранилищу до Калача. Удивительно, но на пароходе, хоть и в четвертом классе, то есть тоже на нижней, продуваемой со всех сторон, палубе, было лучше, чем на барже. Он оказался вместительным, приспособленным именно для перевозки людей судном, поэтому они чувствовали себя свободно и могли по очереди прогуливаться, разминаясь и любуясь большими волнами, когда за бортом штормило, как в настоящем море.

Проблем на самом пароходе у семьи не было, если не считать трудностей, возникших при пересадке. Во-первых, баржа причалила в грузовом порту, а пароход стоял в пассажирском. Для переезда из одного порта в другой свои услуги предложил какой-то владелец клячи, впряженной в колымагу, на которой семья чуть не опоздала на пароход. Вдобавок хозяин клячи заломил такую цену, что Вере пришлось изрядно уменьшить собственный запас продовольствия, расплачиваясь с ним за проезд.

И это бы еще ничего, если бы в порту, уже перед посадкой, Вере не пришлось доказывать, что вместо билетов ей выдали только письмо-бронь на весь путь следования, а бланков самих билетов у них в городе еще не было, так как только что выгнали немцев и пока не успели вернуться к обычному порядку. Подействовал только вид изможденных, не стоявших уже на ногах мальчишек, с безразличием взиравших со своих чемоданов на высунувшееся в кассовое окошко лицо начальника порта.

Он покачал головой, что-то проворчал и приказал кассиру: «Выдай ты им билеты под эту бронь. Бронь-то действительная, а без билетов не годится. А вам при пересадке на поезд опять придется билеты новые оформлять. Эти только до Калача действительны». Так они оказались на пароходе. «Спасибо добрым людям», - отвлеченно подумал Ленька, вспоминая эти слова, неоднократно сказанные в дороге его матерью.

До Калача плыли недолго – дня два со всеми остановками. А там начались приключения. Им надо было в Сталинград. Но пароходы туда не ходили – канал не пропускал из-за разных повреждений. Поезда тоже не шли, так как вся железная дорога была разрушена. Ей и от немцев, и от наших досталось. Она была в зоне всех маневров и всем мешала.

Мать с детьми просидела двое суток в зале ожидания речного порта, куда они прибыли на пароходе. За это время она трижды обегала весь город, пока не наткнулась на какой-то трактор с прицепом, который должен был выехать из Калача завтра рано утром и ехать до самого Сталинграда. Водитель согласился взять ее с детьми, но потребовал плату тоже только продуктами, потому что деньги ему не были нужны – на них, сказал, ничего не купишь. Пришлось согласиться.

Вот уж эта дорога Леньке запомнилась! Трактор был гусеничный и полз со скоростью черепахи, а прицеп, в котором народу было как сельдей в бочке, кидало из стороны в сторону, потому что дорога была уже и не дорога вовсе, а ямина на ямине. Эта дорога попадала как раз в зону интенсивных бомбежек и артобстрелов с обеих сторон, и досталось ей в два раза больше других мест. И хоть это был самый короткий путь, но длился он с утра и до вечера. Все бока были отбиты от постоянных ударов в борт, голова гудела от боли, все тело дрожало от слабости. Вера попросила тракториста довезти их до вокзала, за что тот потребовал еще банку консервов.

От Сталинграда до Кустаная надо было добираться только поездом. Этот участок пути, хоть он и был самым большим и пролегал через множество городов страны, запомнился Леньке меньше всего. Маршрут выглядел так: Сталинград–Саратов–Куйбышев–Уфа–Челябинск–Кустанай. Больше двух тысяч километров. В три раза больше того, что они преодолели водным путем и на тракторе. А в памяти ничего не осталось. Может быть, главной причиной было то, что вся эта дорога пролегала в тылу. Разрушений не было. Порядок действовал везде железный, по закону военного времени. Поезда шли по расписанию. Вокзалы были похожи друг на друга. Однообразная картина дальних переездов.

Немец после отступления сюда уже не прилетал – не мог он уже отвлекаться от главной цели – бежать, пытаясь сохранить хотя бы те силы, что еще остались после поражения под Сталинградом. Поэтому дорогу не бомбили, ритм движения не нарушался. Так что, при благоприятном стечении обстоятельств, можно было суток за шесть-семь преодолеть этот маршрут. Оставалось лишь, как и в Волгодонске, получить проездные билеты на весь предстоящий путь.

Не меньше двух суток ушло у Веры на оформление этих билетов. Бронь была, как ей сказали, пустой бумажкой. К тому же на железную дорогу она не распространялась. Здесь были свои законы, военные. Пока главным начальником в городе был военный комендант, надо было все решать с ним. Штатский еще не вступил в свои права и не сменил военного. Одним словом, мать потом говорила, что все железнодорожное и городское начальство она по три раза обежала прежде, чем добилась своего.

