Сборник статей по материалам Всероссийской научной конференции. 12-14 ноября 2009 г. Нижний Новгород / под ред. Фортунатова Н. М. Нижний Новгород: Изд-во , 2010 с. Редакционная коллегия

Вид материала

Содержание

Концепция героической личности
М.м. зимин как собиратель фольклора
Материалы по нижегородскому свадебному обряду в периодической печати

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 28

ЛИТЕРАТУРА

Неелов Е. М. Натурфилософия русской волшебной сказки. – Петрозаводск, 1989.
Шленов В. Л. Иисус Христос. Антология гуманной педагогики. М., 1996.
О христианском браке и об обязанностях мужа и жены. М., 1990.

Д.Н. Николашина

«И распалися его сердце любовию»:

любовь в лубочном романе

о Францыле Венциане

Лубочная художественная литература с ее установкой на развлекательность постоянно обращается к сфере эмоционального. Радость и скорбь, гнев и прощение, влюбленность, страсть – ничто человеческое не чуждо героям лубочных романов. Центральное место в эмоциональной палитре главного героя чаще всего занимает любовь. И хотя само по себе изображение эмоций и любви, разумеется, не было чем-то новым в демократической русской литературе XVIII – XIX вв., любовь куртуазная, любовь «по правилам» выглядела необычно и потому привлекательно. Герои лубочных романов, милорды и королевичи, и их возлюбленные, маркграфини и принцессы, уводили читателя в мир возвышенных чувств, любви, побеждающей все испытания (но нередко представляли и картину любви чувственной, страстной, толкающей человека на безумные поступки). «История о храбром рыцаре Францыле Венциане» рассказывала о перипетиях судьбы рыцаря, полюбившего дочь короля и вопреки всем трудностям сумевшего заслужить право жениться на ней.

В том, что Ренцывена и Венциан предназначены друг другу свыше, читатель не сомневается еще до встречи героев. Сами их имена сходны по фонетическому облику, и возможно, «Ренцвена» является анаграммой имени «Венциан» [1,с.92]. Но фактически отношения главных героев начинаются с заочного обмена кольцами между ними. Королевна посылает на мальтийский турнир свой портрет и приказывает маршалу, чтобы тот подарил золотое кольцо с ее руки тому, кто посвятит ей свою победу. Получив позже перстень от Венциана, «стала Королевна Ренцывена любовию гореть ко Францылю Венциану…». Не вполне понятный современному читателю парадокс возникает, когда Венциан сам приезжает в Испанию и между ним и королевной вспыхивает уже не заочная любовь. Ренцывена не отождествляет победителя на турнире и Венциана (маршал ей также об этом не сообщает), но ее нисколько не смущает этот факт, она словно забывает на время о прошлом увлечении. Мотивировку здесь дает волшебная сказка, в которой царевна клеймит героя тем или иным способом (в том числе перстнем), а позже узнает среди других женихов. Поведение Ренцывены вписывается в эту схему, поскольку никем иным, кроме как уже отмеченным героем, Венциан с точки зрения сюжета оказаться не может.

Активным началом в любовных отношениях выступает именно королевна: она организует «банкеты», на которых может встретиться с Венцианом, придумывает способ тайного свидания наедине. Это обусловлено более высоким социальным положением Ренцывены, и такая решительность женщины вообще характерна для лубочного романа, в котором мезальянс встречается довольно часто. В европейских рыцарских романах ведущая роль женщины подчеркивалась самим заглавием: имя главной героини, обычно принцессы, стояло первым. В русской же лубочной литературе имеем прямо противоположную ситуацию, когда сначала идет имя героя. «История о храбром рыцаре Францыле Венциане и о прекрасной королевне Ренцывене» в этом отношении не исключение.

Главные герои романа изначально выделены среди окружающих: Ренцывена красотой и общественным положением, Францыль – манерами, внешностью, а позже и воинской славой. Они приковывают к себе всеобщее внимание, вызывают восхищение, и сама их любовь возникает на виду у всех: «Венциан безпрестанно смотрел на Ренцывену, а Ренцывена на Венциана, и они взором своим взаимно друг в друга влюбилися так, что не могли скрыть своей любви от всех бывших за столом» [2,с.36].

