Geum.ru

Олег Слободчиков – Заморская Русь

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   18   19   20   21   22   23   24   25   ...   51

В скале была пещера правильной формы со следами обработки камня. Углубление пропадало во тьме. Здесь можно было укрыться от дождя. "Не дует ли?" - подумал Тимофей и, пригнувшись, шагнул под свод. Через минуту он с воплем выскочил наружу. Сысой подскочил у разгоравшегося костра, вскинул фузею.

- Кто там? - крикнул и чуть не оглох от своего же голоса, отраженного скалами. Тимофей таращил глаза, мычал и скалил зубы. Следом за ним никто не выскочил.

Сысой спустил курок и тряхнул дружка за шиворот. Наконец, Тараканов, стуча зубами, стал говорить, что видел нечто страшное и зубатое. Может и медведь. Но откуда ему быть на острове?

Сысой, с топором за кушаком, подхватил из костра смолистую палку, горевшую с одного конца, взял фузею. Тимофей с двуствольным пистолетом в руке и с пылающим суком в другой - вошли в пещеру.

Когда из тьмы при свете факелов показалась оскаленная человеческая голова, Сысой, вздрогнул и, чуть не выстрелив от страха, ткнул горящей палкой вперед. В иссохшей скукоженной байдаре сидел алеут в пере. Кожа обтягивала его выпирающие скулы и щелочки глаз. Губы и щеки отвалились, оттого и удивляла адамова голова оскалом от уха до уха. Сысой ткнул тело стволом фузеи, алеут дернулся как тряпичная кукла, лавтак на байдаре рассыпался. Он хотел уже обернуться к дышавшему в затылок дружку, но заметил во тьме еще одну байдару с лежавшим в ней телом.

Промышленные прошли по пещере шагов двадцать. На всем протяжении лежали иссохшие тела. Факела стали гаснуть. Дружки, не сговариваясь, повернули к выходу.

- Сколько их там? - щурясь от утреннего света, перекрестился Сысой. - Вот тебе и алеуты?! На Кадьяке выволокут покойника за селение, бросят на него пару хворостин и все, похоронили. А здесь видишь что?

- Приодеты все. Наверное, тойоны.

Всходило солнце. Как ни мало отдохнули промышленные после полутора суток мытарств, а поняли, что теперь не уснут. "Спаси и сохрани!" - то и дело поглядывал на пещеру Сысой. Они подкинули дров в костер, позавтракали и с четверть часа сидели возле огня. Начался прилив. Вход в потайную бухту заливало. Верхняя черта прилива, отчетливо видимая на скалах, была выше промоины.

- Что делать будем? - спросил, вставая Тимофей. Сысой тоже поднялся.

- Осмотреться надо. Рыбы наловить, мяса добыть, тогда и решим...

- Вдруг к острову негде больше пристать? - кивнул на отверстие в скале Тимофей, вытряс перовую парку и надел поверх шерстяной рубахи. Сысой задрал голову, оглядывая скалы, золотящиеся уже от солнца.

- Там вылезем! - указал на седловину.

Когда они поднялись наверх - увидели море со всех сторон. Остров был мал. Восточная часть его скалиста. Посередине высилась ровная как перевернутая воронка гора с редким кустарником у основания. Западная сторона острова походила на рыбий хвост и кончалась песчаной отмелью, черной от котов. Там же, на пологом берегу, в полусотне саженей от линии прибоя, стоял одинокий черный крест. К нему и направились промышленные.

Ни надписи не было на кресте, ни холмика под ним. То ли давно уж истлел покойник в чужой земле, то ли поставлен был крест кем-то во спасение свое. Сняли шапки православные странники. Сысой, кланяясь, обошел вокруг три раза, бормоча: "Благословен Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь." Опустившись на колени, как учили с детства, запел хриплым голосом: "Со святыми упокой, Господи, душу раба твоего, там где нет ни болезни, ни печали, ни страданий, но есть жизнь бесконечная..."

