Прот. В. Свешников. Лекции по нравственному богословию

Вид материала

Лекции

Подобный материал:

• Программа прот. В. Свешников Предмет, содержание, назначение и смыслы этического знания., 178.53kb.
• Прот. Артемий Владимиров Прот, 1986.33kb.
•  прот. В. Воробьев, 1993 / 1994, 4009.4kb.
• Лекции по догматическому богословию еп. Антоний (Пантелич), профессор рпи, фб, 2-е, 768.63kb.
• Лекции по сранительному богословию еп. Антоний (Пантелич), профессор рпи, фб, 2-е высшее,, 338.17kb.
• Серегин Сергей Борисович и о. директора по персоналу ООО «ук «Группа «газ» и Свешников, 31.12kb.
• Критерии оценки качества лекции, 33.79kb.
• Протоиерей владислав свешников очерки христианской этики, 12426.37kb.
• Курс лекций по сравнительному богословию московская Духовная Академия и Семинария, 1642.99kb.
• Сборник статей по основному богословию и апологетике: свидетельства известных ученых, 640.35kb.

говорит, что нужно - тогда уже не только можно, но и нужно;

если нельзя, но мне сейчас очень больно и я не могу

переступить так, чтобы "нельзя" сработало, я просто заболею -

то можно.

Ложь, относящаяся к различным формам и содержанию

мировоззренческого сознания, является грехом не только сама по

себе, но и во многих конкретных нравственных проявлениях. Один

пример: в любом нормальном мировоззренческом сознании одной из

неизбежных содержательных частей является национальный вопрос;

он может быть разрешен по-всякому, но один тип решения вопроса

приводит к национальной ненависти, что становится постоянно

действующим нравственным фактором (достаточно увидеть слишком

большой нос или черные волосы на улице, чтобы автоматически

взыграло чувство вражды; другой же тип неверного

мировоззренческого подхода - как бы совершенное безразличие к

национальному вопросу, которое приводит к равнодушию к людям

своего народа и к заданиям, даваемым Богом твоему народу, а

значит и тебе как его части. Вот что такое мировоззренческая

ложь, которая диктует вполне конкретные неверные нравственные

подходы. Я уж не говорю о таком кардинальном типе

мировоззренческой лжи, как атеизм, который ведет ко всем

неверным нравственным решениям.

В числе постоянных грехов ума следует назвать особенно

свойственный 20 веку идеологизм, доверие и склонность к

приятие различных форм идеологического сознания. Это совсем не

то же, что мировоззренческое сознание - мировоззрение есть

явление, раскрывающее в полноте умственный и духовный опыт,

включающее в себя отношение ко всему; идеология всегда

претендует на тот же тип подхода, но основывается обычно на

довольно узком комплексе сверхценных и предвзятых идей:

скажем, идей общественного развития в марксизме, идей

психопатологии природы человеческой личности, зависящей от

отклонений в сексуальной области, как у Фрейда. Можно привести

в пример и совсем экзотическую идеологию, имевшую, пожалуй, не

только одного автора, но и единственного участника (хотя, как

говорят, он действовал заразительно в то время, пока

беседовал) - это был искусствовед начала века Н.Н.Евреинов. У

него была интересная, своеобразная идеология, относящаяся к

взаимоотношениям жизни и театра: в схематическом виде это

попытка представить зрелище жизни как театральное действие. 20

век знал немало форм и видов идеологии, но через наши души и

жизни пронесся, как танковая колонна, марксизм, губя и

разрушая даже не в силу действий, совершаемых людьми по

должностной обязанности, а тем, что как совершеннейшая

идеологическая типология лжи, он внедрялся в души и вполне не

изжит до сих пор.

Не изжит не только количественно (количество голосующих

за коммунистическую партию не говорит о марксизме, потому что

голосующие голосуют не за коммунизм в его марксистском

выражении, а просто против нынешнего безобразия), но есть люди

так крепко инфицированные марксистским СПИДом, что эту заразу

не вытравить. Но самое главное: он так хорошо лег на

искаженную грехом и ложью почву падшей души, падшего сознания.

Потому что он работал с тем дешевым, плоским и недиалектичным,

несмотря на все диаматы, дискурсивным сознание, которое и

давало почву для того, чтобы он оказывался и действующим, и

действенным. Марксизм не изжит до конца большинством из нас -

и на Западе тоже. И дело не в тех идиотских формах социальной

справедливости, которые предлагались марксизмом, и уж конечно

не в диктатуре пролетариата, в которую никто не верил, а в том

радужно-хилиастическом сознании, которое по природе своей

материалистично.

Итак, ложь. Ложь разрабатывает тот тип сознания, который

можно назвать сознанием самостным, или, по святоотеческой

терминологии, своеумием. Это тот типе ума, который работает

автономно, т.е. не связан или ложным образом связан с умом

Христовым, с сознанием объективным,

религиозно-Богооткроовенным. Хотя связь и есть, но если

образуется несоответствие того, что думаешь ты, тому, что

говорит Церковь, то обычно доверие своему разуму оказывается

больше, чем доверие Церкви и Богооткровенному знанию. А если в

каком-то пункте свое понимание не противоречит церковному

сознанию, то это очень приятно, потому что можно сказать: вот

еще одно подтверждение тому, что я безусловно верующий человек

и думаю точно так же, как думает Церковь.

Своеумие - это та важнейшая греховная особенность падшего

разума, которая разбивается и уничтожается в

религиозном самосознании только тем типом самосознания и

сознания в целом, который называется верой. Поэтому

религиозная вера в Божественное откровение оказывается

нравственным подвигом ума, потому что ум прорывается сквозь

падшие возможности своего типа падшего сознания. В уме

начинает работать тот же тип сознания, который работал в Адаме

до грехопадения, который знал правду.

Можно назвать несколько иных особенностей, относящихся к

падшему сознанию. В некоторых из них прямую ответственность

человеку предъявить невозможно. Например, слабость ума,

глупость, неразумие, слепота - то, что относится к патологиям

в умственной деятельности. Это диктует непрерывно

совершающиеся серии ошибок, относящихся к осознанию мира и к

самосознанию. Если же говорить о слабости ума не в клинически

патологических формах, то придется сказать, что в большей или

меньшей степени она свойственна довольно многим. У меня три

класса в семинарии. В двух классах ребята прекрасно понимают

то, что я говорю, в третьем же сидят с лицами либо совершенно

скучными и ясно, что ничего не слушают, либо .................

