В. З. Гарифуллин Печатается по решению

Вид материала

Документы

Содержание Дискурсный анализ журналистских текстов

Подобный материал:

• В. З. Гарифуллин Печатается по решению, 7799.4kb.
• Учебное пособие Нижний Новгород 2006 Печатается по решению редакционно-издательского, 520.35kb.
• Программа курса «Социальная психология» Ростов-на-Дону 2006 Печатается по решению методической, 758.46kb.
• Р. Р. Гарифуллин психология креативности и искусства учебное пособие, 3468.87kb.
• Программа спецкурса «Психология манипуляций» Ростов-на-Дону 2006 Печатается по решению, 234.58kb.
• Программа спецкурса «Гуманистическая психология» Ростов-на-Дону 2006 Печатается, 313.08kb.
• Учебно-методический комплекс ростов-на-Дону 2006 Печатается по решению кафедры новой, 505.17kb.
• Программа спецкурса «Этнопсихология» Ростов-на-Дону 2006 Печатается по решению методической, 459.45kb.
• Учебный словарь стилистических терминов, 1144.87kb.
• Учебно методический комплекс г тюмень 2007 Маркетинг. Учебно-методический комплекс, 213.19kb.

^ Дискурсный анализ журналистских текстов:

характеристика подхода


Теория критического анализа дискурса возникла на основе критической лингвистики, которая сформировалась в Англии на рубеже 70-80-х годов прошлого века. Она трактует язык как один из видов «социальной практики» (Р.Фаулер, Г.Кресс). Согласно этой теории тексты являются результатом деятельности говорящих и пишущих в определенной социальной ситуации; отношения коммуникантов обычно отражают разные модели социальных отношений. Особое место в данной теории занимает понятие дискурса (лат. «discursus» – рассуждение или фр. «discourse» – речь), определяемого как связанный текст, актуализация которого обусловлена множественными факторами, в том числе и социальными. Рассмотрение дискурса как целостной, социально обусловленной единицы коммуникации дает основание представителям этого направления не отделять «специальные языки» от языка как основного способа коммуникации. В настоящее время процессы коммуникации исследуются во многих исследовательских центрах мира, и дискурсивный анализ занимает в этих исследованиях не последнюю роль. Свое место занимает он и в отечественной науке.

Петербургский профессор Б.Я.Мисонжников, исследовавший феноменологические аспекты текста печатного издания, рассматривает журналистский текст как дискурс (иногда часть дискурса), который оказывается обозначением смысловой среды, среды всеобъемлющей культуры, в которой обитает цивилизованный человек, постоянно общающийся с другими людьми и совместно с ними творящий бесконечный глобальный текст, а также дискурса как текста, который, являясь по своей сущности целенаправленным социальным действием, не только создается в процессе социальной деятельности, отражая ее, но также создает, продуцирует социальную действительность.

Понятие дискурса, по наблюдениям Б.Я.Мисонжникова, сегодня зачастую используется в повседневной практике периодических изданий.
В то же время, указанное понятие все чаще становится основным концептом научных исследований. Оно возникло и существует в определенном временном контексте, подвержено воздействию крайне сложных в феноменологическом отношении факторов, особенно в условиях не совсем четко детерминируемых стилевых предпочтений и формопорождающих процессов. Одно из верных и проницательных наблюдений сводится к тому, что в постмодернизме, несмотря на его склонность к тотализации естественного языка, заложена основа для довольно широкого понимания дискурса и понимание дискурса как артикуляции смысла, изначально заключенного в вещах, превращает его в служебную функцию вездесущего логоса, что фактически разрушает особую реальность дискурса[1].