Эта бронь, что была у нее на руках, и письмо-прошение помогли лишь потому, что послужили им справкой, подтверждающей потерю половины семьи. Вот за это ей и посочувствовали. Хотя здесь, в Сталинграде, сочувствием мало кого проймешь – такое пережили, столько народу полегло, что и сочувствовать стало некому. А скорее всего опять сыграло желание помочь детям. Все говорили одно: «Надо детям помочь. Здесь они пропадут. А доберутся до места, глядишь, и вырастут». Одним словом, долго кивали друг на друга, но билеты дали.

Еще Леньке запомнились постоянные пересаживания с поезда на поезд. Это как бесконечный сон с повторяющейся картиной. Одна и та же беготня, перетаскивание чемоданов, высиживание на них часами в ожидании своего поезда. И в каждом городе – это проклятое компостирование! Билеты есть, но без компостера – они вроде бумажки. Дети сидят на чемоданах в углу зала ожидания, на виду, чтобы издали разглядеть их можно было, а мать выстаивает очередь в билетную кассу. И хорошо еще, если кассир прямо перед носом не закроет окно, бросив безразлично: «Билетов на этот поезд нет. Подходите завтра».

И так во всех пяти городах. У Леньки с Эдиком отпечаталась в мозгу только внешняя сторона этого путешествия. А сопровождавшие их во всех деталях эмоции достались матери. Ленька, сам много путешествовавший в будущем, вспоминая эту поездку, думал: «Если бы не возраст, ей бы не справиться. Всего двадцать восемь лет! Да, молодость способна преодолеть все! А если бы не материнская ответственность? Вот где источник силы! Стала бы она с таким отчаянием бороться только за себя? И еще. Уверенность в том, что государство поможет, придавало силы в любой ситуации. И государство в лице начальников, кассиров, разных служащих помогало. В особенности, узнавая, что в помощи нуждаются дети. А сейчас? Что дети, что взрослые – никому одинаково не нужны. Ослепло и ослабело государство. Само нуждается в помощи умных людей!»

Однажды ранним, солнечным утром, после мягкой остановки поезда, Ленька услышал от матери: «Вот мы и приехали домой». На перроне вокзала их никто не встречал – они приехали без предупреждения. Была середина мая. Сухой степной ветерок обещал дневную жару. Чистый воздух, нагреваясь, колебался в лучах поднимавшегося солнца. Вера подошла к бричке, запряженной коротконогой кобылкой. В ней на небольшом коврике, брошенном поверх вязанки сена, сидел, поджав ноги, казах. Он был в полосатом халате, подпоясанном широким матерчатым кушаком и в овечьем малахае на голове.

Вера попросила подвезти ее с детьми и вещами на улицу Повстанческую, ближе к яру, в сторону Корейского поселка. Казах внимательно посмотрел на женщину, перевел взгляд на детей, на чемоданы. Подумал, задрав голову вверх. Потом, неожиданно мягким голосом, произнес: «Ты моя красненькая давай. Я твоя, куда хочешь, отвозить буду». Деньги были запрошены не малые. Возница оценил безвыходность положения семьи, оказавшейся в его городе. Но Вера обрадовалась уже тому, что он не попросил продуктов. Во-первых, все продукты уже кончились, а, во-вторых, его просьба – признак того, что продукты у него есть. Значит, есть и у бабушки. Наоборот, потребность в деньгах говорит о нормальной торговой ситуации в городе. Есть деньги – будут продукты и другие вещи. Город живет обычной жизнью.

Вера сразу согласилась с запрошенной суммой, тем более, что те небольшие сбережения, что у нее были, она в дороге почти не тратила. Не на что было тратить, да и просили везде продуктами, а не деньгами. Деньги взяли только за билеты в железнодорожной кассе Сталинградского вокзала. Там действовал государственный порядок. На некоторых вокзалах за вареную картошку и соленые огурцы старушки брали деньгами, но неохотно. Просили золото или хорошие вещи. Ни того, ни другого у Веры не было, поэтому не всегда удавалось отведать домашней еды. Всю дорогу перебивались консервами, сухарями и запивали их кипятком, который всегда был в вагоне.

Лошадка бодро тянула повозку по песчаным улицам. Через полчаса остановились у калитки усадьбы, где родилась и выросла Вера. Казах помог занести вещи в калитку и поставил их в начале дорожки, ведущей к глинобитной мазанке, вросшей в землю далеко в глубине двора.

Навстречу прибывшим бойко засеменила старушка, покрытая белой косынкой в горошек. Дети наблюдали, как, приблизившись, она ускорила шаг и с возгласом: «Вера, доченька, ты ли это!?» - побежала к ним, протянув вперед руки. Вера шагнула ей навстречу и замерла в объятиях матери. Они были дома.