Россия – восток – запад

Вид материала

Документы

Содержание Поэтические архаизмы в литературных переводах И. Бродского Узрел в большом порту бездействующий флот… [4, 177] А орудия, которые должны символизировать мощь войска, «исторгнуты Узри в блохе, что мирно льнет к стене, В сколь малом ты отказываешь мне. (курсив мой)

Подобный материал:

• Запад есть запад, восток есть восток, не встретиться им никогда. Лишь у подножья Престола, 103.57kb.
• История философии: Запад Россия Восток, 12465.72kb.
• Методические рекомендации студентам по теоретическому изучению курса "Россия в мировой, 132.94kb.
• Международная научная конференция «Восток Россия Запад», 129.87kb.
• Россия страна загадок! Ее загадочность кроется в ее предназначении - объединять Восток, 97.77kb.
• Международная научная конференция «Восток Россия Запад», 69.4kb.
• Кросскультурное взаимодействие в современном мире и диалог, 174.93kb.
• История философии: Запад Россия Восток, 10656.07kb.
• Сценарий проблемно-эвристического урока, 125.21kb.
• Список литературы для студентов, изучающих мэмо учебники и учебные пособия Авдокушин, 165.97kb.

Поэтические архаизмы в литературных переводах И. Бродского

В 60-е годы XX в. русские поэты-переводчики стали обращаться к явлению английской метафизической поэзии. Фактом этого обращения стали первые переводы из Д. Донна, что свидетельствует о растущем интересе к феномену метафизической школы или как ее еще называют “school of wit”.

Но здесь возникают некоторые затруднения: во-первых «мироощущение барочной лирики должно было показаться русскому сознанию, не только очень далеким, но и просто кощунственным в ее религиозных жанрах, православие не знает такого непосредственного соприкосновения духовного с личным» [11], и, во-вторых, в русской поэзии привыкли ценить простоту и ясность, «осененную пушкинским именем» [11]. Поэтому, на первый взгляд, внимание переводчиков к английской метафизической поэзии кажется весьма необычным, т.к. особенности поэтики метафизиков, их изощренный стиль и образ мышления представляли определенные сложности для поэтического перевода. Распространенным стало убеждение, что все это было нехарактерно для русской поэзии, и требовало особого подхода и проникновения в природу метафизического стиха. И. Шайтанов отмечает, что для того, чтобы перевести на русский язык произведения поэта-метафизика, «нужно было создать стиль и закрыть лакуну в русском знании европейского XVII века» [11].

Получило распространение мнение, что «почва для барочного стиха созревала долго и была подготовлена всем поэтическим движением нашего века. Стиль для нее предстояло создать» [11]. Тем не менее, факт существования переводов произведений метафизиков стал свидетельством, что в самой русской поэтической культуре была создана необходимая почва для барочной поэзии, и И. Бродский был одним из первых, кто попытался найти русский эквивалент английской поэзии XVII в.

Исследование переводческой деятельности И. Бродского и его оригинального творчества чрезвычайно важны для изучения культуры русского художественного перевода, русской поэзии и его поэтического наследия в частности. В данной работе мы не претендуем на полный и детальный анализ обширного поэтического материала, нас будут интересовать только отдельные положения. Из всего многообразия языковых проблем, связанных с творчеством И. Бродского, мы попытаемся сосредоточиться на отдельных моментах, а именно стилистике и лексике его художественных переводов.

Русский поэтический перевод имеет богатую историю, огромное количество переводов произведений прошлых эпох стали общепризнанной классикой. Не всегда переводы были удачны, не всегда переводчикам удавалось «выдержать» эпоху, передать стилистические и лексические особенности оригинального произведения и отказаться от буквалистского подхода. Еще А. С. Пушкин в своей статье «О Мильтоне и переводе «Потерянного рая» Шатобрианом» осуждал стремление переводить «слово в слово», отмечая, что переводчик «должен стараться передавать дух, а не букву» [8, 315]. Великий поэт считал, что «русский язык, столь гибкий и мощный в своих оборотах и средствах, столь переимчивый и общежительный в своих отношениях к чужим языкам не способен к переводу подстрочному, к переложению слово в слово» [8, 322]. А.С. Пушкин раз и навсегда тонко подметил, что «подстрочник никогда не может быть верен. Каждый язык имеет свои обороты, свои условленные риторические фигуры, свои усвоенные выражения, которые не могут быть переведены на другой язык соответствующими словами» [8, 321].

