Ф.М. Достоевский в зеркале русской критики конца XIX начала XX веков
Дипломная работа - Литература
Другие дипломы по предмету Литература
им заблуждениям гениев - романтизму, например, а собственное содержание рассматривается внутри зависимости от отношения писателей школы к крепостничеству и самодержавию.
Так ведь и писал о "Бедных людях" В. Г. Белинский: "Честь и слава молодому поэту, муза которого любит людей на чердаках и в подвалах!.." [3, 105].
В. Г. Белинский видел главную заслугу натуральной школы: она сумела если не побороть, то пошатнуть в сознании читателей вечные российские пристрастия к романтически понимаемой загранице, кипящим там страстям, пышным и надуманным по большей части сюжетам. Наружу вышла мелкая правда жизни и заполонила собой журналы. Петербургские углы и их жалкие обитатели, петербургские дворы и петербургские извозчики, шарманщики, уличные торговцы, падшие женщины - целый мир открылся перед изумленным, хотя и несколько брезгливым взглядом читателей. Открылась новая реальность, которую, собственно, уже знали - в основном по переводам из Бальзака, Мериме, Гюго, Жорж Санд, Диккенса, регулярно появлявшимся в журналах для чтения в первой половине XIX века. Перевод смягчал, вуалировал, опять же романтизировал бедность; в нищете и темной жизни "дна" открывались те же страсти, борьба великодуший, благородство и предательство, красота и невинность, что и в любовных романтических романах, а проблемы нищеты, вроде лохмотьев или черствого куска хлеба, обращались в особый и тоже романтический антураж. Поэтому произведения натуральной школы лоб в лоб столкнули читателя с неприкрытым убожеством, бедностью как она есть, ее жалкостью, ее надрывами, и в этом их великая заслуга.
В Ф.М. Достоевском, естественно, увидели ту же самую душераздирающую реальность: судя по заметкам в литературных рубриках разных печатных изданий, критики, они же первые читатели "Бедных людей", увидели в романе начинающего автора прежде всего именно "натуральную" зарисовку нищеты. "В страшной, сжимающей сердце картине представил он несчастья, претерпеваемые бедным классом нашего общества..." - пишет автор рецензии [4, 20], и ему даже не приходит в голову, что речь идет все же о художественном произведении, а не о физиологическом очерке, и что главное здесь - напряжение внутренней жизни героев, а не те внешние несчастья, которые выпадают на их долю. Собственно, другой рецензент так и разъясняет наивному рядовому читателю: "...Это... не художественное создание, не глубоко задуманный роман, а отчетливая копия с натуры, с поразительной верностью дагерротипная картина бедности" [5, 21].
Трагедию обыденной жизни еще не понимает ни читатель, ни критик, которые воспитаны на высоких образцах, а ведь уже А. С. Пушкин вплотную подошел к этой теме. Критике же в этот переломный для русской литературы, да и для всей русской культуры, момент важно прежде всего "направления"; тот подход, который долго еще, больше столетия будет являться основной тенденцией русского литературоведения и критики как его неотъемлемой части. То, что у художника возникает само собой, уже потом, становясь выражением его направления, у критика, да и вообще любого любителя поразглагольствовать над сотворенным другим, оказывается некоей заданной схемой, куда укладывается или не укладывается произведение искусства. Вспомним слова самого Федора Михайловича, сказанные и запротоколированные на допросе по делу Петрашевского, т. е. фактически в те самые первые годы литературного творчества: "Литературе не нужно никакого направления, кроме чисто художественного" [6, 105].
Ф. М. Достоевский опирается здесь на тезис В. Г. Белинского, говорившего об образности мышления художника; но насколько удержался в этом тезисе сам В. Г. Белинский? В отзыве на "Петербургский сборник", где появились впервые "Бедные люди", он говорит о специфическом характере знания художника: "Он не поражает тем знанием жизни и сердца человеческого, которое дается опытом и наблюдением: нет, он знает его, и притом глубоко знает, но a priori, следовательно, чисто поэтически, творчески. Его знание есть талант, вдохновение" [3, 105].
Однако, оценивая "Двойника", великий критик уже начинает, как бы искать оправдания для молодого литератора: "...Только нравственно слепые и глухие могут не видеть и не слышать в "Двойнике" глубоко патетического, глубоко трагического колорита и тона; но... этот колорит и тон в "Двойнике" спрятались, так сказать, за юмор, замаскировались им, как в "Записках сумасшедшего" Гоголя..." [там же]. В. Г. Белинский как бы отсылает недоумевающего читателя, не приученного еще к жанру "петербургских повестей", к авторитету великого Н. В. Гоголя, родоначальника русского реализма с его обличительным пафосом, за которым и сам не рассмотрел той серьезной мистической глубины, в которую вступил и пытался ввести своего читателя Н. В. Гоголь.
Молодой Ф. М. Достоевский, методом проб и ошибок нащупывающий свой будущий путь, гораздо глубже и одухотворенней воспринял урок Н. В. Гоголя, и не только его, но и стоящего за ним Гофмана, в глади реальности прозревая и пытаясь воплотить в гротескных образах скрытую подоплеку событий. В. Г. Белинский же, высоко оценив талант начинающего писателя, все же воспринял "Двойника" как бы в контексте "Бедных людей": "Нельзя не согласиться, что для первого дебюта "Бедные люди" и, непосредственно за ними, "Двойник" - произведения необыкновенного масштаба, и что так еще никто не начинал из русских писателей..." <