Прот. В. Свешников. Лекции по нравственному богословию

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 30

всего надо иметь в виду, что само слово "грех" переводится

обратно на греческий как "амартия", что одновременно значит

"ошибка". Тогда мы вынуждены будем говорить и об ошибках в

интеллектуальном устройстве, т.е. об ошибках ума, которые

могут и должны быть рассмотрены как грехи общего порядка. И

тогда, если мы говорим о грехах ума, мы прежде всего применяем

слово "ложь", хотя это не только грех ума, но часто бывает

поведенческой.

Совсем общие греховные движения в области умественной

жизни - рационализм, идеологизмы - относятся к общим ошибкам

ума, но кроме того речь всегда идет и о частных ошибках ума -

о ложных мыслях и о лжи, выражаемой вместо правды.

Объективность и субъективность, связанные с внутренним

миром человека и с тем, насколько и каким конкретно образом

усваиваются нравственные установки и насколько сами эти

установки имеют объективный характер или являются плодом

деятельности иногда отдельных личностей, но и как плод

деятельности общества эти установки в довольно большой степени

пронизаны всякой и всяческой нравственной ложью.

Мы будем говорить о нравственной жизни, а значит об

области совестных переживаний, прежде всего насколько они

имеют выход реальный, конкретный и творческий (этот выход

называется, понятно, покаянием).

Чрезвычайно важно в связи с творческим покаянным

саморазвитием личности имеют два понятия: целеполагание

(нравственные цели человеческой жизни) и стремление к

преодолению себя (которое обозначается как подвиг и является

одной из главных реальностей положительной нравственной

ситуации).

Чрезвычайно важным в общем понимании нравственного бытия

является достоинство человеческой личности.

В области подвижнической (через год) мы будем заниматься

тем строем нравственной практики, которая относится к

жертвенному служению и аскетике.

Слово, которое взято из области иной, не нравственной, но

которое вошло в общие философские и этические лексиконы:

энтропия. Стремление, осознанное или неосознанное (чаще), к

хаосу, разрушению и саморазрушению. Речь идет о любой системе,

но сейчас мы имеем в виду систему человеческой личности,

которая имеет значение ровно настолько, насколько не

оказывается того высшего, чем человек, начала, с которым

человеческая личность связана. Тогда энтропия как стремление к

хаосу неизбежна.

31.01.95.

nrav-3 txt

Л Е К Ц И Я 3

Позволю себе резко заскочить вперед по курсу сочиненной

мною программы, потому что вижу в этом некоторую

необходимость, которую я видел и прежде, на прошлых курсах.

То, что это перескок, вы обнаружите, несомненно, сами и сразу,

потому что по обычным механическим способам передвижения,

когда телега оказывается впереди лошади и когда хоть

сколько-то беря при любом рассуждении один из элементов

рассмотрения хронологически резко заскакивать и хронологически

вперед.И, скажем, прежде чем рассмотреть некоторые общие

принципы, которые нами не до конца рассмотрены, в некотором

смысле ист орические особенности греховной жизни и вообще, как

я и гворил, посмотреть новозаветными глазами на данность

греховного человечества, чтобы потому же в связи с этим

взглядом на довльно печальную данность начинрать говорить о

заданности и каким образом эту заданность осуществить.

Понятно, при этом имеются в виду наиболее общие

принципы осуществления, потому что каждый осуществляется кроме

того еще и по-своему, да иначе и быть не может, лишь бы это

"по-своему" не шло вразрез с общими установками, потому что

тогда и получится так, как в христианской жизни как бы

получается: Бог нас хочет спасти по-своему, а мы хотим

спасаться по-своему. И оказывается, что ничего не получается.

Но хорошо, когда есть и такой опыт, лишь бы этот опыт, принося

шишки, приводил к желанию, чтобы впредь шишек не было, а

значит, все-таки не избегать общих законов, понятий и

предпосылок.

Вместе с тем я резко забегу вперед и попытаюсь дать вам

представление о том, чем отличается новозаветное нравственное

устройство (что и должно быть главным предметом нашего

изучения) от ветхозаветного и тем самым от всякого другого и

(добавим словечко "даже") даже от ветхозаветного. "Даже" -

понятно, потому что ветхозаветное нравственное устройство -

все-таки Богооткровенное устройство, и вместе с тем - даже от

ветхозаветного закона новоя нравственность, евангельская,

отличается настолько, что она и установлена Тем, Кто пришел,

да спасется Им мир так, что Он и Сам употребил это слово:

"Заповедь новую даю вам". И это, конечно, прежде всего

относится к главной заповеди прямо по контексту: любите друг

друга. Хотя эта заповедь была вовсе не знакома ни

ветхозаветному человечеству по самому смыслу заповедей

Моисеева закона, ни вообще нравственному ощущению, даже

натуральному, человека, нередко далекого от всякой нормативной

этики.

