Прот. В. Свешников. Лекции по нравственному богословию
Вид материала | Лекции |
- Программа прот. В. Свешников Предмет, содержание, назначение и смыслы этического знания., 178.53kb.
- Прот. Артемий Владимиров Прот, 1986.33kb.
- прот. В. Воробьев, 1993 / 1994, 4009.4kb.
- Лекции по догматическому богословию еп. Антоний (Пантелич), профессор рпи, фб, 2-е, 768.63kb.
- Лекции по сранительному богословию еп. Антоний (Пантелич), профессор рпи, фб, 2-е высшее,, 338.17kb.
- Серегин Сергей Борисович и о. директора по персоналу ООО «ук «Группа «газ» и Свешников, 31.12kb.
- Критерии оценки качества лекции, 33.79kb.
- Протоиерей владислав свешников очерки христианской этики, 12426.37kb.
- Курс лекций по сравнительному богословию московская Духовная Академия и Семинария, 1642.99kb.
- Сборник статей по основному богословию и апологетике: свидетельства известных ученых, 640.35kb.
другое слово: "Будьте милосерды, как и Отец ваш милосерд" (Лк.
6), Причем понятно, что слово "как" выражает здесь не степень,
а направление, вектор. Здесь можно подставить любое
положительное нравственное стремление, предлагаемое Евангелием
ли, святыми отцами ли. Что угодно можно подставить - и перед
нами как бы готовый алгоритм если не для осуществления, то по
крайней мере для понимания. Это "как" означает в таком случае:
все, что только может быть хоть как-то нравственно осознано
(любое жизненное явление, имеющее нравственно-этическое
содержание), может осуществляться в том направлении, когда ты
говоришь: "как Отец Небесный". Это "как" приобретает всеобщий
характер и дает возможность во всей полноте, включающей
содержание этической жизни, этим же алгоритмом постоянно
пользоваться. То есть совсем уж попросту говоря (но это будет
совсем уж сильное упрощение): взглядывать на всякие возможноые
и существующие, уже сделанные действия и про себя подумывать:
а как это с позиции Отца Небесного? Это некое начальное,
предварительное упрощение, хотя отчасти оно и может помогать и
многим на первых порах помогало, хотя, к сожалению, не все
начинающие этим простым способом пользовались.
Сверхзаконное требование совершенства (совершенства
полного и по содержанию, и по степени) представляет собою ту
уникальную особенность нравственного устройства, которая
свойственна только христианскому знанию и самосознанию.
Можно сказать, что буддизм по многим пунктам нравственного
знания и стремлений выдвигает требования, близкие к
христианским. Но это не так. Так могут сказать только плохо
знающие буддизм. Потому что, как всякое человеческое
изобретение, буддизм неизбежно ограничен - прежде всего
содержанием: как бы он ни был разработан, остается некоторый
набор нравственных ценностей, который представляет собой не
просто перечень, хотя бы и алгоритмов, - он заключает в себе
все. То, что сверх этого набора, уже сюда не входит.
Христианская же нравственность иная, потому что она включает в
себя все содержание человеческой жизни.
Несовершенство буддизма состоит еще и в том, что
некоторые нравственные нормы (не говоря уж о
духовно-философских нормах) либо бессодержательны, либо
антипатичны для объективного христианского самосознания.
В-третьих, закон Евангельской нравственной жизни является
новым по сравнению с любым другим и даже ветхозаветным по
содержанию и по форме, т.к. он полагает сущность нравоучения
не в казуистических (законнических, нормативных) предписаниях,
а в общих нравственных принципах и в высочайшем идеале
христианской нравственности - идеале, который в христианском
сознании является живым идеалом, потому что он воплощен вполне
в бытии здесь, на земле, Богочеловека, а отчасти воплощен в
жизни святых. Во всяком случае дело не в нормативных
предписаниях, а в общих нравственных принципах и в идеале.
Поэтому требует от своих последователей не исполнения норм, а
если исполнения норм, то оно является только показателем того,
что он требует, а требует он от своих последователей
перерождения. Перерождения по нравственной настроенности, по
сердечным чувствам и помышлениям - вообще по всему личностному
строю. Правда, непонятно, что чему должно предшествовать
(возрождение таинственное - возрождению по самосознанию или
наоборот) потому что, вероятно, некоторые начальные принципы
нравственного самосознания, как и любого другого, должны
все-таки предшествовать таинственному возрождению в купели
пакибытия. Потому-то и говорится: идите и научите все народы,
крестяще их. То есть сначала идите и научите - нравственное
научение необходимо и должно предшествовать таинственному
перерождению. Но затем идет жизнь. И в этой-то жизни,
начинающейся в результате таинственного возрождения, и
осуществляется (или не осуществляется) то самое перерождение,
которое и делает из человека новую тварь не только
таинственно, но и по всему содержанию его жизни. Перерождается
личность, становится иной, как об этом забавно рассказывает в
одной из проповедей епископ Феофан Затворник: был один человек
разбойником и перестал им быть, переродился. И вот однажды
приходят к нему товарищи и стучат ему в окно, свистят, зовут к
себе. Он не отзывается. Они еще пуще кричат: что же ты не
отзываешься? мы те-то! "Вы-то те, - говорит он, - а я уже не
тот".