Нигде в тексте романа нет портрета Венциана или Ренцывены. Об их красоте много говорится, но меж тем не показаны даже самые общие их черты. Судить о внешности героев мы можем лишь по впечатлению, которое они производят на видящих их людей. Мамка Любида говорит о Венциане, что «…редкой живописец может на портрете написать такую красоту, какую имеет в лице своем» [2,с.360]. Постоянный эпитет Ренцывены – «прекрасная», упомянуто также ее «прекрасное лицо», но больше ничего о внешности героини не сказано. В целом, бедность характеристики человеческой внешности – типичная черта для лубочного романа. Говоря о красоте героя, такой текст апеллирует к некому архетипу красоты и не собирается уточнять его содержание, позволяя читателю нарисовать образ по своему усмотрению.

Зато роман о Францыле дает нам подробное изложение ритуала поведения влюбленных. Демонстрируя свое изысканное воспитание, Венциан играет для королевны на арфе. Много позже, уже перед самой попыткой убежать из Испании, он будет играть под окнами дворца по ночам. На балу Венциан и Ренцывена танцуют, причем герой выжидает от королевны позволения пригласить ее и не идет танцевать ни с кем другим: «Но во время танцованья они видом давали знать друг другу то, что их сердца к любви склонны, хотя на словах никто никому не объявили» [2,с.40]. Танец дает Венциану и Ренцывене возможность краткого физического соприкосновения, но решающую роль в начале их отношений играет все же визуальный контакт (они не могут наглядеться друг на друга, выражают возникшее в них чувство также взглядом, королевна глазами дает знак Францылю подойти к ней и т.п.).

Следующий виток сюжета – отъезд Францыля в Германию – мотивирован размолвкой влюбленных. Венциан от огорчения «впал в задумчивость по королевне Ренцывене», и «красота в лице его переменилась» [2,с.43]. Ренцывена же, узнав об этом, заболевает: «поняла, что она его огорчила своим недовольным взором, и от того сама впала в великую горячку и была отчаянно больна две недели» [2,с.43]. Метафора «чахнуть от любви» здесь реализуется в буквальном смысле.

Отлучка Францыля дает возможность Ренцывене ближе познакомиться с его повседневной жизнью. Ренцывена посещает родителей Францыля и осматривает его комнаты. Интерьер спальни Венциана поражает своей утонченной роскошью даже королевну, привыкшую к пышности дворцов. Ее дуэнья отмечает в связи с этим, что хороший вкус у настоящего благородного дворянина проявляется во всем («… делают они всякую вещь на славу» [2,с.54]). Подобное новое раскрытие личности возлюбленного через его быт, его вещи встречаем и на другом полюсе литературной иерархии – Татьяна Ларина точно так же постфактум познает внутренний мир Онегина, читая его книги. При всем коренном несходстве и полной генетической независимости пушкинского романа и истории о Францыле нельзя не отметить это совпадение композиционных приемов, свидетельствующее о постепенном вызревании в отечественной литературе элементов романной формы.