Современный подход к литературному переводу открывает перед переводчиком и читателем широкие перспективы. Перевод со стиля на стиль, с эпохи на эпоху и даже с культуры на культуру более точен и выразителен по сравнению с подстрочником. Ярким примером такого перевода стали сонеты В. Шекспира в переводе С. Я Маршака, которые подробно рассматриваются в статье Гаспарова М.Л. «Сонеты Шекспира – переводы Маршака».

Автор указывает на то, что Маршак переводил поэта английского Возрождения языком русского романтизма XIX в., объясняя это тем, поэтика русского романтизма пушкинской поры, лексика Жуковского и молодого Пушкина, - это заведомо известный русскому читателю язык, воспринимаемый им как классический, «который давно и прочно был осознан в русской культурной памяти как своеобразная эмблематическая примета золотого века гениев поэзии.» [7]. Маршак смог уловить эстетические вкусы своей эпохи и соотнести их с эпохой английского поэта, он перевел Шекспира на язык, «достаточно традиционный, чтобы ощущаться классически величавым и важным». [6, 405] «Вместо всего, что слишком резко, слишком ярко, слишком надуманно (с точки зрения современного человека, конечно), Маршак систематически вводил образы более мягкие, спокойные, нейтральные, привычные» [6, 394]. Именно поэтому сонеты Шекспира в переводе Маршака стали так близки русскому читателю.

Несмотря на то, что перед нами два разных стиля, переводчик посчитал возможным остаться верным высокой лирической классике. Он заменил напряженность мягкостью, конкретные образы абстрактными, а логику эмоциями. Он привел сонеты Шекспира к «общему стилистическому знаменателю» [6, 404], взяв за образец романтическую лексику и не допуская отступлений от нее и диссонансов. С. Я Маршак настолько последователен в своем преображении Шекспира, что у него возникает целая система, подчиненная его поэтическим принципам, но не совпадающая с системой шекспировского оригинала. Другими словами, С. А. Маршаку удалось передать стилистические особенности одного века при помощи стиля эпохи, которая отстоит от него на три столетия.

Мы считаем важным отметить, что «для поэтической самоидентификации Бродского значима именно соотнесенность со стихотворцами XVIII столетия – Кантемиром и Державиным» [6, 179]. Подтверждение этому мы нашли в высказываниях И. Бродского. Он говорил: «Державин – великий поэт. Он во многом мне напоминает Джона Донна. Но он более краток, отчасти более примитивен. Его мысли и психология были такими же, как и у Джона Донна, но, поскольку это молодой язык, молодая нация, молодая культура, он выражался несколько более примитивно, в частности метафоры у него примитивнее. Но порыв в его голосе, экспрессия!» [1, 38]. И. Бродский увидел сходство между русским и английским поэтом, общность и даже в некотором роде единомыслие. В другом своем интервью он говорит: «Как объяснить русскому человеку, что такое Донн? Я бы сказал так: стилистически это такая комбинация Ломоносова, Державина и, я бы еще добавил, Григория Сковороды с его речением из какого-то стихотворения … «Не лезь в Коперниковы сферы, воззри в духовные пещеры». Да, или «душевные пещеры», что даже лучше. С той лишь разницей, что Донн был более крупным поэтом, боюсь, чем все трое вместе взятые». [1, 157] Черты близкие метафизикам Бродский так же находит у Тредиаковского и Кантемира, «они были наследниками английской метафизики, не всерьез, а по стечению обстоятельств – у них было церковное образование и т.д… В этом смысле у русской поэзии вполне здоровая духовная наследственность» [1, 516].