Поразительно, что вместе с тем личность идентифицирует
себя с тем, прежним. Она не говорит о себе, что, скажем, я не
Иван Иваныч Иванов, а идентифицирует себя по биографии. Любая
личность, даже переродившаяся, знает, что в некотором смысле
она остается безусловно тем же самым человеком, потому что
перерождение хотя и делает человека новым, но на том самом
материале, который представлял собою прежний человек, и таким
образом, что нечто существенное из центра личности остается
неизменным (и не только из центра, но и периферийное), так что
и будучи перерожденным, он говорит: я и тот же, и не тот же.
Этот "не тот же", этот новый и заключает прежде всего,
что в нем в соответствии с христианскими идеалами,
появившимися у него в результате приятия верой и любовью, в
соответствии с установками, которые действуют в этих идеалах,
в соответствии с общими принципами, которые предлагаются для
того, чтобы эта новая личность переродилась (а не для того,
чтобы она исполнила новый перечень), чтобы у не стал иной
духовно-нравственный мир, чтобы другое главное определяло ее
нравственный мир, ее отношение ко всему. Это определяющее,
которое выразить словами не так просто, каждый человек по
некоторому внутреннему самоощущению знает и потому понимает,
когда об этом говорит кто-то другой.
Эти общие принципы просто показывают для новой личности,
что является определяющим в его жизни и как можно осуществлять
проверку. В конечном плане в этом смысле любые заповеди и
описания нравственной жизни, данные, скажем, в Добротолюбии,
носят характер критериев и ориентиров - не более. Но на самом
деле это очень многое, что позволяет человеку, желающему жить
по-христиански, все время посматривать, как осуществляется его
жизнь, в соответствии ли с этими критериями или нет. Он судит
не по внешнему поведению, потому что оно для любого человека,
даже едва начавшего жить в соответствии с христианскими
принципами, вещь слишком простая, слишком очевидная. Тут не
спутаешь, разве что очень уж захочешь спутать или неохота
каяться, будучи довольным собою. Но для нормального человека с
христианским сознанием все понятно. И не во внешних нормах
дело, а именно во внутреннем устройстве, которое и определяет
внешний способ поведения и дает возможность постоянной
покаянной работы. Потому что понятно: определять-то
определяет, а силенок не хватает. Благодатный закон - это не
просто закон, а благодатная действительность новой жизни,
связанная со всем таинственным строем Церкви и со Христом.
Внутреннее христианское устройство важно для того, чтобы
входя в него, определять и оценивать все, что тобою
осуществляется, и постоянно пребывать в покаянном устроении.
Для человека немощного, каковым является каждый из нас,
могут открыться такие перспективы, что он скажет: нет,
христианство не для меня; это такие невероятные высоты, что
лучше уж я буду жить попроще. Ему лень жить напряженно и
трудно. Но если опытом новой жизни он уже узнал свое новое
внутреннее устройство, он уже никогда от него до конца убежать
не сможет. Он может искривлять в себе и своем понимании то,
что ему предложено, может даже ненавидеть это или нагло и
дерзко попирать под влиянием бесовских сил, но он уже знает,
что правда скрывается в том мире, который для него открылся,
но сразу же и закрылся, потому что он не захотел дальше
совершенствовать свое внутреннее устройство в корреляции с
этим миром.
Напомню то, что каждому известно по личному опыту:
Христос властно, свободно и любовно взыскует каждого, кто хоть
раз Его услышал и в конечном итоге не оставляет его. Поэтому,
как ни странно, и у такого человека, хоть и в искривленном
виде, осуществляется жизнь, связанная с христианским
нравственным самосознанием. Эти сердечные интуитивные чувства
и помышления, которые однажды вошли в человеческую личность,
каким-то таинственным образом напоминают человеку: ты был
однажды возрожден и можешь снова возродиться и жить в
состоянии возрождения.
Ничего подобного нет ни в одном другом, тем более в
нормативном, законническом нравственном устройстве, которое не
требует ничего более, чем знание норм и предписаний и их
исполнения. Поэтому в некотором смысле это устройство труднее.
Это только кажется, что христианство труднее. По сути, в
главном, - да. Но то и правда в конечном итоге неисполнимо, а
перерождение требует в конечном итоге только личного согласия.