старающимися продраться - и ничего не получается.

Кроме того, каждый из вас, я думаю, встречался с людьми,

на которых не действуют аргументы - совершенно бесспорные

аргументы. Или с теми, кто признает один, два, три аргумента,

а в целом все равно не соглашается - это тип вполне

традиционного и не клинического слабоумия. С болью и печалью

приходится признать, что после того как большевики выбили

лучших людей, каким-то образом в 20-30-е годы селективным

порядком собирались в леспромхозах люди, язык общения которых

чуть превышал уровень животного понимания.

Результатом действия лжи в личном сознании оказывается

неориентированность прежде всего в вопросах умственной и

нравственной жизни, в лучшем случае - следование некоторым

нравственным очищениям, отчасти работе совести, отчасти

некоторым советам, не всегда верным, и в конечном результате

начинает работать система ложных ориентиров, поскольку

правильных нет, а свято место пусто не бывает.

Одна из чрезвычайно развитых ошибок, грехов ума -

рационализм. Это свойство падшего сознания, при котором

человек при доверии к работе этого падшего сознания понимает,

что любые вопросы могут быть решены правильно если не на

уровне падшего сознания, то на уровне коллективного опыта либо

слоя, либо человечества в целом. Рационализм есть то развитие

ума, которое не предполагает, даже в качестве рабочей

гипотезы, необходимость, а тем более вмешательство Бога в

работу сознания. Он особенно становится очевидным как явления

греха в области умственной жизни, когда речь идет об

идеологических движениях, о мировоззренческих типах сознания и

вообще о принципиально той части философии, которая относится

к гносеологии (теории познания). Там рационализм работает

беспрепятственно и приводит чаще всего к самым неверным

основаниям либо к неверным результатам, потому что основания

могут быть принципиально верными, но если на этих основаниях

работает рационалистическое сознание, оно неизбежно приводит к

неверным результатам.

Обычным для падшего разума в его развитии становится

установка не неискание истины. Поскольку человеку все же по

его не до конца разрушенному устройству души нежелательно

осознавать себя живущим полностью в области лжи, какой-то

поиск правды ведется, но чаще всего такими частными и

полупустыми обретениями, даже когда они верны, дело и

ограничивается. Когда же речь идет о личном поиске истины, то

обычно падшее сознание либо довольствуется этими своими

рационалистическими предпосылками и решениями, либо довольно

быстро устает от этих поисков и остается в случайных

обретениях, что в конечном итоге приводит к релятивизму -

безразличию в области истины и даже к релятивизму

декларируемому, порой даже философски: абсолютной истины нет,

в лучшем случае она может иметь частно-субъективный характер и

т.д.

При этом неискании истины и при греховной, хотя и

невольной, установке ума на всяческую ложь ум (не только

воображение), склонный все же к постоянной, хотя и невольной

работе, оказывается неизбежно склонным к фантазиям, т.е.

работает по воображательным схемам и вырабатывает не трезвые,

воображательные решения. Они могут иметь иногда характер

похожести на какие-то верные осознания, а порой до полной

паранойяльности, до чудовищных образов на них не похожий.

Понятно, что это тот самый тип падшего разума, который в своем

нерабочем и довольствующемся ложными обретениями состоянии

обычно спит - это и есть сон разума, который, по известному

выражению, и рождает всяких чудовищ. В этом смысле наиболее

примитивным способом работы такого рода разума является вполне

традиционная девическая мечтательность. Можно было бы назвать

этот тип работы разума романтическим, в отличие от

основывающего на Богооткровенных установках и Богооткровенном

сознании, тем более что это романтическое сознание так часто,

по обычному свойству всякого романтизма, либо бесконечно

пережевывает прошлое (отнюдь не с целью обретения уроков, а

просто потому, что настоящим жить трудно, в настоящем уму

необходимо работать, а романтическому уму можно не работать, а

мечтать или забыться в прошлом), либо является революционным

романтизмом, направленным в будущее. Первый - старческое

брюзжащее перебирание всяческих образов ("Раньше все было

лучше"), а второй - юношески-романтическая направленность в

неизведанное будущее. Есть не только люди с таким типом

сознания, но целые органы - например, Госплан. Это типичный

образец организации, работающей на мечтательном,

воображательном сознании.

Честно работающий, но не привязанный к Божественной

правде ум, как бы невольно оказываясь в релятивных ощущениях,

приводит, наконец, к тем типам сознания, которые пропитаны

скептицизмом, агностицизмом и вообще всякими сомнениями в

любой правде, особенно правде Божией (в периоды смут), либо в

настроенности на магические типы правды (как реакция на долгую

эпоху скептицизма).

Об уме, не привязанном к Богу, а потому развивающемся в

обычном падшем, греховном типе самосознания. Это, во-первых,

ложные философии как ложные системы - результаты автономной

работы ума. Тут встает вопрос: что лучше - бессистемность,

хаотичность сознания или строго выработанная система,

конструкция философии, построенной на неверных посылках и,

соответственно, имеющей ложную аргументацию и результаты? Это

выбор, которому доверять нельзя: с одной стороны,

бессистемность ума, вырабатывающего импрессионистические

студнеобразные результаты, на которые невозможно опереться, а

с другой стороны - ложные опоры, которые не то что того и

гляди рухнут, а уже рухнули, только ты не замечаешь этого,

опираешься на мифологические основания.

На самом деле Господь не любит несистемности. Бог есть

любовь; любовь соединяет; соединение всегда конструктивно,

втом числе и в образе мысли и сознания, и в результатах работы

сознания. Конечно, конструктивность эта высшего порядка, это

не схема, не школярство; эта конструктивность может иметь

множество параметров, соединенных в жизнь любви - но

конструктивно. Поэтому бессистемность, хаотичность сознания

греховна, но равно греховна и мнимая ее противоположность -

тот тип сознания, который вырабатывает ложные системы.

1. Страсти в целом, и особенно субстрат страстной работы

- своеволие ("я хочу" - это основной принцип падшего человека).

2. Окамененное нечувствие, равнодушие (как тип

своеволия).

3. Плотский тип развития.

4. Не братское отношение к ближнему.

5. Область претензий и притязаний (греховная радость:

желаем и имеем; греховная печаль: желаем и не имеем).

6. Нежелание вступить в борьбу с грехом.

7. Подчиненность общим, общественным греховным движениям,

несамостоятельность, бессилие противостоять.

8. Слабость к добру и воля ко злу.

9. Садизм и мазохизм (экстазы).