В сложный комплекс чувств, которые испытывает в этом эпизоде Ренцывена, вплетается и эротическая составляющая. Королевна засыпает на кровати Венциана и видит сон, в котором к ней приходит Францыль и целует ее: «..приснился ей Венциан, будто пришел к ней и начал ее целовать, вдруг Королевна закричала очень громко, ах любезнейший мой Францыль Венциан! тебя ли я вижу?» [2,с.55]. В печатных изданиях эта сцена целомудренно редуцирована, а датируемой первым десятилетием XIX века (то есть бытовавшей параллельно с первыми печатными версиями) рукописи романа читаем: «И приснилось королевне Ренцывене во сне, якобы пришел к ней Францель ночью и лег с ней на свою кровать без зазору, и стали друг друга любезно целовать, и, друг друга объявши, свою сердечную любовь верность объявлять, якобы играючи друг друга прижимати к себе, яко бы Францель стал чинить над королевною свою волю. У королевны Ренцывены во сне от такия горячия любви распалися сердце яко огнем и разслабе белое тело е и составы, понеже от роду своего юности и сласти не знала. И учинися над нею жестокая проказа. Егда же отчаяла королевна над собою такую притчину великую и воскричала великим гласом, и рече: «О верный мой друг Францыль, спалил ты мое сердце!» Мамка же Любида услышала королевнин необычаиныи крик, в великом ужасе прискочила скоро к королевне и увидела у королевны в руках прижат лист к сердцу крепко, в лице же ея румянец и необычной жар» [1,с.246]. Эта сцена, по мнению Т.Н. Апсит, восходит к распространенным в монастырской литературе рассказам о сонной проказе [1,с.30]. Возможно, сокращение этого эпизода в печатном романе было вызвано ощущавшимся в нем колоритом нравоучительной прозы, но могло иметь место и влияние цензурных соображений.

Назначая друг другу свидание, влюбленные обмениваются письмами, в них и осуществляется признание в любви. В печатном романе, однако, приведен лишь текст послания Ренцывены, в котором она обращается к Веницану как к «достойнейшему любви, прекрасному и храброму Кавалеру». Ренцывена подчеркивает давность и неизменность своей любви, упоминает о сомнениях и отсутствии надежды на взаимность, о радости, которую ей доставила записка от возлюбленного. Лексика любовного письма Ренцывены типична для этого эпистолярного жанра: то и дело мелькают слова «участие», «мысли», «отчаяние», «счастье», «сердце», «нечувствительный», «нетерпеливо», «ожидать». Этот текст построен в соответствии с бытовавшими в конце XVIII – начале XIX вв. этикетными нормами подобной переписки. К примеру, изданный в одном году с третьим изданием «Истории о Францыле Венциане» «Всеобщий секретарь, или Новый и полный письмовник» предлагает послание к возлюбленной, в котором описано несчастное состояние влюбленного («Я стал задумчив и уединен; томлюсь и мучусь…» [3,с.97]), не уверенного во взаимности своих чувств. Обороты этого письма-образца все те же: «…надобно сердце нежное и чувствительное, чтоб быть жалостливу, видя мучения чужие…»; «…не могу вздумать о жестком вашем от меня отдалении…» [3,с.97]. Соответствие письма Ренцывены духу того времени, когда выходили первые издания романа, лучше всего ощущается при сопоставлении его с аналогичным местом в одной из рукописных версий романа, относящейся к 1746 году. В печатной версии Ренцывена дает возлюбленному сухую и точную инструкцию: «Вы желаете иметь со мню свидание; сие вы можете получить следующим выдуманным мною образом: вы должны сложить с себя вид Рыцаря и принять платье девицы…» [2,с.74]. В рукописи же ИУЛ, сб. 20 15/961, 4⁰, 1746 королевна выражается образно, сравнив в обращении Венциана с «диамантом», она продолжает метафору: «И аще душевно при мне бытии желаешь, то моги ясный свой гланц и блистание в простое стекло обратити и якобы младый отрок во образ юные девицы себя претворить…» [1,с.202]. Рифмованные строки письма из рукописной «Истории о Францыле» совершенно не похожи на сдержанное, полное чувства собственного достоинства послание из печатного романа.

Однако любовь и служение даме отнюдь не становятся для русского «рыцарского» романа такими же безусловными ценностями, какими они были для романа европейского. На тайном свидании Ренцывена упрекает Францыля в том, что он покинул ее ради воинской славы. Венциан же вновь повторяет ей, что таковы «должность» его «Геройского сердца и законы Рыцарства» [2,с.80]. Новый вопрос королевны («Неужели любовь несовместна с храбростию? Не паче ли храбрость усугубляется любовию» [2,с.80]) остается без ответа. Последующее повествование убеждает нас в том, что в ценностной иерархии героя этого романа «храбрость» все же занимала более высокое положение.

