Прот. В. Свешников. Лекции по нравственному богословию

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 12 13 14 15 16 17 18 19 ... 30

значит, и разрушение), красота эта стала в некотором смысле ущербной.

Эту ущербность личности наиболее тонкие всегда сознавали - ущербность

не только по функциональному содержанию творения, не только по

единству и гармонии мира (не только Дарвин, но и любой наблюдатель

приведет довольно много фактов этой ущербности), но и по пониманию,

переживанию этой красоты. Однако аргументация здесь всегда сложна,

потому что субъективна. Объективные аргументы в этой области почти не

могут существовать, кроме разве что некоторых чисто технологических

аргументов: например, в живописи - "золотое сечение". Но это небольшое

число аргументов, которые, по-видимому, отражают некоторые безусловные

необходимости существующего мира, потому что когда эти закономерности

оказываются недействующими, очевидно и отчасти математически доказуемо

вместо Божественной красоты получается нечто хотя бы отчасти

безобразное или имеющее хотя бы отчасти искаженный образ.

Впрочем, когда мы говорим о созданном Богом мира и его красоте,

такого рода осознания могут быть довольно относительны, потому что

всегда возможно как себе лично, так и себе ка представителю

человечества сказать: не тебе, человек, не с твоим рылом. Сам

ответственен и сам видишь, за что ответственен. В любом случае там,

где нет очевидных духовно-нравственных искажений (а они могут быть

очевидными только в мире созданий свободных и имеющих самосознание,

т.е. в мире человеческих или ангельских личностей), все-таки нет

искажений такого рода, такой степени, такого содержания и размаха. Они

гораздо больше в человеческом мире и в той части ангельского мира,

которая, увлекшись ложью, гордостью и злом денницы, отпала от мира

высочайших творений, исказилась духовно и нравственно и потому

представляет собой вместе с человечеством значительное содержание, в

котором выражается всяческое безобразие.

Божественное же творение во всем его содержании имеет в этом

отношении главный смысл и значение лишь в силу того, что есть

наблюдатель, зритель - тот, кто может воспринимать эту красоту

настолько, насколько ему дарована такая способность. Но речь идет о

мире материальном, а значит прежде всего о человеке. Здесь можно

наблюдать немалый материал для искажений, но не в самом созданном

Богом мире красоты, а в отношении к этому миру со стороны

- 2 -

человека-наблюдателя. Речь идет о переживании автономной значимости

всего, что есть в мире, и красоты в том числе. Как только мир, даже и

созданный Богом, приобретает для личности человека или для

определенного слоя общества безусловную значимость сам по себе (как

автономно ценный), он, не теряя объективно своей красоты, в глазах

созерцателя приобретает искаженность, потому что мир не может быть в

сознании человеческом отлученным от Бога. Как только он становится

таковым, его становится для человека слишком много. Если человек и

вмещает это многое, то в силу того, что вмещает на ложных принципах

созерцания, он становится пантеистом - не в смысле философского

знания, а в смысле эстетического переживания мира: красота получается

искаженной.

В конечном итоге большинство людей в этом смысле просты, и слава

Богу. Они смотрят на закат и радуются: какие замечательные краски.

Человек, смотрящий с берега на Волгу, может оказаться епископом

Игнатием и написать замечательные строки о том, как мимо его монастыря

течет река и какие там сосны. Конечно, упоение внешним миром почти

всегда бывает чрезмерным. Либо человеческие личности, забитые бытом,

не видят ничего вообще. В этом случае красота мира тоже приобретает

искаженный характер: человек видит замечательный пейзаж сквозь гарь

своей керосинки или запах выхлопных газов (вспомним известный анекдот

о человеке, который выехав на природу, спешит приникнуть к выхлопной

трубе автомобиля, потому что от свежего воздуха ему дурно).

Совсем иным образом оборачивается дело, когда речь идет не о

красоте, исшедшей от слова Творца "да будет!" Этого творческого слова

оказалось достаточно, чтобы то, что было необходимым, было прекрасным.

Речь идет о другом виде делания, которое получило (и не совсем

случайно, а по аналогии с деланием Божественным) то же наименование:

"творчество". Можно и вправду наблюсти нечто общее в подходе Творца и

многочисленных творцов. Прежде всего потому, что Богом как Творцом

была дана Своему образу - человеку - и некая творческая реальность,

творческие возможности. И вполне не только возможно, но необходимо

себе представить, что не будь грехопадения, это вторичное человеческое

творчество имело бы характер высокого духовного, нравственного и

эстетического значения.