10. Многопопечительность.

11. Беспечность.

12. Невнимание к своей внутренней жизни.

13. Непонимание и нестремление понять человека.

14. Нежелание скорбей, принципиальная праздность.

15. Неправильная аксиология, субъективная расстановка

ценностей.

16.Греховное бесстрашие (дерзость, отсутствие страха

Божиего).

17. Расположенность сердца к греховному миру.

18. Постоянная готовность к прекословию (спорливость).

19. Общее стремление к обладанию (не только вещами, но

людьми, идеями и т.п.).

20. Равнодушие к Небесному, духовному миру.

21. Разъедающее стремление к иронии и смехотворству.

22. Всяческая невоздержанность (языка и чего угодно).

20.03.96.


nrav-8 txt

Л Е К Ц И Я 8


Сегодня у нас довольно простая тема, разработанная и в

православном богословии, и в аскетике, и в святоотеческой

литературе - о страстях. Едва ли большинство из современных

христиан читали больше другой литературы, чем та, которая либо

систематически, либо по отдельным проблемам так или иначе не

была бы связана с этой темой. К сожалению - потому что здесь

наблюдается перекос интереса, который дальше осуществляется в

порядке перекоса и во внутренней жизни, и во внешнем

поведении хотя бы таким образом, что большая часть людей

оказывается склонной к таким перекосам. Что касается

необходимости и этого знания, и применения его на практике, об

этом говорить не приходится - это само собой разумеется. Люди,

склонные к такому перекосу, обычно слишком уклоняются от

всякого самосознания общественного, национального и в конечном

итоге церковного содержания и больше (а в иных случаях почти

исключительно) заняты поиском своей духовно-аскетической ниши

в этой действительности и им просто удобно: они достигают

некоторого духовного комфорта, а дальше - хоть трава не расти.

Это ситуация крайняя, но таких довольно много и, к

сожалению, они нередко почти рекламируются, во всяком случае

на них довольно часто ориентируют и священнослужители, имеющие

такой же духовно-нравственный аскетический уклон. Это опасно

не само по себе. Все хорошо, когда в меру, органично

развивается в связи со всей личной духовно-нравственной

ситуацией человека и в связи со всеми его отношениями, так или

иначе развивающимися в потоке жизни. Совсем сильный перекос

почти всегда свидетельствует о таком патологическом случае,

который граничит с клиникой.

Кстати, такие уклоны, склонности и перекосы, в свою

очередь, свидетельствуют о готовом и живущем в личности грехе,

который, может быть, не имеет названия или если имеет, то

неуклюжее и не вполне адекватное содержанию греха - такие,

как, например, индивидуализм. Индивидуализм охватывает и это

содержание, и отчасти некоторое другое. В то же время эта

греховная склонность входит отчасти в индивидуализм, а отчасти

как бы занимает иные сектора жизни. Но источником этого

греховного по сути состояния всегда оказывается негармоничное

развитие личности, которое неизбежно у человека как существа

падшего. Эта негармоничность, по сути, неизбежна, потому что

само грехопадение разрушило цельность, единство и гармонию

личности.

Само явление грехов ума в человеческой жизни связывается

даже не явившейся в сознании возможностью лжи, потому что в

конечном итоге в практике той части человечества, которая

относится к человечеству падшему (то есть 100 процентов), даже

если выделить из нее человека лгущего, то и он имеет нередко,

во всяком случае когда он лжет сознательно, оснований и

критериев для того, чтобы определить себя как лгущего, по

крайней мере в тех ситуациях, когда он лжет явно. Возможен

один, хотя и несовершенный и не положительный критерий, но

такой, который дает возможность для постоянной внутренней

работы в смысле освобождения от осуществившейся или

надвигающейся на его сознание лжи. Этот критерий - сомнение.

Само по себе сомнение, как и скептицизм, конечно же,

являются свойствами падшего человека и ничего хорошего в себе

не заключают. Но не худо использовать все инструменты, которые

даются нам нашей падшей действительностью, чтобы использовать

их для возможного хотя бы частичного освобождения. Но сами

явления грехов ума связаны с этой дисгармоничностью, по

которой сознание стало действовать в человеческой личности не

только автономно от Бога - в том смысле, что существует при

этом личная связь с Богом. Только в этом случае личность

действует не автономно.

Я имел многолетний опыт езды на попутных машинах, когда

служил в Тверской области, и когда шофер узнавал, что я

священник, то задумчиво и многозначительно произносил всегда

одну и ту же фразу: "Да, что-то есть...". Так вот это "что-то

есть" на самом деле не так уж отличается от обычного

деистического "Бог есть". Именно такой автономный режим и

создает неизбежность грехов ума. Но существует не только

автономия от Бога, но и автономия от личности. Это особенно

относится к рационализму, при котором не обязателен не только

Бог, но и собственная личность, потому что ум работает как

самостоятельный организм (в идеально-извращенном смысле).

Программисты хорошо знают, как это может быть.

Но самое занятное, что при этом ум, зараженный

и искаженный грехом рационализма, не только не имеет

возможности судить хоть что-то о тех предметах, которые он не

знает. Как правило, честные рационалисты говорят: я об этом не

сужу. Ну а нечестные либо глупые стараются сказать нечто о

том, в чем он вообще ничего не понимает и, будь он

последователен, он бы сказал, что и говорить об этом нечего.

Но говорит. И это обличает, что он непоследовательный

рационалист или что у него все-таки есть сердце, которое

сопротивляется Богу.

Даже в тех задачах, которые рационалистическому уму

приходится решать как собственные, как самостоятельные, он

тоже оказывается не таким уж важным инструментом, как это

можно себе представить, кроме, может быть, исключительно

технологических проблем, хотя и здесь не совсем так. Как

только проблема, которую пытается решить рационалистический

ум, хоть как-то ................. мировоззренчески - пиши

пропало. Например, понятно, что любые исторические

ретроспективы, которые по неизбежности всегда связаны хотя бы

частично с какими-то решениями из области догадок и

интерпретаций, рационалистический ум просто решает почти

всегда неправильно и изобретает идиотские теории вроде

классовой борьбы как главном двигателе истории. Причем

рационалистический ум у человека формально церковного,

занятого, например, общими проблемами понимания природы,

изобретает гипотезы, которые практически вовсе исключают

действие Промысла, кроме, может быть, начального

промыслительного толчка - например, изобретает какой-нибудь

дарвинизм.