Журналистскому, и в частности новостному, дискурсу свойственны в основном те же системообразующие признаки, которые свойственны и любому иному дискурсному образованию, хотя и отмечаются некоторые особенности. «Одно из наиболее очевидных свойств газетных и телевизионных новостей, которое игнорировалось как в традиционных, так и в сравнительно недавних исследованиях СМИ, состоит в том, что они представляют собой особый вид дискурса», – подчеркивает Т.А. ван Дейк[2]. Исследование данного дискурса, замечает ученый, «не ограничивается эксплицитным описанием структур», хотя, несомненно, «основательный структурный анализ уже сам по себе важен в изучении процесса массовой коммуникации». Но главное – «расширенное понимание контекстуальной перспективы дискурса, особенно значимой в исследовании текстов массовой коммуникации. Направленный таким образом дискурсный анализ может также привести к новому пониманию тех процессов производства и использования сообщений, которые справедливо считаются наиболее значимыми в изучении массовой коммуникации. Метод дискурсного анализа исключительно важен, прежде всего, потому, что позволяет исследовать деятельность СМК не дробно, не замыкаясь на отдельных функционально выделенных структурах, а в совокупности всех воздействующих факторов, дает возможность «проанализировать тексты с точки зрения динамической природы их производства, понимания и выполняемого с их помощью действия», и при этом «рассматриваемые структуры новостей могут быть адекватно поняты только в одном случае: если мы будем анализировать их как результат когнитивной и социальной деятельности журналистов по производству текстов и их значений, как результат интерпретации текстов читателями газет и телезрителями, производимой на основе опыта их общения со СМИ».

Метод дискурсного анализа, о котором говорит Т.А. ван Дейк, представляется, вне всякого сомнения, в силу своей гибкости и универсальности наиболее эффективным инструментом изучения такого социально и структурно сложного артефакта, каким являются СМК вообще и печатные издания в частности.

В этом же направлении, по сути, при исследовании периодических изданий стремится идти и А.Г.Орлов, который формулирует следующую парадигму: «Понятие «дискурс» соотносимо с понятием «текст» и характеризуется аналогичными параметрами завершенности, цельности, связанности и др., однако отличается от последнего тем, что оно рассматривается одновременно и как процесс (с учетом воздействия социокультурных, экстралингвистических и коммуникативно-ситуативных факторов), и как результат в виде фиксированного текста»[3]. Анализируя, например, публикации газеты «The Sun», исследователь отмечает, что в ней, очевидно, прослеживаются «тенденции к разговорности на уровне дискурса», а «главные формально-содержательные синтаксические (дискурсные) особенности» современно литературно-разговорной речи – это, в частности, отличие, «с одной стороны, некоторой рыхлостью структуры, повторами и дублированием элементов смысла (структурно-смысловая избыточность), с другой – некоторой недосказанностью, ограниченностью используемого языкового репертуара, «прозрачностью» денотации и коннотации, поскольку все это компенсируется конситуацией, микро- и макрообстановкой высказывания (структурно-смысловая компрессия)». Г.А.Орлов, проводя ситуативное исследование лексики и синтаксиса газетных публикаций, как он указывает, с «позиции дискурса», то есть, практически используя метод дискурсного анализа, включает в поле своего внимания и паралингвистические средства, в частности графические. В его изложении релевантными ситуациями оказываются шрифты (кегль, форма, цвет), эмфатические средства (варьирование размерами и формой шрифта), приемы подачи иллюстративного материала, различные аспекты верстки и т.д.

Очевидно, что лишь с учетом комплексного выражения всех факторов, обеспечивающих соответствующий уровень дискурсности СМК, может быть реализована возможность их адекватного исследования и отождествления. Именно дискурсный анализ позволяет увидеть вербальный текст, особенно журналистский, в его реальном коммуникативном действии, в интеграции с социально культурными и идеологическими контекстами, увидеть как процесс, протекающий во взаимосвязи со многими другими функциональными категориями, включая читательскую аудиторию. Журналистское произведение в той или иной мере, прямо или косвенно всегда интегрировано с важнейшим сегментом общего дискурса – политическим дискурсом, который отражает идеологическое содержание и, как не без оснований подчеркивается, может иметь ряд жанров: в сфере письменной речи – разнообразные газетные и журнальные статьи, брошюры, книги, в том числе учебники; в сфере устной речи – лекции, семинары по политическим дисциплинам, различные собрания.