Это должно было бы так по двум причинам. Во-первых, потому что мы

знаем теоретически: человек есть образ Божий, значит в нем должно быть

отражение Божественного Первообраза. А во-вторых, мы знаем это отчасти

практически, потому что даже в осколках того, что так помпезно

называется человеческим творчеством, порою можно видеть те

перспективы, которые могли бы быть, то, что в конечном итоге для

созерцателя и слушателя беспристрастного превращается в шум трескучий,

через который он может вдруг ощутить, что это не более чем отзвук

торжествующих созвучий. То видимое нами, что относится к человеческому

творчеству, есть лишь искаженный отблеск от незримого очами.

К сожалению, верность и духовная тонкость взгляда почему-то

свойственна не всем. Ко всем многообразным искажениям человеческой

природы мы добавляем и тот вид искажения личности, который состоит в

том, что человек не умеет ни творить, ни видеть, и сознавать это

довольно печально. Для людей, слишком любящих век сей во всех его

проявлениях, это обидно и больно. Может быть, это и есть одна из

главных психологических причин, по которым сознавать это (тем более

сознавать вполне) либо не хочет почти никто, либо совершается иной род

искажения - слишком ригидно-монашеского, при котором вообще все, что

есть, признается за бредовый отзвук искаженного сознания.

Поскольку мы продолжаем существовать в этом мире, всем нам

желательно (особенно если мы сколько-нибудь богословствуем на основе

православного понимания) видеть верные планы бытия и всяческих

- 3 -

осуществлений, а с другой стороны, быть несколько более

снисходительными. Скажем, если Ильин любил Шмелева, то и нам можно его

любить хотя бы потому, что он любил быт православного человека,

Православной Церкви, умел увидеть его очень хорошо и найти довольно

точные слова, хотя если все было так замечательно, как описывает

Шмелев, то непонятно, почему тогда произошла революция.

Не дерзаю за короткое время выявить то, над чем бились философы,

определяя, что есть смысл творчества, скажу исключительно с позиций

приманок мира, той самой обманной красоты, которая ведет к различным

недугам души. Постараюсь конспективно увидеть, что в этом отношении

является тем проводником греховных энергий и различных реализаций для

творца и для зрителя. Смысл творчества в этом отношении определяется

прямым вопросом: для чего? На прямой вопрос придется дать несколько

прямых ответов, потому что одного просто быть не может (хотя бы

потому, что существуют разные типы творчества). Но некоторые из

ответов очевидны, и все они тревожны.

Первый смысл включает понятие соперничества с Творцом, которое

совершается либо через стремление удвоить уже существующий мир, либо

через стремление создать некий особый мир. Встречаются и промежуточные

варианты, совмещающие в себе то и другое. Удвоение мира наиболее

понятным образом реализуется в пластических искусствах - живописи,

скульптуре, кино, телевидении, литературе, которая хотя и имеет свою

специфику выразительных средств, но стремление создать нечто близкое и

подобное своими средствами есть у многих литераторов, во всяком случае

у тех, кто скорее балуется не символами, а очерками.

Этот вариант наиболее безобидный, хотя соперничество совершается

и в нем. Правда, разве что сумасшедший зритель (а таких очень много)

скажет, что написанный им пейзаж лучше того, который есть в природе. В

этом смысле много сумасшедших останавливаются у полотен Куинджи,

которые отчасти удваивают мир, а отчасти создают как бы мир не

существующий. В этом смысле наиболее безобидны простенькие, без затей,

живописцы, которые, не думая о своем настроении, переносят красивый

пейзаж на свой холст. Вреда особенного они не приносят ни себе, ни

зрителям, а отчасти могут принести некоторую пользу, дав возможность

увидеть, каким глазом надо смотреть на созданный Богом мир. Правда,

глаз этот мог быть только субъективным ("всяк человек ложь", как

сказал царь Давид), и во всяком субъективизме, даже если он не

выражается демонстративно, ложь неизбежна. Это и понятно: даже если

взять технологически наиболее безобидный аппарат - киноглаз, то

совершенная ложь, что он объективно передает, потому что есть ракурс,

монтаж (плюс очевидно ложные и неизбежные кинематографические

возможности реализации, при которых правая сторона есть левая и

наоборот, и при которых каждый раз мы имеем дело не со статичными

изображениями, а с мнимыми, иллюзорными, которые движутся со скоростью

24 кадра в секунду, каждый из которых статичен, а вместе с тем мы

видим картину не дискретную, а длящуюся в пространстве и времени). А

уж если взять фильмы Вертова 20-х годов, там документалисты (а не

художники, полные выдумки) создавали такие головоломные кадры в их

сочетании, что ни о каком объективном изображении действительности

говорить не приходится. Может быть, наиболее объективным был сам

Люмьер, который поставил аппарат на треногу точку и крутил ручку, да и

то границы кадра создают неизбежность субъективизма. А уж когда

границами кадра оператор и режиссер вертят как хотят, вообще ни о

какой объективности говорить не приходится.