И так неизбежно во всем: ум рационалистический, даже в

проблемах как бы чистой работы ума, неизбежно подвержен

необходимости ошибок. Потом, особенно когда речь идет об

истории науки, идет время и очередные гипотезы отчасти

опровергают, а отчасти включают как бы уже принятые как

частный случай прежних научных представлений, но суть дела не

меняется. И самое главное, что при этом рационалистический ум,

оторванный от личности, потому-то меньше всего (при всех его,

может быть, огромных знаниях, при опыте чтения психологических

книг) оказывается совершенно не способен понять себя, кроме

разве что нескольких основных психологических механизмов, да

и то скорее относящихся к тому, по каким причинам они так

протекают и какая может быть зависимость между мотивами и

течением разных психологических процессов. Когда же дело

доходит до понимания себя с точки зрения этического,

нравственного знания, - это вообще нуль, голый субъективизм.

Вот вам и рационализм, претендующий на полное объективное

знание. Ничуть не бывало, как раз наоборот: полный

совершеннейший субъективизм (понятно, что этика может быть

либо объективной, либо субъективной; объективная - значит,

Богооткровенная; Богооткровенная - значит, принимаемая во всей

полноте, а раз так - будь практическим христианином, старайся

вновь стать цельным человеком, то есть раскайся как следует в

своем рационализме - и тогда рационализм кончается как главный

метод понимания.

Если всего этого нет, то остается этический субъективизм,

при котором хорошо то, что кажется хорошим, а плохо - то, что

кажется плохим (как вариант: хорошо то, что выгодно, а плохо

то, что невыгодно).

Теперь приступим к теме. Она отчасти тоже имеет отношение

к тому, что я только что сказал, потому что страстная природа

человека - это прежде всего падшая природа. Но тогда нам надо

либо остановиться, улыбнуться друг другу и сказать: "До

свидания", либо все-таки попытаться понять истоки страстей (и

не общими словами: человек пал, поэтому он неизбежно страстен;

это интуитивно понятно, но бессодержательно). Стрелка от

первой части положения ко второй тоже требует своего

рассмотрения, а хорошо бы и доказательства.

Рассмотрение в общих чертах довольно простое, но таковым

оно становится только тогда, когда мы попытаемся по принятой

православной святоотеческой и вообще богословской схеме понять

и усвоить, что же такое страсти и что такое страстная природа

человека. Здесь не так все просто, хотя не так уж и сложно.

Само явление страсти было известно задолго до

христианства и даже имелось соответствующее слово: пафос. Это

и есть страсть, другого слова у греков нет. Наш язык подбирает

из других языков, наречий и диалектов всякие слова и дает им

свои тонкие нюансировки, что дает возможность к явлениям почти

разнородным прилепить новое, неожиданное слово или по крайней

мере представить такой букет нюансов, что действительно

скажешь: "Великий, могучий, свободный", хотя и состоящий едва

ли не наполовину хорошо, если из "грецизмов", но куда хуже,

если из пустых и бездушных, бессодержательных или, что еще

хуже пошло-содержательных англицизмов, которые только засоряют

наш язык.

Явление страсти как выражения природы падшего человека

заключается в патологически развитой склонности (относящейся

обычно к объектам внутреннего мира), которая приобретает

сверхценную значимость и которая в результате руководит

личностью в ее основных нравственных путях. То, что в

обыденном сознании (в том числе и не богословском литературном

19 века) принято принимать за страсть, - это обычное

искажение. За страсть в такой литературе обычно принимается

обычная истерика, склонность к чрезмерно психопатическому

выражению своих чувств,и больше ничего, когда речь идет о

не профессиональной литературе или о профессиональной, но

беллетристической (которая в силу этого как раз и

непрофессиональна). В литературе профессиональной, т.е.

богословской, это может приниматься лишь как дополнительная

некоторая краска страстного развития личности.

Слово это, повторяю, было и в дохристианской психологии и

этике. Оно рассматривалось довольно подробно и даже

довольно систематически, но такой объективной и безусловной

систематичности, как в христианском знании, оно не имело, хотя

отчасти на Востоке имело (в буддийском учении) нечто похожее,

но со многими субъективными, иногда фальшивыми отклонениями.

Понятны причины, по которым явление страсти могло быть

объективно рассмотрено только христианским сознанием, потому

что только в христианском сознании, в Новом Завете, явилась

возможная и понятная для человека полнота нравственной правды.

И поскольку речь идет о страсти как о патологически развитой

склонности к определенной черте внутреннего мира, то эта черта

и сама по себе оказывается нравственной не нейтральной (то

есть оценивается с позиций христианского этического знания

определенным образом), и/или в силу чрезвычайной

патологической количественной развитости степени проявления

становится безусловной греховной. Везде, когда мы говорим о

страсти, количественную сторону, степень ее развития снять

невозможно вообще, потому что когда мы говорим о некоторых

страстях, то в минимальной степени они вовсе не имеют

отношения к греховной действительности. Например, чревоугодие:

в минимальной степени это просто необходимая еда, не имеющая

никакого отношения к страсти чревоугодия, то есть по самому

материалу страсти совсем не обязательная. Есть страсти,

безусловно и по материалу имеющие греховное содержание:

уныние, гордость, тщеславие. Даже гнев по самому своему

материалу не обязательно имеет греховное содержание, но в

зависимости от того, куда он направлен, и от степени он

приобретает греховный характер развития страсти.

Учение о страстях появилось в христианской литературе

довольно давно - уже во 2 веке и изменялось, хотя и не очень

сильно. В конце концов оно почти вернулось к тому виду, в

котором было предложено аввой Евагрием, которого некоторые

богословы склонны относить к каким-то непонятным еретикам

(кажется, оригенистам). В 3 и 4 веках это учение приобрело

почти окончательно разработанный вид, хотя сама структура

страстей в суждениях некоторых из отцов менялась по их личным

представлениям. Например, некоторые из отцов вносили в обычный

осьмеричный перечень страстей дополнительные страсти (зависть

и окамененное нечувствие), имея в виду сам механизм работы

страсти и ее конечный результат. Но в итоге все же в обычной

аскетической литературе был принят осьмеричный систематический

принцип, а некоторые сводили такие страсти, как тщеславие и

гордость, в одну страсть, считая тщеславие одним из видов

проявления гордости. К этому тоже имеются некоторые основания,

но гораздо больше оснований все-таки рассматривать их

отдельно. Либо в следующий раз, либо через раз мы будем вести

разговор о душевных болезнях и их связи с грехом и увидим, что

по типологии психопатии, которая порой прямо совпадает с

некоторыми видами страстей, тщеславие и гордость действительно

имеют свой, особенный материал.