И. Бродскому близки поэты классицизма, в одном из своих ранних стихотворений «Одной поэтессе» И. Бродский говорит о себе «Я заражен нормальным классицизмом» [2, 65], в интервью с Виллем Г. Вестстайном называет себя «запоздалым поэтом классицизма» [1, 202].

Перед И. Бродским стояла задача переосмысления поэта прошлого. В классицизме он увидел черты, родственные поэтам метафизической школы, характерными чертами которой были сочетание несочетаемого, изощренная метафоричность и контрастность высокого и низкого стилей. Для воссоздания непредсказуемости барочной поэзии, ее разноплановости он обратился к языку русских классицистов XVIII в., позаимствовав лексику, которая могла бы отразить высокий стиль метафизиков.

А.Д. Кантемир и Г.Р. Державин привлекли внимание Бродского еще и потому, что они «чужды стилистической однородности: Кантемир создавал свои сатиры в те годы, когда новая русская литература только складывалась и стилевые каноны еще не утвердились,. Державин – когда они были поколеблены. Полистилистичность обоих поэтов близка Бродскому, в стихотворениях которого свободно соединяются слова самой разной стилевой окраски» [6, 180]. Таким образом, обращение И. Бродского именно к классицистам глубоко не случайно.

Одним из способов языкового воплощения особенностей английской поэзии XVII в. на русском языке, которые бы в полной мере передали своеобразие поэзии метафизиков, для И. Бродского стали поэтические архаизмы XVIII в. Он использует архаичную лексику, которая позволяет ему воссоздать высокий план метафизической поэзии на русском языке.

В послании Д. Джона «Шторм», адресованному Кристоферу Бруку, в переводе И. Бродского мы находим архаизмы, свойственные стилю классицистов. Обращаясь к адресату, автор говорит: «Ты, столь подобный мне, что это лестно мне…»:

Прочти и ощутишь: зрачки и пальцы те,

Которы Хиллиард мнил оставить на холсте,

Пустились в дальний путь.

[4, 176]

Описывая людей, пустившихся в дальнее плаванье, он называет их сыновьями английской земли, «взыскующих судьбу, но чаще - Смерть свою» [6, 176].

Ветер у И. Бродского

… грянувшись вверху о наши небеса,

Он устремился вниз и, поглядев вперед

Узрел в большом порту бездействующий флот…

[4, 177]

А орудия, которые должны символизировать мощь войска, «исторгнуты из гнезд, как зубы из десны». Чтобы показать насколько ужасен шторм, в который попало их судно, герой восклицает: «Проснувшись, я узрел, что больше я не зрю», и заканчивает свое послание словами:

Столь страшен этот шторм, столь яростен и дик,

Что даже в мыслях грех воззвать к тебе, двойник.

[4, 177]

Язык И. Бродского характеризуется полистилистичностью. В нем сочетаются низкий и высокий стили, которые на первый взгляд кажутся несовместимыми. При помощи архаизмов и весьма натуралистических сравнений (н-р, «лохмотья парусов» он уподобляет «трупу, что целый год болтается в петле», шторм – «водянке ледяной» и «выстрелу, шлющему смерть», а люди у него застыли «в столбняке») И. Бродскому удалось воссоздать контраст высокого и низкого планов, свойственный поэзии метафизиков.

В «Прощанье, запрещающем грусть» архаизмы помогают переводчику подчеркнуть торжественность и горечь момента:

Землетрясенье взор страшит,

Ввергает в темноту умы.

Когда ж небесный свод дрожит,

Беспечны и спокойны мы.

[4, 179]

Для И. Бродского душа возлюбленной будет именно «озирать края, где кружится душа» ее любимого, а не следить или наблюдать за ним.

Архаизмы играют важную роль и в «Элегии на смерть леди Маркхем».

Смерть - Океан, а человек - земля,

Чьи низменности Бог предназначает для

Вторжения сих вод, столь окруживших нас,

Что, хоть Господь воздвиг предел им, каждый раз

Они крушат наш брег, с сознаньем полных прав.

