Памятники рязанской письменности ХІІ—XIV вв.: историографические предпосылки и аспекты изучения
Дипломная работа - Литература
Другие дипломы по предмету Литература
?е действия на присвоение имущества, которое было в распоряжении сыновей Ростислава Юрьевича. У Глеба Рязанского оказались, вероятно, очень ценные предметы культового назначения - икона и книги.
Требует отдельного рассмотрения вопрос о рязанско-владимирских отношениях 1173-1175 гг., который в настоящем исследовании приобретает особое значение. Приведенное свидетельство представляет интерес еще и в том смысле, что в нем Мстислав и Ярополк Ростиславичи по отношению к Глебу Рязанскому названы шурья. В вопросе с Ростиславичами не все ясно, так как Никоновская летопись в описании приглашения на княжение ростово-суздальским боярством Мстислава относит его, судя по всему, к смоленским Ростиславичам, и не знает отчества Глеба Рязанского (Ростиславич), которое было известно позднейшим переписчикам уже оформившегося свода. В Московском своде конца XV в. содержится прямое свидетельство того, что за Глебом Рязанским была дочь старшего сына Юрия Долгорукого Ростислава. Кроме того, в этом убеждает и весь смысл рассказа о междоусобицах 1173-1176 гг. В Устюжском летописном своде под 1173 годом упоминаются преследуемые Андреем Юрьевичем (Боголюбским) его младшие родственники - Ростиславичи, которые збежали на Рязань, покиня Киев. Как известно, в 1174 году Андрей Боголюбский был убит в результате заговора ростово-суздальских бояр. По мысли А.Г. Кузьмина, сообщение Устюжского летописца может объяснять, почему сразу после смерти Андрея прибывают рязанские бояре и сам рязанский князь является активным участником событий, связанных со смертью Андрея. В результате, наиболее очевидным объяснением представляется следующее. Глеб Рязанский пообещал братьям своей жены Ростиславичам поддержать их вероятные претензии на владимирский княжеский стол, тем более их отец был старшим сыном Юрия Долгорукого. За это, скорее всего, князь Глеб счел своим правом потребовать с них какие-то обязательства и ценности, которые, в частности, и составили книги, возвращенные, правда, на следующий год обратно во Владимир старшему князю Михаилу Юрьевичу.
Вероятно, в рассмотренном контексте заслуживают внимания данные о западно-русском (Чернигов, Смоленск) и северо-восточном (Владимир, Суздаль) влияниях в обнаруженных фрагментах кладки и росписей интерьера Борисоглебского собора Старой Рязани.
Можно предположить, что интерес к книгам у рязанского князя Глеба был связан с устройством именно Борисоглебского собора Старой Рязани. В таком случае, вероятно, в рязанском храме какие-то из привезенных кодексов могли быть переписаны, то есть в патрональной рязанской церкви изначально могли находиться древнейшие письменные памятники. Все вышеприведенные свидетельства и соображения необходимо учитывать при рассмотрении отношения Сказания о Борисе и Глебе к владимирской и рязанской литературе XII в.
По мнению А.Л. Монгайта, некоторые рисунки на фрагментах из Борисоглебского собора точно копируют книжные орнаменты. На одном из обломков изображена плетенка, идентичная заставкам из рязанской псалтыри 1296 г., а ниже процарапана заглавная буква "Г", широко распространенная в рукописных книгах XI - XIII вв.. В.П. Даркевич и Г.В. Борисевич также обращают особое внимание на фресковые граффити: Обычны изображения животных, а также буквенные инициалы и кресты из переплетающихся лент. Вероятно, эти затейливые буквицы выполнены каллиграфами, работавшими в скриптории и причастными к "строению" книг.
Такой подход археологов перекликается с мнением современных исследователей книжной культуры о возможности поиска аналогий в орнаментальных украшениях монументальной живописи и мотивах орнаментации рукописей, что имеет непосредственное отношение именно к домонгольскому периоду, в отличие от последующих эпох в истории Руси: Известно, что в искусстве домонгольской Руси типология орнамента в монументальной живописи во многом определялась рукописной орнаментикой. Написанная на пергамене Псалтырь 1296 года (ГИМ, Син. № 235) рассматривалась В.В. Стасовым, опубликовавшим в XIX веке образцы орнамента из этой рукописи, как рязанский памятник. В заставках рукописи преобладающим тоном являются синий; помимо киновари использована также желтая краска. Считают, что в византийской и древнерусской эстетике синий и голубой цвета воспринимались как символы трансцендентного мира. Специальное изучение инициалов Псалтыри 1296 г. de visu позволяет утверждать, что в некоторых художественно исполненных заглавных буквах преобладает зеленый тон, характерный для поздней рязанской тератологии.
Тщательное исследование рукописи Л.В. Столяровой показало наличие двух разных памятников в составе кодекса. Имеются записи с упоминанием имен заказчиков: неких княгини Марины и Кюра Костянтиновича ("Кюру Костянтиновицю", "Кюръ Костянтиновъ"). Вслед за А.А. Покровским Л.В. Столярова предполагает псковское происхождение основной части кодекса, точнее территориальную отнесенность биографии упоминаемого в псковских летописях предполагаемого заказчика рукописи - боярина Кюра Костинича (Кира Константиновича, Кюрю Костинича). Писец Захария, имя которого известно из записи на сохранившихся листах Псалтыри Марины (с датой 1296 г.), до написания книги, судя по этой же записи, переписал Евангелие, предназначавшееся вкладом в монастырь Покрова Богородицы на Волоке.
Архимандрит Амфилохий отождествил почерк Псалтыри Марины 1296 г. с почерком лицевой Симоновской (или Хлудовской славянск?/p>