Есть несколько моментов в возникновении и развитии

страсти, хотя и очевидных, но необъяснимых. Таким моментом

является ее наследственный характер. Тот, кто имел возможность

наблюдать семью в течение трех-четырех поколений (такие

случаи описаны в литературе), мог наблюдать, что даже внешние

проявления страсти были поразительно похожи: одинаково в гневе

подергивались уголки губ, одинаковые мотивы для гнева. Здесь

есть нечто не вполне объяснимое, потому что уникальность

природы каждой личности, в создании которой хотя и принимают

(по крайней мере в физиологическим смысле) участие оба

родителя, все же не дает возможности для очевидного и

обоснованного предположения, каким же образом может передаться

конкретность страстной реализации. Само как бы не совсем

содержательное слово "генетика", даже если все механизмы более

или менее изучены, все равно не дает такого обоснованного

повода, потому что в конечном итоге, как бы ни были действенны

различные наследственные механизмы, они должны справиться с

тем великим даром, который в любом случае определяет,

положительно или отрицательно (в зависимости от содержания и

направления), нравственную жизнь, особенности, отношения и

ценностные понимания каждого человека - даром свободы. Сама

реализация страсти отчасти не зависима от внешних провокаций,

(во всяком случае в конкретных и реактивных проявлениях

страсти), а если иметь в виду внутренние провокации, которые

рассматривать трудно ввиду их субъективности, то можно

сказать, что вообще всегда зависима. Но жизнь у каждого

складывается по-своему, какими бы общими ни были определенные

исторические ситуации у определенного народа, а также

представления, понимания, переживания жизни. Все равно у

каждого все складывается по-своему, и потому и провокации у

каждого свои, и действуют они на каждого по-своему.

Вместе с тем оказывается, что страстная природа все-таки

имеет отношение к какой-то наследственной передаче информации

душевного ряда. Надо иметь в виду, что в самом явлении страсти

всегда заключается не только этическое начало, а уж тем более

не только психологическое и не просто внешняя склонность

(скажем, любовь к еде, чрезмерное внимание к другому полу или

любовь к тому, чтобы тебя похвалили) - в самой сущности

страсти содержится и духовный феномен, который заключается в

том, что всегда, особенно по мере развития страсти, она

приобретает характер кумиротворения и кумирослужения. Порою,

особенно когда речь идет о гордости, почти религиозного

характера (конечно, патологически), порою не так очевидно

выраженной духовной патологии. Но кумир всегда имеет место.

Ему не всегда воздается поклонение религиозного типа, но часто

бывает, что в силу развития страсти, особенно когда это

монострасть (скупость у гоголевских помещиков в "Мертвых

душах"), все силы души по мере ее развития оказываются

поставленными на служение этой страсти. Так бывает практически

всегда. Единственное, что не так уж часто бывает (это тоже

патология), когда одна сверхценная страсть оказывается не

только определяющей, но и практически единственной. Все-таки и

другие какие-то страстишки подпирают эту, главную. Известно,

как Пушкин хвалил Шекспира, в отличие от Мольера: у Мольера

каждое лицо в характере имеет одну выраженную страстную

проблему, а у Шекспира человек объемен, как на голограмме.

Обычно так и есть, хотя бывает и развитие монострастной

природы. И уж в этих-то случаях характер служения своему

кумиру обеспечен.

Конечно, этот кумир всегда Я, но только в таких видах

страстей, как гордость, отчасти тщеславие (потому что для него

всегда необходим зритель) и уныние Я является в чистом виде. В

остальных же каким-то уродливым образом некоторая склонность Я

перерастает и становится уродливым принципом служения

этой страсти - так, что иногда не разберешь, что за этим стоит

все то же, только уродливо образовавшееся Я. Но в общем,

конечно, всегда Я. В этом смысле любая страсть патологична.

Патологична и как духовный акт, потому что в нем человек

обязан поклоняться Богу и Ему единому служить. В

патологическом духовном акте человек поклоняется и служит

иному существу или даже веществу, организованному или

хаотическому.

Как бы многообразно ни различались страсти, особенно если

иметь в виду не только страсть в чистом виде, а конкретность

ее выражения (помещики из "Мертвых душ" - от хорошего хозяина

Собакевича до "прорехи на человечестве" Плюшкина), от

страшного самоунижения в унынии до, наоборот, чрезмерности

превозношения в гордости, в механизме действия страстей и даже

в их природе всегда можно видеть некоторую цельность,

некоторое единство. Это цельность такого рода, как если бы

взять человека и вывернуть наизнанку, что выявит не просто его

безобразие, а безобразие вывороченное. Оно оказывается

некоторым образом цельным. Понятно, почему: ни диавол, ни

человеческая личность изобрести чего-нибудь новенького по

сравнению с актом Божественного создания не могут - это (увы

или к счастью?) не в их силах. Поэтому они могут двигаться по

тем же силовым линиям, только в противоположном направлении.

Каким бы невообразимым ни казался хаос и разрушение (и,

конечно, это всегда так и есть: во всей искаженной этике

падшего естества всегда есть хаос и разрушение, энтропия и

смерть), но вместе с тем внимательный взор обнаруживает некую

очень странную систему. Более того, систему даже гораздо более

упрощенную, почти схему, отчасти напоминающую настоящую схему

жизни (жизнь ведь тоже схематична, в том числе и нормальная

жизнь личности - смотрите "Путь ко спасению" епископа Феофана,

где дана великолепная схема, да еще и в динамике). Обратны

этому на самом деле жалкие потуги обезьяны Бога (?), хотя

схематичные и систематичные. Таким образом, во всем этом

многообразии проявляется пошлое и унылое единство.