Для рассматриваемого жанра характерно испытание любви многолетней разлукой. Однако «История о Францыле» не сосредотачивается на этой теме, и лишь по необходимости перед воссоединением влюбленных сообщает нам о том, как сильно они страдали все это время. Глядя на подвиги Венциана в Персии и Турции, можно подумать, что он совершенно забыл о прошлом и стремится лишь к достижению высокого положения. О судьбе же Ренцывены мы ничего не знаем с момента ее домашнего ареста до возвращения Венциана в Испанию. Перед новым появлением короля Брамбеуса в сюжете, которое и даст импульс к дальнейшему развитию любовной линии, упомянуто, что Францылю в его благополучной турецкой жизни недоставало лишь «любезной ему Ренцывены». Францыль рыдает, глядя на Брамбеуса, представляя страдания королевны при известии о пленении отца, он вспоминает при этом и своих родителей, хотя до этого даже во время побега и в минуты смертельной опасности ни разу не задумался об их судьбе и чувствах. Лубочный роман словно не может одновременно держать в фокусе и героическую, и эмоциональную линии, поэтому повествование можно четко разделить на «любовные» и «ратные» эпизоды. Тесное переплетение этих мотивов встречаем лишь в описании мальтийского турнира в завязке произведения. При этом поведение Францыля на востоке вновь коррелирует с сюжетной схемой волшебной сказки, в которой герой должен сначала заслужить право на брак и воцарение, пройдя все испытания.

Вернувшись на родину в облике турка, Францыль сватается к королевне, которую отец принуждает дать согласие. Узнавание здесь происходит по перстням, подаренным когда-то королевной возлюбленному. Собственно, этот момент также соотносим со сказочной функцией «узнавание». Роман рисует нам весьма эмоциональную сцену воссоединения. Королевна сначала теряет сознание, потом бросается к Венциану: «Казалось, что души их перелетали из одного в другаго чрез поцелуи, и сердца их не могши довольно изъявить словами своего восхищения, изъявляли оное безмолвием» [2,с.212].

В заключение позволим себе заметить, что лубочный роман нуждается в осмыслении как один из этапов литературного процесса. Даже в отдельно взятом аспекте – изображении любви – он обнаруживает сложное сочетание фольклорных структурных элементов и повествовательных приемов своего времени, национальную специфику и черты, типологически общие для любовно-авантюрных произведений разного эстетического уровня. Понимание принципов изображения внутреннего мира человека в лубочном романе могло бы много дать для изучения истории массовой литературы, ее художественной природы и того места, которое она занимает по отношению к «высокой» литературе и фольклору.

ЛИТЕРАТУРА

Апсит, Т. Н. Повесть о Францеле Венециане - памятник русской литературы первой трети XVIII века: диссертация ... кандидата филологических наук: 10.01.01– Новосибирск, 1984.
История о храбром рыцаре Францыле Венциане и о прекрасной королевне Ренцывене. Во граде Святаго Петра, 1793.
Всеобщий секретарь, или Новый и полный письмовник. – М.: тип. А. Решетникова., 1793.

А.В. Курочкина-Лезина

КОНЦЕПЦИЯ ГЕРОИЧЕСКОЙ ЛИЧНОСТИ

В «ЖИТИИ АЛЕКСАНДРА НЕВСКОГО»

Неизвестный нам автор, как предполагают, из окружения митрополита Кирилла, приехавшего к Александру из Киева еще в 1251 году, создал «Житие Александра Невского». В этом выдающемся памятнике древнерусской литературы значительное место уделено ратным подвигам князя, его победам в Невской битве и на Чудском озере [1].

Концепция героической личности в «Житии Александра Невского» тесно связана с поэтикой жанра этого произведения, а именно с его жанровым синкретизмом: Это княжеская биография, соединяющая в себе черты воинской повести и жития.

Один из признаков модели воинской повести – «батальная романтика» (термин И.П. Еремина) [2]. Ее жанровые составляющие – проявление черт монументального историзма, доминанта идеального героя – князя.