Тимофей безучастно ждал с шапкой в руке. Ветер трепал его мягкие длинные волосы, играл в курчавящемся клочке бороды. Чтобы не обидеть товарища, он изредка крестился, думая о православных костях русича, искавшего счастье, может быть и новую родину, а нашедшего кончину. Лежит теперь в чужой земле, ногами к Америке, головой к России, глазами к Небу. Зачем?

Сысой умолк, выпрямился. Волна русых волос шевельнулась на щеке.

- Чуешь? - поднял голову. - Благодать какая? Душа православная ходит вокруг нас, радуется встрече. Один тут... Я в той яме все думаю, что мне так тошно? А там кладбище чужое.

- Пойдем, что ли, - нахлобучил шапку. - Жить-то надо!


Среди котов на лайде были сивучи, которым коты не препятствуют мешаться в своем стаде. Сивучи со своими самками ласковы, а те не слишком-то заботятся о потомстве, часто сонные давят щенят и не переживают, когда промышленные убивают детей на их глазах.

Иное дело коты... У них уже подрастали котята с большими черными глазами, игривые и подвижные, как все зверята. Секачам прибавилось забот: мало того, что, имея до полусотни жен, только и гляди, чтобы какая не загуляла с другим, тут еще и за детьми приглядывать надо, драки разнимать.

Между собой коты всегда грызутся. За версту от лежбища слышен рев от кровавых их разбирательств. Бывает, двое дерутся по часу, нанося удары друг другу зубатыми головами и передними ластами. Другие задирают усатые морды, наблюдая за поединком, пока один из дерущихся сородичей не кинет другого на землю. Тут все бросаются с разных сторон на победителя, вступаясь за слабого, и кто кого там бьет - сам бес не разберет. Часто коты до смерти забивают друг друга - и все ради справедливости.

Секачи любят своих самок. Выходя из воды, тычутся мордами, целуясь. Плещутся в воде, ласкаясь, и совокупляются как люди, - при этом ничего не слышат и не видят. Но и жестоки самцы с кошками: за недосмотр за котятами, за попытки прелюбодейства бьют их смертным боем. И те стонут, плачут, каются, в ногах у мужей валяясь.

Бывает, во время драк наползают сивучи и унимают особо яростных. При них коты не отваживаются бить даже своих самок. Перед человеком же ронять достоинство они не любят. Закричат, засвистят промышленные, - кинутся коты в воду, а потом задирают морды, высматривая напугавших, стыдясь невольного своего испуга.

Тимофей с Сысоем зашли с края стада, где грелись на солнце старики и холостяки без самок. Не беспокоя котов, отогнали в сторону молодого сивуча и застрелили в упор. Половина стада бросилась в воду при звуке выстрела, но вскоре вернулась на свои места. Промышленные вытащили ножи и стали разделывать тушу в полутора десятках шагов от других сивучей и котов. Они срезали жир и съедобные части, вытянули жилы, пригодные для ремонта байдары. Вскоре неподалеку от креста запылал костер. Пока Тимофей пек мясо и топил жир, Сысой с кадьякским луком пошел вдоль берега и подстрелил двух гусей. Птицу выпотрошили и прямо в пере закопали в уголья.

Насытившись, с сажей и салом на щеках, лежали на берегу странники, поглядывая вокруг.

- Остров всего ничего, десятин тридцать суши, - зевнул Тимофей. - А ведь можно и здесь жить. И хорошо жить! - перед сном, на сытый живот Тараканову пришла охота побеседовать.

- Что за жизнь без хлеба? - тоже зевая, возразил Сысой. - В моем доме одной пашни десять десятин, да пары, да покосы - и не жалуются, что земли много. Здесь же и одному не прокормиться.

- Золото искать надо! - снисходительно обронил Тараканов. - Говорят, его здесь везде много. Будет золото - будет и хлеб, со всего света повезут тебе что хочешь, только плати.

- Что же на Кадьяк не везут? Каждый год, говорят, голод.

- Мы на Компанию работаем, а надо на себя. Половину добытого забирают у нас за харч, другую скупают за полцены, а хлеб привозят по рублю двадцати копеек за пуд - посчитай, куда все идет.