"Заповедь новую даю вам" - это новозаповеданный

нравственный строй решительно отличается и по главной

заповеди, и по смыслу и содержанию всего вообще, чо можно

определить и содержательно ввести в понимание нравственного

устройства.

Итак, нравственный Евангельский закон, новый, во-первых,

по самой своей сути. Слово "закон" мы применяем с большой

степенью относительности, потому что кажется, что эти два

слова вовсе несоединимы. Закон свободы и сыновнего отношения к

Небесному Отцу, а не закон детоводительства и рабства. Что это

означает, во-первых, практически, а во-вторых, по сути?

Практически кажется, что порою в самых разных проявлениях

человек, не только знающий, но и принявший для своего

внутреннего руководства в жизни Евангельский закон, по

поступкам и по любой внешней нравственной оценке этих

поступков, которая могла бы быть сделана со стороны, не

отличается или ускользающе мало отличается от человека,

который живет либо по некоторым законническим принципам, либо

по своим нравственным ощущениям.

Мы в прошлый раз говорили, что известны два основных типа

нравственного устройства по отношению к ним и, соответственно,

по жизненной практике. В промежутке между двумя основными

типами есть множество различных нюансов и степеней отличия от

крайних форм. Итак, первый - это чисто законнический, т.е.

нормативный, когда все содержание нравственности можно уложить

в некий перечень - либо в самом общем виде (декалог Моисея),

либо в виде гораздо более детально разработанном (как,

положим, был предложен закон Моисеев, но уже в развернутом

виде после его второго путешествия на гору, а в еще более

развернутом виде - в книжническом стремлении как можно

подробнее детализировать и расшифровать этот закон и так или

иначе превратить его в перечень того, что следует, и того,

чего не следует делать). Или, например, такого же рода перечни

вполне легко уживаются в новозаветнрой практике с нашим как бы

новозаветным сознанием в виде, например, перечней грехов во

всяких сборниках, дающихся в подспорье к исповеди. Таким

образом, на этот перечень и ориентируется человек, полагая

необходимым для общества именно такой тип нравственного

устройства. Это номистический тип (законнический).

Второй тип - аномистический, или антиномистический,

который основан на том, что целью и главным соджержанием

нравственной жизни предлагается оощущение и переживание

довольства, или блаженства, в собственном внутреннем мире -

при том, что он соответствует тем внутренним и внешним

представлениям, данным в некоей философской системе или где

угодно, в зависимости от того, что каждый возьмет для себя за

образец (образец не номистического плана, а

настроенчески-переживательского).

Главный мотив и стимул нравственной жизни в таком случае

и оказывается стремление найти удовлетворение от своей жизни в

ее соответствии этим принятым устройствам. В общем, это некое

как бы полубессодержательное блаженство.

Оказывается, что Евангельский закон противоположен по

своей сущности и тому, и другому устройству. Кажется, в

Евангелии можно найти много прямых цитат, которые противоречат

такому сознанию. Например, Христос в Нагорной проповеди

говорит: "Я пришел не нарушить закон, но исполнить". Таким

образом, исполнение закона как удовлетворение перечню должного

и недолжного, кажется, в соответствии с буквальным смыслом

этих слов становится основанием для тех, кто теоретически и

прктически стремится выстроить свою жизнь на основе перечня.

Но суть дела как раз и состоит в том, что как только

внешние нормы (хотя они и могут быть такими же, какие

предлагаются то ли по натуральному нравственному ощущению, то

ли по любому ветхозаветному или взятому из сборника "Общая

исповедь" перечню) - как только эти внешние нормы становятся

основанием и содержанием нравственной жизни, из нравственной

жизни уходит то главное, чем должен жить христианин (Христос и

его, христианина, сыновнее отношение к Богу). Потому что в

перечневой, или нормативной, нравственности суть дела только в

исполнении норм и состоит; суть дела в нравственности

христианской и, соответственно, в нравственном христианском

законе, состоит в том, чтобы не терять сыновнего единства с

Богом, а утерянное или утраченное восстанавливать. В таком

случае эти нормы, содержащиеся в перечне, оказываются не

только автономно не значащими, но почти ничего не значащими и

не имеющими значения, кроме разве что значения указателей

того, что если отклонишься в сторону от такой нормы, скорее

всего окажешься вне того нравственного пространста, в котором

осуществляется единство с Богом, со Христом. А если будешь эти

посматривать на эти ориентиры, помогающие тебе не сбиться с

пути, не оказаться вне этого нравственного пространства, то

скорее всего в нем и будешь. Таким образом и будет

осуществляться то отношение к нравственному закону, которое

напрочь опровергает его автономное значение само по себе.