Несомненно, в «Житии Александра Невского» можно выявить жанровые признаки воинской повести: трагические проблемы русской истории поднимаются в произведении на уровень религиозно-философского осмысления причин и последствий событий – «за грехи наши». Однако наиболее полно представлены в тексте жанровые черты жития.

Автор начинает свое изложение с шаблонного самоумаления своих качеств как агиографа: он, «худый и многогрешный», принимается за свой труд потому, что слышал об Александре от своих отцов и от многих людей. Затем по житийному трафарету сообщается о том, что Александр «родился от отца милостилюбца и мужелюбца, и от матери Феодосии».

По правилам жития Александр обладает такими качествами, которые выделяют его из числа других людей. Ростом он был выше других, «но и взоръ его паче инъх человекъ, и гласъ его – акы труба в народ, лице же его аки лице Иосифа, иже бъ его – часть от силы Самсоня…» [3,с.427].

В соответствии с житийными традициями подчеркиваются церковные добродетели Александра. О таких, как Александр, говорит автор, пророк Исайя сказал: «Князь благъ въ странах – тих, уветливъ, кроток, смиренен, по образу Божию есть» [3,с.436].

Даже в описании сражений вводятся религиозные картины, сны и видения. Так накануне Невской битвы «старейшина страны Ижорской» видит на рассвете, как на помощь Александру спешат святые братья Борис и Глеб. Во время «ледового побоища» на помощь Александру и его войску пришел «полкъ Божий по въздусе».

«Житие Александра Невского» – «церковное житие нового типа» [4,с.21]: Александр – защитник православия, он воюет с иноверцами за землю русскую и за веру православную. После боя на Чудском озере Александр входит в Псков и говорит слова, в которых предостерегает горожан, чтобы ничто не могло поколебать православной веры. Князь выступает в этом эпизоде и как учитель, наставник.

Говоря о христианских добродетелях и заслугах Александра, автор сравнивает его с выдающимися личностями прошлого: с Александром Македонским, Ахиллесом, Девгением Ахритом, императором Веспасианом, Иосифом Прекрасным, Самсоном, Давидом, Моисеем, Иисусом Навином. Деяния Александра вставлены автором в величественную раму мировой истории. Так в древнерусской литературе складывается новая концепция героической личности и впервые появляется житие святого-полководца

ЛИТЕРАТУРА

Гудзий Н.К. Житие Александра Невского. // Гудзий Н.К. История древнерусской литературы. – 7 изд. испр. и доп. – М., Просвещение, 1966.
Еремин И.П. Лекции и статьи по истории древнерусской литературы. – Л., 1981.
Памятники литературы древней Руси, XIII век. – М., 1981.
Лихачев Д.С. Литература трагического века в истории России. // Памятники литературы древней Руси. XII век. – М., 1981.

П.В. Федосеева

М.М. ЗИМИН КАК СОБИРАТЕЛЬ ФОЛЬКЛОРА

В КОВЕРНИНСКОМ КРАЕ

В начале ХХ века собиранием фольклора в Ковернинском крае занимался Михаил Михайлович Зимин.

О личности собирателя нет подробной информации. Известно лишь, что с сентября 1913 года по июнь 1917 года Зимин состоял на службе в Костромском губернском земстве в качестве кустарного старосты. В это время он проживал в Ковернино и параллельно с основной деятельностью в своих служебных поездках записывал фольклор.

Первая запись сделана Зиминым в 1914 году. Это были частушки – распространённый и любимый многими жанр. Далее до шестнадцатого года он вёл записи от случая к случаю.

Во вступительной статье к работе «Ковернинский край (наблюдения и записи)» Зимин специально отмечает, что его записи носят любительский характер. Часть записей сделана им случайно, он не имел плана, не был знаком с требованиями записи (не везде указано время записи и лицо, от которого получена информация), не совсем точно смог воспроизвести народную речь. Кроме того, как отмечает собиратель, часть записей сделана «не от рассказчиков-специалистов, а от заурядных крестьян-кустарей», что он тоже считает недостатком.