Но это подвиг.
В-четвертых, собственно говоря, никакое иное нравственное
устройство (даже и ветхозаветное) никаких средств для
осуществления нравственной жизни предложить не может. В лучшем
случае - система знаний, а во всем остальном ты предоставлен
сам себе, одинокий человек в пустом мире. Христианская
нравственная жизнь иная, потому что она радостно покорена
закону и действильности благодатным, это новое поле
благодатной жизни не просто энергетически усиливает (как
говорят экстрасенсы, которые ищут Крещения, чтобы набраться
христианской энергетики), а от того, что принявший высшие
нравственные христианские идеалы, таинственно перерожденный и
постоянно покаянно перерождающийся личностно человек по самой
природе вещей оказывается живущим в том благодатном
пространстве новой жизни, где он действует лишь синергетически
- как соработник Божий. Это немало, потому что это требует
подвижнического отчасти разового, а отчасти постоянного
внутреннего согласия. Но дело уже совершается в некотором
смысле как бы автоматически - Господу содействующе,
осуществляет жизнь человека нового строя, стремящегося прежде
всего быть в со-бытии с Богом. Новая благодатная
действительность для того человека, который к этой благодати
стремится, и предоставляет ему средства к нравственным
осуществлениям своего бытия. Оно другим быть и не может, все
остальное - только в помощь.
Есть такой маленький рассказ (кажется, он приведен в
4-томнике о подвижниках благочестия России 18-19 вв.), который
помогает это уяснить. Рассказывается там, что к некому батюшке
собрались на день Ангела гости, в числе которых был некий
офицер, вероятно, не очень глубокий по духовно-нравственному
устроению. Он-то и завел разговор за столом о том, что,
конечно, заповеди Божьи - дело хорошее и идеалы христианские -
тоже замечательные, но кто же может все это исполнить? Это все
- не для среднего человека. Но настал момент в этом вечере,
когда этот офицер, наложив полное блюдо конфет и сказал своей
маленькой дочери: "Отнеси-ка батюшке". Блюдо, которое,
конечно, она и поднять бы не смогла. Но она встала и пошла к
блюду, а офицер встал сзади и вместе с ней это блюдо поднял и
понес. И батюшка сказал ему: "Вот тебе и живой пример, как
совершается дело нравственной жизни. Готовность и послушание -
с твоей стороны, а реальность высокой силы - с Божественной
стороны. Вместе они делают так, что кажущееся невозможным
оказывается реальным".
В-пятых, новый закон Моисеев (Христов?) по мотивам и
побуждениям к нравственной деятельности действует на человека
не обещанием благ земных, как ветхий закон, и даже не
обещанием небесных благ (на что ориентируются многие вполне
добрые христиане, и это, в общем-то, не самое худое). Суть
здесь иная, потому что этот закон обращается к чувству
сыновней любви к Господу и Спасителю, призывающему всех своих
чад к безраздельному единению с Собой.
07.02.96.
nrav-4 txt
Л Е К Ц И Я 4
Сегодня мы должны хотя бы бегло взглянуть на место
теоретической этики, а значит и практической нравственной
жизни, в круге других познаний, относящихся к гуманитарной
области, а еще точнее - в круге наук о человеке и с человеком
непосредственно связанных.
Прежде всего обратимся к той науке, которая имела
довольно дерзновенную претензию называться наукой нак, т.е. к
философии. Связь этики с философией бесспорна по крйней мере
потому, что значительная часть философских систем как школ,
так и систем, связанных с творчеством уникальной личности,
почти всегда включает в себя (по крайней мере как один из
разделов) этику, поскольку в ней содержится понимание
ценностных начал человеческой жизни и места человека в общей
картине жизни - не биологического и тем более не
поверхностно-символического, а ценностно-практического
понимания.
Но даже если вообразить некоторое число систем, которые
специально этические вопросы не рассматривают, и представить
себе, что они всегда состоят только из двух частей - онтологии
и гносеологии - то мы обнаружим, что этическое переживание и
ощущение пронизывает даже наиболее отвлеченное содержание этих
систем. И это понятно: при максимально мыслимой отвлеченности
человеческого мышления в его процессах принимает участие
человеческая личность, которая пытается получить, с одной
стороны, полное, а с другой стороны, не ложное и совершенное
познание о мире и о самом познании. Помимо собственно
личностных начал не может обойтись никто в самих процессах
такого рода мышления. Но эти личностные начала неизбежно
пронизаны нравственными смыслами и ощущениями, потому что
любой человек, осознающий свое место в мире и в своих
отношениях с миром, особенно с миром высших отношений и с
миром человеческих личностей, это свое ощущение не может не
выразить, даже и невольно.