Это вполне естественное положение вещей – текст журналистского произведения, существуя самостоятельно, в то же время диалектически связан с другими семантическими образованиями, представленными в различных сферах духовной жизни. Поэтому, по А.Г.Волкову, правомерно выделение в СМИ идеологического аспекта текстообразования на ряду с аспектами семиотическим (знаковые системы, письменная речь, изображение, правила отбора языковых и неязыковых знаковых средств), а также технологическим (отбор информации, оперативность, адекватность, качественное разнообразие, тиражирование, доставка и т.д.)[4]. Идеологический аспект включает в себя: 1) определенный для каждого региона массовой информации и особым образом упорядоченный состав текстовых источников, лежащих в основе массового информирования; 2) упорядоченный набор тем, по которым высказывается массовая информация, объединяясь и дифференцируясь с другими видами словесности; 3) прогноз и организацию аудитории, зависящие от задач и программы массовой информации в целом и от конкретного соотношения ее источников: газет, редакций радио и телевидения. Содержание текстов массовой информации отражает определенных идеологических позиций положение вещей в мире, то есть максимальное число фактов и источников, освещающих наиболее значимые события».

Любой журналистский текст, адаптированный к публикации в соответствующих средствах массовой информации, отличается существенной актуализацией отмеченных выше признаков – коммуникативных, социальных идеологических. Во многих текстах уровень актуализации данных признаков может достигать максимума – это практически все газетно-журнальные тексты на актуальные общественно-политические и экономические темы. Здесь резонанс по всем направлениям реализации оказывается очень высоким. В некоторых текстах проявления указанных признаков может быть в той или иной мере приглушенным.

Кроме коммуникативной задачи в рамках указанных текстов тем или иным образом решаются задачи социального характера – тематически значительные, поднимающие произведения на ступень широкого обобщения. Как правило, в журналистских текстах, если даже они реализованы в пределах единого тематического направления, могут по-разному проявляться социальные факторы – феноменологически активно воздействующие компоненты. Они детерминируют, в конечном счете, качественный уровень осуществления социальной функции, обязательно присущей вообще любому журналистскому тексту. С социальным аспектом текстового произведения связан аспект идеологический. Последний, в свою очередь, отражая познавательно-смысловую сторону текста, конкретно проявляется в его концепте – «языковом воплощении понятия», своеобразном семантическом ядре.


ПРИМЕЧАНИЯ

1. Мисонжников Б.Я. Феменология текста (соотношение содержательных и формальных структур печатного издания) / Б.Я.Мисонжников. – СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2001. – С.296.

2. Дейк ван Т.А. Язык. Познание. Коммуникация / Т.А. Ван Дейк. – Б.: БКГ им.И.А.Бодуэна де Куртенэ, 2000. – С.230.

3. Мисонжников Б.Я. Феменология текста (соотношение содержательных и формальных структур печатного издания) / Б.Я.Мисонжников. – СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2001. – С.298.

4. Там же.

Р.В. Бельков, кандидат филологических наук, г.Саратов


Медийное пространство современной России

и информационная война

(к вопросу об историко-психологическом изучении искусства манипулирования человеческим сознанием в отечественной журналистике)


Журналистика «постфрадковской» эпохи, хотя и не являет больше собой необозримого поля для творческих фантазий и самовыражения и одновременно кажется чем-то принципиально новым в нашей культуре, на самом деле представляет собой закономерное развитие отечественной и, прежде всего, советской индустрии СМИ. Никакие эффектные и уникальные для Запада, только что опробованные и пришедшие в нашу среду технологии оказались не новы, а во многом и уступили старым отечественным технологиям, умело созданным в эпоху «коллективного организатора».

Отечественная журналистика постреволюционной эпохи проявила столь сильное стремление управлять человеческим сознанием, какого не проявляла, пожалуй, никакая другая культура никогда. Строго следуя заветам Ленина, советская печать всеми возможными средствами старалась руководить жизнью своих читателей.

Необходимая после 1917 года в отечественной культуре массовая пропаганда истинного и неистинного в новом мире, необходимость воспитания «особей, чистых с идеологической точки зрения», и, наконец, формирование нового пролетарского сознания обеспечивалось, прежде всего, усилиями литературной критики и журналистики.

Ситуация в современной России во многом сходная по целям и задачам. Очевидно, что сегодня, как и в 1920-е годы, для отечественной журналистики совершенно необходимо заместить реальные человеческие ценности на те, которые реальными не являются, но в которых заинтересована политическая и бизнес-элита страны.

Сознание людей – уникальный ресурс, который начал активно использоваться в Советской России 1920-х годов. Тогда реальные человеческие ценности старательно были замещены в сознании людей на новые, разработанные формирующейся советской идеологической системой. Эта особенность сохранилась в России по сей день, и не всегда реальные законы человеческих отношений, действующие во всём мире, распространяются на Россию. Так, здесь находит отражение новая система договорённостей, которая замещает реальные человеческие ценности, принятые во всём мире, что становится чрезвычайно заметным, если посмотреть на Россию в общемировом контексте.