Перейдем к самим страстям. Здесь принят обычный

восьмеричный принцип, окончательно утвержденный православным

аскетическим сознанием через Иоанна Кассиана Римлянина. После

него изменений здесь уже практически не было, и кто бы ни

писал, включая свт. Игнатия Брянчанинова, все исходили из этой

же схемы. Мы будем рассматривать страсти по одной схеме:

сначала общая нравственная платформа, или мотив, который

заключает в себе готовый принцип будущего развития этой

страсти; потом мы бегло взглянем на некоторые наиболее

стандартные и известные проявления этой страсти в обычной

действительности; потом обратим внимание на возможный конечный

результат (который, впрочем, всегда один: полное разрушение,

хотя до этого доходит у особых избранников сатаны, а в

основном бывают восхищены смертью люди на гораздо более ранних

этапах разрушения). Обращаю ваше внимание на то, что каждый

раз некая сторона личностного бытия становится по некоторым

причинам чрезвычайно значащей, сверхценной. Это значит, что

происходит дальнейшее раздробление цельности: ум отделился от

сердечного переживания, от волевых усилий. В каждой страсти

является это дисгармоничное выделение одной особенности,

иногда поразительно глупо. Кажется, глупее и неблагороднее,

чем дело обстоит со страстью чревообъядения, и не придумаешь.

1. Чревообъядение.

Абсолютно значимым в этой страсти становится плоть:

любовь к ее покою, довольству. Т.е. она сама пор себе

становится ценной, а значит, требующей того, чтобы ничто не

мешало этой самоценности плотского ощущения и переживания, а

наоборот, чтобы все, что только может быть, помогало и

способствовало культивированию переживания значимости этой

плотской природы. Это позорно не потому, что происходит

дисгармония, а потому, что понятно, что животные принципы

бытия при этом становятся не просто определяющими, но, по

сути, единственными. Страстью чревообъядения настолько

деформируется духовное начало, что кажется, будто оно вовсе не

присутствует в личности. Дело обстоит даже хуже: оно

присутствует, но как фактор, определяющий развитие этого

плотского начала, так что здесь больше, чем простая

дисгармония, не просто за счет этого начала как бы

уничтожается духовный фактор - он становится в подчиненное и

служащее положение. Это и есть кумиротворение.

Понятно, что в конечном итоге здесь, как и во всякой

другой страсти, работает еще и патологическим образом (не

только по степени, но и по содержанию) направленное самолюбие.

Речь идет не о том, чтобы животной, плотской стороны не

существовало - Бог не так создавал человека, но в том, что она

занимает такое выдающееся положение, есть особенная патология.

Обычные известные виды проявления этой страсти: простое

объедение, стремление к тому, чтобы как можно больше вместить

во чрево, причем дело не не просто в том, что это животный

процесс (недаром же отцы говорят об объедении без сытости,

когда можно есть и есть не потому, что ты много поработал или

представляешь собой физически такую мощную фигуру), а в том,

что требования плоти признаются обязательными и нужда в их

исполнении представляются человеку главной нуждой бытия.

Другие виды тоже известны: гортанобесие (любовь к особо

тонкой, вкусной, острой или сладкой, экзотической пище). Для

некоторых людей патологическим признаком осуществления этой

страсти является частоядение, то есть частая еда сверх

принятых норм, особенно когда речь идет об общественных

ситуациях (семья, монастырь). В таких случаях действует

еще и принцип тайноядения, имеющий специально этический

оттенок: чтобы не видели.

К людям церковным особенно относится нехранение и

уменьшение без всяких к тому оснований установленных Церковью

постов. Это не относится к тем случаям, когда на то существуют

объективные медицинские показания. Свт. Игнатий писал на

первой неделе Великого Поста своей сестре: "Тебе по

болезненности твоей необходимо вкушать говяжий бульон".

Простое же нарушение или уменьшение поста в силу собственного

желания есть вид страсти чревообъядения.

В нашей действительности, когда мы живем в России времен

ранней перестройки (сейчас уже не ранняя), это связано было

еще и с патологической заботой о еде, когда все носились как

угорелые по магазинам, набирая продукты. На самом деле это

тоже излишняя забота о еде, которая как раз и выявляет то

самое начало, тот нравственный фундамент, который лежит в

основе чревоугодия - плотоугодие, любовь к своей автономно

значимой плоти. Эта неправильная, излишняя любовь к жизни

плоти в своем развитии людей, даже не чуждых религиозных начал

и переживаний, приводит к осуществлению своей жизни совершенно

вдали от религиозных принципов самосознания и переживания. В

конечном итоге чем больше верность пище, тем меньше верность

Богу. Верность Богу, Церкви, правде, добродетели, людям

уходит, устраняется из жизни чревоугодника по мере развития

его страсти, особенно если этому способствуют какие-то

обстоятельства, требующие выбора. Это, конечно, не означает,

что толстые люди не бывают в церкви (чревоугодники, кстати, не

обязательно толстые).

2. Блуд.

Здесь мы почти ограничимся перечислениями, кроме указаний

на начальную нравственную платформу. В общем, она та же самая,

что и в чревоугодии. Она как бы имеет отношение к другим

органам, но в духовном ощущении они становятся не только

самоценными (и здесь есть та же самая дисгармония, то же

разделение природы человека на отдельные части, автономно

развивающиеся сами по себе), но и в некоторых случаях

единственно единственно ценными. Примеры такие есть и в

мужском, и в женском поле. Эту страсть провоцируют различные

общественные ситуации, общественное мнение, массовая культура

и то общее развитие строя жизни, при котором, во-первых, есть

непонимание цельности человеческой природы и значимости этой

цельности, а во-вторых, общее ощущение дозволенности того, что

не запрещено законом, т.е. чрезвычайное общее ослабление

нравственного уровня, растление общества и личной природы. Все

это очень серьезно, но есть еще и особенная личностная

ситуация, которая практически всегда провоцирует развитие

блудной страсти. Такой предпосылкой является то, что отцы

называют "нехранение чувств", причем имеются в виду чувства

как внешние органы (в первую очередь зрение здесь действует

развивающим эту страсть образом), но и чувства, эмоции, когда

они распадаются, распыляются, когда они не собраны в некое

ценностное единство, когда они не хранятся в строгом понимании

значимости их в нравственной жизни. Это практически всегда

создает неизбежную платформу для развития блудной страсти.

Обычные проявления понятны, их и называть не стоит.

Начальным этапом, совсем не нейтральным в нравственном

отношении, на что обращает внимание Сам Господь Иисус Христос

в Евангелии, является первичное блудное ощущение, помысл.

Конечно, там, где есть нехранение чувств и нет борьбы с

помыслами, существует склонность к тому, чтобы эта страсть

получала развитие. Таким образом, приятие нечистых помыслов и

услаждение ими - это всегда не только первый, но и существенно

важный этап, сам по себе уже являющийся проявлением этой

страсти.

Особо следует отметить при нашем понимании высокой

ценности христианского учения о браке, еще и некоторое

дополнительное нравственное отличие блуда от прелюбодеяния,

где все связано еще и с нарушением супружеской верности.