Попытаемся на основе грубой и довольно бессодержательной
схемы прежнего диамата вообразить себе, что все виды
философского знания по типу отношения к предмету знания
рассматриваются либо как материалистические, либо как
идеалистические. В этом случае мы обнаружим, что философские
учения, в которых, положим, идет речь хотя бы просто о мире в
его автономном начале и автономном (в зависимости от творения
свыше) содержании, содержат вполне определенное нравственное
начало, которое, по сути будучи атеистическим, тем самым
неизбежно вносит и соответствующие этические характеристики
даже в самые отвлеченные представления о мире и его
содержании. Равно как и любая креационная модель,
представленная в любой философской системе, даже если она
будет почти исключительно деистической, вместе с тем будет
вносить определенное личностное содержательное этическое
начало в общие представления человека о его месте в мире, о
его отношении к миру.
Если же мы будем рассматривать с этой целью любое
создание философской школы или личностное философское
произведение - например, Плотина с его представлениями о
божестве как исключительно отвлеченном от мира высшем начале,
- мы неизбежно обнаружим то этическое содержание, которое
носит в себе хотя бы некоторые нравственные черты, довольно
сильно отличающиеся от личностных этических черт тех
философов, которые стояли вне этих представлений. Хотя бы
такая нравственная особенность, как уважение к человеческой
личности, или уважение к процессам мышления как проявлениям
творчества человеческой личности. И наоборот, мы встретим во
многих даже и не столь отвлеченных, но построенных на основе
безбожных, автономных представлений о мире системах этическое
неуважение к человеческой личности и непонимание сущности
человеческой природы.
Точно так же представления о месте человека в обществе,
относящееся к области социологических проблем философии,
рассматриваются в зависимости от направления этих проблем
совершенно очевидным, практически прямым текстом. И те
социально-философские учения, которые видимо пронизаны хотя бы
некоторыми нравственными представлениями (хотя бы о
соцйиальной справедливости), если эти представления
ориентированы не на личность человека, а лишь на определенные
социальные слои, - эти учения имеют совершенно иной этический
характер, чем отвлеченные от таких очевидных этических
понятий, как справедливость (персоналистские учения Бердяева и
др.). Понятно, что любой тип познания, даже относящийся к
теории познания, все равно пронизан этическим ощущением.
Тем более если рассматривать антропологию как комплекс
представлений и теоретического знания о человеке, его
происхождении и месте в мире, то здесь мы по самой природе
вещей встречаемся с очевидным этическим переживанием или, как
минимум, с этической пронизанностью различных
антропологических систем. Ясно, что те антропологические
системы, которые связаны с пониманием сотворения человека
Богом (и тем более - с сотворением человека Богом по Своему
образу и подобию), в этическом отношении довольно сильно
отличаются по смыслу и содержанию от тех антропологических
предствлений и понятий, которые не связаны с пониманием
человека как создания божественного.
В круге наук о человеке с этикой связана психология,
которая занимается практически тем же, что содержится и в
этике, кроме ценностного аспекта. То есть психология, как и
этика, рассматривает вопросы темперамента, стресса,
фрустрации, мотивации, ощущений и т.п., но конкретное
содержание психологии, не будучи связанным с ценностным
пониманием круга внутреннего мира человеческой жизни, и
оценивается в зависимости от того, как человеческие желания
для людей этически-релегиозных представлений связаны с волей
Божией, а для других людей - с теми представлениями о должном,
о благе, о высшей радости, которые так или иначе присутствуют
в любых этических теориях и умозрениях.
Еще более определенно этические представления пронизывают
круги прикладных наук, относящихся к человеку - таких, как
история. В зависимости от общих этических представлений и
конкретной этической направленности могут рассматриваться как
общие закономерности, так и вполне конкретные исторические
движения или определенные исторические личности. Скажем, Иосиф
Сталин и обслуживавший его Сергей Эйзенштейн. Оба они, не
будучи историками, имели исторические знания и рассматривала
фигуру Ивана Грозного, да и весь круг лиц и явлений, связанных
с ним, с точки зрения этики иначе, чем Ключевский. Например,
Курбский определенным образом рассматривался кругом лиц,
имеющих некоторые исторические знания (да и некоторыми
учебниками, имеющими государственнический тип осознания, при
котором даже общенациональные этические представления
оказываются второстепенныим). В этом смысле почти все русские
историки (даже 19 века), будучи личностно определенным образом
связанными с православием (во всяком случае интимными
личностными переживаниями), в своих исторических
представлениях неожиданно нередко оказывались плохими этиками,
плохими нравственными богословами, потому что в своих
представлениях о личностях отдавали предпочтение
государственническим оценкам, которые находились вне
христианского осознания и понимания человеческой личности
(даже в самых общих представлениях, например, о милосердии).