- "Юникорн" нынче по пятьдесят ассигнациями рядился. Знал бы капитан, что у тебя богатство, дороже затребовал бы, а то и вовсе ограбил, - до слез уже зевая, крестя рот, отвечал Сысой.

Чувствуя полное бессилие доказать мужику свою правоту, Тимофей вздохнул:

- Темный ты, умных книг не читал! - он был уже не рад, что затеял этот разговор. - Все можно устроить разумно, - проворчал, отворачиваясь. - Что там гуси, не готовы ли?

Костер прогорел. Сысой разгреб угли, достал шипящих жиром гусей, поскоблил ножом обуглившиеся перья, запарило сочное душистое мясо.

Отдохнув, к вечеру промышленные спустились на прежнее место, где провели ночь. Промазали топленным жиром байдару, развели огонь.

- Давай дыру камнями заложим?! - предложил Сысой. - Вдруг среди ночи покойник высунется?

Тимофей посмеялся:

- Что мертвяк, что кочемас. Вот бы сушеная рыбина хвостом задергала и прыгнула в воду?!

- Так не бывает! - улыбнулся Сысой.

- А чтобы покойники вставали, бывает?

- Сам видел! - пробурчал тоболяк и шепотом стал рассказывать, как мальцом остался один в церкви... А еще, говорили, старуха у нас жила, так ее три раза хоронили. Отпоют, закопают, утром - глядь, а она опять на печи лежит...

- Слухи это и предрассудки, - посмеялся Тимофей. - А то, что в церкви было, - приснилось тебе.

- Может и приснилось, а может и нет! - зевнул Сысой. - Раз ты такой смелый - ложись спиной к пещере, а я напротив.

- Он постелил камлею на землю, скинул сапоги, вытряхнул из них в костер стершуюся траву, фузею с зарядом картечи положил рядом под бок и укрылся кафтаном. Тимофей посидел молча и лег, глядя в темнеющее небо, прислушиваясь к сонному дыханию товарища. "Говорит, что боится, а легко уснул, - подумал, - и все-то ему нипочем".

Несколько раз ночью он вставал и подбрасывал дров в костер. Поблекло уже небо, рассветало, чуть дымили угли. Давно открылся проход в скале. В полосе отлива среди камней, трепыхалась зазевавшаяся рыбешка. И вдруг земля под спящими дернулась. Загрохотали камни. Оба вскочили на ноги. Сысой торопливо натягивал просохшие сапоги. Подземный гул пророкотал и стал затихать. Потревоженные птичьи стаи с криками кружили над островом. Землетрясение было не в диковинку промышленным, пугала близость скал, которые при сильном толчке могли обрушиться.

Несколько мгновений была тишина. Сысой только-только успел намотать кушак и сунуть за него топор. И тут земля заходила под ногами с новой силой. Он наклонился, хватая ружье, и в этот миг Тимофей закричал не своим голосом, босой сиганул через товарища. Сысой бросил взгляд на пещеру и сам подскочил на месте. Из-под каменного свода, не спеша, выползала байдара с веселым алеутом. Покойник сидел, развалившись, скалил желтые зубы и потряхивал лохматой головой. Байдара, качаясь на трясущихся каменьях, разворачивалась в сторону костра.

Сысой закричал, выстрелил. Заряд картечи снес иссохшую голову. Но тело в лодке продолжало двигаться. Казалось, алеут шарил руками перед собой, стараясь вытащить дрот. Сысой опять закричал, но сумку с патронами подхватил и кинулся на скалы следом за Тимофеем. Задыхаясь, догнал его возле седловины. Камни сыпались вниз и падали в воду, чудом не задевая приготовленной к плаванию байдары. Безголовый алеут на своей лодчонке съехал с площадки и завалился на бок.

Сысой надорвал зубами патрон, забил его в ствол. Тимофей затрясся от смеха.

- Это же от колебаний земли лодка поехала под уклон!