Пришла как-то ко мне женщина лет 40. Как водится, в

первый раз грехов нет. Это когда люди раз в неделю

исповедуются, грехов появляется много. Особых усилий не

потребовалось, чтобы, потянув за ниточку, вытащить и один

грех, и другой, и третий... И она каждый раз как бы ахала: и

это грех? И это грех? Я же никому ничего плохого не сделала.

То есть понятие о грехе такое: когда кому-то сделаешь плохо. И

когда я потянул за эту ниточку, она опять сказала: как, и это

грех? Так мы же друг другу только радость доставляли! Пришлось

объяснить, что грехом считается не то, что ты считаешь грехом,

а то, что противоположно Божественному знанию о правде Божией

и о правде осуществления человеком правды Божией в мире.

Короче говоря, грех есть то, о чем Бог говорит, что это грех.

Только тогда она махнула рукой и стала принимать все. Тут уж

не только о нехранении чувств приходится говорить - какое там

хранение, когда полное непонимание и неощущение.

Некоторые почему-то, как бы понимая саму по себе

разрушительную природу этой страсти, не всегда понимают,

почему-то, что в прелюбодеянии дополняется чрезвычайно мощный

дополнительный стимул разрушения брака.

И последнее: свт. Игнатий отмечал в 19 веке чтение

романов. Что же говорить о нынешних временах, когда половина

женского пола смотрит "Санта Барбару". Некоторые говорят: а

там ничего такого нет. Но подглядывание за этой квазилюбовной

жизнью интерес к этой стороне жизни - это, конечно, есть

развитие в своей душе той же самой блудной страсти, только как

бы несколько более причесанной средствами маскультуры.

Сюда же относятся танцы (по крайней мере с 20 века, а по

некоторым словам епископа Феофана, и с 19-го, когда они уже не

имели безобидного характера; о танцах же 20 века и говорить

нечего), животные ритмы рок-музыки, которые будоражат половые

инстинкты - короче говоря, вся массовая культура нашего века в

этом смысле совершенно одинакова. Конец здесь тот же самый:

нехранение верности и постепенное уничтожение всех духовных

оснований бытия, которые становятся чуждыми и ненужными.

03.04.96.

nrav-9 txt

Л Е К Ц И Я 9


Наши беседы о страстях будут неполными без осознания

того, какова по отношению к каждой страсти идеальная,

нормальная ситуация человеческой личности, стремящейся

воплотить в своей жизни идеалы христианства. Теоретически все

довольно просто, хотя и не совсем. По отношению к чревоугодию

все ясно: противоположность этой страсти - не чревоугодничать.

Так же, как и со всеми остальными: не блудить, не быть

сребролюбцем, не унывать, не печалиться, не гневаться и пр. Но

если по отношению к чревоугодию можно без особых, на первый

взгляд, размышлений понять, что такое не быть чревоугодником,

то по отношению к остальным страстям надо разобраться. Да и по

отношению к чревоугодию тоже не все так просто: что это значит

- не быть чревоугодником? Не есть? Это абсурд. Есть в меру?

Конечно. Но какова должна быть эта мера? Отцы аскеты здесь

дорожку проложили и дали возможность на некоторых образцах

увидеть, какова может быть тут мера, особенно в строгих

аскетических замыслах человека о самом себе и о том, как этот

замысел осуществить. У аввы Дорофея: ты ел столько-то хлеба -

съешь половину. Хватает? Еще уменьши. И делай так, пока не

дойдешь до той меры, пока тебе очевидно не будет хватать еды и

ты не скажешь: "Так жить нельзя".

Понятно, что такая мера может быть установлена,

во-первых, с хорошо работающим желудком. Но еще и с чутко

работающей совестью, потому что подсказать эту меру, границу

должен скорее не желудок, а совесть, потому что желудок, если

его предоставить самому себе, всегда будет требовать большего,

требовать излишества. А кроме того, чревоугодие состоит не

только в смысле количества, качества, времени принятия пищи,

но и в том, что страстное отношение к предмету страсти

оказывается потому таковым, что в нем нет духовного начала.

Как обрести духовное начало? Не просто по мере, которую

- без всякого христианского понимания - могут найти для себя

буддисты и кто угодно еще, а в христианском понимании.

По-видимому, здесь довольно простые подсказки предлагаются

довольно простым христианским опытом. Опыт этот у каждого

практикующего (как сказали бы католики) христианина всегда при

нем, но только верен ли этот опыт - вот вопрос. Мало кто из

христиан садится за стол, не прочитав предварительно "Отче

наш" или "Очи всех, Господи...". Но, как явствует из

известного в православных кругах анекдота, и лев может

сказать: "Очи всех, Господи..." Мы сейчас говорим не о

собственно молитве, а об отношении к страсти, об избавлении от

нее, о приведении себя к необходимой норме в отношении к

предмету страсти.

Насколько слова молитвы соответствуют внутреннему

содержанию каждый раз, когда они произносятся? Действительно

ли не просто формальная привычка руководит теми, кто их

произносит? В том-то и дело, что нормальное отношение к еде

как к не предмету страсти усваивается душой человека, его

личностью лишь тогда, когда отношение к пище действительно

реализуется в душе, как к дару Божиему, необходимому для

осуществления человеческой деятельности. Дар Божий нуждается в

благодарности, потому-то при завершении трапезы в обычной

христианской молитве прежде всего присутствуют слова

благодарения. И опять-таки важно, насколько благодарение

является внутренним содержанием души, когда человек произносит

эти слова, потому что благодарение по отношению к данной Богом

пище (хотя она и куплена только что в соседнем магазине)

определяет его внутреннее состояние. И когда будет так, то

можно будет сказать, что страсть к еде отсутствует, ее не

может быть.

Точно так же и по отношению к блуду. Ведь дело не только

в том, чтобы не согрешать очевидным образом или в помыслах.

Дело в том, какова должна быть норма, диктуемая христианским

нравственным сознанием. Мы прекрасно знаем, что как бы ни была

тяжела антинравственная и вненравственная ситуация в мире, во

всяком случае в мире постхристианском - и западном, и нашем,

российском, - все-таки немало найдется людей, далеких от

Церкви и не знающих христианства, но не обязательно живущих

постоянно блудными действиями и даже блудными помыслами.

Конечно, с течением времени все реже можно найти такого рода

людей и все меньше эти люди оказываются не подверженными

блудной страсти, но они все-таки есть. Но если есть, то значит

ли, что эти люди по отношению к блудной страсти находятся в

необходимой норме, предлагаемой нравственным христианским

сознанием?