Мы как бы перешли ко второму, гораздо менее безобидному типу

соперничества с Творцом: это создание вообще иных миров, Каждый

художник создает как бы иллюзорную копию отрезка живописного мира и

отчасти понимает, что создает иной мир, тем более когда ставится

- 4 -

задача создать совсем иные миры. Прежде всего - миры игры символов: в

музыке, поэзии, в дразнящей игрой психологических символов литературе

типа набоковской, в живописи, где вообще главное - это просто игра

конструкций и цветов, выстраивание композиции, где главное - этот сам

по себе взятый и существующий на полотне мир. Здесь соперничество с

Творцом в смысле создания иного мира становится несомненным.

В одном смысле это лучше, чем то иллюзорное творчество, которое

есть в очерковой живописи, литературе, потому что там даже и иллюзий

нет. Понятно, что художник хочет обмануть, а до конца не получится,

потому что только Буратино хочет проткнуть носом картину и получить

иную реальность. Но так сильна эта тяга к иллюзиям, миражам, так

сладостно почему-то создавать все новые и новые миражи, что никак не

может человечество остановиться от одного из этих сладких смыслов

своего делания, за которым есть гораздо более существенное

духовно-нравственное начало, чем создание этих внешне правдоподобных

миров. Это начало то же самое по сути своей - соперничество, которое

есть у людей, вовсе не ставящих иллюзорных задач, а ставят задачу

создания собственных миров, потому что у них демонстративно выражается

то, что более скрыто у "миражистов", "иллюзорников" - стремление к

тому способу личного бытия, который только в 20 веке получил название

самовыражения.

Лгут все воображающие, что они живут в не связанной с религиозным

сознанием действительности. Они живут идолами. Магическое

кумиротворчество и является одним из смыслов художественного делания.

Так что вместо почтенного слова "творчество" лучше бы художники

поставили другое слово: "кумиротворчество".

Другой смысл творчества - самовыражение, и это понятно, потому

что главный кумир для каждого - собственное "я". Где и быть ему

реализованным вовне, как не в собственном творчестве? Другого способа

не представляется. Вот художественное творчество - это да. Там мое "я"

- кстати, часто очень порочное, почти всегда до известной степени

разрушенное, но такое для меня драгоценное, дороже ничего нет, -

там-то оно находит свое воплощение иное, а не только в том объеме

душевно-плотской реальности, в которой сам я являюсь некоторой

ограниченной плоскостью.

Третий смысл творчества заключается в печальном для нравственного

сознания слове "отключиться". "Эскапе" - бегство от действительности,

от реальности собственного "я" и того религиозного мира, которая

требует во мне аскетического подвига и которая найдет смиренный выход

в бесконечно более высокой, чем собственное "я", правде. Убежать от

себя, потому что при ближайшем рассмотрении в свете высшей правды

собственное "я" противно. Убежать любым образом - а нет другого такого

замечательного способа уйти от действительности, как этот. Те же

смыслы, только в облегченном и упрощенном виде и более потребительском

варианте существуют у тех, кто оказывается не творцом, а потребителем

художественного творчества. Разве что добавляется еще один смысл -

форма рекреации (отдыха), строение для себя каникул. жизнь как фиеста,

как праздник, как мыльный пузырь, как уход от жизни в непрерывный

отдых. Но у художников-то жизнь напряженнейшая - самовыражение требует

большого запаса энергии. При потреблении творчества и этого не нужно,

хотя лучшие из потребителей могут отчасти приближаться к творчеству

тех, кто делает.

Кончается уходом от жизни, но и начинается делом серьезным,

потому что особое внимание к опасной красоте возникло, когда первые

люди увидели, что запретный плод прекрасен на вид. Стремление к

обладанию каким бы то ни было образом (еще один вид творчества) стало

одним из начал художественного бытия.

Наконец, последнее о содержании и форме художественного

- 5 -

творчества. Вот мы сказали о самовыражении. Но что есть это

самовыражение - выражение чего? Как правило, за редчайшим исключением,

личной, а точнее говоря индивидуальной, данности. Что представляет

собой всякая индивидуальная данность? Плод падшей природы, плод

страстного и пристрастного бытия. И потому в художественном творчестве

мы всякий раз имеем дело с изменчивым, а более или менее стабильным

выражением страстной природы человека. И потому допустимо нам, людям

слабым, с особенным восхищением относиться к отдельным произведениям,

исходящим из этой страстной природы. Но все же хорошо бы понимать, что

даже у великого Федора Михайловича Достоевсого не просто изображение,

а культивирование страстной природы человека. Видимо, люди особо

страстной природы вообще никогда уйти от этого не могут.