Сысой уже подсыпал пороха на полку из рожка, закрыл ее и взвел курок.

- Сейчас как полезут один за другим, - пробормотал, стуча зубами.

Тимофей загоготал еще громче:

- Они же сушеные!

Сысой побагровел от досады:

- Что же ты от него босиком бежал, да еще и орал дурниной?

- Не знаю, - искренне удивился Тимофей, вздрагивая от неестественного, нервического смеха.

Птицы тучей кружили над островом. На лайде не было котов. Одиноко торчал крест на отмели. Но вот некоторые из птиц стали осторожно садиться на скалы.

- Кончилось! - поднялся на босые ноги Тимофей. - Надо выводить байдару. Слава Богу, цела.

- Не-е-е, я туда не пойду! - замотал головой Сысой. - Ты ученый, ни в сглаз, ни в чох не веришь, ты и иди, пригони байдару на лайду, а я тебя отсюда прикрывать буду. Вдруг полезут из дыры?! Хорошо, у них лавтаки пересохли, водой не догонят...

Тимофей, посмеиваясь, стал спускаться, размахивая руками, хватаясь за камни, осторожно ступая непривыкшими к босой ходьбе ногами.

- Пистоль подбери, мещанин переученный! - крикнул вслед Сысой. Его злило, что товарищ хихикает.

Тимофей возле костра обулся, снес к воде байдару, сложил в нее муку, соль, одежду. Он хотел уже сесть за весло, но вернулся, взял на руки обезглавленного алеута и потащил в пещеру.

Сысой застонал.

- Испоганился?! - закричал. - Как есть теперь с тобой из одного котла?

Тимофей взглянул на него снизу, улыбаясь, прополоскал руки и хотел уже взяться за сивучий желудок, чтобы наполнить его водой.

- Стой! - закричал Сысой и стал спускаться: - Не тронь ничего погаными руками!

Он сам набрал воды, заставив Тимофея оттирать руки морской травой и полоскать. При том с серьезным видом бормотал молитвы от осквернения.

Взошло солнце. На море был штиль. Промышленные вывели байдару из закрытой сумеречной бухты и, щурясь от солнца, пошли вдоль берега к кресту.

- Четвертый день болтаемся! - обернулся Сысой. - В партии нас, поди, уже отпели. Прошка с Ульяной опечалятся. Да и Васька Васильев тоже, - вспомнил он дружка и почувствовал, что нет уж больше никакой обиды в душе.

Встали перед глазами домочадцы, какими видел их в последний раз: мать в тяжелом платке, Фекла, побежавшая за санями. Вдруг страшно стало, что они узнают о его погибели. Он снова обернулся: - Таракан, слышишь? Погода хорошая, выбираться надо. Сюда и двадцать лет может никто не приплыть, чего ждать?

- Надо выбираться, - согласился Тимофей. - А ты знаешь, в какую сторону?

- Туда! - указал веслом на восток Сысой. - Не меньше двух суток плыть. Надо еды запасти и воды.

Высадились они на отмели возле креста. Развели костер. Тимофей стал печь хлеб, Сысой ушел добыть гусей и уток в дорогу.

К полудню припас был готов, но выйти в море в ночь не решились. Лежали на песке, отсыпаясь впрок. Ели и пили в расчете на предстоящее испытание. Миловал Бог - стояла тихая погода, океан ласкал, обнадеживал.

Прошла ночь. Свет костра плясал на черном кресте, раскинувшем крылья свои над мытарями, как птица над гнездом. Порхала рядом душа православная, наперед зная предстоящий скитальцам земной путь и смысл его.


Рассвет был тих, океан спокоен. Холодя лица, веял ветерок, и шуршал окатышем прибой. Сысой скинул кафтан, зевнул, потянулся, перекрестился и стал раздувать погасший костер. Встал и Тимофей. Посмотрел на море, потом на товарища. Время терять не стали, перекусили и отнесли байдару к воде.