В 1919 году, в августе и сентябре, состоялась его первая специальная поездка, организованная Костромским научным обществом по изучению местного края. В этот раз М.М. Зимин посетил Ковернинский и Макарьевский уезды. Часть собранных им материалов была опубликована в книгах «Ковернинский край (наблюдения и записи)», «Плачи по призванным на военную службу (из записей в Ковернинском крае Костромской губернии в 1916 и 1919 гг.)». Остальные материалы хранятся в архиве РГАЛИ в Москве.

Описывая особенности своей собирательской деятельности, Зимин отмечает разницу между тем, что рассказывают крестьяне в своём кругу и тем, что они готовы рассказать постороннему человеку – собирателю. Отношение к собирателю не всегда положительное.

Зимин рассказывает о методе, который помог ему сделать записи более точными: он перечитывал крестьянам их рассказ, и порой крестьяне сами охотно дополняли и уточняли написанное. Лучшими информантами Зимин назвал старух на поседках и так называемых «ходячих портных».

Основной объём опубликованных материалов находится в его работе «Ковернинский край (наблюдения и записи)». Она состоит из нескольких разделов, в которых представлены тексты, относящиеся к разным жанрам. Каждый раздел сопровождается небольшим вступлением автора и его пояснениями.

Работа включает следующие разделы: Колыбельная – 6 текстов, в основном записанных от старушек и маленьких девочек, детские «потешные» песенки (4 текста) и детские праздничные песни (4 текста), к ним собиратель отнёс 4 песни, исполняемые на различных праздниках – 3 колядки и песня на Масленицу. В разделе Гадания – 12 текстов. Есть как известные (гадание с курицей, с зеркалом), так и менее распространённые (с камешком, с рогами коровы, с девятой вехой). Отдельно – светошные песни (10 текстов), связанные с темой любви и брака. Следующий раздел - свадебные песни. В разделе – 10 текстов; Зимин указывает, в какие моменты должна была исполняться та или иная песня, кто её исполнял (песня подруг, пришедших к сговорённой невесте («Вы идите-ко, подруженьки!»); плач невесты во время выхода во двор, «хульные песни» – если жених не угодил подругам и т.д.). Даны тексты «вьюниц» – старинного обряда хождения по домам молодожёнов-первогодков, сохранившегося у крестьян Ковернинского края. В раздел Разные песни Зимин поместил песни, не относящиеся к обрядовым. В предисловии к разделу Сказки собиратель говорит, что этот жанр можно услышать чаще, чем песни; сказки по сравнению с песнями более разнообразны. Зимин отмечает, что для публикации отобрал лишь приличные по содержанию сюжеты, то есть можно сделать вывод, что сказки были распространены именно среди взрослого населения. Всего в книге опубликовано 35 сказок. Эти факты свидетельствуют о развитой сказочной традиции в данной местности. Некоторые из представленных текстов (про смерть колдуна, про беса в роли мужа) не имеют сказочного сюжета и по современной классификации относятся к быличкам. Другие же, например, «Хайдук Хайдукович», «Не угадал» – имеют традиционные сказочные сюжеты.

В особый раздел Зимин выделил рассказы про разбойников, клады, покойников и нечистую силу. Среди этих рассказов встречаются топонимические легенды (например, о происхождении названия урочища Громило). Однако большинство скорее относятся к быличкам. Рассказчики называют конкретное время событий («лет 25 тому назад…»), место («это было в Ковернине»), указывают на своё личное участие («в то время мне было 17 лет»).

Завершают книгу заговоры, приметы и поверья, поговорки, старообрядческая азбука. Зимин оговаривает, что заговоры записать крайне тяжело: люди верят, что заговор действует только тогда, когда он никому не известен. (1 текст: заговор на выигрыш в суде).

Михаил Михайлович Зимин подчёркивает чисто любительский характер своей работы, однако можно сказать, что его подход истинно профессионален. Собиратель уделял внимание всем жанрам, не делая исключений. При публикации он сохранял народную лексику, богато представил краеведческие материалы (описание быта и уклада жизни крестьян, традиций, местных реалий).