На деле же реальное событие в современном мире становится важнее, чем те образы, которые генерируются телевидением, и та система договорённостей об интерпретации этого события, которые существуют в сфере масс-медиа.

К примеру, события начала 2008 года: провозглашение независимости Косово, признанное к моменту публикации этой статьи многими странами мира, большей частью Европы, а также Японией, Канадой, Австралией, Соединёнными Штатами Америки, Афганистаном, а в скором времени Саудовской Аравией и Пакистаном, и одновременно поимка Семёна Могилевича (дело «Арбат-Престиж»), и отказ в его экстрадиции Российской Федерацией. В этом смысле особый оттенок приобретает российская позиция по Косово: страна, где далеко не всё в порядке с правами человека, поднимает правовой вопрос провозглашения независимости Косова. В случае с Могилевичем речь идёт не об ограничении предпринимательской деятельности в Российской Федерации, а всего лишь о поимке одного из самых влиятельных криминальных авторитетов мира (за ним охотился Скотланд-Ярд, ФБР и многие спецслужбы мира). Таким образом, речь идёт о реализации нужной интерпретации, то есть определённой договорённости внутри России, что такое «хорошо» и что такое «плохо», которая не всегда соответствует реальным человеческим ценностям, в том числе предпринимательским ценностям, которые развивались на Западе значительно дольше, чем это случилось в России.

К этому можно добавить поимку Радована Караджича, скрывавшегося от международного трибунала 12 лет, ликование всего мира по этому поводу («правосудие движется семимильными шагами» («Times») и вялая реакция МИДа России на это; заинтересованность Сербии во вступлении в Евросоюз и поддержка ею европейского варианта финала Югославской войны. Одновременно – провокации со стороны Южной Осетии, поддержанные Россией, и, наконец, война в Цхинвали. Так делается большая политика. Россия не заинтересована в мирном разрешении всех накопившихся конфликтов, имевших военную историю, – Россия мечтает решать эти конфликты по собственному сценарию.

В этом смысле особый интерес приобретает фильм французских журналистов Жана-Шарля Деньо и Тони Боско (производство Транспаранс Продюксьон 2002 года) «Покушение на Россию», посвященный расследованию обстоятельств взрывов домов в Москве и Волгодонске и запрещённый к показу на российском телевидении. Там говорится: «Для Кремля риск нового, настоящего расследования взрывов 1999 года слишком велик, потому что если в результате будет установлено, что ответственность за эти теракты несут российские спецслужбы, легитимность людей, которые сегодня правят страной, автоматически оказывается под вопросом». По сходному сценарию началась война в Цхинвали летом 2008 года. Однако на деле для Кремля нет опасности во французских журналистах – сегодня клановые интересы и в России, и во Франции превышают интересы профессионального журналистского расследования.

Антитеррористический комитет был создан в 1980-е годы Франсуа Миттераном, именно он когда-то разрешил прослушивание в целях безопасности миллионов людей, в том числе знаменитостей. Сегодня эта работа Франсуа Миттерана превратилась во всемирное сумасшествие: Джордж Буш официально одобряет закон, разрешающий прослушивание, а в скором времени Швеция будет отсматривать весь интернет-траффик, который идёт из России в Европу и США. Сегодня мировой терроризм — разменная карта международной политики, никого не интересует количество жертв, терроризм используется влиятельными кланами в интересах изменения международного климата. Очевидно, что война в Цхинвали — это по всем законам теракт (начиная от выбранной даты, совпадающей с открытием Олимпиады и заканчивая посещением места событий детским доктором Леонидом Рошалем, – неизменной персоной во время всех террористических актов), однако, теракт – особый. Из доклада Николая Патрушева (27 марта 2008 года): «Мировой терроризм достиг таких масштабов, что, действительно, можно перекроить территории в любой точке планеты».

В итоге мировая общественность, возможно, придёт к выводу о необходимости преодоления работы Франсуа Миттерана и борьбе с терроризмом на совершенно новом уровне, интеллектуальными средствами.

Сегодня ситуацией пользуются все в своих интересах.