Сысой облобызал крест, помолился, кладя поклоны, со светлым лицом сел за весло. С Богом! - оттолкнулись они от берега. Тоболяк греб на восток, смотрел на удалявшуюся сушу, напевал под нос молитвы к святому своему заступнику, к Николе-угоднику и к Богородице, помогающим странствующим и заблудшим в пути.

Разгорался восток. Среди возлюбленной Русью сини вставала на крыло Птица зоревая да рассветная Алконост, тропила путь солнцу, пуская золотые стрелы по воде, тешила сердца надеждой.

- Тяжко загрузились, - ворчал Сысой, протягивая веслом далеко к корме. - Ешь мясо сколько влезет, чтобы полегче было грести. Потом я наемся до отвала и бросим остатки за борт.

Передавая друг другу печеную сивучью лопатку, странники грызли ее пока не осталась одна кость. Глянули на остров - рядом еще. Тимофей опять смастерил парус из сырой сивучьей шкуры и одежды. Лодка пошла быстрей, но ветер заворачивал ее к югу. Налегали промышленные на весла с одного борта, выправляя курс, потом решили плыть по ветру, держа к востоку, насколько позволял парус.

К вечеру пропал из вида остров, давший приют и пищу заплутавшим в тумане. Стемнело, высыпали звезды. Как ни медленно, но под парусом двигались всю ночь. Мигали звезды. Легкие облака неслись по небу на север. Менялся ветер. Рассвет был хмур, как глаза проспавшегося гуляки. Зыбь шла по морю. Вглядывались промышленные во все стороны - сомневались уже, там ли восток, где его ждали. Но не было видно поднебесных гор, вокруг одни облака.

Порывы ветра то и дело неслись рябью по воде. И вдруг показался вдали белый парус. Сысой глазам не поверил, затряс головой. По его понятиям не могло прийти спасение так рано, значит - наваждение. Но вот уже закричал за его спиной Тимофей, выстрелил в воздух дуплетом, замахал шапкой. Сысой изо всех сил стал подгребать навстречу парусу.

С корабля байдару заметили и переменили галс. Вскоре промышленные опознали фрегат с высоченными мачтами в пять парусов на гроте, потом разглядели английский флаг.

- Это "Юникорн", - разочарованно сказал Тимофей. Сысой и сам уже опознал барышников, стоявших зимой в Павловской бухте с хлебом.

Кренясь мачтами, корабль шел круто к ветру - как не могли водить русские старовояжные мореходы свои суда. В сотне саженей он опять поменял галс и заполоскал парусами. Сысой с Тимофеем сбросили сооружение из шкур и одежды и стали грести навстречу кораблю. С борта на них смотрели в подзорные трубы. Вот фрегат взял ветер парусами и, набирая скорость, проскочил мимо байдары. Промышленные удивленно опустили весла. В борту открылся канонирский люк, оттуда высунулась черная мордочка с вывернутыми ноздрями. Сысой выхватил складни из-под ворота, закрестился. Мордочка пошевелила носом, белозубо оскалилась и пропала в утробе дьявольского корабля.

Тимофей закричал, всхлипнув:

- Скажите хоть, где земля?!

Полоща флагом, корабль умчался по своим делам, как конь скачет мимо запутавшейся в тенетах мухи.

- Слава Богу, пронесло! - перекрестился Сысой.

- Что пронесло-то? - со слезой в голосе вскрикнул Тимофей.

- Фрегат не настоящий... Ишь как потешается над нами нечистый: морду высунул и язык кажет?!

- Какой нечистый? - с перекошенным лицом закричал Тимофей. - Все тебе черт да нечисть... Мужичина. Сволочи они. Терпящих бедствие бросили! - на глазах его выступили слезы.

Сысой не стал злить товарища. Про себя подумал, что ни за какие ковриги не полез бы на борт, и радовался - пронесло! Он налегал на весло, тихо напевая икос, которому учила старая баба Матрена, лежа на печи:

"Сам един еси Бессмертный, сотворивший и создавший человека, земным... в землю и уходящим... и повелевшим: ты часть земли - уйди же в землю с песней беспечальной: аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя!"