Смысл настоящего человеческого творчества, безусловно чистый вид

его только один - творчество новой твари, сотворчество Богу в

творчестве из себя через аскетически покаянный подвиг новой твари. Это

действительно, по выражению отцов, художество из художеств и наука из

наук. Все остальные виды творчества неизбежно культивируют данность

более или менее печальную. А уж когда речь идет о совсем

отвратительных страстных проявлениях, которые почему-то в некоторые

эпохи становились драгоценными (тут о художестве чаще всего речи и

вовсе нет), когда все художество почти исключительно имеет характер

плотского выражения плотской природы да еще представляется как

значимое, ценное и желанное (с некоторым критическим оттенком, как у

какого-нибудь Золя), то смысл творчества как искажения лучшего, что

есть в этой данности, т.е. попытка осознать человека как находящегося

исключительно в плотско-животном переживании, становится особенно

печальным и постыдным. Куда лучше в некотором смысле, хоть это и

самообман, когда тьмы (правда, не истин, а маленьких правдешек)

оказывается выше возвышающий обман, когда совершается то, что доктор

Фрейд называл сублимацией - когда низшее, находящееся в области

детородной или чреве, животное переживание превращается через

различные виды художественного творчества в нечто более возвышенно: "Я

помню чудное мгновенье". А уж что он там при этом помнит...

Сублимировал он, конечно, великолепно...

По справедливому и очень тонкому замечанию о. Павла Флоренского,

само слово "культура" есть производное от "культа". Культ же есть

выражение религиозного знания и переживания, а культура - то, что

материально обеспечивает это знание и переживание, что выражает неким

внешним и понятым образом это знание и переживание. Чаще всего образом

общественным, но не обязательно. Если есть единый истинный Бог, то

культура христианская обеспечивает выражение этого единого культа

нормального - культа Божественной правды, личностного духовного,

мистического переживания значения Богочеловеческой Личности Иисуса

Христа. Вот что, собственно говоря, главное в христианской религии. И

культура, обеспечивающая этот культ (прежде всего культура

Богослужения, но не только она), как раз и есть выражение этого

общего, общественного и личностного религиозного переживания. Но

других Богов нет - есть демоны. И если культура имеет не христианская

характер, то она имеет демонологический характер.

25.11.96.

nrav-16 txt

Л Е К Ц И Я 16

Последним иэ трех факторов - проводников греховного влияния на

личность и общество является то, что в святоотеческой литературе

принято называть словом "плоть". И у святых отцов, и у апостолов не

было строгого терминологического отношения к безусловной значимости

слов, как это стало необходимым в более поздние времена. Исходя из

неверного понимания различных слов, многие становились создателями

ересей и расколов. Например, в возникновении арианской ереси сыграла

роль даже буква ("омоусиус" и "омиусиус").

Слово "плоть" обозначается довольно безразлично двумя греческими

словами и у апостолов, и у отцов: "сомо" и "саркс". Даже у ап. Павла,

самого свободного из апостолов, слово "сомо" чаще применяется, когда

речь идет о конкретном человеческом теле, о его непосредственном

личностном содержании, а слово "саркс" употребляется в более обширном

нравственно-философском значении. Так, почти неуместно сказать: "саркс

протоирея Владислава", а нужно сказать "сомо". Именно это слово

связано с пониманием конкретной физиологии, конкретного тела. При

употреблении же слова "саркс" имеется в виду тот природный состав

падшего человека, который рассматривается не только с точки зрения

физиологической, но включает в себя и понимание падшей психологии

падшей личности. То есть это плоть, нераздельная с психологией,

явившаяся в падшем состоянии.

Самое существенное в понимании плоти как проводника и фактора

греховной жизни состоит в том, что до грехопадения плоть (телесная

природа человека) состояла в неразрывном глубоком единстве с душевной

конструкцией, и как раз грехопадение стало тем фактором, который

разрушил это единство, и нецельность стала неизбежностью на все

времена падшего существования человека. Когда мы в этом смысле

применяем в этических понятиях слово "плоть", мы и имеем в виду то

единство, которое хотя и не прекратило своего существования, но имеет

искаженный характер.

Это искажение чаще всего выражается в том, что то, что должно

было бы преимущественно связывать человека с Богом - душевная сторона

его бытия (та сторона, которая в силу сотворенности человека в особом

Blog

Прот. В. Свешников. Лекции по нравственному богословию