Заметна настоящая заинтересованность собирателя как в материале, так и в жизни его собеседников. Характеристики информантов по возможности составлены подробно и с душой. Например, об одном рассказчике собиратель говорит, что тот «имел звонкий голос», а второго характеризует как «вечно весёлого старичка, женатого на третьей».

Вклад М.М. Зимина в собирание фольклора, несомненно, очень значим для современной науки. Центр фольклора ННГУ им. Н.И. Лобачевского обязательно будет учитывать материалы, собранные исследователем, при подготовке сборника «Фольклор Ковернинского района».

Ю.В. Аброчнова

МАТЕРИАЛЫ ПО НИЖЕГОРОДСКОМУ СВАДЕБНОМУ ОБРЯДУ В ПЕРИОДИЧЕСКОЙ ПЕЧАТИ

ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XX ВЕКА

Изучение нижегородского свадебного обряда в его локальных проявлениях предполагает, прежде всего, учет всех источников. Данная работа посвящена обзору публикаций, появившихся в первой половине XX века.

XIX век был отмечен всплеском интереса к изучению местного края, народных традиций, в том числе и к свадебной обрядности народа. Только среди материалов, собранных нижегородскими корреспондентами Русского Географического Общества лишь в 1849-1851 гг.[1], насчитывается свыше 40 описаний свадебного обряда, в первой половине XX века их всего двадцать. Также географический охват публикаций первой половины XX века гораздо уже, чем публикаций середины XIX в.

Материалы, записанные в первой половине XX века, как и записи свадебного обряда середины XIX века, имеют особую ценность, т.к. в это время обряд еще «жил» и функционировал в крестьянской среде. Авторы публикаций чаще всего воочию наблюдали «сватовство», «пропои», «прощание с красой» и другие моменты обряда, записывали песни от участников свадьбы, приговоры – со слов опытных «дружек». Поэтому время публикаций заметок, посвященных свадьбе, в периодических изданиях часто близко ко времени проведения самого обряда. Например, обряд окликания молодых проводился в субботу на пасхальной неделе, а статьи, посвященные этому ритуалу, обычно датируются апрелем-маем – временем, на которое приходится пасха. Так, статья «Нелепый обычай» опубликована 12 апреля (Нижегородская земская газета», 1912, №14), «Окликанье» - 29 апреля (Нижегородская земская газета, 1910, №16), «Вьюничник» – 31 мая (Нижегородская земская газета, 1907, №21).

Снижение количества публикаций, посвященных нижегородской свадьбе, в первой половине XX века, насыщенного политическими и социальными событиями, могло быть обусловлено, с одной стороны, падением интереса к изучению свадебного обряда. С другой стороны, возможно, постепенным исчезанием самого обряда из жизни, изменением отношения к нему.

Негативное восприятие традиций русской деревни прослеживается уже в публикациях 1905-1906гг. Например, в заметке 1906 г. высмеивается роль дружки в свадебном обряде: «Рюмки, из которых молодые пьют вино, он перевязывает для чего-то ниткой и много других дурачеств проделывает, на которые смешно и противно смотреть[2]». В статье «Нелепый обычай» с явной иронией говорится об обряде «окликания» молодых: «Распространен он везде, и в особенности, по населенному Заволжью, где население особенно не тронуто экономической нуждой и где тщеславие признается за доброе качество[3]».

Материал, посвященный описанию свадебного обряда, печатался в нижегородских периодических изданиях: «Нижегородских губернских ведомостях» (1 публикация за 1901г.); «Нижегородской земской газете» (11 публикаций за 1905-1916); «Нижегородской коммуне» (1 публикация за 1923г.); и в журналах: «Исторический вестник» (1 публикация, 1915г.); «Изв. общества археологии, истории и этнографии при Казанском университете» (1 публикация, 1922 г.); «Север» (1 публикация, 1923г.); «Натиск» (1 публикация, 1935 г.).