Всхлипывая и покашливая, молчал за спиной Тимофей, хмуро плескал веслом. Зыбь шла по морю, поднимая и опуская лодку. В сумерках волна стала выше. То и дело приходилось вычерпывать воду: смылся жир с лавтаков. Надо было сушить и мазать байдару. Но как это сделаешь на воде?

- Хорошо, если сутки еще продержимся, - бормотал Тимофей.

- Бог поможет! - не оборачиваясь, отвечал Сысой.

- Бог-то Бог... - ворчал товарищ.

Волна становилась все выше. В полночь луна тускло светила сквозь тучи. Уже никуда не правили курс, только держались на плаву, все чаще и чаще отливая воду. Байдара болталась на волне размокшей тряпкой.

В жутком одиночестве под огромным и равнодушным небом вдруг почувствовал Тимофей подступающее очарование смерти и смиренную любовь ко всему человечеству. "Естественные процессы!" - старался философски думать о размягчающемся мозге и слабнущем сердце, о затухающей страсти к бытию.

- До вечера не дотянуть - потонем! - вздохнул и, помолчав, спросил смущенно: - Как молятся своему покровителю?

- Чему же тебя учили в книжной лавке? - обернувшись, улыбнулся Сысой. Повторяй за мной, только имя своего святого называй! ...

Так шел день. Сысой учил товарища молитвам, а тот с жаром рассказывал, как устроена земля и отчего бывают вулканы, как подземные газы выпирают наружу и трясется все вокруг. Сысой интересовался... Тимофей рассказывал о разных предположениях, отчего все бывает так, и, заметив, что товарищ слушает вполуха, спрашивал раздраженно:

- Понял?

- А что тут понимать?! Юша-змей лежит под землей и бздит, смрад наружу рвется...

- О Боже?! - закатывал глаза Тараканов. - Какой Юша?.. Ладно... Давай-ка лучше споем икос. Забыл, как начинается...

"Сам един еси Бессмертный", - охотно читал Сысой. И вдруг закричал: - Парус! Стреляй, Таракан!

Байдару вновь подняло на волне, промышленные вытянули шеи, всматриваясь вдаль. Тимофей скрипнул пружинами курков, выстрелил. Байдара ушла под волну и снова поднята была на пологий гребень. Сысой выстрелил из фузеи, схватив камлею, стал мотать ей над головой, как флагом... Заметили! Парус выровнялся и стал приближаться. Высокие борта, низкие мачты. Сысой плеснул в лицо забортной водой:

- Чтоб мои глаза повылазили, если это не "Феникс"!

Вот уже знакомый смоленый борт в нескольких саженях. С юта свесилось седое мочало бороды. Красный нос Бочаро- ва, как барометр погоду, показывал настроение капитана.

- Кого это по морю носит, думаю? Мне как раз рулевого надобно. Глядь, несет нечистая тобольского татя...

Сысой попробовал встать на ноги в байдаре, ткнувшейся в борт судна, и вдруг почувствовал, что ног у него нет. Тимофей удивленно шарил руками и тоже не мог подняться. Матросы, хохоча, выволокли их на палубу. Кто-то принес из кубрика икону Михаила-архангела, кто-то из фляги наливал в кружки водку, кто-то мял ноги мытарей так, что головы их мотались.

Помолясь о спасении, застонали скитальцы: кровь пошла по жилам онемевших членов.

- Хорошо! - говорили им. - Болит - значит, оживает.

Выпили друзья по чарке, затем по второй, поднявшись на четвереньки и поверили - спасены!

Подняв паруса, "Феникс" снова взял курс на Якутат к невидимой белой горе Святого Ильи. Капитан поругивался у штурвала:

- Сколь раз говорил Алексашке - перекрестить надо судно. Без покровителя ходим. Что такое Феникс? Птица иноземная, никем не виданная. Проку от нее - грош. Все равно, что хреном корабль обозвать: людям на смех и себе на погибель...

Сысой, хватаясь за планширь и ванты, приплелся к мостику.

- Куда нас занесло, дядька Митрий Иванович?