Природа единства гоголевского прозаического цикла "Миргород"
Дипломная работа - Литература
Другие дипломы по предмету Литература
?вователям романтических рассказов-легенд, совмещавшим, в себе и поэта, и этнографа, и балагура; у Гоголя здесь дано лишь большее, чем это могло быть доступно романтикам, его современникам, слияние образа повествователя с ходом повествования, подчинение речевого облика субъекта объекту повествования, так, что рассказчик поэтичен и народно-величествен в ночных, фантастических эпизодах повести, и он же предстает как бытовик-балагур в дневных, бытовых, комических эпизодах ее. При этом он и здесь и там - не человек из народа, а писатель; недаром он говорит, например: За ужином болтовня овладевала самыми неговорливыми языками. Тут обыкновенно говорилось обо всем, и о том, кто пошил себе новые шаровары, и что находится внутри земли, и кто видел волка. Тут было множество бонмотистов, в которых между малороссиянами нет недостатка. Здесь и комико-иронический тон по отношению к разговорам дворни за ужином и слово бонмотисты рисуют нам вовсе не простодушного рассказчика из народной среды. Впрочем следует подчеркнуть, что изложение Вия в наименьшей мере имеет вообще личную окраску, почти лишен прямых формул сказа и максимально для 30-х годов приближается к той объективированной, якобы ничьей форме изложения, которую Пушкин пытался насадит в Пиковой даме и которая укрепится позднее, после опыта натуральной школы. Однако резкая окраска речи, в частности окраска напряженно-поэтическая (с глазами светлыми, сверкающими, острыми, с пеньем вторгавшимися в душу), а также окраска ироническая (см. пример с бонмотистами), а также формулы вроде: О боже мой, боже мой! - говорил этот почтенный наставник... (наставник - пьяный казак) - все это ограничивает объективность, безличие речи и здесь придает ей все же некоторый личный колорит и даже образ. Тем не менее, не образ рассказчика в Вие определяет поиски Гоголем обоснования авторского облика, и даже не образ рассказчика Старосветских помещиков, хотя он значительно более выявлен и принципиален.
Начиная с первого слова повести о двух старичках, в нее вводится совершенно индивидуальный рассказчик (Я очень люблю...); затем он все время фигурирует в повести, говорит о себе, передвигается в пространстве, навещает Афанасия Ивановича и Пульхерию Ивановну; он - приятель старичков, он любит их; все, что рассказано в повести, - это его мемуары о старичках, включающие и личные его впечатления и, возможно, то, что ему говорили о них. Он - и носитель речи, и обоснование всех сведений повести, и персонаж ее, действующее лицо. При всем том, он - вовсе не традиционный образ рассказчика, и он вовсе не есть конкретное изображение реального автора, хотя в тексте повести, в отличие Вия, все время подчеркиваются и сказовые формы и личные местоимения беседы с читателем: Я любил бывать у них...; Добрые старички! Но повествование мое...; Вам, без сомнения, когда-нибудь случалось… (вам - то есть читателю); Скоро приехал, неизвестно откуда, какой-то дальний родственник, наследник имения, служивший прежде поручиком, не помню, в каком полку... и т. д.
Широко известны рисунки к Старосветским помещикам Павла Соколова; на последнем из них изображен Афанасий Иванович, уже после смерти Пульхерии Ивановны, сидящий за столом и беседующий с автором; и вот этот автор нарисован с лицом Гоголя. Не говоря уж о том, что нарисован здесь не Гоголь первой половины 30-х годов, каким мы его знаем по портрету Венецианова, - бритый, молодой, в модной прическе с хохолком, а Гоголь 40-х годов, с усами, с довольно длинными волосами a la russe, то есть никак уж не Гоголь, писавший Старосветских помещиков, - Соколов сделал немалую ошибку, объясняющуюся наивной и упрощенческой привычкой, многих людей его эпохи видеть в искусстве по преимуществу автобиографический документ, в образной ткани - лишь ее субъективный аспект и во всяком я в поэзии - непременно биографию автора. К сожалению, ошибка Соколова - ошибка частая и до сих пор. Между тем рассказчик Старосветских помещиков - лицо обобщенное, теряющее личные очертания, несмотря на свое вторжение в повесть в качестве персонажа, и во всяком случае - это не Николай Васильевич Гоголь-Яновский, действительно написавший в 1833 - 1834 годах эту повесть. Достаточно в этой связи вспомнить возраст рассказчика, выраженный не только в общем его облике многоопытного и много видевшего мужа, давно покинувшего юные увлечения и очарования, умудренного жизнью, - но и в прямых указаниях (при компактности повести, ее малом объеме не может быть и речи о забвении читателем в процессе чтения той или иной детали).
Первая же фраза, вводящая Афанасия Ивановича и Пульхерию Ивановну в повесть, определяет в данном отношении рассказчика: Я до сих пор не могу позабыть двух старичков прошедшего века, которых - увы! - теперь уже нет... и т. д. Разумеется, это прошедшего века не значит, будто рассказчик знавал старичков еще в XVIII столетии: оно значит лишь, что они были людьми прошлого века, да и то не обязательно именно прошлого столетия, а вообще - старых времен (ср. выражения типа: красавицы нынешнего века, моды нынешнего века и т. п., да и Век шествует путем своим железным...). Но общий смысл фразы не оставляет сомнений: рассказчик говорит о давних, очень давних своих впечатлениях. Далее: рассказчик знавал старичков несколько лет. Потом умерла Пульхерия Ивановна. Через пять лет после этого (это указано трижды) рассказчик, будучи