Недавние события в жизни Сеголен Руаяль (бывшего кандидата в президенты Франции), связанные с прослушиванием её квартиры, запугиванием и так далее, ссылка на работу «клана Саркози» – прямое тому подтверждение.

Очевидно, что Россия, отстаивая интересы своей бизнес-элиты, один из представителей которой, руководитель «Арбат-Престижа», Семён Могилевич был арестован в начале 2008 года, оказывается по определению в патовой ситуации. Не удивительно, что Россия, старающаяся всеми силами «замять» дело поимки Семёна Могилевича, теряет влияние почти во всех международных форматах. Не удивительна также перспектива превращения «большой восьмерки» в «большую семёрку» в связи с этими событиями.

Этому созвучно ещё одно недавнее событие – поимка в Таиланде Виктора Бута, «российского бизнесмена», обвиняемого в поставках оружия террористам.

Общепонятно, что позиция по свободе предпринимательской деятельности, столь важная для так называемого «формирующегося» в России среднего класса, в случае экстрадиции Могилевича не может быть ущемлена, поскольку речь идёт о человеке, который входит в пятёрку криминальных авторитетов мира. В то же время выработанная в 1990-е годы позиция находит своё подтверждение в том, что осуждённый за свою деятельность бывший глава Минатома Евгений Адамов вскоре после заключения под стражу вышел на свободу. Так подтверждена столь важная для среднего класса в России позиция о возможностях для свободы предпринимательской деятельности. Таким образом, есть объективная разница между реальным положением вещей и той искусственной договоренностью, «что именно следует считать реальностью»[1]. Заключение под стражу и скорый выход на свободу Евгения Адамова подтверждают политику «свободы предпринимательской деятельности» с её российской интерпретацией (стоит отметить обстоятельства судебного разбирательства в отношении Евгения Адамова, озвученные в прессе, и его длительность). «Бандиты стали менеджерами» (журнал «Русский Newsweek» 6-12 марта 2006 года) – объективная данность и скрыть это невозможно, проблема террористического преодоления, проблема победы над мировым терроризмом невозможна без решения этой российской проблемы. Так, «террористический акт» «08.08.08» стал для России ответом на её попытки навязывать свои условия в международной политике, не решив своих внутренних проблем.

Россия не только изолировала себя из международного пространства, но и попыталась создать (по крайней мере, в СМИ) иллюзию возможности влиять на Запад: информационно, политически, культурно (заявление С.Лаврова о намерениях реформировать БДИЧ во время избирательной кампании после отказа России в возможности присутствия этих наблюдателей на выборах). Такая «иллюзорность» некой возможности «влиять на Запад» – не что иное, как сознательная имитация эпохи застоя, когда иллюзия, что «мы можем влиять на них» важнее реального положения вещей.

Информационный шок в российских СМИ от стены непонимания с Западом – закономерный итог такой работы. Мы видим, что российские журналисты пытаются оценивать работу западных телеканалов во время освещения событий в Южной Осетии летом 2008 года примерно так же, как это делала советская «пресса» 1920-х годов: посмотрите, что они говорят; вот так они подают эти события; вот такая картинка, а вот что говорит ведущий; вот такой шрифт и вот такой титр во время выступления Сергея Иванова. При этом исключается серьёзная аналитика первопричин такого отношения западных СМИ к России.

В этой связи интересной становится российская позиция по борьбе с терроризмом: российские власти собираются бороться даже с «сепаратизмом», очевидно, совершенно забыв, в каком мире живет наша страна.

Так, методы управления массовым сознанием, открытые в 1920-е годы, оказавшиеся востребованными в современной России, прежде всего, в силу их непонятности, незнакомости и – главное – в силу их противоречия с западной традиции, развивавшейся в нашей стране начиная с 1990-х годов, оказались разбиты самим западным подходом к журналистике, где событие всегда становится важнее его интерпретации в прессе, а выводы сделать должен уже зритель.

Это ответ на советские нотки и ласкающую ухо некоторых генералов ФСБ «старую» риторику.

Медиапространство: кинематограф и телевидение, которое владеет человеческими умами, которое отвечает за психологический климат, за уровень культурного знания в ту или иную эпоху, формирует сознание людей.