Видимо, и без долгих размышлений можно сказать, что

этого, видимо, недостаточно. А с другой стороны, известно и

то, что некоторые святые отцы говорили о блудном браке, т.е.

браке как бы законном (когда узаконенность существует в

таинстве браковенчания или в той форме, которая принята в

государстве), но при котором супруги живут практически в

блудной страсти. Во все времена существует разница между женой

и гетерой, и эта разница диктуется не только бытовыми

особенностями проведения жизни (общее хозяйство и пр.). Но

даже в том случае, когда брак церковно узаконен, он все равно

может быть блудным - когда главным содержанием семейной жизни

оказываются автономно существующие и безусловно ценностные

отношения плотские, а все остальное существует либо как

приложение, либо как декорация.

Были у меня двое знакомых, они учились на курс младше

меня в институте. Хорошие ребята, и с первых же месяцев нам

было ясно, что они, вероятно, будут мужем и женой, что и

осуществилось. На первом курсе они многим интересовались,

начинали захаживать в церковь, хотя и не очень активно. По

крайней мере общие культурные интересы у них были. А потом они

поженились, и стало заметно (особенно когда закончили

институт), что они отдалились от всех. Представить, что у них

началась либо тяжелая драматическая семейная ситуация, либо

что они как бы ушли в иную страстную область (от политики до

спорта) было невозможно. Как-то я пошел к ним. Они встретили

меня приветливо, доброжелательно, но как-то скучно. Довольно

скоро стало заметно, что я им совершенно не нужен, а в

разговоре выяснилось, что и никто им не нужен. Я предложил им

принесенные с собой книжки, но они их не заинтересовали. "Чем

же вы живете?" - "Ну, ребенок, семья..."

То, что это брак - несомненно. То, что это брак не

христианский - тоже несомненно. Но даже если там интимные

отношения и не занимают чрезвычайного места, я был готов

назвать этот брак в широком смысле слова блудным, потому что в

нем есть существенное заблуждение относительно цели брака.

Заблудились ребята. По слову апостола, любовь обладает даром

расширять сердце, а когда сердце, наоборот, суживается до

пределов двух и никто больше не нужен, невольно сомневаешься:

любовь ли это?

Какой же здесь может быть образец? Конечно, их немало в

христианской истории, но мне бы хотелось привести вам пример

из истории ветхозаветной. Пример, на мой взгляд, потрясающий.

И если бы подобное духовное отношение к браку было бы у всех

христиан, то можно было бы сказать, что никогда ни один

христианин не встретился бы со страстью блуда, разве что в

виде существующих помимо его воли и быстро прогоняемых

помыслов. Это пример из книги Товита. Когда Товия взял себе

жену Сарру, совершилось бракосочетание.

"Когда окончили ужин, ввели к ней Товию. Он же идя

вспомнил слова Рафаила и взял курильницу, и положил сердце и

печень рыбы, и курил. Демон, ощутив этот запах, убежал в

верхние страны Египта, и связал его Ангел.

Когда они остались в комнате вдвоем, Товия встал с

постели и сказал: встань, сестра, и помолимся, чтобы Господь

помиловал нас. И начал Товия говорить: благословен Ты, Боже

отцов наших, и благословенно имя Твое святое и славное во

веки! Да благословляют Тебя небеса и все творения Твои! Ты

сотворил Адама и дал ему помощницею Еву, подпорою - жену его.

От них произошел род человеческий. Ты сказал: нехорошо быть

человеку одному, сотворим помощника, подобного ему. И ныне,

Господи, я беру сию сестру мою не для удовлетворения похоти,

но поистине как жену: благоволи же помиловать меня, и дай мне

состариться с нею! И она сказала с ним: аминь. И оба спокойно

спали в эту ночь" (Тов. 8:1-9).

Сомневаюсь, чтобы нашлось среди христиан много таких, кто

вступил в христианский брак (а ведь это Ветхий Завет!) и начал

вот так свою брачную жизнь. Начало брачной жизни является

начальной точкой вектора, определяющего все состояние, все

содержание брачной жизни. Но дело даже не в этом - такого рода

начало, нелицемерное и безусловно духовное, дает возможность

предположить, что вряд ли продолжение будет иным.

Вот противоположность страсти блуда - духовное проведение

семейной жизни, т.е. главное стремление - жить со своей женой

так, что ты понимаешь, что по одному вам спасаться трудно, а

лучше всего спасаться вместе. И тогда блуд может существовать

только как некая случайность, может быть, попущенная

промыслительно как избавление от других, более тяжких страстей

- например, от гордости.

Точно так же страсть сребролюбия, о которой мы сейчас

будем говорить, имеет свое существенное противоположное

нравственное начало.

3. Сребролюбие.

У этой страсти, если иметь в виду ее объект и даже

содержание, почти иррациональный характер. Это особенно

становится заметным на крайних примерах - например, это те

образцы, которые предложил Н.В. Гоголь в "Мертвых душах". Все

скупцы и сребролюбцы, а какие разные! Если, скажем, о

Собакевиче можно говорить как о чем-то иррациональном, то

Плюшкин и впрямь нечто иррациональное.

Скупой Рыцарь мог быть очарован звоном и блеском

дублонов, другие скупцы - мыслью о приобретении на эти дублоны

дачи, "мерседеса", 25 костюмов и еще чего угодно (фантазия у

каждого своя). Но по теперешним временам для какого-нибудь,

скажем, банкира, просто лишний нулик, выскочивший в

компьютере, представляет собой ценность просто сам по себе,

без дальнейших воображений о том, что этот нулик означает в

материализованном виде.

Сама пляска этих нулей так иррационально сладостна сама

по себе, что и впрямь, когда речь идет о предельных

проявлениях этой страсти, можно видеть ее иррациональный

характер. Для сознания же религиозного она иррациональна даже

в довольно простых и обычных, заурядных проявлениях, о которых

и говорить не хочется. Ну подумаешь, хочется человеку на

другую работу, хочется чуть побольше заработать - так это же

совершенно нормально. И даже батюшка посоветует: иди (особенно

если не знает толком всех обстоятельств).

Иррациональна эта страсть потому, что раскрывается как

область умиротворения. Еще понятно (хотя для христианского

сознания и с трудом), что предметом страсти и кумиротворения

может быть разделившаяся в грехопадении личность - некая ее