Да, привязанный к закону - раб закона. Привязанный к

закону человек может ли вообще считать закон сколько-нибуль

ценным? Конечно, до Христа - безусловно, хотя бы потому, что

по учению Послания к Римлянам ап. Павла закон указывает как

минимум на личное бессилие в творении заповедей. И во-вторых,

закон указывает на постоянное и неизбежное действие в душе и в

жизни греха, но и дает возможность (и тут он оказывается

детоводителем) ребенка в нравственной жизни (а не узнавшие

Христа все - дети в нравственной жизни), держась за этот

закон, дойти в то время по крайней мере, когда Христос уже

действует как реальность (в новозаветное время, т.е. последние

2 000 лет), держась за поручни этого закона, дойти наконец и

до Христа, если будешь твердо держаться за детоводителя.

В беззаконническом начале поведенчески может удивительным

образом содержаться ровно то же самое, что и у человека

законнического строя (проявления в отношении к людям, к

работе, природе), но и в этом случае для человека, живущего

автономным сознание собственной радости, помимо со-действия и

со-бытия со Христом, оказывается главным это (?). В таком

случае и первое, и второе устройства одинаково оказываются

рабскими, они привязывают человека, но в одном случаем -

перечнем законнических норм, в другом - необходимостью

ориентироваться на свои настроения, которые к тому же, как

показывает практика, есть вещь довольно изменчивая, если не

самая изменчивая, особенно, как мы впоследствии увидим, в

некоторых видах психопатии. Тут кроме изменчивости (особенно у

эмоционально лабильных) вообще ничего нет, там только

постоянно как ручеек журчащий, причем непонятно куда побежит -

вне русла.

Христианская нравственность освобождает человека именно

поттому, что он становится в этом со-бытии вместе с абсолютно

свободным (ибо Он - Сын Божий) Христом. Конечно, человеческая

свобода имеет некоторую ступень ограничения, потому что Бог

бесконечен, а человек не бесконечен. Но тип устроения свободы

остается тот же самый, потому что то е самое устройство

нравственной жизни предлагается Христом, Им Самим, прежде

всего в Его собственном жизненном осуществлении, как мы видим

это из Евангелий, и во всех тех указателях, которые дают

возможность осознать, что тот, кто начинает дышать ароматом

свободы (потому что аромат свободы - это аромат любви, не

беззаконнической, хаотически-анархической, а такой, которая

органически соединяет), осознает, что как бы ни была устроена

жизнь церкви, какие бы безобразия ни творились, как бы ни

устраивали из Богослужения оперу, - все равно есть нечто в

церковной жизни, что прорывается через все эти безобразия. Это

и есть тот самый дух свободы, потому что Христос жив, а

Церковь - Его Тело. И начинающие это ощущать тем самым

чувствуют запах свободы.

Вообще это дело довольно трудное, и почти постоянно почти

каждый человек срывается. Кто срывается в законничество, а кто

- в область ощущений. Потому что на самом деле осознать и уже

дорожить Им больше всего сразу получается не у всех. Но

получается, потому что начинаешь осознавать это в собственной

жизни как самое драгоценное.

Этот дух свободы, который есть во Христе, в христианской

жизни, в том нравственном устройстве, которое предлагает

Христос Своим ученикам, т.е. всем последователям до нас и

после нас, - это и остается той сущностью, которая определяет

нравственное устройство новозаветной жизни, новозаветного

понимания и отличает христианский нравственный закон от всех

остальных законов.

Во-вторых, нравственный Евангельский закон - новый по

конечным целям, если только можно по отношению к бесконечному

совершенствованию, предлагаемому Евангельской нравственностью,

применить термин "конечный". Конечсные цели существуют у

любой, прежде всего нормативной, нравственности. Но не только

у нормативной, потому что у человека, живущего нравственностью

(а скорее психологией аномистической), конечная цель понятна:

достичь некоторого радостного момента своей жизни - и

"остановись, мгновенье!", ничего больше не нужно. А конец

нравственного устройства, предлагаемого любой законнической

нравственностью (даже ветхозаветной, т.е. Богооткровенной),

это выполнение правила: выполнил - и достиг предела, дальше

ничего нет, кроме жизни с теми же ее ситуациями, когда нужно

выполнять правила. Но дальше этого все равно ничего нет,

только выполнение норм.