[3]

Архаизмы введенные И. Бродским в перевод этой элегии придают ей интонацию, свойственную молитве, он как бы стремится отгородиться от реального мира, от его противоречий. Этим он продолжает традиции метафизиков, для которых было характерно пристрастие к мистицизму, экстатическому тонусу религии, идеям тщетности и бренности земного существования, смерти и тлена.

Изощренные образы Д. Донна приобретают большую яркость и выразительность на русском языке благодаря именно архаизмам, они подчеркивают оригинальность метафизического стиля с его пристрастием к вычурности и позе, сочетают изящество и элегантность с пристрастием ко всему мистическому и ужасающему:

Смерть, взяв ее от нас, не перешла границ.

Так волны, гнев сокрыв, с искусством кружевниц

На скользкий стелют брег лишь кружево свое;

Так хладной дланью смерть украсила ее.

[3]

Архаизмы позволяют И. Бродскому достичь высокой чувствительности и почти зримой осязаемости образов, они придают переводам интонацию и неровность, свойственную поэтике метафизиков.

И. Бродский создал язык поэзии мысли - некий синтез современного языка и языка XVIII в., на котором писали Ломоносов, Тредиаковский, Державин и др. Это свободный язык, обладающий определенной легкостью поэтического разговора (а мы помним, что разговорность была неотъемлемой чертой поэзии метафизиков), конкретностью реального мира, но, вместе с этим не утративший своей поэтичности:

А сомнения свои

Вверяю вам, учителя мои.

Излишествам, врачам - болезни, смерти страх.

Природе - все, что мной написано в стихах.

Эпохе и стране, над коей ночи тьма,-

Находчивость и остроту ума.

[3]

Однако, следует отметить, что, не смотря на наличие архаичной лексики, торжественность высокого стиля, свойственная одам М. Ломоносова, у И. Бродского временами приобретает некую ироничность. Архаичная лексика, попадая в контекст XX века, приобретает новое звучание и значение.

Донновское «The Flea» («Блоха») написано в ключе овидиевской традиции, стихотворение, содержит искусные убеждения возлюбленной уступить желанию героя. Образ блохи, кусающей возлюбленную, был весьма популярен в любовной лирике

Донн же остроумно переосмыслил распространенный в эротической поэзии XVII в. мотив, поворачивая его оригинальным образом: он заставляет блоху кусать не только девушку, но и героя, делая насекомое символом их плотского союза:

Marke but this flea, and marke in this,

How little that which thou deny'st me is;

It suck'd me first, and now sucks thee,

And in this flea, our two bloods mingled bee...

[5]

Используя едва заметную иронию. Донн вводит новый мотив в уже знакомый образ: он называет блоху «our marriage bed», «marriage temple». Донн выбирает образ блохи, чтобы она символизировала такое святое, высокое чувство, как любовь. Насекомое становится «брачным ложем» влюбленных и «храмом их любви».

Таким образом, серьезное произведение предшественников Донна петраркистов, в котором поэты описывали свое желание найти смерть на груди у возлюбленной от ее же руки, и которое было пронизано страданиями героя, выливается в шутливую пародию, наполненную иронией.

В переводе стихотворения Джона Донна "The Flea", Бродскому удается усилить иронию автора, обращаясь к высокому стилю XVIII в., который употребляется наряду с общеразговорной лексикой:

Узри в блохе, что мирно льнет к стене,

В сколь малом ты отказываешь мне. (курсив мой)

Узри же в ней три жизни и почти

Ее вниманьем.

[4, 178]

С одной стороны, речь идет о ничтожном насекомом, а с другой - возлюбленная должна что-то не просто увидеть, а «узреть». Таким образом, ирония Д. Донна получает продолжение в переводе И. Бродского, когда последний вводит архаическую, возвышенную лексику в описание такой мелочи, как блоха.