Очевидно, что вопросы развития мирового кинематографа, мировой медийной системы лежат в плоскости этой культурологической проблемы и вопросы российского кинопроката, вопросы российского медийного пространства, его изолированности или открытости – это вопрос в чём-то уже политический.

Кино в Советской России 1920-х годов чем-то напоминало медийную культуру, сложившуюся в современной России XXI века. «Медийная» культура 1920-х годов сформировалась из разных видов «газетной культуры»[2] – это печатная газета, стенная газета (форма массовой работы), радиогазета (радиосообщения именовались газетой), световая газета (газетные тексты проецировались на экран, что создавало значительно большую степень запоминаемости информации), живая газета (сценические воплощения газетных идей, это «художественная самодеятельность»), киногазета, и, наконец, устная газета[3]. «Газетная культура» определяла стиль эпохи.

Самая чёрная по меркам 1990-х годов PR-кампания не может сравниться по силе с той целенаправленной массовой пропагандой и агитацией, проводимой во всех без исключения печатных изданиях Советской России 1920-х годов в условиях полного отсутствия какого бы то ни было выбора. Одна и та же тема целенаправленно развивалась в разных изданиях, начиная от центральных («Правда»), затем дополнялась по-своему в провинциальных (например, «Большевистский молодняк» – газета рабоче-крестьянской молодёжи) и, наконец, заключалась районными. В итоге верное читательское мнение было обеспечено. В своих усилиях завладеть читательской массой пропагандисты 1920-х годов не гнушались никакими способами проникновения в человеческое сознание. Все публикации в газетах 1920-х годов были ориентированы не только на рациональное восприятие читателя, как о том любили напоминать сами газетчики, тем самым, формируя ложное положительное представление у читательской массы о своей деятельности.

Большинство газетных публикаций тех лет несли в себе значительный заряд иррациональности, действовали на эмоции и чувства читателя. По сути, основу всех газетных публикаций этой эпохи представляла собой демагогия, связанная с превышением всех эмоциональных критериев. Это имеет отношение и к регулярно повторяющимся из номера в номер газетным лозунгам, призванным максимально чётко закрепить кем-то однажды вброшенную идею, а также имеет, безусловно, отношение и к карикатурам.

Карикатура являлась одним из немногих механизмов, используемых газетой 1920-х годов, способных вызвать отчётливое зрительно-образное восприятие. Поэтому она применялась максимально широко.

Этот метод очень напоминает современный и недавно модный «принцип рекламного монтажа», конечно, совершенно неведомый 1920-м годам. Он заключается в том, что вначале на рекламной площади появляется ничего не значащая для обычного информационного фона информация, оставляющая в головах зрителей недоумение. По прошествии определённого времени, когда информация начинает казаться привычной, она дополняется какой-нибудь деталью, которая обычно расставляет все точки над «i». Этот метод обеспечивает значительно более яркое и качественное запоминание рекламируемой продукции (именно по этому принципу была сделана в свое время рекламная кампания автомобилей «UZ-DAEWOO» или газеты «Коммерасантъ-daily»). Принципы вовлечения читателя и зрителя в конъюнктурные игры в этих случаях нам представляются родственными.

Попытки России в данном контексте вернуться на психологическом уровне в прошлое и создать свою, особую атмосферу в отдельно взятой стране, и одновременно вычеркнуть себя из общемирового контекста приводят к тяжким культурологическим последствиям.

Россия сознательно вырвала себя из мирового контекста. Медийная политика современной России вновь открыла для себя технологии, забытые с советских времён, неумело противопоставив себя западной культуре. Так, идеология новой России – не что иное как симуляция по Бодрийяру, но с её российской поправкой, — это имитация или, что точнее, «симуляция» эпохи застоя.

Очевидно, что XXI веке невозможно по-старому использовать те же технологии. Современная медийная культура диктует свои законы. Так, симуляция новой России выдержана в традициях западной «гиперреальности». Ж.Бодрийяр, который в книге «Симуляции» («Подобия») выдвинул идею утраты действительности, оказался по-своему востребованным в новейшей России. Суть в том, что имитация «застоя» — это симулякр[4], только с его русской интерпретацией. То, что на западе уже перестало быть симулякром и стало реальной действительностью, национальной культурой и частью человеческой жизни, в России использовано с ностальгической поправкой на советскую традицию. Симуляция по Медведеву – четвёртая стадия опустошения, где знак (вся новая культура России нового времени) не имеет никакого отношения к действительности, превращается в собственное подобие, в чистую симуляцию, сознательную имитацию «застоя» (гладкая риторика: «Доходы как росли, так и растут»), где прячутся проблемы за внешним благополучием.