Но если ставится в круге этих нравственных норм

определенная задача, то опыт показывает, что если задача эта

достаточно реалистическая, то как бы она ни была трудна, она

почти всегда выполняется. Она может быть выполнена: любой

человек может перестать быть обжорой, блудником, перестать

зависеть от своих гневных переживаний, хотя они более присущи

психологическому устройству, - но может. Единственное, от чего

практически невозможно освободиться, - это тонкие переживания

гордости. От грубых можно, а от тонких невозможно, потому что

все эти освобождения, построенные, с одной стороны, на

стремлении исполнить нормы законнические, с другой стороны,

нуждаются в некоем личном подкрепляющем стимуле, каковым

неизбежно является самодовольство.

По крайней мере если речь идет о повседневной жизненной

практике, которая ставит повседневные задачи (которые либо

имеют непосредственно нравственное содержание, либо по крайней

мере окрашены или пронизаны нравственными смыслами), то в

таком случае речь идет о том, чтобы эти задания исполнить

соответственно принятым тобою нормативным требованиям. В этом

- суть закона. Он ограничен и по содержанию, и по требованиям

к человеку.

Евангельский закон и по своей требовательности, и по

жизни оказывается совершенно другим и как бы в силу этого

неисполнимым вовсе, потому что он требует бесконечного

нравственного совершенства ("Будьте совершенны, как Отец Мой

совершен" - не просто совершенны, но Богоподобны). Это и

делает этот закон для людей, вовсе не понимающих христианских

нравственных смыслов, содержаний и посылок, вовсе как бы

бессмысленным. Потому что если опыт показывает, что и закон, в

котором есть вполне конечные требования, и то выполнить

невозможно, то что же тогда говорить о требовании бесконечого

совершенства? Это кажется и вовсе невозможным.

Но как только мы возвращаемся к тому сознанию, что

сущность христианского нравственного закона - жизнь со

Христом, в со-бытии с Ним, и что жизнь эта не кончается даже в

условиях земной действительности, а хотя и катастрофически, но

переносится в вечность, - это дает возможность осознания самой

сущности этого закона как требующего бесконечного

совершенствования, и в реальности исполнения. Потому так

парадоксальны и одновременно понятны слова Христовы: "Если

даже и все исполнишь, что нужно было исполнить, говори о себе:

раб, ничего не стоящий". Понятно, почему: в свете бесконечного

совершенствования, в свете бесконечности, уходящей за пределы

земной жизни, любое конкретное исполнение ничтожно. И потому

ты - раб, ничего не стоящий.

Более того. Здесь есть еще одна парадоксальная тонкость:

если исполнишь все положенное (Христос как бы намекает: если

привязан к закону рабства, который предлагает исполнить все

положенное, то ты тем самым и есть раб, ничего не стоящий). Но

дело еще и в том, что по отношению к закону бесконечного

совершенствования, предлагаемому Христом и христианской

нравственностью, любое исполнение оказывается несовершенным.

По сравнению с совершенством любая конечность есть

несовершенство.

Для любого человека хоть сколько-то прагматического

сознания, в том числе и нравственного прагматического сознания

и вообще для любого реалиста (а мы и есть реалисты, нам было

бы очень глупо считать себя мечтателями, иначе нам не в церкви

христианской место, а где-нибудь, где курят анашу и мечтают)

желательно было бы понимать: что же конкретно стоит за этими

предельными максимами? "Будьте совершенны" - а я знаю о себе,

что я не только не совершенен и что слова эти остаются просто

словами, а вообще разрушаюсь постоянно. И чего получается

больше: реального преодоления или плотского ..................

законоразрушения и потому реального разрушения моей жизни и

души? Чего больше - это еще надо рассмотреть критическим, а не

мечтательным взором. Тогда-то и окажется, что в общем довольно

нелегко сопоставить это не просто предельное, а за-предельное

требование Евангельского закона ("Будьте совершенны") с

поиском для себя повседневного реализма бытия.

Что это значит, как это сопоставить? Или это относится к

какому-то теоретическому замечательному ощущению?

Но, во-первых, хорошая теория - это уже полдела. Хорошая

теория заключает в себе установку, а установка, если она

принята не мечтательно, стремится к реализации, а потому и

находит пути. Но Христос щадит наши слабые способности к

пониманию и нередко подсказывает - не как норму, а скорее как

образец, как алгоритм, - подсказываетто, что дает возможность

хоть как-то приблизиться к этим высшим запредельным знаниям,

хоть как-то сделать их осуществимыми в своей реальности.

В этом смысле подсказка дается нам при сопоставлении

этого Евангельского текста с аналогичным, где прделагается

Blog

Прот. В. Свешников. Лекции по нравственному богословию