И. Бродский трансформирует перевод в соответствии с законами другой культуры. Он пользуется архаизмами, свойственными эпохе классицизма, но в отличие от них его стиль нельзя назвать высоким и торжественным. Он находит необыкновенно яркие решения, сохраняя при этом весь смысл оригинала, а подчас даже преумножая его. Исследователь Ю.Н. Тынянов в своей работе «Архаисты и новаторы» (1929), говоря Маяковском и Державине, писал: «... секрет грандиозного образа не в «высокости» а только в крайности связываемых планов, - высокого и низкого, в том, что в XVIII веке называли «близостью слов неравно высоких» [10, с. 43).

В свете современной отечественной теории поэтического перевода обращение И. Бродского к поэзии классицистов представляет большой интерес. Его переводы, использующие архаизмы свидетельствует, что в русском языке существуют средства в полной мере воссоздающие метафизический стиль в русском языке. Архаичная лексика, попадая в контекст поэтического языка XX века, приобретает новое звучание и значение, и становится таким способом перевода, который может в полной мере передавать произведения английских метафизиков на русском языке, а иногда даже соперничать с ними в остроумии и глубине смысловых подтекстов.

Проделанные наблюдения позволяют нам утверждать, что архаизмы Бродского – это следствие его внимания к стилю классицистов. При помощи этого пласта лексики переводчик решает сразу несколько задач: он воссоздает высокий план стиля метафизиков, усиливает выразительность образов, отдавая дань метафоричности английских поэтов XVII в., обращается к лирике, пронизанной богоискательскими настроениями и даже вводит иронический оттенок в произведения поэта-метафизика Д. Донна.

Этот стилистический прием, использованный переводчиком, свидетельствует не только о продолжении традиций XVIII в., но и о намеренном возврате к этим традициям. Однако в отличие от С. Маршака, И. Бродский не стремился полностью следовать принципам классицизма и приводить все к «общему стилистическому знаменателю». Он обновляет формы русской поэзии за счет заимствования лексического элемента, считая, что архаизмы XVIII в. являются одним из способов воспроизведения английской поэзии XVII в. и, прежде всего ее языка, в русском варианте. Язык переводов И. Бродского получился свежим и неистертым, острым и проникновенным, как сами произведения поэтов метафизического направления, он не сковывает мысль классицистическими канонами, напротив, он обладает свободой выражения, свойственной метафизикам.


Литература:

1. Бродский И. Большая книга интервью. – Захаров. Москва. 2000. – 703 с.
   
2. Бродский И. Сочинения: Стихотворения. Эссе. – Екатеринбург: У-Фактория, 2002. – 832с.
   
3. Бродский И. Переводы. // ссылка скрыта Дата обращения 17.03.02
   
4. Донн Джон. Четыре стихотворения. / Пер. с англ И. Бродского.// Вопросы литературы. - 1987. - №8. - с. 176-179.
   
5. Donne John. The Flea.// arium.org/sevenlit/donne/index.phpl. 16.04.03
   
6. Гаспаров М. Л. О русской поэзии: Анализы, интерпретации, характеристики. – СПб.: Азбука, 2001. – 480 с.
   
7. Первушина Е.А. Сравнительный анализ русских переводов 74 сонета Шекспира
   (С.Я. Маршак и Б.Л. Пастернак) // vostok.com/Speaking_In_Tongues/pervushina4.php. Дата обращения 16.04.03.
   
8. Пушкин А.С. О Мильтоне и переводе «Потерянного рая» Шатобрианом. - Собрание сочинений в 6-ти томах. – М.: Правда, 1969. – с. 315-324.
   
9. Ранчин А. «На пиру Мнемозины»: Интертексты Бродского. – М.: Новое литературное обозрение, 2001. – 464 с.
   
10. Серман И.З. Литературная позиция Державина. – XVIII век (сборник 8): Державин и Карамзин в литературном движении XVIII – начала XIX века. – Л.: Наука, 1969. – 245 с.
    
11. Шайтанов И. Уравнение с двумя неизвестными // necity.com/victorian/muses/135/Brodsky/about/shajtanov_brodsky.phpl. Дата обращения 26. 02.03.
    

Е.А. Первушина, Институт русского языка и литературы ДВГУ,

доцент кафедры русского языка как иностранного