Современной российской медийной культурой актуализируется только знакомый социокультурный код с его ностальгической ноткой, в то время как реальные методы управления массовым сознанием в советское время и в современной России могут расходиться.

Уникально организованная в 1920-е годы система массового воздействия содержала в себе глубинные родовые свойства. Она оказалась настолько универсальной, что не только осталась жизнеспособной, но и была развита и переработана в дальнейшем. В этом смысле современные попытки универсализировать (даже на государственном уровне) масс-медийные сферы имеют под собой достаточно прочную историко-психологическую основу.

Медийная работа, обслуживающая аппарат Дмитрия Медведева, которую провели российские СМИ в предвыборную гонку, несмотря на ряд событий, противоречащих гладкой официальной риторике российского правительства, – прямое тому подтверждение.

Так, убийства главы ГТРК Дагестана, а также журналиста Первого канала, произошедшие в один день, а также убийства начальника УБОПа Северной Осетии, прокурора Саратовской области и топ-менеджера «Логоваза», отказ в экстрадиции Семёна Могилевича (человека, входящего в пятёрку криминальных авторитетов мира), остались без внимания. Остаются без внимания и попытки России намекать на международное право в этой ситуации, – страна, где далеко не всё в порядке с правами человека, пытается диктовать свои условия в вопросе признания независимости Косова. Окончательно все точки над «i» расставила информационная война во время событий в Южной Осетии – очевидно, что страна, незадолго до этого вырвавшая себя из мирового информационного контекста, вряд ли может рассчитывать на серьёзную поддержку своей позиции в мировой прессе.

В этом смысле реально произошедшее событие на планете становится важнее, чем его интерпретация, подготовленная официальной российской прессой. Та, современная газетная культура, которая сформировалась под Дмитрия Медведева, мало отражает реальные чувства и намерения российской общественности.

Понятие «газетная культура» в 1920-е годы оказалось настолько точным психологическим попаданием, что все последующие попытки создать какую-либо новую медийную систему в России оказываются лишь новой обработкой глубинных системных шаблонов и матриц.

Найти в современной отечественной журналистике принципы давления на общественное сознание, зародившиеся в начале прошлого века, несложно. Тем не менее, выстроить цепочку изменений этих механизмов и объяснить их трансформацию в современной изменившейся, ставшей зависимой от капитала и внимания политической и бизнес-элиты, избалованной культуре СМИ – задача более серьёзная. Общепонятно, что на российскую «бизнес-элиту» всегда есть бизнес-элита западная.

Культура российских СМИ подчиняется законам развития, открытым в советской журналистике прошлого века. Поэтому, несмотря на всю скорость внешних превращений современного журналистского труда, на каком-то глубинном уровне со времён Троцкого и Рыкова мало что изменилось. Тем самым, изучая историю отечественной журналистики, мы стараемся избежать повторения непоправимых ошибок прошлого нашей страны.


ПРИМЕЧАНИЯ

1. В то же время эта латентная (скрытая) долгое время для России позиция (с начала 1990-х годов до наших дней) в настоящее время обнажена. Таким образом, очевидно, что реальная свобода предпринимательской деятельности и представление о ней, сформированное для среднего класса в России, расходятся.
   
2. Термин, распространённый в 1920-е годы, принадлежит Я.Шафиру и обозначает формы работы с массовым сознанием. [Шафир Я. Вопросы газетной культуры / Я.Шафир. – М.-Л., 1927].
   
3. «Устная газета в отличие от писанной не имеет ответственного редактора, да и вообще никакого редактора. Сочиняет, кто что вздумает, разукрашивает в меру отпущенной фантазии придуманные другими «достоверные» известия» [Шафир Я. Газета и деревня / Я.Щафир. – М.: Красная Новь, 1923. – С.134].
   
4. Симулякр — копия, у которой нет оригинала (Ж.Бодрийяр).
   

Т.В. Вакулова, Таврический национальный университет им. В.И.Вернадского (Украина), аспирант