Природа единства гоголевского прозаического цикла "Миргород"
Дипломная работа - Литература
Другие дипломы по предмету Литература
в тех местах, заехал в хуторок Афанасия Ивановича. После этого старик недолго жил (так и сказано об этом, - и тут же: Я недавно услышал об его смерти, что не значит, что он недавно умер, а лишь то, что рассказчик, живя далеко, поздно узнал об этом). После его смерти приехал наследник, занялся реформами в имении, и оно через шесть месяцев взято было в опеку. Деревня развалилась, мужики распьянствовались и стали большею частию числиться в бегах. Сам же настоящий владетель… приезжал очень редко в свою деревню и проживал недолго. Он до сих пор ездит по всем ярмаркам... и т. д. Значит, опять прошли годы. Значит, всего - ну хоть пять лет на знакомство рассказчика со старичками, да еще пять лет между смертью обоих старичков, да еще хоть лет пять после смерти Афанасия Ивановича - итого уж не менее пятнадцати лет. А ведь Гоголю, когда он писал повесть, было двадцать четыре года. Неужто же в девятилетнем возрасте или и того меньшею рассказчик проводил вечера у старичков?
Но дело, конечно, не в этом. Современный Гоголю читатель, привыкший к тому, что в повествовании есть личный рассказчик, вовсе не совпадающий с реальным автором, читатель, к тому же еще не имевший определенного представления о том, кто такой Гоголь, впервые являвшийся ему со своим именем на обложке сборника рассказов, - и не стремился, вероятно, увидеть в рассказчике автобиографический образ автора. Но важно здесь то, что рассказчик выступает не в привычной функции личного, индивидуального носителя точки зрения и речи, а как обобщенный представитель идейно важного элемента повести: он - человек, живущий далеко с родной ему Украины, в Петербурге, в мире, чуждом и враждебном миру старосветских помещиков, в средоточии мира зла, противостоящем идиллическому началу, таящемуся в душах героев повести. Он является как бы представителем этого мира зла, этого ада современности, но он и Аббадонна, он оттуда, из мира зла, всей душой тянется к утраченному миру идиллии, тоскует о нем и стремится хотя бы на время вырваться из пут зла в мир идиллии.
Так и начата повесть: Я очень люблю скромную жизнь тех уединенных владетелей... и ниже: Я иногда люблю сойти на минуту в сферу этой необыкновенно уединенной жизни... - и далее: Я отсюда вижу низенький домик... (отсюда - то есть издалека, и именно из того мира, о котором говорится тут же - выше); …думаешь, что страсти, желания и те неспокойные порождения злого духа, возмущающие мир, вовсе не существуют, и ты их видел только в блестящем, сверкающем сновидении. И далее опять, после описания красоты и покоя украинского пейзажа, окружающего старичков: ...все это для меня имеет неизъяснимую прелесть, может быть оттого, что я уже не вижу их, и что нам мило все то, с чем мы в разлуке.... И далее - о старичках и старушках, живших в мире идиллии: Их лица мне представляются и теперь иногда в шуме и толпе среди модных фраков, и тогда вдруг на меня находит полусон и мерещится былое. На лицах у них всегда написана такая доброта... что невольно отказываешься, хотя по крайней мере на короткое время, от всех дерзких мечтаний и незаметно переходишь всеми чувствами в низменную буколическую жизнь их.
Через три страницы опять - по поводу пения дверей в доме у старичков: Я знаю, что многим очень не нравится сей звук; но я его очень люблю, и если мне случится иногда здесь услышать скрып дверей, тогда мне вдруг так и запахнет деревнею..., и далее удивительно поэтичная картина сельской идиллии и концовка: ...и, боже, какая длинная навевается мне тогда вереница воспоминаний! - опять тоска по родной райской стране - в аду, в этом здесь, откуда он тянется к милым воспоминаниям. И затем эта нота звучит во всей повести: Я любил бывать у них, и хотя объедался страшным образом... Впрочем, я думаю, что не имеет ли самый воздух в Малороссии какого-то особенного свойства, помогающего пищеварению, потому что если бы здесь вздумал кто-нибудь таким образом накушаться, то, без сомнения, вместо постели, очутился бы лежащим на столе (видимо, оплошал и в этом человек здесь, в Петербурге); или: Я вижу, как теперь, как Афанасий Иванович согнувшись сидит на стуле... - то есть вижу из другого мира, из того самого, в котором рассказчик (я) знал одного человека в цвете юных еще сил, героя романтической страсти; ...год после этого я видел его в одном многолюдном зале... - конечно, в Петербурге, в свете, и, приехав оттуда, рассказчик (я) заехал в хуторок Афанасия Ивановича уже в последний раз.
Следовательно, сам образ рассказчика становится еще одним откликом всей идейной композиции повести: и в его душе таится неистребимая жажда красоты, человечности, доброты, светлого мира благостной жизни в природе (мира руссоистского, пассивного, утопически неподвижного), но и он отравлен злом современной цивилизации, опутан той злой жизнью, которая воплощена для Гоголя в городе, столице, Петербурге (в Тарасе Бульбе - Варшаве). Но в нем, в рассказчике, явна непобедимость начала добра в человеке, и она-то и создала всю повесть об украинских Филемоне и Бавкиде, мечту о рае в окружении ада и мечту об ангеле в человеке, ставшем чертом.
Тем самым новый смысл приобретает образ рассказчика, уже не просто личности, индивидуальности, а как бы всякого человека того же мира. Это я - как бы в душе каждого читателя, который, если он не совсем потерял облик человеческий, тоже ведь, живя в Петербурге или Москве, где-то в тайниках души несет искру блага; и ведь задача ?/p>