Большая часть публикаций первой половины XX века, посвященных свадебному обряду Нижегородской губернии, по форме представляет собой небольшие заметки, размещенные в разделах газет: «Жизнь губернии», «Этнография», «Из обычаев старины» («Нижегородская земская газета», «Нижегородские губернские ведомости»), и описывается в них лишь один из моментов свадебного обряда. Таковы заметки «Вьюничник» («Нижегородская земская газета», 1907, №21), «Своз невест» («Нижегородская земская газета», 1909, №48), «Окликанье» («Нижегородская земская газета», 1910, №16), «Кликанье молодоженов» («Нижегородская земская газета», 1911, №16), «Нелепый обычай» («Нижегородская земская газета», 1912, №14). Автор публикации, описывающий свадебные обычаи с. Какино Сергачского уезда [4], говорит лишь о том, как дорого обходится свадьба крестьянину в данной местности. В статье «Свадьбы в деревне» [5] указывается только время проведения свадеб и особенности сватовства в Балахнинском уезде.

Некоторые из публикаций посвящены иной тематике и содержат лишь упоминание о свадебном обряде. Например, Н.Н. Оглоблин в очерке «Из ветлужских впечатлений» [6] («Исторический вестник», 1915) только вскользь упоминает о «свадьбах-самокрутках», распространенных в Макарьевском уезде.

Крупных статей, в которых подробно описывается нижегородская свадьба, немного. Достаточно полное описание свадебного обряда содержится в статье «Свадебный день крестьян деревни Ушаковки» [7], имеющей подпись «В. М-ий». Автор показывает в ней свадебный обряд Макарьевского уезда с момента прибытия свадебного поезда в дом невесты, публикует приговоры дружки, свадебные плясовые песни, песни-игры.

Еще одной крупной публикацей является статья А. Андреевича (псевдоним А. Белозеров) «Русская свадьба» [8], в которой подробно описаны преимущественно обрядовые действия, предшествующие венчанию молодых: «рукобитие», «пропой», «сиденье», «девичник», «прощание с красой», ожидание свадебного поезда, «выкуп», отъезд «под венец». Особое внимание автор уделяет свадебным песням и причетам, отмечая их высокие художественные качества: «В причетах, как и в старинных хороводных песнях, иногда проявляется истинная поэзия деревни, со всей ея привлекательностью» [8].

Самой крупной публикацией, посвященной свадебному обряду Нижегородской губернии первой половины XX века, является журнальная статья И.Н.Чиркина «Свадебно-обрядовые песни Ветлужского района». Автором подробно описаны все этапы свадебного обряда: «сватовство», «пропои», «сговоры», баня невесты и баня жениха, приезд свадебного поезда, дары невесты, «расплетание косы», возвращение свадебного поезда, свадебный пир, дары молодым, второй и третий день свадебного пира. Приводится в статье и свадебная поэзия: причитания невесты, приговоры дружки, свадебные песни, при этом, иногда в нескольких вариантах. И.Н. Чиркин несколько раз отмечает, что свадебный обряд именно в том виде, каким он его представляет читателю, существовал «в дореволюционное время и в первые годы революции»[9]. Во вступительной статье к данной публикации, написанной А.Н. Свободовым, проводятся параллели между материалами, записанными И.Н. Чиркиным, и материалами, записанными ранее в Ветлужском крае М.М.Поспеловым [10] и Зиминым М.М. [11]. Публикацию И.Н. Чиркина Свободов считает более полной («имеет много таких причитаний невесты и приговоров дружек, чего нет в записях М. Поспелова…»[9]), а также хорошо отражающей аграрно-магическую сторону свадебного обряда. Подтверждает это и Н.А. Усов, публикуя в своем сборнике «Русские песни» [12] материалы И.Н.Чиркина под заголовком «Полное описание свадебного обряда». Но оба автора не учли, что М.М. Поспелов и И.Н.Чиркин представили материал разных локальных традиций Поветлужья и полнота может объясняться не качеством записи, а традицией.

В заключение обзора материалов необходимо сказать, что любые публикации первой половины XX века представляют научный интерес для исследований фольклорного Центра ННГУ им. Н.И. Лобачевского, посвященным свадебному обряду.

Blog

Содержание